Белорусские миниатюры. Я-начальник

Вот уже два месяца я новый начальник отдела сбыта нашего славного предприятия. За эти два месяца я успеваю стоптать новую пару туфель - за день по коридорам, цехам и кабинетам мне приходится наматывать не один десяток километров, и к вечеру я буквально валюсь с ног от усталости.

За это короткое время мне также удается окончательно вывести из душевного равновесия своего непосредственного начальника – раньше обычно он нарушал нашу офисную нирвану, а теперь сам буквально стонет, когда в очередной раз за последние полчаса видит меня на пороге своего кабинета с мятыми бумажками подмышкой и карандашом за ухом.

А также, несмотря на свои отчаянные попытки разобраться в простейшей для некоторых, как инфузория-туфелька, организаторской цепочке «цех – сбыт – потребитель», благодаря рукотворному броуновскому движению, царящему в каждом звене данной цепи, я окончательно и бесповоротно оставляю веру в здравый человеческий рассудок и начинаю вновь серьезно подумывать над тем, а не уйти ли мне в монастырь.

Я в отчаянии. Едва я успеваю привыкнуть к настоящему положению дел и вещей, с мученической гримасой на лице переварить и осмыслить, так сказать, текущую арифметику цеха, склада и сбыта, как какой-нибудь коммерческий директор, начальник цеха или какая-нибудь Марь Иванна из отдела сбыта переиначит-переврет в геометрической или еще какой прогрессии все мною с таким трудом понятое, подсчитанное и аккуратно выписанное на поля страницы своего блокнота, добавив какого-нибудь нового клиента под кодовым названием «Саша» или «Гена» с его пятью-десятью тысячами того или этого, или позвонит без моего ведома начальнику одного из цехов, чтобы добавить или отнять одного или другого, как все мои решенные с таким адским трудом задачки напрочь перестают сходится с ответами.

Скрепя сердце и играя желваками, я берусь за анализ вновь возникшего статус-кво, прибавляю и вычитаю ненавистные мной с третьего класса общеобразовательной школы эти трех- четырех- и пятизначные чудовища, сгорая от стыда за собственную неграмотность подбегаю за помощью к одному, потом к другому, между делом мчусь в цех, чтобы узнать, что сдали и что еще будут сдавать, потом на склад, чтобы узнать, кого отгрузили и кого еще будут отгружать, потом в бухгалтерию, чтобы избавиться, или, скорее наоборот, хапнуть еще каких-нибудь очень важных бумажек, и по дороге назад в наш магазин, чтобы увидеть как там продается, или, скорее, не продается, наша новая продукция – всего каких то пятнадцать минут, - чтобы в конце концов узнать, что все мои вымученные арифметическим путем многострадальные формулы уже безнадежно устарели.

За два месяца я потерял пять килограммов, вновь начал курить и потерял веру в человека, как в homo sapiens. Я также убедился в том, что, несмотря на все мои попытки подстроиться и приспособиться к этой хаотичной манере работы, у меня явно не хватает ни ума, ни образования. Вернее, я не умею мыслить в том привычном ключе, в котором мыслят мои коллеги. Пока я складываю две тысячи триста сорок четыре штуки крана конусного пятнадцатого диаметра для ООО «ХХХ» с двенадцатью тысячами тремястами пятью десятью девятью того же крана для ОАО «МММ» и четырьмястами семи десятью двумя кранами для ЗАО «ГГГ», чтобы получить пятнадцать тысяч двести семьдесят пять, мой непосредственный начальник уже сложил две четыреста, двенадцать четыреста и пятьсот, из которых уже пообещал в приватной беседе некому «Саше» три тысячи, а некому «Гене» две тысячи, чтобы получить десять тысяч триста. Для ровного счета десять пятьсот. Итак, у меня пятнадцать тысяч двести семьдесят пять, а у него десять пятьсот. Расхождение – пять тысяч. Не многовато ли?
Нет, я явно соскочу с ума, потому что выполнять весь этот легион дел и поручений, сыпящихся на меня, как из дрянного рога изобилия, ото всех кому не лень, я просто не в состоянии. Директор принимает меня за своего адъютанта и, помимо «неусыпного руководства отделом», почти каждый день навешивает на меня двойку-тройку быстро произносимых и настолько же трудно выполнимых миссий, вроде «изучить рынки сбыта Средней Азии» или «поискать в интернете какой-нибудь дешевый станок для производства силуминовой крышки шарового кран малых диаметров». Нет, я явно перспективный работник, но все же не потомок Юлия Цезаря, и у меня не десять рук, как у индийского бога Вишну.

