Шизофрения. Часть I

Часть I

Глава I

Черт у бутылки долго изгалялся,
Мне корчил рожи, испуская свет,
Я изловчился, он таки нарвался,
Теперь вот жарю, гада, на обед.

Так прыгает, что свалит сковородку,
Гнет маты, пальцем крутит у виска,
Пора на грудь еще накинуть сотку,
Пусть чертик подрумянится слегка.

Глотнул стаканчик, рукавом занюхал
И сразу к закуси, но лучше б я подох –
Яйцо протухшее с давно прокисшим луком
По вкусу точно кирзовый сапог.

Тут на поминки вся родня сбежалась,
А мне не встать, не шевельнуть рукой,
Я выплюнул все то, что не жевалось,
Пусть радуется сволочь, что живой.

Зал для транзитных пассажиров к моргу,
Как в телевизоре стекло – в палату дверь,
Попрятали под маски козьи морды,
Все черти психами прикинулись теперь.

По капли в вену муть – видать солили,
К кровати руки – не порвать ремни,
В припадке бился, чтоб освободили,
А то живьем сожрут меня они.

Втроем дебилы бродят по палате,
Из пасти капли голода слюной.
А этот с вилкой, рядом на кровати,
Оскалился мне заячьей губой.

Смотрю на дверь, как будто на экране
Сидит сестра, две ляжки, а меж ног
Знакомый черт зализывает раны,
Тот, что по вкусу – кирзовый сапог.

Но чувствую, тихонько отлетаю,
Здесь все повязаны, с чертями заодно,
Открылась дверь, видать ворота рая –
Другое начинается кино.

***
Проснулся утром, баба с бородою
Мне строит глазки, сидя на окне,
Или мужик, скотина, но с косою,
Ну рожа, прям мурашки по спине.

Исчезни, нечисть! Сволочь, привязался!
Хотите, вам секрет открою свой –
Гробов и трупов до смерти боялся,
Пока я думал, что еще живой.

Свои поминки что-то не припомню,
Когда от морга с музыкою гроб,
Что на плечах тебя несут, как ровню,
И на прощанье все целуют в лоб.

На Рай-то здесь не очень все похоже,
Но Ад, сдается, выглядит не так.
Кровати с вязками – пожизненное ложе,
И каждый первый – конченый дурак.

Пришла сестричка, сразу просветила,
Мол, я в больнице, не совсем простой,
Что «белая горячка» приходила,
Скажи еще спасибо, что живой.

А эта баба, значит, с бородою –
Реальная, но баба не совсем,
Ну а мужик тот, значит, что с косою,
Выходит, баба с массою проблем.

По психам спец приплелся лишь к обеду,
Здесь и под вечер может быть обход,
Сказал, что вряд ли я домой поеду,
И долго тыкал пальцами в живот.

Я сразу в крик: «Даешь свободу, сука!»
И шасть к окну, и на тебе – облом!
Медбратья примотали к телу руки.
Все просто, начинается «дурдом».

***
Теперь мой адрес – почта полевая,
Чуть-чуть левей в лесок от ТЗБ.
Я от безделья ночью изнывая,
Стучу башкой, как дятел, по трубе.

В одной палате – двадцать два урода,
Семь идиотов и один кретин.
Все для меня они враги народа,
Лежу нормальный только я один.

Таблетки отдаю теперь соседу,
Ему плевать, он «шизик», все сожрет.
На стуле утром к главврачу поеду,
Но только сяду задом наперед.

Мне так легко и весело живется,
Могу убить кого-нибудь шутя,
Кто головой до крови в стену бьется,
Другой дебил рыдает, как дитя.

Соседу накатил вчера по роже,
Да ни за что, дал в морду просто так.
Как ни крути, а я, выходит, тоже
Теперь такой же, как и все, дурак.

Нам главное, чтоб принесли «колеса»,
И задницу подставить под иглу –
Решаем только эти два вопроса.
Разборка дальше: кто сказал «козлу»?

