Можно я сверну тебе шею

- У меня появилось очень непристойное желание….. Я хочу спросить тебя………….
- Спрашивай, – она пожала плечами.
 - Можно я сверну тебе шею?
Он заискивающе улыбался ей и, похоже, говорил серьезно.
 - Ну позволь! – заискивание превратилось в мольбу. Он выглядел нелепо и пугающе. Или пугающе нелепо.
Она не знала, смеяться ей или бежать от него в ужасе.
А он уже представлял себе, как обхватит руками ее чудную точеную шею и начнет сжимать ладони все сильнее и сильнее. Как под каждой клеточкой ее кожи начнет пульсировать ужас, и он услышит этот пульс своими ушами.
А она смотрела на него и даже не догадывалась, какое отвращение вызывают у него ее глаза. Она привыкла считать их красивыми, и все считали их красивыми. И это была правда.
Глаза были огромные, серые, как небо после грозы. Опушенные густыми ресницами, загнутыми то ли от природы, то ли это постаралась рука мастера.
В ее облике вообще было не понятно, что естественно, а что сделано и сделано, надо сказать, с большим мастерством.
Этот взгляд, доверчиво-лукавый …
В минуты безмятежного покоя ему казалось, что она действительно юная, еще наивная молодая женщина, не видевшая жизни, ее темных, грязных сторон. В минуты злобы, ненависти, такие, как сейчас, он был уверен, что вся эта чистота и невинность были тщательно годами отрепетированы в спальне перед огромным зеркалом среди кукол и плюшевых мишек. По чему-то он именно так представлял себе ее детство: толпа завистливых подружек и она, очаровательная, в меру капризная, слегка избалованная.
Слегка, потому что совсем избалованной ее назвать было все-таки нельзя. Во всех своих просьбах, во всех своих желаниях она знала меру и грань, знала четко, как будто она была выверена ею до миллиметра, и никогда ее не переступала. Сейчас даже эта ее умеренность раздражала ее.
Уж лучше бы она была такой же, как все: на новый год шубку из норки, а на день рождения колечко с н-ным количеством каратов, или наоборот.
Но нет. Все всегда было в чем-то неуловимо иначе.
Может быть именно из-за этой неуловимой инакости ему сейчас и пришла в голову эта мысль, это настойчивое желание. А может быть и не сейчас. Теперь ему казалось, что он хотел этого давно, может быть всегда. С первого взгляда, упавшего на высокую грудь, поднявшегося к пухлым розовым губам, чуть приоткрытым ( и снова непонятно: то ли это у нее губа коротковата, как у толстовской жены Балконского, то ли она где-то прочитала, что это сексуально, и развила в себе такую привычку), и поскользнувшегося на ее глазах.
Да-да, обычно в глазах тонут, как в бездне, но не в ее случае. Ваш взгляд скатывался с ее, как с хорошо накатанной горки. Она не пускала. Но это как раз не раздражало его. Недоступность ее глаз была для него как надпись на трансформаторной будке: он прекрасно знал силу удара током, и потому равнодушно отходил, наткнувшись на предупреждение «Осторожно. Высокое напряжение».
Ему не хотелось подойти к ней ближе. Но и уйти совсем желания тоже не возникало. И вообще она не вызывала в нем особых желаний. Вот только сейчас, глядя на ее двигающиеся в быстром темпе нелепого пустого щебетания губы, он неожиданно для себя сказал:
- Можно я сверну тебе шею?
И мощная волна обрушилась на него. Волна чего? Он и сам еще не понял. Тут было все: и желание, и удовлетворение, и облегчение, и паника, и радость.
Он не хотел убить ее. Он не хотел причинить ей боль. Этого не было. Ему хотелось просто СВЕРНУТЬ ЕЙ ШЕЮ. Услышать хруст позвонков, может быть треск рвущихся тканей. Ему хотелось почувствовать руками сопротивление ее тела, а потом его податливость. Он мечтал попытаться услышать, как душа ее покидает тело. Хотя была ли в ней душа, стоило еще разобраться.
У него зачесались руки.
И он, не осознавая, что делает, сделал то, что сделал бы на его месте всякий, у кого зачесались ладони – он почесал сначала одну, потом вторую.
Она уставилась на него. Сначала на руки, ласково почесывающие одна другую, потом на его лицо.
Он выглядел так, будто потирал руки в предвкушении вкусного обеда. Мелькнула мысль, что сегодня его обедом будет она, но она выгнала из головы эту мысль, даже не дав оформиться до конца. Этого просто не может быть. Он не может быть серьезен. Нельзя же вот просто так, ни с того, ни с сего взять и захотеть убить человека. Ведь только что они сидели и мило болтали о… О чем же они говорили?.. А впрочем, какое это имеет значение, не судьбы планеты же они решали.
Хотя… Быть может в этот вот момент, которого она уже не помнит, ибо не сочла достойным, он и принимал это странное решение?
Что делать? Что сказать? Как реагировать на эту в высшей степени нелепую просьбу???
Начиналась паника.
Мысли завертелись голове со скоростью урагана. Возмутиться? – он скажет что-то вроде того, что она не понимает шуток, все рассмеются, и она будет выглядеть нелепо (она очень не любила выглядеть нелепо, красавицы не могут быть нелепыми). Пошутить над ним в том же духе – вряд ли будет это смешно. Возможно он бы и смог выхватить ихз воздуха приличную ситуации шутку, но она-то остроумием не славилась никогда, так что не стоит и пытаться….
А он все продолжал испытывающее-просительно исподлобья смотреть на нее.
И она подставила ему голову, кокетливо улыбнувшись и подмигнув окружающим, мол, посмотрим, что ты сейчас скажешь.
Все заулыбались, закивали головами в предвкушении конфуза известного остряка или хорошей шутки, что не так приятно, но все же неплохо.
Но такой шутки не ожидал никто.
Он неспеша подошел к ней, ласково взял за подбородок, посмотрел в ее прекрасные глаза, как всегда поскользнулся на них и положил руки ей на шею.
Присутствующие заулыбались сильнее.
Руки начали сжиматься.
Улыбки сменилась гримасами недоумения.
Руки сжимались сильнее.
Она начала задыхаться. Всплеснула было руками, подумала о нелепости этого жеста, опустила руки. Подумала, что шутка затянулась.
Руки все сжимались.
Она побледнела, начала бешено вращать глазами, моля прекратить это глупую комедию.
Но все от неожиданности приросли к своим местам и видели только побелевшие костяшки пальцев на его руках.
Прекрасных губки выдохнули хрип. Глаза начали выкатываться.
Присутствующие открыли рты, как бы дыша за нее, приподнялись со своих местах, как бы подвзлетели, но никому не пришло в голову вскочить, оттащить его от нее и так далее, как оно в таких ситуациях положено. Все молча с открытыми ртами застыли и смотрели, смотрели, смотрели.
Наконец она обмякла.
Он отпустил ее, оглядел, погладил по голове и…. вышел из комнаты.
Все слышали, как он прошел по залу, дошел до двери, открыл ее и ушел. Никто не двинулся за ним, никто не попытался вернуть его, никто не схватился за телефон, чтобы позвать на помощь. Все взгляды были обращены на нее, бездыханно лежавшую в кресле, на руку, свесившуюся с подлокотника, на новенькое обручальное кольцо, которое он сегодня за обедом надел ей на хорошенький пальчик, делая предложение….