Время, ветер и песок. О восьмистишиях

Поэзия – искусство концентрации. Разумеется, размеры стихотворения не могут влиять на его качество. И, тем не менее, есть особая прелесть в небольших по размеру вещах. У каждого народа – свои миниатюры: у японцев – хокку, у персов – рубаи, у европейцев – октавы… Открывая книгу русского поэта, я всегда ищу его восьмистишия. И если вижу, что они не только есть, но и хороши собой – проникаюсь особой симпатией к автору.
Восьмистишие не допускает никаких украшательств, тем более пустот. Каждое его слово – на вес золота. Всё подчинено одной цели: показать, как мало требуется средств, чтобы так убедительно сказать о многом. Это как вызов многостраничным фолиантам, глубокомысленному многословию мира. Это мостик в Вечность взамен длинному и извилистому серпантину. Впрочем, пора представить первый из шедевров моей коллекции. Его автор Иван Тхоржевский (кстати, один из лучших переводчиков Хайяма):

Лёгкой жизни я просил у Бога,
Говорил: - Как пусто всё кругом!
Бог ответил мне: - Пожди немного,
Ты ещё попросишь о другом.

Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше жизни нить.
Лёгкой жизни я просил у Бога,
Лёгкой смерти надо бы просить!..

Использована мысль кого-то из античных мудрецов. Даже можно поспорить (а в поэзии вообще нет ничего бесспорного!) в отношении вожделенности «легкой смерти». Скажем, по православным понятиям полезно и пострадать перед кончиной. «А Дарья-то даже не поболела…» - обычно вздыхают на похоронах деревенские старушки. «Трудная», болезненная смерть очищает человека, смывает часть грехов. И тем не менее – стихотворение бесспорно своей художественной правотой. Оно ведь не столько о жизни-смерти, сколько о нашей недальновидности. А какие интонации! И это при абсолютной скупости словаря: жизнь, Бог, дорога, нить, смерть…
Владислав Ходасевич. Ему хватило даже семи строк, чтобы соединить высокое и низкое, горнее и дольнее, ангельское и человеческое.

Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь –
Но вырвись камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи…
Сам затерял – теперь ищи…

Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.

Причем, любой бы на его месте написал:

Ища пенсне или ключи,
Бог знает, что себе бормочешь:
Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь…

После чего ходил бы остаток жизни очень довольный собой. Что ж, инверсия сродни преображению. Хотя такие вещи как «пере- что хочешь» могут вырваться лишь у гения. А пятая строчка Вам ничего не напоминает? Не перекликается ли она неким образом с «Глаголом жги сердца людей»?..
Перед нами Иннокентий Анненский.

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил
А потому, что я томлюсь с другими.
 
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

Сравнением женщины со звездой читателя не удивишь. Но у Анненского это вновь напоминает преображение. И опять же органичность образа позволяет сказать о женщине так, как никто еще не говорил: «…с ней не надо света». Считать, что это стихотворение не имеет к теме любви отношения - нельзя, сказать, что – про любовь – только душу смущать. Вот эта неопределенность и свидетельствует в данном случае – перед нами п о э з и я.
Александр Блок и вновь великое «бормотание», записки на манжетах вечности:

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Рассмотрим топографию местности: улица с фонарем, оканчивающаяся аптекой. Сначала мы движемся в одну ее сторону: фонарь, аптека. Затем (после смерти, в какой-то другой жизни, где появляется «ледяная рябь канала») в противоположном направлении: аптека, фонарь. Постоянное время суток – ночь. Из реалий особенно бросается в глаза – аптека (болезненность). Фонарь – единственный источник света, но «бессмысленного и тусклого». Отметим, что рябь – «ледяная», т.е. опять же мертвая. Исхода нет: ни здесь, ни т а м. И вдруг понимаешь: лист Мёбиуса. Самообман. Нет такой улицы! И вот уже пресловутый фонарь бьёт по глазам ярким светом прозрения! Всех, кто хочет прозреть.
Сколько стихов написано о России!.. Конечно, она уникальна и удивительна. Но как запечатлеть ее образ, приблизиться к ее разгадке. Считалось, что для этого нужны какие-то державные слова. Но поэзия это пространство Лобачевского, а не Эвклида. Пейзажная зарисовка Ивана Бунина, название которой даже поначалу и не прочитывается – «Родина», говорит о России с такой пронзительной силой и духовной правдой, что – катарсис.

Под небом мертвенно-свинцовым
Угрюмо меркнет зимний день,
И нет конца лесам сосновым,
И далеко до деревень.

Один туман молочно-синий,
Как чья-то кроткая печаль,
Над этой снежною пустыней
Смягчает сумрачную даль.

Тут ведь всё: и юдоль земная, и небеса; и бездна, и Богородица…
И еще одно стихотворение несравненного Ходасевича. Его «Памятник». На мой взгляд, превосходящий по силе пушкинский аналог, хотя бы потому, что лишен всякой гордыни. Но несет в себе достоинство человека.

Во мне конец, во мне начало.
Мной совершенное так мало!
Но всё ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.

В России новой, но великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрестке двух дорог,
Где время, ветер и песок…

Вот мы и перебрали несколько золотых крупиц поэзии.
Нет, они не песок.
Несмотря на время и ветер.