Пернатый волк мне друг. Былинка

«ПЕРНАТЫЙ ВОЛК – МНЕ ДРУГ»
«Волков бояться – в лес не ходить».

Что толку нынче в этой поговорке?!
Вся жизнь вошла в другую полосу:
Теперь уже людей бояться волки,
Те, что пока еще живут в лесу.
Владимир Туркин

В рамках борьбы с распространением птичьего гриппа вороны, обитающие в российских городах, должны быть уничтожены. «Ворона, - по словам главного государственного врача РФ Геннадия Онищенко, - это «пернатый волк», который поедает падаль, в том числе и дикую птицу, и может стать (курсив мой - А.Р.) источником распространения птичьего гриппа. Домашних же голубей мудрый санврач рекомендует прививать. Правда, он ни слова не сказал ни о воробьишках, ни об уличных кошках, ни о бомжах, которые ничем не брезгуют ради жизни на земле, ни о перелетных птицах, играющих ключевую роль в расползании инфекции. Во дворе дома я сам был свидетелем случая:

Встретились у мусорного бака, проклиная свой голодный век, старая бездомная собака и – бездомный тоже – человек. У обоих в животах урчало, а в бачке – съедобные куски. И тогда собака зарычала, обнажая желтые клыки. Царь природы доказал, однако, что уже совсем не одичал: встал на четвереньки возле бака и страшней собаки зарычал. От него шарахнулась собака. Человек встал на ноги опять. Содержимым мусорного бака стал свой дикий голод утолять. Олег Портнягин.

Так кого стрелять будем, бдительные защитники жизни? В моих друзей-ворон Карла и Клару? Вы только представьте, какая пальба поднимется в городах, дай волю охотникам убивать ничейную живность? Вороны – наши главные дворники: при нынешнем состоянии уборки вокруг домов без их помощи, боюсь, мы страдали бы от множества других, не менее страшных инфекций.

Вот встретились в небе над веткой
Бездушный свинцовый комок
И сердце за хрупкою клеткой, -
Ты счастлив, умелый стрелок.

И птица не спросит, не спросит,
Зачем ее жизнь коротка,
Когда ее тельце отбросит
Твоя удалая рука.

Ты снова, прищурившись, метишь,
Без промаха бьешь в высоту,
И сам-то едва ли ответишь,
Зачем ее так – на лету…

Да, если бы птицы не пели,
То – хочешь, не хочешь ли знать –
Едва ль у твоей колыбели
Певала бы добрая мать.
Олег Дмитриев

Читаем: «Вороны (семейство Corvidae) едят насекомых, семена, падаль, отбросы на городских свалках. Разоряя гнезда других птиц, поедают яйца и птенцов, способны ловить мелких грызунов, могут убить ослабленного голубя. Очень изобретательны в отношении еды. Большие и твердые для птиц сухари могут размачивать в лужах или даже подкладывать на трамвайные пути, чтобы склевывать крошки. Вороны изловчились вытаскивать содержимое трубчатых костей, даже куриных. Любят играть, т.е. заниматься осмысленными вещами, не нацеленными на достижение конкретного результата, например, дразнить собак. По интеллекту стоят на уровне шимпанзе. Боятся воронов (у ворон закругленные хвосты)».

Словом, вороны, конечно, хулиганы неба, но лишнего и они не возьмут. Да и к чему обижать волков, о которых главный санитар страны знает, судя по всему, не так много?..
       
       Баллада о волке
Едва намечается утро белесое, поземка кружит, завиваясь в клубок… К призывно синеющей леса полоске бредет, спотыкаясь, израненный волк. Последние силы ему изменяют, по снегу кровавый тянется след. Лохматое небо на кромку сползает. Уходят надежды. И утренний свет все ближе; все ближе, и ветер сильнее. Под лапами рушится тоненький наст. А лес далеко недоступно синеет, порою совсем исчезая из глаз. В ушах его снова грохочут, сливаясь, визг, крики и выстрелы – звуки борьбы. Он дрался по-волчьи, не уклоняясь… (И шерсть на загривке встает на дыбы). Сверкали клыки, безпощадно, как сабли… Он вырвался с боем, ушел от погони, в боку унося две свинцовые капли… А ветер по следу несется и стонет. Волк умер без звука. Служить отказались дрожащие ноги. Он в снег уронил лобастую голову. Зубы разжались. И взгляд на синеющей кромке застыл. Замерзло в глазах помутневших отчаянье, застрял где-то в горле предсмертный вой… Лежит одиноко в пустыне печальной, упершись в обломанный наст головой. Не мучает холод, не мучают боли, снежинки, не тая, ложатся на шерсть. Лишь ветер разносит по белому полю о волчьей кончине ненужную весть. Павел Булгаков.

«Я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою» (Деян.20,29).

       Ворону
Твою порочат жизнь
Давнишней клеветой.
Взлетай. Резвись. Кружись,
Сверкая чернотой.

Печаль в твоих глазах,
Как полночь, глубока.
Устанешь в небесах –
Тебе моя рука.

