Судный день

Учите библию, друзья,
Не так, конечно же, как я.

Глава I

Седой покрылись пеленою
Дела давно минувших дней,
Когда царем для нас с тобою
Был главный приглашен еврей.

Как говорили в Византии:
«Прости нас, грешных, и спаси».
Мы прикупили для России
Все для крещения Руси.

И вот однажды, с перепоя,
Собрались как-то мужики
Еще под старою Москвою
Зимой, на берегу реки.

Ныряя в прорубь с головою,
Трезвели сразу, как один,
Обратно с матами, не скрою,
И соглашались: «Бог Един!»

Так и пришла в Россию вера,
Где пряником, а где кнутом,
Как говорили староверы –
Все покатило чередом.

***
Когда башка уже седая,
Скелет, как старый клен, скрипит,
Бунтует печень, дрянь такая,
И все разрушил простатит,

А время все быстрей несется,
Земной заканчивая круг,
Душа от страха встрепенется,
А если есть Бог?! Да ну! А вдруг?!

Когда прикину, подытожу,
Пойму, дела мои плохи.
Лишь посмотрев на мою рожу,
Чужие все зачтут грехи.

Я от безделия не маюсь,
Пытаюсь Библию понять,
А вдруг действительно покаюсь,
И все грехи смогу замять.

Меня чтоб с кротостью барана
Пас поп Василий, как пастух.
А мне на смену утром рано.
От зла перехватило дух.

Служить, прислуживая Богу,
Ну, разве это не смешно?
И с каждого, пусть понемногу,
Собрать, и это не грешно.

А Гробовой, дела мирские,
Скажи, нашел где столько дур,
Что сами сдали «гробовые»?
Прости, Господь, за каламбур.

«Колеса» это для народа,
Им объяснить не мудрено.
Людишки – мерзкая порода,
И потому их жизнь – г..но.

Хромые, нищие, косые,
Умом их точно не понять,
Пошли толпою по России,
Пошла губерния плясать.

Завет ветшает постепенно,
Но есть в нем соль или зерно,
Что мне нельзя – то неизменно,
Что хорошо мне – то грешно.

***
Читаю день, читаю сутки,
Пришла пора перекурить.
Когда писание – не шутки,
Как мы вообще здесь можем жить?

Работай до седьмого пота,
А на обед – что Бог пошлет,
Но мне и в пост пожрать охота,
Когда под ложечкой сосет.

А чудеса! Куда там Кио!
И Коперфильд пусть отдохнет.
Вода расступится бурливо,
И «аки посуху» пройдет.

То по волнам пешком пройдется,
Или дыханьем куст зажжет,
То радуги рукой коснется,
И манна с неба упадет.

Кто Ною нашептал, как брату,
Что когти рвать давно пора,
За все грехи пришла расплата,
Всех утопить решил с утра.

Аврам в сто лет мужик что надо,
А Сара – девочка совсем,
В сто лет, как ягодка из сада,
И с «этим делом» нет проблем.

И кто-то там в нее влюбился,
Там кто-то на нее запал,
Я чуть слюной не подавился,
Когда все это прочитал.

А дальше-то еще смешнее.
У папы крышу сорвало.
Исаку он петлю на шею –
И на костер. Но пронесло.

Да, вот сюрприз! Среди недели
Христос к братве живой идет.
«Ну, что за шутки, в самом деле! –
Фома как резаный орет, –

Двух не бывает дней рожденья!»
Не верил никому Фома.
Мол, не бывает воскрешенья!
Сводил Апостолов с ума.

Хотел в дырявые ладони
Два пальца сунуть – не успел,
По небу проскакали кони,
Исус, как птица, улетел.

А рядом строем, где толпою,
Что ни народец – рядом Бог.
Но я секрет один открою,
Всех сосчитать никак не мог.

И расплодились, как верблюды,
Видать, под действием жары,
Одних преемников у Будды,
Наверно, тыщи полторы.

