Мы

В теплой комнате был приглушенный свет,
Когда старый провизор, бумаги сжигая,
Нашел начертанный кровью бред
В черной папке жалоб и пожеланий.
Пробегая взором манифест старинный,
Вдруг истошно вскрикнул, роняя слезу –
Ему стало больно, ему стало стыдно –
Почерк свой узнал, вспомнил зиму ту…
Было утро. Восемь часов утра. Туман.
Снег хрустел и стонал под ногами военных.
Тарантасы полиции – был развеян обман,
И философов всех расстреляли первым.
Он стоял за спиной беспокойного шпика
И курил, и курил, не смотря никуда.
Шелохнулся только от женского крика.
«Виновата, - подумал, - виновата сама».
Ровно сутки прошли. Он достал листок,
На котором написан мелким почерком
Манифест свободных, страною отсроченный,
Взглянул на начало «De profundis,Бог!»:

«Мы – все и ничего, никто и ниоткуда,
Мы завтрашней судьбы печальный солнца луч,
Мы – грешники и праведники вкупе,
Мы – собеседники осенних темных туч.
Мы дали вечности печальнейший обет,
Мы будем жить осмысленно и странно,
Мы знаем на вопрос любой ответ:
Один – правдивый, а другой – желанный.
Мы те, кто возмутил на небе грозди,
Печальных и далеких звезд-светил.
Умрем однажды, чтоб воскреснуть после,
Для покаяния оставив сил.
Пока для нас вчера еще сегодня,
А опиум не выветрился весь,
Мы встанем против всякого бескровья,
Уравновешивая истиною спесь!»

Гремел процесс. Нервозен город был.
День казни назначали и меняли.
А человек душой безудержно простыл,
И умерла она – цветы так умирают.
«Я сделал правильно, - подумал он потом,
Их было не спасти, они больны свободой
И страстью жить любым возможным днем,
Они без прошлого, без имени, без рода».
Но время шло… Тех помнили повсюду,
А казнь легла в основу всех легенд.
В той теплой комнате сидел старик Иуда
И медленно читал правдивый бред.