Димин дядя

Мы с Димой ехали на его новом опеле в Нетанию, навестить дядю. Собственно, к дяде ехал Дима, а я - просто прокатиться. Делать в шабат мне совершенно нечего. Жена увезла детей на Украину к бабушке с дедушкой, я же остался сторожить квартиру и зарабатывать деньги на оплату аренды.
Ездить в субботу легко и быстро – православные евреи сидят по домам или гуляют пешком. Нам же, неверным, суббота – просто выходной.
- Дима, сколько лет твоему дяде?
- Скоро восемьдесят, но он насквозь болен. Там и печень, и высокое давление, а главное – почти слепой. Как он вообще справляется, ума не приложу.
- Он что, один?
- Ну да. Дети остались в России, у них своя жизнь и если б он не звонил им иногда, они бы и не вспомнили.
- А жена?
- Я и не сосчитаю, сколько их было. Он, как колобок, от всех ушел.
- Что лисы на него не нашлось?
- Почему нет, а старость!
За час с небольшим мы добрались до Нетании. Димин дядя, Александр Борисович Горштейн, беззаветно любил море и все связанное с ним. В его одежде всегда присутствовала морская тематика: то он раздобудет фуражку с якорем, то тельняшку, за что и прозвали его друзья Адмиралом. В прошлом известный в своем городе музыкант, создатель и руководитель многих музыкальных ансамблей, преимущественно, народных инструментов. Читатель, проживший значительную часть жизни в СССР – СНГ, а на других я и не рассчитываю, в этом месте должен ностальгически вздохнуть. Кто из нас не помнит эти концерты с рядами музыкантов, трясущих балалайки и домры самых разных размеров, их залихватское тремоло, проникновенное пиццикато, гордое стокато и широкое, как Волга, легато. А солисты! Тетеньки, завернутые в длинные парчовые платья, фигуристые, как колоны, украшающие их Дворцы Культуры, будто выстреливали в зал высоко поднятой грудью и низкими голосами. Или дяденьки, словно на спор с тетеньками, низкорослы, пузаты и фривольны. А сами дворцы! Сплошь мрамор и дуб, и обязательно, какой-нибудь кумачовый лозунг на фронтоне. Они должны были олицетворять величие и мощь советского народа.

- Кто там? – доносится из-за двери сиплый голос.
- Дядя Саша, это я, Дима.
Слышно, как поворачивается ключ и дверь открывается.
- Димочка, как ты здесь?
- Да вы, что забыли? Я же звонил, что приеду.
- Ой, Димочка, склероз. Возраст уже какой! Ну, заходите, заходите.
Дядя, в распахнутом капитанском кителе, открывает дверь и приглашает нас в дом, а сам подслеповато всматривается в меня.
- Да какой у Вас возраст? Здесь надо жить до ста двадцати, так что Вы только две трети прожили. А где это Вы китель раздобыли?
- Мужик тут в подъезде, бывший моряк, так я у него за бутылку выменял. Дим, а кого это ты привез?
- Ой, извините, я вас не познакомил. Это мой друг, Лева. Можете звать его Элефантом, видите, какой толстый. Я ему о Вас рассказывал, и он захотел встретиться.
- Здравствуйте Александр Борисович, Дима действительно много о Вас говорил.
- Присаживайтесь. А Вы чем занимаетесь?
- В Израиле? Ну…разное. Вот например, Дима учил меня на винтсерфинге кататься.
- Нет, что Вы делали там?
- Там мы были коллеги, я работал худруком в сельском Доме культуры.
Александр Борисович оживился и заговорил о своей бывшей работе, вспоминая концерты, праздники, репертуар. Потом мы с ним наперегонки стали вспоминать песни. Оказалось, что, несмотря на склероз и более, чем тридцатилетнюю разницу в возрасте, он помнит песен больше, чем я. Довольный результатом, он предлагает выпить чаю.
- Давайте, - соглашается Дима и лезет в пакет за пирогом, за восемнадцать шекелей, а Александр Борисович трусит на кухню.
- Захватите нож, - кричит Дима.
- Димочка, у меня все есть, ничего не надо.
- Ладно Вам, дядь Саша, это Леля передала.
Мы пьем чай с пирогом и конфетами, и Дима спрашивает: «Как там ваш Рома?»
- Ой, беда, Димочка. – Затуманился Александр Борисович.
- Что случилось?
- Звонил им недавно, Ромки дома не было, так Аня рассказала. Засадил он весь двор коноплей, а кто-то выследил и, когда конопля уже созрела, ночью все и выкосил. Ромка так бушевал, сарай разбил, а бедная собачка, все равно, что мяч по двору летала.
- Собака-то в чем виновата? - не понимает Дима.
- Ну, как в чем? – чужого пустила.
- Кто это, Рома? – спрашиваю я.
И Александр Борисович неохотно отвечает, что это его сын.
- Много травы было?
- Анка говорит, на две тыщи зелени.
- Да, жаль.
Но на самом деле, если мне кого-то и жаль, так это собачку и старика.
- Дядя Саша, мне сон по Вашей части приснился. – Пытается Дима отвлечь его от грустных мыслей.
- Как это, по моей? Я не умею разгадывать сны.