Аллах мне передаст проклятье,
А я – анафему ему.
Душа моя в дырявом платье
Бредет куда-то, не пойму.

За что, скажите, Иегова
Мне волчий выпишет билет,
Про Будду я худого слова
Не говорил две тыщи лет.

Куда крестьянину податься,
Земля родная, помоги,
Когда на небе, может статься,
Куда ни плюнь – одни враги.


Глава II

Я библию читаю натощак.
Стих утром заменяет сигарету.
Заехал в церковь – что-то здесь не так
Мне показалось, судя по портрету.

И было слово, и всего семь дней –
Нормальный срок для русского запоя.
Восьмые сутки, и зеленый змей
Освобождает место сухостою.

А между этим, что и где творил,
Накрыто грязно-белой пеленою.
Не помню справа, слева все забыл,
Рассорившись на время с головою.

Всевышний тоже, видно, согрешил,
На грудь взяв лишку малость, для согреву.
В седьмые сутки дело завершил,
На всякий случай вылепив нам Еву.

Благая мысль, блаженные дела,
И первенца, сама того не зная,
За ночь одну она с ума свела,
Даруя жизнь, закрыв ворота рая.

И повелось: что в радость – то грешно.
А благость – от чего спина дугою.
На Землю в ссылку – разве не смешно? –
За ночь одну, еще притом с одною.

Своим умишком, правда, не пойму:
Всевышний создал Землю в виде Рая,
А после что же – превратил в тюрьму?
Спрошу у Дьявола, когда дойду до края.

Да заодно мне, может, объяснит,
Зачем, слепив, пришили «это дело»?
У Евы по-другому – не висит.
Так подогнав одно к другому тело.

И яблоко, выходит, ни при чем.
Фруктоза и крахмал – не разгуляться.
Да и зачем оставил их вдвоем,
Когда не нужно даже раздеваться.

Бессмертие – оно-то нам зачем?
Журавль – Богам, им в руки – две синицы.
За жизнь одну измаешься совсем,
И все стареет, кроме ягодицы.

Я думаю, когда ногой под зад
Адаму с Евой, легче чтоб катилось,
На месте том осталась благодать,
Точнее, пролилася Божья милость.

Потоп и мор, нашествие, чума
Лились на нас, как с рога изобилья.
Всевышнего, я думаю, с ума
Сводило его полное бессилье.

Чуть оклемаемся, и камни с неба – дождь,
Или подарок свыше – тиф с холерой,
А если мало, то на сцену вождь
Выходит следом с фанатичной верой.

А кто не с нами – значит, против нас.
Чужая вера просто комом в глотке.
В поход крестовый сразу, всякий раз
Приказом свыше, значит, по наводке.

Устал грехи Господь терпеть людей,
И мы давно уже роптать устали.
За ночь одну смотался Моисей
И притащил заветные скрижали.

Ну, и как водится, все вдребезги разбил,
Дай дураку стеклянный… не об этом.
На руку скорую, пока не позабыл,
Все записал, чтоб править этим светом.

Не мудрено. Синай – крутой бугор.
И долбанулся, видно, он не слабо.
А вспомнить все – так это перебор.
Жаль, не забыл все, что касалось бабы.

Но по порядку. Наш Господь един,
Как проводник из рабства в Палестину.
И помнит пусть заблудший гражданин –
Всевышний любит всякую скотину.

Кумир для всех, конечно, это Он.
И не моги создать себе другого.
Не дай Господь, в кого-то ты влюблен –
Башку на плаху, хрена, мол, какого.

Напрасно ты его не поминай,
Как говорится: «всуе» и «не всуе»,
И так все это, значит, понимай,
Что оторвут... Ты понял Что? Вчистую.

И почему-то день седьмой – суббота.
Семь дней – неделя, как здесь ни крути.
Но Моисей напутал раньше что-то.
А воскресенье? Господи, прости!

Отца мамаша помнит очень смутно,
Он, как у всех, естественно, пилот.
Завис с девицей в гнездышке уютном.
А может, сдох по пьянке, идиот.

