Меня на завтра объявят в розыск...

Меня на завтра объявят в розыск, решат, что я создаю угрозу, и что подвергнуть пора допросу. Но, признаюсь, к своему стыду: я не устраивала диверсий(хоть по одной из десятка версий за всю преступность моих перверсий меня уже привлекли к суду). А по последней – меня убили,и расстреляли, и разлюбили: мол, раз такие проколы были, то лучше сразу и без следа. И мне все это, конечно, лестно, но я совсем из другого теста и я не зарюсь на ваше место, так что ж вы мечетесь, господа?
Я понимаю, я вас достала, я не склонялась у пьедестала, но я не сделана из металла, меня так просто согнуть в дугу. Я, может, тоже могла б иначе, когда б не дали меня на сдачу и не поставили под раздачу, а так – простите, но не могу!
Все это бредни, все это брызги... А мне привычней напиться вдрызг и в пустом кармане ключи нарыскать, дверями хлопнув, уйти в себя! И ты, мой мальчик, мой кот ученый, не нареченный, не прирученный, ты смотришь с той же тоскою черной, не ненавидя и не любя. И мне ни капли не в утешенье, что ты кому-то еще мишенью послужишь, будешь терпеть лишенья и одиночество, и печаль. Тебя научат играть по нотам, тебя приставят стеречь ворота, тебя заставят беречь кого-то, исчислят, взвесят и приручат.
Меня ведь тоже потом накроют в глухом квартале из новостроек: поймают, свяжут, глаза закроют, заставят выдать все имена. И я, конечно, скажу под пыткой, что провалились мои попытки, что я – банкрот и несу убытки, и несомненна моя вина!
Но это будет немного позже, когда погаснет торшер в прихожей, когда, поставив клеймо на коже, меня помилуют и простят. Мне наконец-то не будет сниться твой взгляд прощальный, он так искрится, что я боюсь за твои ресницы: еще чуть-чуть – и закоротят.