лев алабин

С Настоящим Новым Годом.

С Настоящим Новым Годом.
Маски кругом, хороводом,
Да минуют вас невзгоды,
Зависть, алчность, склоки, ссоры
Коммунальные раздоры,
Несущественные споры
Не находят пусть опоры,
Ни в сердцах, ни мыслях ваших, -
Пусть не скачут и не пляшут.
Вам желаю одного:
Пусть войдёт к вам торжество,
Что приносит Рождество,
Пусть царит оно, ликует,
Пусть оно лишь торжествует,
Пусть вас это не минует.
Ветер… пусть себе он дует,
И метёт снега метель,
А у вас найдёт приют
Маленькая колыбель,
С нею мир войдёт, уют,
И приносят пусть дары
В этот день друзья-волхвы,
А над вами пусть всегда
В небесах горит звезда.
13 января
Дуб
Наверно теперь удивятся иные,
что некогда в центре Москвы
привольно стояли дубы вековые
в раскидистой сени листвы.
По скверам, бульварам зелёное племя
на смену пришло молодцам,
и трудно узнать в них то древнее семя,
но есть в них подобье отцам.
А кой-где покуда кряхтят ветераны,
Шумит, не сдаётся сыр-бор,
и чёрные дупла зияют, как раны,
и редок кудрявый убор.
Хожу по Москве, по Тверскому – исправно,
ведь здесь мне особенно люб,
стоит богатырский пра-правнук державно,
знакомый черешчатый дуб.
Он всех удивляет спокойною мощью,
(тот ствол не в единый обхват),
и дремлют веками древесные толщи –
вот богатырям древним брат!
Возможно близнец, или попросту – тёзка
тогда подвернулся Илье
и, вырванный с корнем, прошёлся он хлёстко
и гибель принёс татарве.
Был жёлудь посажен рукою Петровой,
он рос вместе с ростом страны,
и был у России воспитанник новый –
росток невеликой длины.
Он видел – горела Москва под французом,
Был в пламени самом юнец,
Но сгинули шеры с награбленным грузом
и ждал их бесславный конец.
Стоял он зимою, летами уж полный,
с заката восстали на ны,
и чёрной метели фашистские волны
разбились в подножьи Москвы.
Тот кряжистый воин на главной границе,
стоит на последнем кольце,
зелёной кольчугой жизнь наша хранится
в иголке, в шкатулке, в яйце.
Пусть новую гибель сулят вражьи вои
напружены кольца годов,
вплоть до сердцевины все слиты с тобою,
в них сила не знавшая ков.
И шумный бульвар хоть становится тесен,
машин беспокоят рои,
не точит жучок, не приблизится плесень,
пока не срубили свои.
Не скальтесь напрасно зубастые пилы,
пусть нечисть ведёт легион
и всех архитекторов двигнутся силы
с проектом, кошмарным, как сон,
всё ж сердце спокойно,
покуда святыни не попраны в сердце Москвы,
горят куполами они золотыми
в раскидистой тени листвы.

Рассвет
Бродят сумерки, плутают,
слуги света не спешат,
приближаясь полутают,
совершается обряд.
Час единственный, блаженный, -
без насилия, борьбы,
мрак редеет постепенно…
света нет, но нет и тьмы.
Примиренье. Равновесье.
Гармоничный переход
из ночного мракобесья
в ослепительный восход.
В свете матовом рассвета
тень ушла от смутных тел,
нет контрастов. В свете этом
все похожи, всякий – бел.
Суток малое мгновенье –
утро, я в тебе живу.
Вижу светопреставленье
не во сне, а наяву.

Ночной мотылек
По ночам он летал по делам…
И подругу свою навещал.
И легко четырем крылам
он пропеллера мощь сообщал.
Но однажды вернуться не смог
И беспомощно бился слепой,
заблудившийся днём мотылёк,
не нашедший дороги домой.
Есть ли дом у него? Летуна…
Улетела подруга с другим
и трепещет от счастья она,
так бывает. Её не виним.
Омочился росой поутру,
и в траву его сбил ветерок,
даже смерть красна, коль на миру,
а наш странник ночной одинок.
Облетит золотая пыльца,
ветер вывернет крылья, порвет,
буйным ветром подхватит слепца
и летит он в последний полет.