А если нет, конечно же, уважим,
Тогда продлятся их и наши дни.
За их здоровье разольем и вмажем,
Пусть до ста лет здесь маются они.

Не убивай. Ну, это как придется.
По пьянке если – это не в зачет.
И глаз за глаз, кто первым засмеется,
А зуб за зуб – и сразу ровный счет.

На баб смотри и не давись слюною.
Подумал только – сразу согрешил.
Ну, это слишком, так решим с тобою.
Я всем скажу, что ты мне разрешил.

Не укради. Ну как же это, братцы?
Как дальше жить без имени Творца?
Куда, скажи на милость, мне податься,
Когда у нас реформы без конца.

А может быть, писали божье слово
Они, в расчет не принимая нас.
На руку скорую, раз-два – и все готово.
Вот и прекрасно. Это в самый раз.

Воруй, Россия! Только понемногу.
Коль разрешили – значит, нужно красть.
Кто спер вчера железную дорогу –
Сегодня может уходить во власть.

Как дальше жить, скажите, без доносов?
Не оговаривай, мол – грех, не клевещи.
Один ответ на тысячу вопросов.
Но это слишком. Боже, не взыщи!

Прости меня, что «всуе» поминаю,
Но так учили «совесть, ум и честь»,
Что если я сегодня голодаю,
То мой сосед совсем не должен есть.

И я пишу налево и направо,
На всех и вся. Вот у соседа гость.
Одни взорвут паром и переправу.
А те мечтали, чтоб сменился вождь.

У них возьмите, только мне отдайте,
Что не успели приставы отнять.
Не отдадите, сволочи, так знайте –
Я буду точно Господу писать.


Глава III

Первый грех

По голубой планете всей
С времен запамятных, когда-то,
Бродила горсточка людей,
И жили на земле два брата.

Один – пастух, ну а другой
Горбатился всю жизнь на поле.
Нет, не колхозник, бог с тобой,
Я чтобы век не видел воли.

И принесли они дары,
Всего и каждый, понемногу,
Но Каин – куль зерна с горы,
А Авель нес телячью ногу.

У Бога – зверский аппетит,
И что ему пустая каша,
Он к Авелю благоволит,
А Каину – пустая чаша.

У Каина дождь моросит,
То зной, то снег, то ветер с градом,
Застыло солнце, где зенит,
Над головой у брата рядом.

Один берет с собой топор
И тащит вязанку хвороста,
А Авелю несет во двор
Дрова попутный ветер просто.

И Каин к Богу: «Что за хрень?
Что за садистские замашки?»
Мол, он уже который день
Не может высушить рубашки.

А Бог ему: «Ты весь в грехах,
А Авель кроток, как овечка,
Вот потому ты весь в долгах
И с кочергой, а брату свечка».

А дьявол сразу тут как тут,
Мол, грохни, значит, ты братана,
Ну, а к стене когда припрут,
Тверди одно, что вышло спьяну.

Господь, куражась, как назло,
В огнище масло подливает,
Чтоб еще больше не везло,
Он это дело крепко знает.

А дьявол, как тут утерпеть,
Мол, братец твой всему виною,
Что нужно до утра успеть –
И брат с разбитой головою.

Впервые кровушка текла
Людская, грех такой впервые.
Бог проклял Каина со зла
В века далекие такие.

Я дочитал. И мысль одна
В пустой башке моей крутилась.
Во всем виновен Сатана
Или Всевышний, сделай милость?

Бесспорно, Каин виноват,
Но я секрет один открою,
Что этот кто-то возле врат
Рассорился, видать, с башкою.

Не любишь если, как себя
Любимого, условно Бога,
То грохнешь ты, или тебя,
И в Магадан одна дорога.

Как хорошо, я атеист,
Но в церковь захожу на святки,
И перед господом я чист,
А Сатана мне – так, до пятки.

