Кузница

Замёрзший старый пруд. Метёлки камышей
бессонно шелестят над спящими снегами,
бранчливо ворошит шишиговый пергамент
мышкующий в глуши студёный зимовей.
Над краем горемык - гортанный враний крик…
От стылых полыней, любимых рыбарями,
протоптана тропа до кузницы моей,
чей сумрачный хребет слоистый дым обрамил.

Тори привычный путь, снежинами шурша,
влекись, душа моя, к зимующей храмине.
Пусть зверь с косым зрачком загривный клок щетинит,
и петли на дверях скрипучестью грешат,
пусть угольный божок повычернил порог –
толкни входную дверь…В зияющих глубинах
мерцают в полумгле – печь, охристо-рыжа,
и блёкнущий витраж оконной крестовины.

Мятущихся теней и шорохов полна,
багряных шелушин и запахов плавильных,
волшбы и ремесла дремучая бродильня
ждёт звона молотков в дремоте полусна.
И розовой волной, зыбящей, как прибой -
над чушью верстака, где шабер и напильник,
где челюсти тисов целует тишина -
 кузнечный жар течёт в свету паникадильном.

Он, патину воды дыханьем возмутив,
в лохани пробудил стихии колыханье,
как сахар заискрил кожух ли, потроха ли
точильных жерновов - угрюмый абразив.
Волненье расточив, жар вышел из печи,
окрасил ячеи метизных гнездований,
краплачными порхнул по полкам петухами,
зубил и бородков бока искровенив.

Ворчанье сквозняков да утвари долдонь -
покой разворошён сезонною заботой…
Хмельные лоскуты колебля над шамотом,
камлает и бубнит шаманистый огонь
под грай воздушных струй … В горнило ветродуй
давленье подаёт, забыв про сон и отдых, -
качает в магистраль небесные пустоты
невидимых мехов хрипатая гармонь.

А в угольной лузге, в пурпурном пироге
колышется желе тяжёлого железа,
ярится и дрожит в уколах алых лезвий,
покорных козням струй и грозной кочерге…
Но входит бог – кузнец, по прозвищу Скворец,
о чьих больших руках в ночи кувалды грезят,
булыжинами глаз, серьёзный и тверезый,
оценивает цвет каленья в очаге.

Поводит головой до лепета хрящей,
морщинит плотный лоб с косой полоской сажи
и мощно ворошит букет стальных клещей,
чьих губ изгиб ему - весьма немаловажен.
Ну, с богом!
Жаркий ком, губастыми несом,
В пейзаже мастерской вершит полёт лебяжий.
Занозистым словцом подручных будоража,
Слепящий чертит шлейф весёлый чародей.

Умелец! С детства он овалы рисовал…
На том конце дуги, изысканно-лекальной,
блестящий, с рябиной от чмоканья кувалд -
их ждёт калёный лоб двурогой наковальни.
Кузнец берёт ручник – первосозданья миг –
легко кладёт удар, как слово на скрижаль, и
в ответ ему гремлю c оттяжкою кинжальной…
“Подручный, не зевай!”… Кимвальной меди гвалт -

что козий бубенец иль звяканье колец
пред басом громовым “малышки мариванны”,
как ласково зовёт кувалду мой кузнец
за песенность души и говор нежеманный.
Сдержи слезу скупую – два молота воркуют:
“Дай-ка, Маня! – На-ка, Ваня! - Дай-ка, Маня! - На-ка, Ваня! -
Жарче, золотце, целуй! – Приударь, жених, желанный,
сладим чадо, наконец!”

О, тайны ремесла! Счастливый тот словарь -
гладилка, рог, шперак, протяжка ли, подсечка…
Пусть водка, глад, бунтарь, пусть разорён алтарь –
два молота гудят, как колокол на вече.
Дурны ль твои цари – твори, кузнец, твори!
Сквозь техногенный век, кровавый, быстротечный,
над родиной твоей и ныне, как и встарь,
гимн тщанию плывёт над сонмами наречий,

над грустью деревень и смогом городов…
В ответ, как эхо, звон: узорные ограды,
ворота, фонари, ажуры флюгеров,
и косы, и плуги, и тихие лампады -
благодарят тебя за милость бытия…
Кузнец основу гнёт и завитком нарядит:
крестьянская ль кровать, лоза ли для гербов -
рождаются в огне и грохоте, и чаде…

Задымленный шатёр над печью горновой
копчёною ноздрёй с гудением смычковым
вытягивает гарь на воздух слюдяной.
Дым клубами валит пуховых чепуховин -
всё выше к облакам, к небесным янтарям…
Внизу, в глухих снегах – плывут облатки кровель…
Но слышно сквозь ветра, сквозь шёпот ледяной
дыхание эпох – не спит усердный коваль…

Обузданных стихий угрозный говорок
бодрит Царя ремёсел – творит весёлый бог!