Есть тайное в простом,
Что мучило отцов, -
Не ты виновен в том,
Что столько мертвецов.
Алла Терехова

«ВСЯКАЯ СЛАВА ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ - КАК ЦВЕТ НА ТРАВЕ: ЗАСОХЛА ТРАВА, И ЦВЕТ ЕЕ ОПАЛ» (1 Петр,1,24).

Порой человеку хочется быть знаменитым. Очень! Для чего? Как для чего? Чтобы, во-первых, уважали в школе: «Глядите, глядите, вон Коля-чемпион идет! Я ему сумку иногда подношу». Во-вторых, а может, и во-первых, чтобы девчонки были от тебя без ума: «Вы видели, видели? он так на меня посмотрел!» В-третьих, известность позволяет не ходить в школу, если у тебя концерт или соревнования, бывать заграницей, обладать вещицами, которых нет у других. В-четвертых, появляется чувство превосходства – я лучше других. Недалекие родители взращивают его, чтобы потом всю жизнь от него страдать. В-пятых, известность редко дается даром, и выкладываться приходится по полной программе.

Известность бывает классная, школьная, дворовая, городская, всероссийская и мировая. Ну, до последних трех мало кто дотягивается, а в первой тройке борьба идет не на шутку. В одном классе и то существует несколько группировок, которые оказывают существенное влияние на жизнь каждого ученика. Есть признанные лидеры, перебежчики, «агенты влияния», колеблющиеся или, наоборот, стойкие приверженцы своей группы. Так было, во всяком случае, в мое время. Теперь, думаю, и финансовое положение родителей влияет на положение в школьной иерархии.

Каждая клеточка юноши требует: «Докажи свою единственность, неповторимость в этом мире! Сделай что-то такое-этакое!» А что ты можешь сделать, если и ученик ты посредственный, и стихов не горазд писать, да и физиономия не Алэна Делона? Кто потрусливее, пишет на белой стене общественного туалета: «Вася из ПТУ № 1040 был здесь». Кто-то из последних сил тянет на золотую медаль. Кому это не по зубам, идет на преступление – не из корысти идет в тюрьму, а из тщеславия глупого, что хоть у Ленки из 7-го «Б» откроются глаза и поймет она, какого парня потеряла. Тогда она горько заплачет и на суде крикнет, что любит и обязательно дождется. Бедный, наивный парень! Люди с фронта возвращались, а их жены встречали с новыми мужьями… Молодость перевертлива:

У дороги, на краю села, в домике саманном небогатом одиноко женщина жила, вдовушка погибшего солдата. Было ей не больше тридцати, скрылась радость за военной далью… И коса тугая на груди завивалась черною печалью. Как, бывало, выйдет на покос всем на зависть ловкой и нарядной, мужики зашепчутся всерьез: - Красота! Аж поглядеть отрадно! И к таким восторгам не глухи, потайную проторив дорогу, часто к ней стучались женихи, да ни с чем катились от порога. И, как тайну, свято много лет, сохраняя красоту и силу, возле сердца маленький портрет в медальоне желтеньком носила. И дивились бабы всем селом чистоте любви осиротелой, что она, тоскуя о былом, вроде лучше счастья не хотела. Что вы бабы, суетитесь зря? Жизнь не просто повернуть сначала. Знать она, по правде говоря, с прежним мужем ровни не встречала. Вячеслав Богданов.

Но я отвлекся – слава и верность неразделимы. Когда я начинал делать газету, мне очень хотелось быть известным. Ну, очень! Потом, когда некоторая известность в узком кругу все же пришла, до меня дошла и другая ее сторона, на которую, пока добиваются, внимания не обращают: люди оказываются падки до подробностей твоей жизни, которая до поры была только твоей. Причем, нехорошие стороны их интересуют куда больше хороших. Мало того, люди умудряются перевернуть с ног на голову то, что у тебя было, до невероятия. Когда мои попытки сказать, что было на самом деле, привели к обратному результату, я стал открыто писать о своих грехах в «записках редактора», а потом и в книгах.

И – удивительное дело! – слухи прекратились; правда, некоторые люди, вооруженные фактами из первых рук, иной раз били меня моим же оружием. Что ж, приходилось терпеть. Но победа осталась на моей стороне.

По милости Божией, я не познал славы – таланта маловато и батюшка частенько до слез смиряет, - зато познал, что она есть:

Слава – вырезки из газет,
сохраняемые в архиве,
очень легкие, очень сухие.
Для растопки лучшего – нет.

Слава – музыка и слова
неизвестного происхожденья,
но такие, что вся Москва
бормотала при пешем хожденье.

Слава – это каждый твой писк
в папке скапливается почитателем.
Слава – это риск,
риск писателя стать читателем.

Слава – это злое, соленое
шлют вдогонку, зла желая:
слава – слива. Сперва зеленая.
после черная, после гнилая.
Борис Слуцкий
       
«ВСЕ, ЧТО МОЖЕТ РУКА ТВОЯ ДЕЛАТЬ, ПО СИЛАМ ДЕЛАЙ» (Екк.9,10).
Шел, как всегда, торопясь, и привычно тащил на ремне через плечо огромный портфель. Улица как улица, люди как люди, и запах перестоявшей зимы и табачного дыма. И вдруг пахнуло. Откуда-то из двора ветерок вынес на улицу запах инструментального цеха.