Заместитель директора по коммерческой части почему то уверен, что я не должен вылезать из цеха и высчитывать ту же арифметику, что и он сам, только на свой собственный лад.
Мои дорогие коллеги почетно вручили мне немаленькую кучку всяких там «бумажных» заданий, которые по традиции всегда выполняли быстро приходящие и столь же резво уходящие начальники отдела. И поэтому вот уже второй месяц они, разбегаясь по домам, желают мне не скучать наедине со всякими там заявлениями об уплате косвенных налогов, валютной статистикой по СНГ и Европе и сведения по росту экспорта.

Также две недели спустя после моей траурной инаугурации в качестве начальника сбыта, я случайно выяснил, что мне не только щедрым жестом передали обязанности начальника отдела сбыта, но и потихоньку сохранили за мной мои старые обязанности специалиста по маркетингу. И теперь я как замученная белка в обшарпанном колесе, как пресловутый слуга Фигаро, должен успешно разрываться между сбытом и маркетингом, директором и заместителем директора, заместителем директора и отделом сбыта, отделом сбыта и… Впрочем, я отвлекся.
И ко всему этому, несмотря на мои стоптанные башмаки и мои старания, мое начальство мной недовольно. Интересно, а оно вообще когда-нибудь бывает довольно? Наверное, разве, что собой.

Вот и в понедельник наш грозный Юпитер вызвал меня к себе, как выяснилось, чтобы отчитать. Несмотря на то, что за последние два месяца мы продали продукции почти в два раза больше, чем в предыдущий квартал, и дела наши идут не то, чтобы отлично, но все же идут, наш Громовержец не пожалел потратить полчаса на то, чтобы негодующе побрызгать слюной в мою раскрасневшуюся физиономию. Главное мое упущение, как я понял из его гневной тирады, было то, что я редко являюсь пред его светлые очи с докладами о том как и что.

Сердце мое упало. Спустя два месяца я уже отчасти понимал весь этот театр абсурда, который разыгрывался каждый день у меня на глазах.
Заместители каждое утро торопятся с докладами того «что хочет слышать их работодатель», всячески поддакивают и приседают в глубоких реверантных книксенах, стараясь угодить и, тем самым, упрочить свое шаткое положение хотя бы на день.

Глава профсоюза – вечный директорский подпевала, согласный всегда и во всем со своим боссом, раньше, чем сам директор успеет сам себя убедить или оправдать в чем-либо.
Начальники цехов и отделов скрывают или преуменьшают свои проблемы и преувеличивают свои заслуги, в трепетном ожидании, кто же будет «козлом на сегодня» - не я ль?
Каждый день, каждый час в воспаленном от жары и безделья мозгу нашего китайского мандаринчика изобретаются и придумываются для своих подчиненных невероятны пытки – от глобальных «перейти на кардинально новые, более рентабельные формы выпуска продукции» и «построить новые складские помещения» - до умопомрачительных, как из дурного сна, «каждому отделу своими силами построить альпийскую горку – облагородить свою территорию», «участвовать в образовательном, с целью повышения квалификации, марафоне на две недели» или «всем после работы участвовать в городской спартакиаде и занять первые места».

В то же время наш предводитель продолжает не вылазить из заграничных командировок за счет предприятия, объездив, облетав и обплавав за последние два года половину земного шарика, а в перерывах между своими гастролями грозно восседает на седьмом небе, шпыняя и пинками наставляя своих нерадивых подчиненных, которых не вылазят из своих вонючих цехов, пыльных подвальчиков и стоячих болотец под громким названьецем «офисы», время от времени, собрав всех до кучи в своем просторном кабинете, развлекает их россказнями о своих похождениях по опасным трущобам Каракаса, по гондольным каналам Венеции или уже почти родным пескам Египта.