- Ну вот, послушайте. Снится мне, будто купил я лотерею авторемонтной мастерской. Дело хоть и происходит в Израиле, но в городе Курске, а лотерея от мастерской в Орле. Ну, еду я на своем опеле в ближайшею мастерскую, то есть в Курске. Смотрю, народ веселый какой-то, озорной. Я и спрашиваю, есть ли у них телефон той мастерской, чья лотерея? Есть говорят и приглашают пройти к телефону, тут же куда-то звонят и мне дают трубку, мол, слушай. Слушаю, но понимаю через раз, в общем, смысл от меня ускользает. А парень, который меня к телефону провел, симпатичный такой, стоит рядом и веселится чего-то. Вроде знает, что я ничего понять не могу и говорит: «Идемте к начальнику, там разберетесь». Прошли. Начальник, тоже, бодряк. Посадили на стул и все работники, человек десять-двенадцать, рядом сели и, вдруг, запели. Да так красиво, вроде, как хор Турецкого. Я смотрю, не понимаю, чего это они, но нравится, красиво очень поют. А перед нами пространство как-то сгустилось и вроде образовался экран, и на этом экране солисты изображают какие-то сценки, вроде иллюстрации к песне. Много пели и каждый раз солировали разные, но все из числа работников. Из всех песен, я запомнил одну. Пели смуглянку, солировали парень и девушка. Они как бы раздвоились. Тут они поют, а там, на экране танцуют. И вот сцена: унитаз висит в воздухе, а эти двое вокруг и на нем изображают любовь. Вдруг между ними появляется третья танцовщица, это когда припев повторяется. Помните там: «ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый, резной». Ну вот, в этом месте они друг с другом скручиваются и в унитаз втягиваются. Их из бачка смывает и они тут же с другой стороны вываливаются, и застывают в картинной танцевальной позе, с притопом и с поднятием рук.
- Ну и сны ты смотришь, в кино не надо ходить.
- Но что бы это могло означать?
- Может свадьбу?
- Ну причем здесь…подождите, дядя Саша, что опять!?
- Что опять?
- Вы что, опять жениться хотите?
- Димочка, ты б ее видел! Молодая, на пятнадцать лет моложе меня, стройная, красивая.
- Да как Вы разглядели-то?
- Ну это… на ощупь.
- Ну, Вы даете! Впрочем, может оно и к лучшему, один не будете. Где же Вы ее взяли?
- В парке. Тут не далеко, мы там все собираемся, разговариваем, вспоминаем старое, часто войну, Сталина, о болезнях, конечно. А она сидит всегда в сторонке с книжкой. Я-то читать уже не вижу, но кое- что еще помню, ну и спрашиваю: «Что это Вы читаете?» «Канта» – говорит. Я и притормозил. Что я помню о Канте? Ну, в институте пробежали – фамилия, только, и застряла. А она, словно, насмехаясь: «Интересуетесь?». Хоть Канта я и не помню, но язык-то подвешен у меня не плохо. Я и говорю: «Философская концепция Канта антигуманна и идеалистична». Глупость, конечно, но проняло. В общем, так и познакомились. А давайте прогуляемся, что мы все в доме сидим. Может и подружку мою встретим.
Мы вышли на улицу. Солнце клонилось к закату. Ветерок трепал листья и гонял пыль и мусор. В небольшом парке, и в самом деле, сидели или бродили по аллеям пенсионеры и мамаши с детьми. Дядя уверенно прошел к скамейке, на которой сидела старушка «неопределенного возраста». Все-таки прав был Эйнштейн - все относительно: для кого старушка, а кому подружка. По-видимому, это было место их постоянных встреч, так как видеть ее издали он не мог. Подойдя к скамье, он церемонно поклонился и поцеловал ей руку.
- Познакомьтесь, дорогая, это мой племянник, Дима, со своим другом, Элефантом. Очень интересные молодые люди.
«Что это на него нашло – думал я – он так скоро сонетами заговорит». Старушка смотрела с добродушной иронией.
- Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста.
Мы уселись. Старички завели разговор о прошедшем недавно в «Бэйт оле» концерте. Некий баритон с гитарой в течении часа исполнял для них песни семидесятых годов и теперь они с удовольствием обсуждали его. Дядя на правах профессионала высказывался безапелляционно и конкретно: «Тембр красивый, интонация хорошая и поет с чувством, но вот дикция хромает», а подружка все больше в понятиях «нравится или не нравится» выражалась. Потом Александр Борисович похвастался, что Дима, вот, писатель и что у него уже вышло несколько книг. В ответ Дима пригласил их обоих в гости (подружка при этом несколько смутилась) и пообещал подарить ей свои книги. И мы стали прощаться.
Чем ниже опускалось солнце, тем больше машин проносилось по дороге. Кончался шабат. Серо-голубые сумерки смягчили краски и контрасты. Зажглись фонари. Мне представлялось, что мы едем не на машине, а на маленькой такой субмарине. Светящиеся рыбы или другие подводные животные проносились мимо нас. Дорога завораживала и интриговала. Я смотрел по сторонам и думал, что, как и эти мчащиеся фонари, хоть и подчинены определенному порядку, все же не связаны между собой ни чем, кроме правил дорожного движения, так и мы проносимся по жизни не задевая и не интересуя друг друга, и в сущности, всегда остаемся одинокими.