Хорошо работать с упоеньем, чтоб работа праздником была, чтобы от желанья и уменья взмыли за плечами два крыла, чтобы и работалось, и пелось, чтобы кровь бурлила кипятком, чтобы и другому захотелось поработать тем же молотком. Чтоб ему открылось то святое, чем велик и чем прекрасен труд. Есть в любой профессии такое, что в стихах поэзией зовут. Александр Люкин.

Раньше целые районы города были пропитаны ароматом каленой стружки, охлаждающей суспензией, горячим машинным маслом и тончайшей металлической пылью. Я даже остановился от неожиданности – до чего же приятно пахло! Значит, еще крутятся где-то токарные шпиндели, еще нужны стране классные мастера, способные ловить микроны на переживших свою старость станках.

Я целый день точил детали,
Станок тянул, как вороной,
И мне казалось: мы пахали
Большое поле под луной…
Как жирный пласт, сливная стружка
С резца, как с лемеха, - волчком!
Еще б на дереве кукушку!
Еще грача бы с червячком!..
Пускай в эмульсии, как в пене,
Стальная морда, - ничего!
Я гнал в свирепом упоенье
Вперед кормильца своего.
И он тянул… Дрожали руки,
И вот почти наверняка
Сдан урожай жрецам науки,
Что восседают в ОТК.
Теперь меня на этой пашне
Веселый сменит бородач,
Коллега мой, то бишь напарник,
Чтоб продолжалась борозда!..
Владимир Бейлькин, Ленинград

Много лет я проработал на заводах, и мои лучшие чувства я испытал в индустриальных цехах. Впервые отец с большим трудом устроил меня учеником шлифовальщика на львовский телевизионный завод. Мастер участка подвел меня к огромному плоскошлифовальному механизму, скоренько показал, как включать, выключать и регулировать движения махины, дал первое задание – зачистить обе стороны громадной плиты и побежал по своим делам. Я долго не решался запустить полуметровый шлифовальный круг, боясь, что он тут же разорвется и убьет меня, хрупкого мальчика в белоснежной рубашке, в самом начале трудовой деятельности.

Но – толстый абразивный круг после нажатия кнопки стремительно завизжал и стал набирать обороты. Другой ручкой я заставил двигаться взад-вперед двухметровый стол с прихваченной магнитами плитой. Оставалось, как показывал мастер, медленным вращением маховика опустить шлифовальный круг до первого соприкосновения с плитой. Но не тут-то было! Сколько ни крутил я ручку маховика, расстояние между плитой и кругом не уменьшалось ни на миллиметр. В поисках помощи я оглядывался на рабочих, но все были заняты, да уж чего теперь греха таить! – никто из местных не хотел помогать «москалю», отнявшему дефицитное рабочее место у львовского парня.

И тогда я вспомнил, что мастер вскользь упомянул, что круг можно поднимать-опускать не только вручную, но и автоматически, с помощью кнопки. Представьте себе картину: резво бегает туда-сюда «корыто» стола, над ним со скоростью 5000 оборотов во что-то визжит заскучавший от безделья шлифовальный круг, а у панели управления напуганный до полуобморока мальчишка пытается справиться с первым в его жизни производственным заданием. Теперь-то я понимаю, что надо мной хотели посмеяться, но мне было не до смеху. Наконец я решаюсь и нажимаю кнопку автоматического спуска. Вращающийся круг врезается в поступательно движущуюся плиту, раздается страшный удар, снопы разноцветных искр летят во все стороны, а я мгновенно оказываюсь – не на полу – за воротами цеха, напуганный до смерти, но живой и невредимый.

На другое утро с поникшей головой я стоял перед мастером. Оказывается, я сломал шпиндель; надо было переключить ручку с автоматической подачи круга на механическую и вручную опустить круг до касания с металлом. Как мне было за себя стыдно – не передать; но станок я освоил и лихо «ловил» десятые доли миллиметра, для чего с пижонством носил в верхнем кармане выданный под расписку новенький, выглядывающий из кожушка, микрометр. С этого драматического момента начался мой долгий, длиной в несколько десятилетий, путь рабочего человека. Никогда я не жалел об этом.

Ты в цех войди
Ты в цех войди, не бойся пыли,
Запачкать пальчик о деталь.
Там чистый выдадут напильник
И нержавеющую сталь.
Она покажется послушной,
Но вывод делать не спеши –
Металлу, как и людям, нужно
Прикосновение души.
Пренебрежительного барства
Он не выносит, прям и крут.
Завод – как мускул государства,
Где всем судья и совесть труд.
Там справедлив язык работы,
Ясней видна за далью даль.
Там жизнь, падения и взлеты,
Людская радость и печаль.
И кто не понял – обезкрылен –
В рабочем классе ничего,
Тот, значит, попросту безсилен
Перед величием его.
Анатолий Пискарев