Вчера я вновь был вызван в палаты нашего Ивана Грозного. Перечислив все мои явные и мнимые грехи, мне объявили, что в моих услугах, как начальника отдела сбыта, больше не нуждаются. Тоном, не терпящим возражений, мне были указаны все мои недостатки, изъяны характера, пробелы в образовании. Ну что ж, не я первый, не я последний. Невелика потеря.

Одно утешение - наконец то я снова буду уходить домой вместе со всеми, а не на два часа позже, как я это делал в последние два месяца, засиживаясь на работе допоздна.
Другое утешение - я научусь снова спокойно и по-человечески спать под теплым одеялом, а не проваливаться каждый вечер, едва проглотив ужин, поперек кровати, свернувшись калачиком, в тяжкое забытье, полное кошмаров о том, что я не успел вовремя подать валютную статистику, предупредить мастера по пятнадцатым и двадцать пятым клапанам о том, что к завтрашнему дню нам кровь из носа нужны две тысячи и того и другого клапана, или что я не закрыл дверь офиса и теперь в нем хозяйничают воры, вынося всю оргтехнку.
Третье – я сэкономлю на обуви и на эти деньги куплю что-нибудь своей дочери.
Ну и четвертое, что, возможное важнее первых трех утешений, это приобретенный опыт. И не столько производственный, сколько жизненный. Я теперь лучше разбираюсь в людях, и могу довольно быстро определить «кто есть ху».

Итак, я уволен. Поспешно. Безапелляционно. Бесславно. Впрочем, я этого ожидал, и даже желал. Так к чему лить слезы? Я и не лью. Лет десять назад, я бы обязательно дал себе время пострадать и насладиться своим сладким мученичеством. Я бы закрылся в своей комнате и дал бы волю своим чувствам. Утратил бы веру в человечество. Навсегда… Дня этак на три. Но не теперь. Теперь мне не до этих пустяков. Я давно знаю, что половина мира, самая яркая, та, что на виду, это подонки, дураки и пустышки в красивой оболочке, и я не собираюсь их оплакивать. Пускай плачущие утирают слезы плачущим.

Наш офис превратился в «царство шептунов». Все неприкрыто шепчутся за моей спиной. Это их бонтон. Не открыто, в глаза, а за спиной. Им жутко жалко меня, впавшего в немилость, и в то же время жутко интересно. Это их балаган.

На каждого вновь вошедшего они набрасываются как шакалы на добычу, тащат к себе в дальний угол и принимаются шептать, шептать, шептать.
Когда на пороге десять минут никто новый не появляется, они, трясясь всем телом, как больные в лихорадке, не выдерживают этой пытки безмолвием, с отчаянием кидаются сами за дверь и бегут по направлению к профсоюзу, приемной, отделу кадров.

Там они отводят душу: сочувствуют, выдвигают свои версии происходящего, строят предположения. Они без этого никак не могут. В глаза тебе они говорят одно, за глаза другое, думают третье. Впрочем, на них я плюю тоже. Я давно знаком с этим племенем пигмеев, племенем лицемеров и лжецов.

За ночь события набирают обороты, и рано утром, едва появившись в серых стенах родного предприятия, я с разбегу наскакиваю на сына и дочь директора. Дочь, Лена, ясное дело, давно работает на папочкином заводе. Ну, а сынуля что здесь потерял?

Я, кажется, начинаю догадываться. Едва наши фурии, секретушечки и экономисточки, успевают появиться на своих рабочих местах, как тут же принимаются нашептывать друг дружке дружно что-то на ушко. Они явно знают больше моего. Как всегда.

Через полчаса к нам врывается зам директора и объявляет, что новым начальником отдела сбыта будет… Да-да, я был прав в своем предчувствии - директорский сынок, молодой человек без опыта работы на подобном производстве и … Впрочем, какое мне дело? Сын за отца не отвечает. Или, все же, яблоко от яблони..?