Кто за «козла» перед толпой ответит?
Кому мешал сегодня левый глаз?
Что воете, уроды, словно дети?
Я псине отдаю команду «фас».

Мой верный пес, мужик тот, что с косою,
А может баба та, что с бородой,
Харкает ядом и плюет слюною,
А уши грызть, так это – сам не свой.

***
А здесь компания какая,
Подумать только, высший свет:
Два белокурых Будулая,
Чубайса три, второй – брюнет.

Три Жириновских, два Гайдара,
Фрадков, Явлинский, Жуков, Греф,
Филипп Киркоров, рядом пара,
Распутина, но дама треф,

Кристина, Алла, Ельцин Боря,
Наполеон, Кутузов, Блок,
Шукшин Василий, кличка «Горе»,
Что отмотал последний срок.

Комплект генсеков, с ними Ленин,
Царей с царицами набор,
Шекспир, а рядышком Есенин,
И Кастро – вечный командор.

Да разве вспомнишь этак сразу!
Чапаев, Брежнев, Горбачев,
Лаврентий Берия, зараза,
Два Буша, Блэр и Куклачев.

Надели маски все уродов.
Бал-маскарад, и мы спешим,
Я – вождь вождей, «отец народов»,
На пару с Господом своим.

***
Могу теперь ответить смело,
Кто утверждает: «Это чушь».
Здесь преисподняя для тела,
И Рай здесь для усталых душ.

Пять корпусов – как континенты,
Что ни палата, то страна.
Рождаемость по экспоненте,
Полным коробочка полна.

Здесь человек, презревши время,
Пространство в клочья разорвал.
По крохам собранное семя
Само взойдет на пьедестал.

Шаг от великого к смешному,
Смешались жертвы, палачи,
Злодеи, гении… Как дома
Приходят ближе к полночи.

Жизнь отразилась искаженно,
Как будто в зеркале кривом,
В сознании «умалишенном»,
В круговороте неземном.

***
Наш желтый дом – это планета,
А части света – корпуса.
Под Новый год, в средине лета,
Здесь происходят чудеса.

Пока главврач еще не пьяный,
Завхоз шмонает пищеблок.
«Целковый» вечно деревянный,
С овцы паршивой шерсти клок.

Нагроможденье непоняток
И околесицы стога.
От долгого чесанья пяток,
В конце концов, болит нога.

Давай вернемся снова в тему,
На всем другом поставим крест,
Пускай возникшую проблему
Решает всенародный съезд.

***
У нас идет Конгресс Всемирный
Для всех народов и времен.
Иисус всевышний и всесильный –
И тот на сходку приглашен.

Иосиф, не отец Исуса…
(Но я не помню, может быть.
Еврейки, в общем, дело вкуса,
И кто мне сможет возразить).

Когда ушел на повышенье
Я в 53-м, по весне,
То улетал без сожаленья
И понимал – хана стране.

Я вождь вождей, «отец народов»
(Кто так сумеет нагрешить?)
Придется в обществе уродов
Дела земные завершить.

***
В повестке дня один вопрос:
«Это начало Конца Света?»
Мне избран первый зам – Христос,
Генсек кто, ясно без ответа.

Кто спрятаться там не успел,
Есть миг до Светопреставленья.
Я вышел к трону, молча сел,
Ну что же, начинаем пренья.

***
Взял слово представитель Бога,
Его нам нечем удивить,
Он болевую грань порога
После креста смог опустить.

Когда-то сделал ход разумный,
Чтобы невинность сохранить,
Пришлось ему в наш мир безумный
Через… по-русски выходить.

Его за это и распяли,
И он, как вестник здесь Конца,
Сказал: «…вы, суки, все достали»
Его приемного Отца.

Пора планету голубую
От всякой скверны очищать.
Кого оставить? Часть какую?
Ему с папашею решать.