Головою в облаках,
ходит парень в чудаках.
Языком загадки мелет,
всё своею меркой мерит.
Человека мерит небом,
у него и быль как небыль.
В святцах имя не найдешь,
в небо он при жизни вхож.

Русские мысли
 - Свободы не надо. Дай воли!
Дай волюшки в руки забрать!
Не счастья, а сути бы! Соли!
Дай поле! И буду скакать!
Тогда уж меня не догонишь,
тогда ото всех я уйду –
(как шпоры железные вгонишь,
уронишь на шею узду…)
Тогда понесусь я далече,
головушка только держись.
 - Со смертушкой ждет тебя встреча!
 - Пускай. Но сейчас – отвяжись.

Хутор Старый Спас
Деревенская церквушка,
Белокаменная невестушка,
Окружённая подружками,
Березками-девушками,
И стоит на горке грустно –
Женихов сейчас не густо.
- Не кем здесь мне женихаться –
Парень будет чертыхаться. –
Клуб закрыт, и я один,
Нет завоза в магазин.
Ходит по селу чудак,
Не заснуть ему никак.
И транзистор, что есть мочь
Врубит, и плетется прочь.

Взрыв церкви
Я слыхал отзвук отгремевших гроз.
Из дрогнувших деревушек,
Словно птенцы из гнезд
Вываливались церквушки,
Невестушки ждет вас Христос.
И взлетали в огне, будто к цели,
Не рассыпались, падали целы,
Спаянные не цементом,
Целомудрием, чистотой,
Воскресению монументы
На желтке и воде святой.
Не дождавшиеся жениха
Мученицы сталинских выжиг,
Не признававших греха
Кроме партийных интрижек.
И за осыпавшейся штукатуркой,
Открывались, солнца ясней,
Конвоирам, зэкам, придуркам,
Видения Судных Дней.

«Алабины, Аладины, Алабушевы –
фамилии потомственных булочников»…
Из книги «Что означают ваши имена»…

Алабины – не из булочников!
Алабушев был князь!
Досталась его мне кольчужечка,
В той кольчужке железная связь!
Вытравливали, вытаптывали,
Не вытоптали, сорвалось!
Князь, князь – так-то вот,
Во мне это отозвалось!
Будет снова с Мамаем побоище.
Собрались за его спиной
Кровища, неправда чудовищная
А Непрядва, а, правда – за мной!




    Воспоминание о коммуналке

Я помню – зажигалась керосинка…
(Не помню только точно, для чего)
К утру, соседка делалась блондинкой,
мать друга и кумира моего.
Наш дом солиден был пятиэтажный,
но отключались электричество и газ,
и вот коптил тот огонёчек важный,
под колпаком мигал стеклянный глаз.
Ещё я помню, был блестящий примус,
В него качался поршнем керосин.
На кухне жизнь кипела и хвалилась,
Чем был богат соседний магазин.
Учились. Ссорились, но детям были рады,
На кухне познавал я суть скорей,
Скажу что книги, манускрипты и доклады
С тех пор меня не сделали мудрей.
Каширин Ю., кумир мой и сосед,
И ростом отличался он и силой,
От юности на выдумки был сед
И в играх неизменный заводила.
Я помню, что на кухне жил сам Бог,
Селедкой щедр, рассыпчатой картошкой,
Он чем-то сладким оказаться мог,
Иль замурлыкать вдруг приблудной кошкой.
А в длинном коридоре жил сам черт.
(На деле же простой футляр для щётки).
Та двойственность его была не в счет,
Он для меня был настоящим чертом.
Он жил у отопительной трубы,
Его щетина пахла гуталином,
Я мимо проходил не без борьбы.
Ничтожество казалось исполином.
……………………………………..

Толкучка в Измайлове

- Почем Матушка, почем Пречистая?
- 50 баксов
- Дорого…
- Так 16-й век….
(из разговоров)

Не ставьте иконы в грязь,
Даже если другого нет места…
Наша матушка вновь дождалась,
Опять она будто невеста.
И густо идут «женихи» -
В зеленых бумажках вся сила.
В лицо они тычут грехи,
А тянут исподнее с тыла.
И к скважинам льнут и к губам,
Трясут её тучные недра –
Наружу богатство и срам,
Торгуют бесстыдно и щедро.
Довольны её продавцы,
Они угрызений не знают.
- Спасибо лихие купцы,
хоть что-то ещё покупают!
В ходу и худой самовар
И ценятся черные доски,
Да некуда ставить товар,
Всё свалено, словно обноски.
И снова Россию принять
Готово бесплатно лишь небо.
Не шире небес её стать
Да это не тризна, а треба!
И снова последний наряд
Её дарят осенние листья,
Дорожки далёко пестрят
К зиме будет бело и чисто.
       19 окт. 1993 г.

