Радецкий

       РАДЕЦКИЙ
       (главы из поэмы)

Пиши, что угодно – но Бога
во первых строках помяни…
Не каждому слову дорога
и в наши счастливые дни.

Я был неумелым и нежным,
не всякая вера легка...
Впервые над морем мятежным,
как чайка, мелькнула строка.

Потом – сонный город над Волгой,
забытых церквей купола...
Поэма бродяжила долго,
и вот – на меня набрела.

Не счесть непременных условий –
надежда убить пустоту,
скользящая ложь предисловий,
и гибель волны на лету.

А главное – вспомню я снова
из прошлой поэмы строку -
история только основа.
Все будет на нашем веку.

 
1. Вступление

Вздымается века начало
у нищей страны на плечах.
Холодными, злыми ночами
огонь митингует в печах.
Зима равнодушно-ревнива
к любви потаенной весны.
Дремучая дремлет равнина,
мешая метели да сны.
Недвижная даль без предела...
А кажется, только вчера
военная осень горела,
державно гремело "ура!"
Столетью наук и утопий
настала пора умирать.
Шагала в мазурские топи
железная русская рать.
Под ветром рыданий и маршей
Европу качали полки.
Покорная воле монаршей
Россия растила штыки
Но чудился сполох кому-то
в неистовой пляске огня!

Смелела несметная смута.
Ждала неизбежного дня.


2. Шестнадцатый год

В тяжелом дыму Петрограда,
безбожной и долгой зимой,
несет свою жизнь, как награду,
герой непридуманный мой.
На что вы надеетесь, право,
что ждете, поручик - бог весть!
Святая свобода устава,
да пули свинцовая спесь...
Но, чуден лихим чародейством,
чужой растревожен звездой,
шагает поручик Радецкий,
простреленный и молодой -
ведь пуля не тронула сердца,
а в сердце дружны и равны
окопная хмарь офицерства,
студенчества вольные сны.
 
И пусть проклинает подчас он
нелегкое это родство,
но даже в отчаяньи частом
сокрытая сила его.

Рождая неверную веру,
покуда грохочет война,
израненному офицеру
недавняя снится весна.
Тогда над простуженным сквером
закат раскалил облака,
и ветер... и девушка в сером,
как он, холодна и легка.
И в новенькой форме поручик,
до фронта считающий дни,
вдруг понял, что чаянный случай
нечаянной пуле сродни.
Хвала неожиданным встречам
в толпе, в суете, на лету!
Наш мир бесконечен и вечен.
Мы ищем свою красоту.
Но часто за встречей случайной
двоих разлучает вокзал.
И он распрощался печально,
и он ничего не сказал.
Она же считала вагоны,
смеялась над шуткой пустой,
и вдруг, положив на погоны
ладони, шепнула: "Постой!"
И взгляд, неожиданно детский,
в недобром вокзальном хмелю:
"Прощайте, поручик Радецкий,
я, кажется, вас полюблю..."
Кричал, что придет, возвратится
живым, что не будет убит,
и видел - печальная птица
вослед эшелону летит.
"Вернешься!" - твердят перегоны.

Вот - рокот колесный умолк.
Навек покидает вагоны
стрелковый Котельничский полк.
На польском глухом полустанке
взлетит над рядами рука,
заплачут "Прощанье славянки"
горячие трубы полка,
заплачут о тихой отчизне
в краю бесконечных лесов...
 
И лягут две тысячи жизней
на смертную чашу весов.

За тонкой чертой горизонта
иная проходит черта -
колючая линия фронта,
окопная чернота.
В штабах - генеральные планы,
в окопах - голодные рты.
Прозрачные аэропланы
в таранах ломали винты.

Война без разбора косила
фабричных, дворян, мужиков...

Но бросил в Карпаты Брусилов
последнюю силу полков,
но сумрак - и нощно и денно -
все гуще, и пламя слепит,
на адовой кухне Вердена
вода в пулеметах кипит,
но в смутной надежде - добиться
конца бесконечной войны
пруссак непреклонно стремится
на берег Невы и Двины.

...Рассвет надвигается - вот он,
несет по солдатским следам
разгром наступающим ротам
и траур пустым городам.
И ветер, косящий по гривам,
косматый, как поп полковой,
и дождь - стосаженным обрывом
над сумрачной передовой.
Куда от грядущего деться!
Подхвачен счастливой тоской,
идет перед ротой Радецкий,
эфес прижимая рукой.
Все глуше печаль за плечами,
но что тебя ждет впереди?
Звезда Станислава с мечами,
немецкая пуля в груди.

 
З. Отпуск по ранению

Шептались темно и тревожно:
"Распутин... опутали... трон..."
Метельная ночь осторожно
качала печальный вагон.
"Поручик, оттуда?.. Скажите..."
Ответил пожатием плеч -
мешал перепуганный житель
мгновениям будущих встреч.
Россия не смела смириться,
и снег заметался во сне.
Во мглу уплывала столица
с винтовкою на ремне.

Завидный удел - возвращаться,
тем паче - с войны мировой!
Гремит обещание счастья
набатом над головой
(и я, возвращением болен,
сжигал свое сердце дотла,
и мне с золотых колоколен
звенели колокола...)

Но как же в судьбу не поверить,
когда на холодной заре
раскрылись знакомые двери -
как будто врата в алтаре.
Пречистые очи во храме
ласкали, сводили с ума,
когда ледяными ветрами
с Россией прощалась зима.
И сваха-метель голосила,
пока, начиная с нуля
столетье,
       венчалась Россия
с нежданной грозой Февраля.

Дремали огни на вокзале,
счастливые тени брели...

И двое друг друга познали,
а все же постичь не смогли.
Какое беспутное сходство,
одеждам и страхам вослед,
срывает красу и уродство,
нелестное следствие лет?
И мысли, и вымыслы наши
выводит на свет темнота,
и плещутся полные чаши,
что мы пронесли мимо рта.
Во тьме мы дерзаем очнуться
от мрака минувших минут.
Печальные песни поются.
Веселые песни поют.
Вдвоем мы вдвойне уязвимы
для радостей или невзгод...

Как поезд, проносится мимо,
грохочет семнадцатый год.
На улицах, серых и сонных,
листовок сырая листва,
невиданные знамена,
неслыханные слова.
С приевшимся и неказистым,
но их породившим Вчера
прощаются гимназисты,
священники и шулера.
Как долго прощание длится,
как коротки смутные дни!

Вдали затаилась столица,
столица гасила огни.

Последнего дня часовые
покорно пошли по местам.
Восстанье несли мостовые
по гулким чугунным мостам.
В хмелю небывалого рейса
к столице ползли крейсера.
Трамвайные чуткие рельсы
неслышно звенели: "Пора!"
И, страшным беременна раем,
бурлила, свой миг сторожа,
горячая ярость окраин -
наука и боль мятежа.

 
4. Эпилог
Так звонко взлетевший когда-то
сменяется звук тишиной.
Тому, что стираются даты,
история разве виной?
И чем виновата Россия,
что детям картошка нужна,
что где-то в бездонном Торгсине
пропали твои ордена?

Но живы и лед твой, и пламень,
но те же у правнуков сны…

Судьба, фотография, память
глядит на меня со стены.
Беспечный, отчаянный, дерзкий,
каким он в шестнадцатом был...
Прощайте, поручик Радецкий,
я, кажется, вас полюбил.
1982-1986