А эту плоть зимой в морозы
Алкаш (он был уже готов)
С обширным атеросклерозом
Оставил, Сашка Иванов.

А у кого здесь есть сомненья,
Зри в корень, вширь смотри и вдаль.
Сказал уже свое решенье
Наш Генеральный секретарь.

Что пьете только пьянства ради,
Грех растворили в наркоте,
А мужики сплошные б…ди,
И бабы все давно не те.

Так что конец закономерен,
Другого нет для нас Конца.
Судить всех будем, я уверен,
Только от Главного Лица.

Встал Моисей: «И было Слово,
Мы Богом избранный народ.
Я сорок лет водил и снова
Евреев поведу вперед,

И нам не нужно разрешенья…»
Ему я вежливо: «Заткнись!
Другого здесь не будет мненья,
Ну-ка, Лаврентий, разберись».

А он: «Я главный, прочь сомненья,
Рот правде кляпом не заткнешь».
У сумасшедшего сомненья
Проходят, когда сильно бьешь.

Хохлы достали банку браги.
«Богдан Хмельницкий, подь сюды!»
«Хай едут москали-бродяги,
А хлопцам до Хакаманды.

Мы пьем за Вильну Украину
Последний тост, на посошок,
Чтоб ветер дул попутный в спину,
Да в торбе сала был кусок».

Их на помойке подобрали,
Побрили, разогнали вшей.
Один калмык, другой татарин
Да два бича из латышей.

Что с них возьмешь – шизофрения,
И даже сало им не в масть.
Их расплодилось по России,
Что негде яблоку упасть.

Тут Штаты хором загалдели,
Их набралось аж сорок душ:
«Вы что, здесь скопом обалдели?
У нас четвертый каждый – Буш!»

А Рейган, главный их оратор,
Орал: «Империя здесь зла».
Ну, надо ж, сволочь, провокатор,
Еще грозил все сжечь дотла.

Визжал, зеленую, как доллар,
На всех разбрызгивал слюну
(Как хорошо, что сам то помер)
И требовал отдать Луну.

Он был сантехник до дурдома
И пил, а кто там без греха,
С какой-то матерью и ломом
Провел реформу ЖКХ.

Теперь соседнюю палату
От террористов защищал,
На вязках каждый вечер в Штаты
На койке тихо улетал.

***
Но вот поднялся главный кормчий,
Великий Мао слово взял,
Сказал, что всех нас, между прочим…
Всем стало ясно, где видал.

На поле рисовом не сядет
Со всеми Бушами он в ряд.
Удар меня пусть снова хватит,
Вот же, Цзэдун, китайский гад.

Их под две тыщи миллионов,
От них должны быть мужики,
Религиозные каноны
Пусть соблюдают дураки.

Что вся Европа да и Штаты
Погрязли в пьянстве и грехе,
В этом питомнике разврата
Давно пора учить Чуч-хе.

Да, умный этот неврастеник,
Полухохол, полуказах,
И шустрый, как электровеник,
Лапша до пола на ушах.

Потом кричали внуки Будды,
Аллаха преданные псы,
«Татушки» спели про Иуду,
Как представители попсы.

В конце вопрос мусолил Ленин
Про нацию и чистоту.
Пока читал стихи Есенин,
Я вышел подвести черту:

«Мы с Богом здесь посовещались
О том, о сем, и я решил –
Безбожники чтоб здесь остались,
Все, кто без меры нагрешил.

Всех на соседние планеты,
Считаю, нужно отселить,
А Землю к середине лета,
Льды растопив, всю затопить.

***
Кино не будет в нашем доме,
И отменяется Конец.
Был Мишка Горбачев «на стреме»
И снова все проспал, подлец.

Медбратья, белые халаты
И разный прочий персонал
Всех разогнали по палатам,
Я до конца не дочитал.

Лежу один, слюна стекает,
Как полусгнивший мандарин.
Главврач историю читает:
«Довыступался? Сукин сын!»