Потоп

Так долго строился ковчег.
Ной это делал по приказу,
Цунами начинали бег,
А плыть ему к горам Кавказа.

Бог сам решил, что за грехи
Утопит к черту всех вчистую.
Я из-за этой чепухи
В опалу попаду мирскую.

Но это, видно, мой удел,
Прошу простить меня всех скопом,
Но Бог устроил беспредел –
То, что зовут теперь потопом.

А что тогда считать грехом,
Они, по-моему, не знали,
И веру с детства с молоком
В себя, выходит, не впитали.

Ему все можно, он – Творец,
И Ноя пригласил в субботу.
Придет, сказал, здесь всем конец,
Мол, принимайся за работу.

Ной с гофра, может быть, с гофра,
Подобие срубил подлодки,
На борт, когда сказал: «Пора»,
Вошли, блаженны кто и кротки.

И сорок суток дождь подряд,
Прорвало будто в небе гати,
Но плыл ковчеговый отряд,
Где Ной валялся на кровати.

Всевышний уверял притом,
Что доверяет только Ною.
Тогда здесь сыновья при чем
С его скандальною женою?

И если люди – за грехи,
Тогда при чем все остальное?
Подумать – сдвинутся мозги –
Когда творят у нас такое.

Скажи на милость, по семь пар
Зачем по трюмам распихали?
Чтобы в итоге «всяка тварь»
По-новой Землю заселяли?

И снова Бог переборщил.
«Его не любят!» – это драма.
Не знаю, кто там согрешил,
Но я – прямой потомок Хама.

Испытание

Пустыня, солнце и шатер,
Жара стоит, как в русской бане,
Сидит Аврам, и вот во двор
Три мужика, как на экране,

Заходят. Видно, налегке.
Тебе привет, старик, от Бога,
Мол, отдохнем здесь в холодке
До подведения итога.

Ты прожил, знаем, сотню лет,
А баба – чуточку моложе,
Наследника, так вышло, нет,
Естественно, у Сары тоже.

Для Бога, знаешь, чудеса –
Что съесть кусок мацы на ужин.
И покраснели небеса,
Как ни крути, а сын-то нужен.

А баба без стыда: «Хи-хи».
Вдруг голос: «Что смеешься, Сара?
Сейчас припомню все грехи!
Или Господь тебе не пара?!»

Без бабы мужики весь год,
Три хари, если с голодухи,
Да если Он добро дает,
Конечно, рады и старухе.

Пусть это кажется смешным,
Но Сара родила мальчишку.
Обсудим все, поговорим,
Вот только дочитаю книжку.

Господь решил всех испытать.
Конкретно если – Авраама.
Он повелел мальчишку взять
И сжечь к чертям на камне прямо.

Всевышний, видно, пошутил,
А он за чистую монету
Все принял, в гору потащил
Исака жарить, как котлету.

Господь наш аж оторопел,
Он даже мысли наши знает,
Остановить едва успел.
Да… Чувство юмора хромает.

А у Исака нервный тик,
И зуб на зуб не попадает,
Он видел, у папаши бзик,
И ни хрена не понимает.

И что же, блин, у них за Бог?
Везде проверка за проверкой.
Не любишь если, чтоб я сдох,
То не смогу в постели с Веркой.

Нагие души и тела,
Но, заменяя Верку Верой,
Молюсь всю ночку до утра,
А если нет – то в яму с серой.

Пока котел мой закипит,
Без водки пиво – ночь впустую.
Когда на Веру не стоит…
Господь, ты знаешь, на какую.

Креститель

Захария и Лисавета
Давно дожили до седин,
Архангел где-то в конце лета
Зашел, когда дед был один.

И слово за слово, в итоге
Архангел прямо, без затей,
Но побеседовав о Боге,
Спросил его насчет детей.

Захария аж поперхнулся
И целый год не говорил.
Наверно, «в Господа…» ругнулся,
Мол, что ты мелешь, Гавриил?