Осень
Я прихожу к тебе как грусть,
Дождём налившийся в дрезину.
Я прихожу к тебе как груздь,
Не поместившийся в корзину.
Я прихожу и хмур, и груб,
Так волокут колун к колоде,
Как обмельчавший русский рубль,
Щенком утопленный в колодце.
Я прихожу листвой к земле,
И дождь почесывает спину,
И шепчет о всемирном зле.
Меня сметают, да не скинут!
Я прихожу как дым в костер:
Огню и хворосту не нужен,
Но кто-то сел, глаза потер,
Смешные слезы льются дружно.
1992 г.

Отрывок воспоминания…
…И брызжа слюной, как из шприца,
Кричал психиатр на меня:
«Зачем ты молился, тупица?»
Допрашивал, в чём-то виня.
Но я им не выдал и малость,
А я предпочел в сторожа,
И сердце не раз моё сжалось,
Ломалось, как крылья стрижа.
Отняли мой крестик, иконку
(с крестом на Голгофу нельзя?)
И дали кровать, а не шконку.
Тюрьмою мне стала крыза.
И веру лечили, как приступ,
Диагноз – христианин,
Теряю сознание… Быстро
Подействовал аминазин...

«Мать твою ети на поповой клети.
Чтобы клеть подломилась, а ты х##ем подавилась…»
Зачало Малого Морского Загиба
(Ругательство 16-го века).

«Мать твою ети
На клети поповой», -
слово то летит
со времён Петровых:
«Чтобы ты подох…
к маленькой собачке,
чтоб чесала блох
в мытой твоей срачке,
чтобы там скреблась,
чтобы там лизалась,
выссалась чтоб всласть,
залупки не касаясь…
В бога, в душу, мать
и во всё святое…», -
Чтобы не соврать
Писано не мною!

Блуждания в весеннюю ночь
Впотьмах шуметь не смеет даже ветер.
Всё замерло в сиянии луны.
И только ручейки играют в свете, -
Болтливые предвестники весны.
Снега сошли, быть по низинам сыру,
Прозрачный лес задумчиво стоит,
Не зная, набирать для листьев силу,
Иль погодить, и дело не горит.
Набухли почки, лопнуть уж готовы,
Проклюнется зелененький глазок.
Но оттого, что ночи так суровы,
Они всё медлят выпустить листок.
И в равновесьи неопределенном
Стоит весна, как будто в забытьи
И я один стою в том царстве сонном
И думаю, куда же мне идти.

Ахромово
Вот и старая запруда,
мельница стояла где,
механическое чудо,
отраженное в воде.
Тина, зелени разводы,
засорился наш родник.
Ныне сонны, праздны воды,
водопад веселый сник.
Чуть заметная тропинка,
хлещут прутья ивняка,
выхожу я по старинке,
чтоб дойти наверняка.
Недокошенная пойма.
Перестойная трава,
ближний лес стоит нестройно,
вдоль реки лугов канва.
В том же месте переправа –
на веревке верткий плот,
для ребят была забава
и предмет больших забот.
Плещет рыбка – недотепа,
любопытная плотва.
Речка с именем Торопа
под плотом журчит едва.
На холме, по-над рекою
первая видна изба –
твердой плотницкой рукою
чья-то срублена судьба.
Вот Ахромово – деревня,
Наконец, дожил до дня
и увидел вновь, издревле
здесь жила моя родня.

