Ярослав Ивашкевич. Александрийская трилогия

I. Пёс Дария

Все разбежались. Остались одни мы.
Повозка тряслась по разбитой дороге.
Царь стонал еле слышно, пронзённый
Копьями Набарсании и Бесса. Голый,
Накрытый одним лишь плащом пурпурным,
Сверкая оковкой колец кандальных.
Возница сбежал. Всё слабее тянули
Волы измождённые с пиками в холках.
Гул затих в отдаленье и вдруг прозвучали
Сигналы тоскливые труб македонских.
К Дарию мордой прижался я, чуя
Как постепенно ступня остывает.
Быстрый, теперь он лежал неподвижно,
Медленный холод охватывал тело.
Что мог я поделать, бессильный,
Я, Скарабей (а по-вашему, Жучка),
В скрежете брани, тупой и жестокой?
Стали волы. Сквозь щель я увидел
Озерную гладь - о, как пить мне хотелось!
Весь день мы плелись под зноем палящим,
Но я не мог господина оставить,
Ведь люди сбежали. Вдруг верхоконный
Откинул полог, заглянул, всполошился.
Царь воды попросил. Тот принёс её в шлеме.
Дарий напился, кивнул благородно,
Вздохнул и скончался. Солдат что-то крикнул,
И тут появился и поднял завесу
Невзрачный воин. Александр Македонский.
Он заплакал, потом произнёс: "Я отныне
Владыка мира!" И вдруг меня дрожь охватила.
Откуда мне было знать о начале
Новой эпохи? Псам неведомо это.


II. Малина Клеопатры

Кажется Цезарь пристрастился к малине,
К той, что на Севере диком ему подносили
Девушки галлов. Красотки наверно?
Гибкостью рук со мной ни одна не сравнится.
Я велела корзины наполнить малиной
И тот запах пила, как вдыхал его Цезарь,
Вспомнив, что пахнут так девы лесные,
А, может быть, так моя молодость пахла.
 
Могилу вскройте. В ней лежит Антоний,
Он моя радость и моё величье,
Корзины поставьте на белые плиты,
Пусть мрамор насытится соком кровавым.
А в каждой корзине мхом выстлано днище,
И гибко сплетаясь, там змеи клубятся,
Их сок мной проверен на девах прекрасных
И на служанках моих бессловесных.
И вот я сама им открою объятья.
И призову к себе Бога Амона.
Он смерть ниспошлёт мне, а гадин отпустит
И, мрамор кровавя, отбросит корзины.
Всё вмиг устрашится. Минувшее словно
Змеиная песнь зазвенит в моём ухе.
И разом исчезнут мой чудный Антоний,
Мой Цезарь, малина моя
И Египет...


III. Смерть Александра

Сегодня ночью, тяжело хромая,
Мой Буцефал пришёл ко мне и молвил:
Смотри - слоны бока мне разодрали,
Умираю.

А я ему ответил: Конь мой,
Держа за гриву мягкую, ответил:
Мой конь любимый, говорить нет мочи.

И мгла взметнулась вдруг над Вавилоном,
И солнце, чтоб взойти, избрало запад,
Филипп, отец мой, проскакал по небу,
Чужим богам отдать меня не хочет.

Какие птицы в Индии гнездятся,
Я рек индийских не услышу плеска.
Идут солдаты сквозь мои покои,
Живые, мёртвые - уже не различу я,
Мерещится мне тел великолепье,
Идут, и бесконечна вереница,
Над ними вьются птицы золотые.

Овладевают мною тени Экбатаны.
- Эй, Александр! - зовёт подземный голос, -
- Услышь, услышь,- зовёт, и снова тихо...
Короткий шорох, музыка молчанья.

Варил отравы долго Аристотель,
Цедя в меня по слову, я поверил,
Потом я пить хотел и жадно выпил
Всю жизнь свою...
Мир помутился, он похож на лужу,
Обычную среди лугов душистых.
Там О к е а н был, он пропал, пропал...

Но что за игрища они устроят
На погребенье том...

       Рим 1979 г.

       (перевод с польского)