Но ангел дело туго знает,
И что-то набок, что-то врозь,
Да не впервой, везде летает,
Раз-два – и в дамках, и срослось.

И точно. Не прошло и года,
Как ни крути, но точно в срок
Ребенок вышел на свободу,
Папаше преподав урок.

Но мучает меня сомненье:
Куда приходит Гавриил,
Растет упорно населенье,
И нет – куда не приходил.

Такая вера – то что надо,
Жаль бабки мне не по душе.
А если чья-нибудь отрада,
То рай в дворце и шалаше.

Пришел к девице: «Я от Бога».
Раз-два – и в койке в неглиже,
И кайф по полной, недотрога
К утру в родильном падеже.

И мучиться всю ночь не надо,
А для души, часов до двух.
Ей главный приз, и мне награда,
И испарился, словно дух.

А алименты, точно знаю,
Кто с духа взыщет, где найдет?
В суде – мол, хата моя с краю,
И суд руками разведет.

Ну надо ж, сукин сын, Гаврюха!
Я б лучше выдумать не мог.
Но, черт возьми, зачем старуха?
Когда вокруг… А я не лох.

А сын родился необычный,
И вырос росту метра два,
Бездельник был таки приличный,
Но нес про Господа слова.

И поселился он в пустыне,
Обед – жаркое с саранчи.
У нас живут так и поныне
На свалке городской бичи.

Вот двухметровая детина,
Да плюс не мылся отродясь,
Прибавь, в руке еще дубина,
Представь – поверуешь, крестясь.

Носил из шерсти лашпортину
То ли с верблюда, то ль с козла.
«Креститель! Мать твою! Скотина!
Больной!» – ругали не со зла.

И правда – подойдут напиться,
Он тут как тут, и кол в руке.
Куда попрешь? Пора креститься.
Одно спасение в реке.

Прославился он не крещеньем,
Все это прах и суета,
А тем, что как-то в воскресенье
Крестил Великого Христа.

Рождество

Всевышний что-то загрустил.
Зачем слепил тогда Адама?
Народ от Бога уходил
И рыл без веры себе яму.

Вот и решил, пора кончать
Творить добро до беспределу,
Кого-то надо посылать,
Чтоб укрепить в народе веру.

И, как обычно, все дела
Благие делались как чудо,
Чтоб дева сына родила,
А где-то рядом был Иуда.

А Дьявол, мол, держу пари,
Что зря о них, старик, печешься,
Людишки эти – упыри,
Смотри, ты Боженька, дождешься.

И вот архангел Гавриил
Спустился подобрать девицу,
Ему Всевышний поручил
Изъять, мол, не смотря на лица.

И подобрали, черт возьми,
Девицу, так сказать, на случку,
Моложе двадцати семи,
Но лучше бы он выбрал сучку.

Какой бы шорох был у них,
И как бы все орали хором,
Когда бы принесла двоих
Мальчишек сука под забором.

И даже если бы один
Сын Божий так в наш мир явился,
Я б был последний сукин сын,
Когда б не верил, не крестился.

А баба? В чем здесь интерес?
И чуда в этом не бывает.
Мы родом все из этих мест.
Там каждый был, и каждый знает.

А что невинной понесла,
Так, Господи, при чем здесь вера?
Причина главная была
В соотношении размера.

У нас всегда все можно Богу,
Что не дозволено быку,
А я опять пишу «не в ногу»,
Так помогите дураку

Понять, как справить «это дело».
А как же заповедь тогда?
Грешить, выходит, можно смело,
И грех тот – мелочь, ерунда.

Ему раз можно, я что рыжий?
Да я и парень хоть куда.
Но почему я вдруг бесстыжий?
Кому от этого беда?

А мне в ответ: «Так он же Бог!
В трех лицах и в одной посуде».
Мне кажется, что я б помог
После вечери сам Иуде.

Но если мучает вопрос,
Кого распяли на рассвете,
И кем же был тогда Христос,
Который жил на этом свете,

О нем могу я написать
Здесь и всегда высоким слогом,
Серьезно если, мне плевать,
Как он по крови связан с Богом.