Деревенский дождь
(Самсон-водолей или сеногной)
Тучка первая сквозь солнце накрапывает,
На дорогах дождик пыль помолачивает,
В поле травушку шелкову помолаживает,
В огороде он картошку помачивает,
В небе радугу лучисту налаживает.
Дождь похаживал по падям, по заимочкам,
По опушкам, по лужкам, по низиночкам
Помитусил по дорожкам, по тропиночкам…
С водосточною трубой поговаривал,
Понабаил пустяков с ней три короба,
Воду лили кум с кумою то здорово.
На крылечко. В коридор позаглядывал,
Свои мокрые следочки понатаптывал,
И по крынкам на заборе названивал,
Там речушку крупной каплей огорошивал,
Веси дымкою седой позавешивал.
Заглянул и на чердак дробкой каплею,
Эх, поблазнился простак мокрой паклею.
И попрыгал по венцам, да по венчикам,
Зашипел в трубе печной, ближе к вечеру.
Ополчается небесное воинство,
С пополудни затемнелось и до ночи,
У воды той есть святые достоинства,
От дождя мы не беды ждем, а помочи…

Вымершая деревня
День устал, замирают и звуки,
Приутихли в траве окушки,
Наливаются тяжестью руки,
Тень от леса покрыла стожки.
В черных избах у старой запруды
Ждут невидных, неслышных коров,
Деревенские пересуды
Не слыхать с опустевших дворов.
И вечернего света косые
Прикоснулись к макушкам лучи,
Света тихого клонятся выи
Удлинятся, и канут в ночи,
Открываются в небе зеницы,
Свесил месяц свой узкий язык
И дневные попрятались птицы,
И ночных не слыхать дикий крик.
Все не звякнет подойник знакомо,
Скоро ль в окнах засветят огни?
И не слышно гармоники звона,
Мы в деревне остались одни.
1989 г.

Старая изба
Изба – это тело, а бревны – суставы,
И дух там крестьянский живет.
Все чувства скрепили глухие заставы,
На помощь людей не зовет.
Вконец обветшала пустая храмина,
Покинули страсти её,
Здесь прелести мира не знают промина,
Для похотей тут не жильё.
И в щелях бесстрастно шевелятся ветры –
Пришельцы далёких миров,
И жизнь освящают зарницами светы,
Посланцы бесплотных умов.

Утреня
Как славно молиться в ночи,
Когда еще помыслы спят.
Еще и петух не кричит,
И даже Христос не распят,
А значит и мир не спасён,
А значит и радости нет
и надо молиться о том.
Как долог в России рассвет…
И не было бегства еще,
Нагорная речь впереди,
Никто же пока не прощен,
И только молитва в груди
«О, Господи, Агнец Святой,
Возьми неискупленный грех
И кровью пречистой омой,
Стань жертвой за вся и за всех».
В полуночи Бога молю,
Заутру уже на ногах
И песней встречаю зарю:
«К Тебе, Святый Боже, воззвах,
Услыши мой голос к Тебе,
Исполни молитву мою,
Я изнемогаю в борьбе,
Я душу тебе излию».

Экстрасенс
Отца отвергали, а Сына
Отправили на небеса.
Левиафанова сила
Творит на земле «чудеса».
Предали забвению имя,
Но ты и для них воскресал,
Не жаждал разделаться с ними,
А малый остаток спасал.
Стреляли в подвалах монахов,
Вершились без «дела» суды.
Свинец заметает с размахом
Свидетелей Божьих следы.
Потом чтобы рев стадионов
Приветствовал гибель свою
И разум заснул миллионов,
Согревших у сердца змею.
Господь мой, спаси мою душу,
Измучь, умертви мою плоть,
Я чёрные чары разрушу
Дай взгляд мне его побороть.
И взял я Заветную Книгу,
И в ней прочитал твой ответ
Не дал меня рабскому игу,
И твой озарил меня свет.

19 ноября 1989 года, после телевизионного сеанса А.М. Кашпировского, Библия открылась на этой странице: «И отвечал Господь Иову из бури и сказал: Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его? ... Кто же устоит перед Моим лицем?» (Иов. 40.1, 41.1)

Святые княжны
       Кн. Е. Голицыной
Хорошо быть в России княжною!
Будет ей восхищаться поэт,
А она, не считаясь ханжою,
Лишь французу откроет секрет.
А потом в Магадан её вышлют,
Или просто посадят в тюрьму
Постригут. За глаза дадут «вышку»,
Иль повесят на плечи суму.
На плечах, что поэта бесили,
Она вынесет всё, до конца,
А когда вновь очнётся Россия,
Назовут её: «Мученица!»
Ефросинья из Полоцка, Анна
Свято-Кашинская, из княжон
Ольга Киевская: «Осанна!»
Воспоём этим лучшим из жён.