Часть I

Глава II

Очнулся, темень и собачий холод,
В суставах боль, не чувствую хребет.
Сковало мышцы – кислородный голод.
С ногами что? Как будто вовсе нет.

И что за вонь? Какой же мерзкий запах.
Я кто? Где я? Что с памятью моей?
Бесшумно смерть, как на кошачьих лапах,
Пришла, и в Ад мы прилетели с ней.

Вонища эта, запах сгнившей плоти,
И кто-то здесь разлил формальдегид.
Так это морг! От страха капли пота.
Вскрывали видно, так нутро болит.

Но мыслю я, а значит существую,
Раз существую, значит, жив пока.
Я как яйцо, что сварено вкрутую.
Зашевелилась левая рука,

Подвигал правой, на бок повернулся,
Собрав все силы, попытался встать.
Как шпала рухнул, об пол долбанулся,
Пока летел, все начал вспоминать.

Бетонный пол, поэтому так больно,
Но посмотреть с противной стороны –
Очнуться в морге все-таки прикольно,
И двери здесь, конечно, быть должны.

Согрею мышцы, вспомню, как учили.
Еще бы как попал сюда узнать.
Ногами махи, тянем, тянем жилы,
Уже полегче, что ж, пора вставать.

Что-то холодное и скользкое, как жаба.
Вставая с пола, щупаю рукой,
Густые волосы, грудь, снова волос – баба!
Спаси, Всевышний! Есть тут кто живой?

А вот и дверь, да, повезло, открыто.
Ну а зачем замки здесь закрывать?
Что воровать тут? Грязное корыто?
И клиентуре сложно убежать.

Свет по глазам ударил будто бритвой,
От боли захотелось волком выть,
Я трехэтажным матом, как молитвой,
Решал вопросы, быть или не быть.

Глаза привыкли. Коридор с подсобкой,
Дежурный свет над выходом в конце.
Представил: маты гну осипшей глоткой,
Застыв с гримасой смерти на лице.

***
Подсобка, стол, еще горячий чайник,
Знать, люди есть, и кто-нибудь зайдет.
Сейчас я самый главный здесь начальник.
Чай, только чай мне силушку вернет.

Халат в шкафу какой-то сине-грязный,
Бушлат и пара кирзовых сапог.
Прикид, конечно, так себе, неважный,
Но все же малость приодеться смог.

Болят суставы, не могу согнуться,
И хоть зачаты и живем в грехе,
Но все-таки, не дай вам бог проснуться
Совсем нагим и с биркой на ноге.

Согрела душу кружка с крепким чаем.
Хотя б окурок! Что бы закурить?
А что здесь в ящиках? Давай-ка пошукаем.
Полпачки «Примы» - значит, будем жить.

Никак Фортуна повернулась рожей.
Заначка чья-то. Спирт! И как горит!
Пить одному как-то совсем негоже.
Прими, душа, пусть голова простит.

Тепло по телу мягкое, как песня,
Плевать на завтра, на мое вчера.
Там утро или вечер, интересно?
Какой дурак припрется в пять утра!

Гармония во мне души и тела.
Моя душа мечтой теперь живет,
Ей до второго никакого дела,
Второе в душу точно наплюет.

Хотелось плакать, слезы побежали,
За каплей капля покатились вскачь.
Мы в этой жизни жалости не знали,
Но стало легче, плачь, Иваныч, плачь.

Не стоит больше попусту валяться,
Часы бегут, еще чуть-чуть налей,
С хозяйством этим надо разобраться
И сваливать отсюда побыстрей.

Так. Больше света. Что у нас творится?
О! Как вас много нынче, господа!
Да ради бога! Кто тут вас боится?!
Я пьян? Да, пьян. Но это — ерунда!

Вас здесь, как килек в банке, в самом деле.
Транзитом на кладбищенский покой.
А девка хороша. В здоровом теле…
Жаль, мертвая, такую б, но живой.

