От мысли твоей Юре Бариеву на Тот Свет

       Спор, который вышел между нами, что ни год - всплывает в моей памяти и принуждает думать, а почему? Почему Юре Бариеву, поступившему в Литинститут и уже выпустившему первые книжки, захотелось так - фатально - поспорить? Я даже не помню, где он состоялся и кто был свидетелем. Кто-то был, - разбил наши соединенные ладони и повторил условия спора - как секундант. Мы с Юрой никогда ни при каких обстоятельствах не враждовали. Мы были друзьями без кавычек и обиняков, друзьями, которым не в чем упрекнуть друг друга. Только помню, что спор вышел сразу после его поступления - в процессе обсуждения
какой-то творческой темы. Мы тогда были помешаны на звуках, на переливах интонаций, на живых обертонах голоса и смысла. Мы любили читать вслух и делали это везде где случалась оказия - друга у друга в гостях, в стенах Заполярной правды, на телевидении, просто на улицах при случайных и неслучайных встречах. Норильск, шестидесятых, казалось, открывал нам все возможности для творческих максим, казалось, у нас и не было других задач кроме поиска слов в ритмах и рифмах. Воздух насыщался поэзией Серебряного Века,один за другим читателям возвращались неведомые имена, невиданные смыслы, непочатые темы, негаданые
образы в вершинах русского духа. Мы читали Ахматову и Мандельштама, Цветаеву и Пастернака, Георгия Иванова и Константина Бальмонта, Сергея Есенина и Сашу Черного в праздничном контексте свободной мысли, будто сама эпоха пожелала насытить наши души сокровищами, которые не оцениваются ни в каких каратах. Поэзия, несущаяся серебряным потоком в нашем восприятии становилась высшей ценностью человеческого разума, неизъяснимой необходимостью духа.
Теперь я думаю, что Юра очень рано осознанно ставил перед собой задачу не просто професионально освоить поэтическое ремесло, но отгадать, открыть и высвободить то, что мы называем - дар слова , нисходящий свыше. Его поглощала тайна литературного
шедевра, того, что вписано в тысячелетнюю копилку сокровищ человеческой культуры. Заметно, что Юра развивался сам по мере постижения этих сокровищ. Можно даже прочертить траекторию его развития от школьных взахлеб любовных рефлексий до проникновенных
мудрых печалей над словом - и ему важно было всегда - в любую минуту его жизни - молчаливо прислушиваться к тому, что нашептывает ему душа наедине с ускользающим, играющим в прятки смыслом. Вот это его одинокое прислушивание к чему -то с чуть виноватой улыбкой, в которой прятался один - только его настигший образ, это его состояние медиума от Бога влекло к нему безотчетно ровесников, друзей по цеху и чутких
к настоящему таланту женщин. Он любил эту звукопись слов как музыкант любит перебирать гармонические фразы в ожидании свежих сочетаний звуков.
       Юра не мог не стать поэтом - в этом видел свое назначение и к этому направлял свой интеллект, свою недюжинную волю.
       Я помню, что мы встретились где-то возле кинотеатра напротив Дворца культуры. Это вообще был дымящийся встречами пятачок, и, если кого-то хотел увидеть, покрутись в вечерний часок на той обочине, которая катится в сторону новостроек. - Как живешь - все хорошо - чем живешь - страстями - как живешь - по разному - чем живешь
- классикой - жить нужно тем, что остается потомкам. Вот в этих настройках настроений мы пересеклись на спор. Страстями - это мой калейдоскоп сенсорных пожарищ,
классикой - это Юрино тихое кредо. Вскоре - в другую встречу - он - внешне ни с того ни с сего - заявил: не стану поэтом до сорока лет - застрелюсь. - Да брось!
 - Да застрелюсь! - Да брось! - А спорим! - А на что? - А на ящик шампанского!!! - Юра, упьемся! А - если застрелишься - как мне поставишь? - А завещание напишу. Соня поставит!
- Идет, Юра, только мне не с кем пить будет! Кто-то нашелся, чтобы разбить ладони. То ли это была его жена Соня, то ли Сережа Лузан, нет, не помню.
Юра, ты стал Поэтом! Я читаю тебя и плачу. И - как мало остается тех, с кем я могу пить шампанское в твою честь. Но и через тысячу лет - глобальным усилием духа выжившее человечество, читающее по русски - дай-то Бог, что сможет заплакать:

От мысли твоей

Мне, может быть,
И теплее станет
От мысли твоей обо мне.
Она, меня окружая,
Кружась вокруг меня
и сужая круги,
Из прошлого в будущее
погружая,
Выкристаллизует память о нас
В ночи одиночества,
В думах невечных вечного
Космоса.