Сторож Макар
 («Ныне отпущаеши…»)
Ныне отпущаеши Владыко раба своего по глаголу Твоему с миром
Яко видеста очи мои спасение Твое, еже уготовал еси пред лицем всех людей
Свет, во откровение языков и славу людей твоих Израиля.
       Молитва Симеона - Богоприимца

Песня
- Сторожу, и мысль приходит здравая:
Не грешно немножечко соснуть.
Ноги, позвоночник, голова моя
Просят: «Может можно отдохнуть?»
Я в сомненьи, так сказать, лирическом…
У спины моей застыл костяк.
Чай остыл, печь греет символически…
Ей-то, электрической. Пустяк.
Свет в бытовке – лампа киловатная,
Библия раскрыта на столе.
Голова тяжелая и ватная,
Мыслей нет, не спать же на игле!
Вот чихаю….. и не удивительно –
Всем чихать на нас, на сторожей.
Вот и тело длительно, медлительно,
На скамейке тянется уже.
А вчерась у нас прошло собрание
И на нем читался циркуляр –
Пятилетки срочное задание
Выполнять мешает дед Макар.
Ходит в церковь хрыч тот несознательный
И тому же учит молодых.
КГБ шептало настоятельно
И слова те били мне под дых.
Прекрати немедля агитацию,
Не халтурят больше маляры.
Брак наш не проходит апробацию,
И не глушат водку столяры.
Бригадиры тормозят строительство –
Не возводят по начальству дач.
Ну, скажите, разве не вредительство?
Ни крадут, ни тащат, и хоть плачь.
Двадцать лет ты исправлялся в лагере,
КаэР (возглавлял троцкистский блок!)
И опять в антисоветском заговоре
И опять, кажись, не родинок.
Список передали нам из офиса,
Уловил вас чуткий микрофон.
Имена Иакова, Иосифа,
Яхве и Давиду бил поклон.
Пел во славу ты людей Израиля,
Признавайся, сам что ль скрытый жид?
Так на деда в кабинетах лаяли,
На скамье распят он и молчит.
Почему свирепствуют губители
Знал Макар – ходил он в исполком
И хотел открыть для местных жителей
Церковь, где молились испокон.
И двадцатка подписалась верящих
В православный праведный завет,
Но упрям кагал законом вертящих,
Снова ждать Макару двадцать лет.
На скамье дождался приговора он,
Отсидел потом свои года,
Ноги протянул теперь до скорого,
Наконец-то правого суда.
Не проснётся утром деда старенький .
Петр не спросит: «Ты откуда брат?»
Он увидит, что дырявы валенки
И с заплатой худенький бушлат.
Из России, сразу догадается
И мытарств не будет учинять,
Рай мученьям светлым открывается
Осенила деда благодать.
- Реабилитируй мя, апостоле!
Я за культ страдалец – брякнет он.
И апостол туту ударит по столу
И проколет сахарный талон.
 - Ты не путай (деда бьёт испарина)
Этих культов разны вывихи.
За Христа страдал ты и за Сталина,
Ныне отпущаются грехи
Помяни своих людей Заступница,
Как спасти нас знает лишь Отец
«Всех скорбящих радость», «Троеручица»,
«Мати умягченье злых сердец».
Упокой Макара Богородица,
Ласкова, Пречистая с ним будь.
Теплою молитвою помолится
За него в России кто-нибудь.

Последний житель деревни
Мне дедушка старенький сказывал
Как в детстве он голодал
И помнить об этом наказывал
И я ему пообещал.

- Помню, едали мы хлебушек,
Не хлебушек был, а беда,
Сжевали зимой все последышки,
Три четверти в них – лебеда
Замесишь мучицу дрянную,
Чернуху ржаную спекёшь,
Наполовину овсяную,
Хошь не хошь, а заржёшь.
И мякину мешали с полбою,
Не хлеб, а название одно,
И то ели мерой не полною,
что завтра то есть суждено?
По лавкам лежим, и кончаемся.
Добрались до семенных,
Кое-как до весны и промаемся,
А кого-то и нету в живых…
Но помещик не знается с горем,
Собрал недоимки с крестьян,
Задешево продал за морем,
Доволен, весел, румян,
А помещику мало заботы,
Что крестьян он своих разорил
И безделку голландской работы
Ценой дорогою купил.