Простите, никому не наливаю,
Во-первых, для здоровья вредно пить,
За вас, друзья, остатки допиваю,
А, во-вторых, здесь не во что налить.

Мы все здесь нынче братья по несчастью,
Но я один хочу еще пожить.
Вот перевесим бирки на запястье,
И сможете немного послужить.

Жаль все-таки, а хороша, каналья…
Тот жмурик, что с разбитой головой,
И ты, красавица, перед дорогой дальней
Немного поработаешь со мной.

Стоять не можешь? К косяку привяжем,
За шею можно, вас не задушить.
Кто-то войдет – спасибо хором скажем.
Я начинаю в двери колотить.

Чем бы еще себе намазать харю?
Вам-то зачем? Вам не нужна краса.
Останусь жив, найду такую кралю…
Ну все, внимание! Под дверью голоса…

…Да, круто вышло, лихо получилось!
Медсестры только за порог вошли,
От ужаса мгновенно отключились,
Я в ночь, на волю, ноги понесли.

***
Мне снился сон, один и постоянно,
То степь, то лес, то лето, то зима,
Стою один, негаданно-нежданно,
Одежда – рвань, и на плече сума.

Вот слышу гул у края горизонта,
Звериный рык и топот тысяч ног.
С времен Эллады, Евкинского Понта,
Сюда вело их множество дорог.

Кто-то в отместку или ради шутки
Ножом огромным всех, кто был живой,
Рубил на части, а в седьмые сутки
Смешал куски в посудине большой.

Не понимая, что, где, как, откуда,
Другие ниткой, быстро, в две руки,
Наверное, нужна была посуда,
Сшивали без разбору те куски.

Не ведали, конечно, что творили,
Когда в одно лепили все подряд.
Как ни крути, лишь монстры выходили,
Звериный вой и полный злобы взгляд.

Вся эта масса, целая когда-то,
Тех, кто рубил, потом сшивал три дня,
Всех ищет от рассвета до заката,
А кто-то был похож там на меня.

Лишь только ночь крылом чела коснется,
Оле-Лукойе приоткроет зонт,
Звериный рык из рваной пасти рвется,
И топот ног взрывает горизонт.

Я убегаю, в доброту не веря,
Срываю глотку: «Не виновен я!»
Все ближе за спиной дыханье зверя,
Все громче хрипы сшитого зверья.

А вот и дверь, за ней мое спасенье,
Кричу, стучу ногами, в две руки,
Ломаю ногти… Вот оно мгновенье –
Кровавой пасти желтые клыки!

Я просыпаюсь. Господи, помилуй!
Холодный пот. И маюсь до утра.
Чтобы ее открыть, дай, Боже, силу!
Но ломом не открыл ее вчера.

Всю до царапин помню эту дверь я,
Когда душой предчувствую беду,
Во сне опять ко мне приходят звери,
И будет так, пока я не войду.

***
Зима. Мороз. Опять собачий холод,
И темень, хоть выкалывай глаза.
Какой-нибудь провинциальный город –
И вкривь и вкось пройдешь за полчаса.

Мне бы сейчас стакан обычной водки,
В горячей ванне часик полежать.
Зря не стянул с той медсестры колготки,
Так можно все хозяйство потерять.

В окошке свет, фонарь горит у входа,
Глубинка русская, российская дыра.
Жива душа у нашего народа,
Зайду, даст бог, и пустят до утра.

О, Боже! Дверь, которая мне снится
Два раза в месяц, и который год!
Я не могу никак остановиться,
Куда меня нелегкая несет.

Там за стеною затаился ужас,
За страшной тайной мрак небытия,
И если зло то вырвется наружу,
Простите все, один виновен я.

Закрылась дверь, защелкнулись запоры,
Здесь разум человеческий не в счет.
Мы звали это «ящиком Пандоры»,
Мне дьявол ключ из бездны подает.

***
Тепло и чисто, свет не напрягает.
А где хозяин? Может быть, позвать?
Куда-то боль из тела утекает,
Вот и ушла, и захотелось жрать.