Меня все же гложет червь – то ли разочарования, то ли отчаяния, то ли еще чего. Нет, мне не жаль потерянных из своего оклада восьмидесяти у.е. – сумма настолько мизерна, что расстраиваться из-за нее было бы верхом меркантильства. Я почти не скорблю, что не оправдал высоких надежд высокого начальства – надежды были настолько высоки, что ничего кроме раздражения или гомерического смеха вызывать и не могли. Мне не жаль своей загубленной карьеры производственного чиновника. Роль эта мне показалась отвратительной.
То, что мне жаль – это весь тот вертеп человеческих отношений, который я имел несчастье наблюдать. Все грехи и пороки. Думаю, окажись на моем месте Диккенс или Гоголь, и им бы не удалось, при всей мощи их языка, описать происходящую человеческую комедию и трагедию одновременно.

Читатель может возмутиться – а ты сам то праведник, что ли, что так нетерпим к слабостям других? Сам то не великий грешник, подверженный тем же порокам и страстям? Где твоя любовь к ближнему твоему? Или хотя бы понимание? Неосуждение?

Что же я отвечу? Что скажу? А скажу я - черт его знает! Только вот во мне больше понимания и неосуждения к пьянице, проститутке, трусу, тем более, ежели они стыдятся своей слабости и пытаются с ней что-то делать, чем к неприкрытому сплетнику, оправдывающему свой порок, самовлюбленному гордецу, верующему, что он ухватил за бороду самого Господа Бога, и легкой рукой распоряжающемуся судьбами других, к образованному лицемеру и лжецу, ведающему, что он творит, и что не следовало бы, и, тем не менее, с удовольствием и успехом пользующегося своей хитростью в своих целях.

Утром следующего дня к нам забегает директор. У него планов – громадье! Он готов выкинуть всю нашу мебель и купить нам новую (по всей видимости, чтобы нам удобно работалось), купить нам пару-тройку самых наворочанных компьютеров, и даже обещает новое, более просторное помещение! Это тот самый человек, который ни за что не желал тратиться на сотню рекламных буклетов стоимостью двести долларов! Я не верю своим ушам и глазам!

Послушайте, все мы люди, все мы человеки, так сказать и ничто человеческое нам не чуждо. Мы все любим своих детей и желаем им только добра. Все мы или наши знакомые когда-то пользовались блатом. Но нельзя же так неприкрыто! Так бессовестно! Так нагло! Побойтесь Бога, наконец!

То есть с одной стороны в стране ударными темпами идет борьба с коррупцией, взяточничеством, блатом. Со всех углов нам об этом кричат. А с другой стороны сам директор предприятия снимает с должности непонравившегося ему работника, человека с определенным опытом, знаниями и квалификацией, а на его место водворяет своего отпрыска, без малейшего представления о производстве. Да еще делает это так неприкрыто, по всей видимости, уверенный в своей правоте, что многие подчиненные наблюдающие за его экивоками, начинают свято веровать что так и надобно, что и они «не твари дрожащие и право имеют».

Я все больше и больше убеждаюсь в том, что знания, опыт, талант – вовсе не определяющий фактор в получении должностей, признания, успеха. Потому как заслугу неприятного, по той или иной причине, тебе работника всегда можно преуменьшить, приписать кому-то другому, вообще не заметить. Ведь определяющая величина – ты. И, наоборот, сущий пустяк, не заслуживающий упоминания, ерунду, безделицу, можно раздуть до невероятных размеров, просто, если об этом говорить, говорить, говорить.

Помнится, в свое время я подобным образом лечил себе зубы в поликлинике, где работала моя мама. Пришел. Скромно высидел очередь. Со мной разделались за пять минут. А уже позже, когда я снова пришел в ту же поликлинику и столкнулся и со своей мамой и со «своим» дантистом, стоматолог поинтересовалась: «Это ваш сын? Что ж вы раньше мне не сказали!» «Я бы его по-другому полечила бы» - добавил я от себя.