Мне старенький дедушка сказывал,
Житель вымерших деревень…
А я любопытство выказывал,
Чтобы тень не нашла на плетень.

- Корой да горохом и выжили,
А вскоре помещик убёг,
Потом из нас силушку выжали,
Ссылали в Сибирь, на Восток,
Всех дельных, да крепких, смекалистых,
Кто знал сроки сеять и жать
И больше мы не видали их
Живы ль, нет, ничего не слыхать.

Был и сам он когда-то хозяином,
Но остаться пришлось без сапог,
Твердое дали задание:
Всё хозяйство пошло в продналог.

- Присылали потом председателей,
Кто работы крестьянской не знал,
Мы думали, это предательство,
А назвали колхоз «Идеал».

Мне старенький дедушка сказывал
Под Москвою как он воевал,
Как пулей его фриц наказывал,
А дедушка не отвечал…

- Наших сильно в войну поубавило,
Но вернулись под отчий кров,
Скоро новое вышло правило:
Сдать на мясо овец и коров.
Собственность всю ликвидировать,
Ставить крестики- трудодни.
Так вот и стали лидировать
Старики на деревне одни.

В дальний город подались внучатки
Дети послевоенных лет,
 - Ни плуга не знают, ни жатки
Таких не видал белый свет.
Так вот почему опустели
Нелидово и Кресты
Пунёвка и Коростели
Пусты от версты до версты…
Ахромово, Хмельники, Лыково,
Орлово, Алексино, Сож,
Голочёлово, Павлово, Зыково,
Алексеевка, всех не сочтёшь .
Так ровесник века рассказывал.
В жизни многое он повидал,
И запомнить накрепко наказывал,
А я это, в общем-то, знал.

Глядится на горке Нелидово
Наверное, в поле народ,
Просто он стал невидимым…
И уже никогда не придет.

Пророчества
…и никто не услышит на улицах голоса его. Трости надломленной не преломит и льна курящегося не угасит…
Исайя 42. 1-4. (Еккл.12.2-7, Пс., 1. 1.)
В пустоте треск и грохот обмана,
Бьются палочки пульсом в виски –
Это я в обруч взят барабана,
А на сердце стальные колки.
«Не преломит надломленной трости»,
«не угасит курящийся лён»,
На ночь глядя, приду к Нему в гости…
Я был принят и усыновлен.
Он был кроток, а голос негромок,
Но решил нечестивых совет:
 - Он в руках наших робок и ломок,
Со статьёй и диагнозом – бред.
Сам откроешь. Прозвонят лишь только,
Скрутит руки бухой санитар,
Ставит точку без ватки иголка
И под кожу введут скипидар.
И порвется на шее цепочка,
затеряется маленький крест,
в тонком деле еще одна точка -
новобранец не столь дальних мест.
И отправится образ твой в землю,
из которой был слеплен и взят,
а подобье учитель наш вземлет
и своих не отвергнется чад.
1976

Город Саров
(св. Серафим Саровский)
Есть где-то в горьковской области
(как много там городов),
но один в боевой готовности:
закрытый город Саров.
Там, в отдалённой волости,
стоит без свечей, без огней,
полон молитвенной доблести
тысячу дней и ночей.
Ноги застыли на камне,
Взывает, окаменев:

- Господи, не вмени греха мне
осуждение, ненависть, гнев.
Господи, самый скверный,
аз ничтожный твой,
лукавый, гордый, неверный, –

каялся так святой.

- Паче от похоти идольской,
темных телесных недуг,
освободи, смилуйся,
упаси на духовный луг.
Господи, сильный, правый,
это и я виноват,
что в мире силён лукавый,
что брата поносит брат.
Боже, во веки царствуй,
не умножи душевных ран,
уврачуй холопство и барство,
не посрами христиан.
И пусть вразумится всякий.
И не остави того,
Кто не отрекается паки
Имени Твоего.

Под невидимым Нижним городом
Невидимый город Саров,
Новым Навуходоносором
Брошенный в львиный ров.
Наверно цари не поняли
То, что открыто нам:
Даниила зубы не тронули,
Брошенного ко львам.
Неопалённые отроки
В огненной пели пещи:
«Не робкими, Боже, а кроткими,
Из пламени нас взыщи».