А комната стандартного размера,
Но что-то здесь, мне кажется, не так.
За пять минут восстановилось тело.
Где я – светло, а дальше полумрак.

И не дойти, могу сказать без чванства,
За жизнь от двери до второй стены.
«Все верно. Концентрация пространства», -
Раздался голос где-то с глубины.

Как с воздуха, нос к носу мы с арабом,
Высокий ростом и красив собой,
Таких всегда любили наши бабы,
Не то что я, как чмо и с бородой.

«Прошу за мной», - так вежливо, спокойно,
Пошел вперед, а я хвостом за ним.
Как подобает, вел себя достойно,
Давай, мужик, с тобой поговорим.

«Это не сон, не глюк», - он вдруг ответил, -
«Ты жив, я твои мысли прочитал».
Он все сказал, я даже не заметил,
Чтоб рот, как все при этом, открывал.

Вот и пришли. Тихонько дверь открылась,
С поклоном попросил меня войти,
За тем порогом тайна затаилась,
Но у меня другого нет пути.

Перекрестился, просто, как умею,
И «Отче наш…» - два слова: «Будь со мной!»
Шагнул, как в пасть, чтоб кончить все быстрее,
Вошел туда, как в омут с головой.

***
Передо мной хозяин кабинета,
Даже от стен покой и тишина.
Мне показалось – маловато света,
Только подумал – люстра зажжена.

Повсюду книги, куда взгляд ни брошу,
Приборы эти вижу в первый раз.
Он улыбнулся, и я сбросил ношу
С усталых плеч. «Ну, заждались мы Вас.

Вот кресло, сядь, Иваныч, успокойся,
Там справа, видишь, красный шлемофон,
Надень его. Брось, в памяти не ройся,
За полчаса все сам расскажет он».

На время будто в бездну провалился,
Вся жизнь моя от «А» и до конца –
Два раза умирал и вновь родился,
Не знал, что был я отпрыском творца.

Все знания, как гвозди в гены вбили,
Что должен знать – на кончик языка.
«Ты знаешь все, чему меня учили, -
Сказал, - теперь уважь-ка старика.

Столы накрыты нам на день рожденья,
И Рождество ты знаешь у кого.
Страна гуляет вся до воскресенья,
А мне осталось полчаса всего.

Давай по первой, за родных и близких.
Да! Сыновьям привет передавай.
Не прячь в душе своих желаний низких,
Но чашу через край не наливай.

Ты человек, но не как все при этом.
Даже когда уйдешь через трубу,
То собран будешь по частям браслетом,
Но лишний раз не искушай судьбу.

Возьми браслет, в нем умные кристаллы,
На эти триста лет теперь он твой,
В них сила первородного Начала,
И не снимай, всегда носи с собой.

А этот центр, где судьбы все вершатся
Царей, генсеков, пап и королей,
Всегда с тобой, не стоит опасаться,
Он будет рядом, а теперь налей.

Решили все, давай теперь по полной,
Как говорят у нас, на посошок.
Двенадцать ночи, я навечно вольный,
Теперь тебе часы считают срок».

Мы выпили. «Ну, все, - сказал, - довольно.
Да и пора мне». Бросил в небо взгляд.
Я падал в бездну. Господи! Как больно!
Наверное, он мне подсыпал яд.

***
Я снова в этот грешный мир вернулся,
Пол, потолок и солнце в два окна,
Халаты белые, кто-то сказал: «Очнулся».
И с отпуска приехала жена.

Кошмарный сон. Что только не приснится?
Покойники, с пришельцем выпивал…
Жена ворчит, мол, надо так допиться,
Двенадцать дней я в коме пролежал.

Я брошу пить, когда уйду отсюда,
Желанья нет опять чертей гонять.
Пусть психи всех, пока я сдам посуду,
Найдут пришельцев, чтоб чертям отдать.