Я преклоняюсь перед ним
За то, что лег за нас на плаху
И отдал нам, а не святым,
Жизнь, как последнюю рубаху.

Страшный суд

Когда кончалось бабье лето,
Как раз в начале октября,
Пришли за мною на рассвете
Два недоразвитых хмыря.

Я им: «Вы что здесь потеряли,
В моей квартире что искать?»
Они без слов меня подняли,
Два раза грохнув об кровать.

И понеслась душа по кочкам.
Им наплевать, что я не сдох.
Всю душу рвали по кусочкам,
Чтоб сделать ничего не мог.

И принесла меня кривая,
Как говорят, на страшный суд,
Направо где – ворота Рая,
Налево – Адом что зовут.

А судьи кто? Вопрос не праздный.
О, боже правый, сколько их.
Народ, скажу вам мягко, разный,
А я один и при своих.

Святые все уселись справа,
А слева – те, кто шел во власть.
Я понял, вся эта орава
Потопчет мою душу всласть.

Напротив, в центре, сели боги:
Аллах, Христос и еже с ним.
«Ну что, давай-ка, раб убогий,
Мы о грехах поговорим», –

Раздался голос где-то свыше,
Напомнив чем-то трубный глас,
Как будто Сам сидел на крыше.
И началось, и понеслась.

Мне все припомнили вчистую:
Стихи и бранные слова,
И женщин всех (одну косую),
Хана мне здесь, как дважды два.

Что поминал Его я всуе,
А в церкви ковырял в носу,
Что хаял землю я святую,
Про сало, пост и колбасу.

Что пил, курил, еще лукавил,
Врал очень много, воровал,
Что деньги церкви не оставил,
Что эту всю херню писал.

И рвали душу, как портянки,
Потом еще раз, и еще
Прошлись ногами по изнанке.
Я плюнул влево за плечо,

И сразу хаос прекратился,
И полетел в тартарары,
А снизу долго матерился
Тот, что скрижали нес с горы.

Орали родственники Будды,
Мол, попадешься, сукин сын,
А Иегова – жить, мол, будешь
Хреново вечно и один.

Аллах визжал про назиданье,
Всем рассказать, чтоб каждый знал,
Мне нужно сделать обрезанье…
Один Исус Христос молчал.

Махнул рукой: «Живите в мире,
Закончился ваш судный день.
Веприцкий, убери в квартире,
А то тебе все время лень».


Эпилог

Ночь, тишина, и в лунном свете
Сияют звезды, и покой,
Стоим, как будто на планете
Остались только мы с душой.

Как пахнет осень до рассвета
Лугами, скошенной травой!
Проснулась вдруг душа поэта
Впервые рядышком со мной.

И вдруг она заговорила,
И не во мне, со стороны,
Как будто правду сохранила
И доставала с глубины.

Закономерность есть и сила
Всегда в движении планет,
Наверное, она спешила
То объяснить, в чем смысла нет.

Поговорили с ней о Боге,
Его в чем сила и секрет.
Не стоит бить о землю ноги,
Когда в башке покоя нет.

Он был, я понял, и он будет,
А значит, безусловно, есть.
Нас не история рассудит,
А вера, ум, возможно, честь.

Его есть светлая частица
В цветке, травинке, ветерке,
В тумане, что в горах клубится,
И мирно дремлющей реке,

Он в зрелом колосе на поле,
Он на столе и в молоке,
В краюхе хлеба, горсти соли
И в детской трепетной руке,

Он свет от света, соль от соли
И капли пота на лице,
Он радость счастья, горечь боли
И все, что видим мы в конце.

Отбросив всякую химеру,
Помпезность, сказочность, корысть,
Оставив только в Бога веру,
Мы улетим куда-то ввысь.

Он есть в душе моей, в сознаньи,
Хотите, пусть наоборот.
Я есть частица мирозданья,
Пока я жив, и Он живет.