Нет, не забыт источник,
Из которого пил Серафим,
Но святой Саровский заточник
В секретный вошёл режим.
Как испить бы мне той водицы?
Для воды не бывает границ,
она может дождем пролиться…
Излечиться бы от водиц!
Есть где-то в Горьковской области
(как много там городов),
но в полной боевой готовности
единственный город –
Саров
1983г.

       Михаил (древне-евр.) – Никто, как Бог
Полков небесных воевода,
архистратиг бесплотных сил,
царит в зените небосвода
святой архангел Михаил.
Престолы, власти и начала:
всего чинов небесных – семь;
свята от серафимов слава,
свята от херувимов – сень.
Когда, грозя, восстал Денница,
никто ответствовать не мог,
но меч сверкнул светлей зарницы,
как гром слова: «Никто, как Бог!»
И с неба пал гордец бесславный,
все семь кругов поколебав,
с тех пор он просто бес, но главный,
гордится этим, даже пав;
но держат слов его оковы:
«Никто, как Бог! Никто, как Бог!»
Слова архангела суровы,
и приговор его суров,
и для врагов ужасно имя,
гремит везде: «Никто, как Бог!»
Пылает бездна иссинь-синя,
сигают черти стаей блох…
А нас, возвышенным тем словом
хранит архангел Михаил
под невещественным покровом
над нами распростёртых крыл.
19 сент. Чудо Архангела Михаила

Христос Воскресе!
Д.С. Мережковский
«Христос воскрес!» - поют во храме,
Но грустно мне, душа молчит.
Мир залит кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так укоризненно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш страшный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек»!
И если б здесь, в блестящем храме,
«Христос воскрес!» - Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
1914 г.
Ответ
Вот век минул, не стал мир чище,
погряз в пороках и крови,
и Бога мир уже не ищет:
корысти жаждет, не любви.
«Христос воскрес» - поют во храме,
а сердце грустное молчит -
оно само полно грехами,
оно не свет, а мрак точит.
Когда вокруг всё так ликует,
горе не в силах вознестись,
оно тоску свою смакует
и падает всё глубже вниз.
Пади ж во прах, рассыпься в пепел:
Его Победой побеждён.
Я тёмен, лишь Воскресший светел,
«Христос воскрес!» - мы вновь поём!
Христос воскрес! Он снова с нами!
Молитвам внемлет русский Спас
и вновь не только лишь слезами,
а кровью омывает нас.
11 апреля 2004 г.

Протоиерею Михаилу, настоятелю Коктебельского
 храма иконы Божьей Матери Утоли моя печали.
Нет спаса от пляжного визга,
корысти бессовестных сил,
но к храму дорогу я вызнал,
так стань мне отцом, Михаил.
Пусть будет архангел крылами,
бесплотных, невидимых сил
начальник, склоняться над нами,
и оберегать, Михаил.
Я помню и к дому дорогу,
а к храму друзьям объяснил,
и каждому, хоть понемногу,
так будь же отцом, Михаил.
И Словом, что было в начале
кто силы в нас новые влил,
и кто ж утолит нам печали?
Так будь нам отцом, Михаил!

Камбала
И тосковать по обратной стороне луны,
которая почему-то всегда остаётся в тени,
ощущать себя обратной стороной камбалы:
безо рта, глаза, и даже без чешуи.
Ничего, что можно было бы назвать, определить,
что могло бы расти там и жить,
за что можно её ухватить.
Её существование как корень из минус единицы, мнимо…
она проплывает рассудка мимо,
для мысли- остроги, неуязвимо.
А если и есть где-то такая страна,
то по ней никогда не прогуливался прохожий,
потому что она ни на что известное не похожа.
Даже на дно, на котором лежит
неназванное оно.
Даже на тьму, которая принадлежит
неопределенному – ему.
Тосковать по обратной стороне камбалы,
ведь это осколок подводной луны,
отражающей солнце иного мира.
Это его зеркало,
Это его изогнутая лира!
Морская, ленивая камбала
со сдвоенными глазами,
да ты – затонувшая Шамбала,
которую мы так ждали!
Взойди, полнолунная камбала…
Ты – Будда!
А может быть Каббала?