Сон Каменщика

Каменщик засыпал долго и тревожно. Мучила духота, и сон никак не приходил в голову. Когда же усталость, наконец, поборола дискомфорт, сознание его отторгло реальность. Некоторое время мрачный бесформенный бред клубился в мозгу, но вскоре ему на смену пришла картина иной, вымышленной, реальности.

Было ощущение бытия, но что-то подсказывало: это не бытие, а лишь подобие оного. Ибо, если это действительно бытие, лучше уж, наверное, вовсе тогда умереть – настолько при этом глухи чувства всего окружающего. И ощущая солнечный свет, речной ветер, запах растений, голоса птиц, и другие звуки обезлюдевшей сельской окраины, Каменщик одновременно имел ощущение погруженности в глухую, непроницаемую, словно бы ватную, оболочку.

Первое впечатление, выделенное им из этого грубо сработанного подобия мира, был голос. Кто-то звал его по имени. Сначала Каменщик не понял, откуда голос доносится, и потому продолжал стоять на месте, но он уже знал, что скоро поймет это, и готов был идти на голос.

Он чувствовал все с трудом, но сознание оставалось ясным, и он мог строить алгоритмы и проводить анализы так же хорошо, как и в бодрствование. Ему пришла в голову странная мысль, будто бы, случись это все в обыденной жизни, он ощутил бы неминуемо жесточайшую тоску, и еще непреодолимое желание каяться в каком-то ужасном проступке, в собственном преступлении. Почему? Ведь этот голос был незнаком ему. И даже если так – он никогда не причинял никому подобного зла. Он не имел вины перед людьми – живыми или мертвыми – такой вины, которая подвигла бы его на все это.

А голос не умолкал. И вот стало ясно – его звали с реки. И Каменщик, сохраняя внешнее спокойствие, нарушенное только легкой омраченностью, не особо спеша, направился к реке, к деревянному спуску, сооруженному им когда-то, очень давно, собственными руками.

Путь казался долгим, хотя до реки было вовсе не далеко. Тогда – очень давно – он проделывал этот путь, не замечая его, проскакивал за неполную минуту. Теперь же время текло как-то по-иному. Изменился какой-то неведомый параметр этого времени, и путь сделался бесконечным для Каменщика.

Мимо проплывали предметы – знакомые, но уже почти забытые. Вот поленница, рядом – штабель плохо оструганных досок, трава усеяна опилками и кусками коры. Дальше – забор, за ним – еще поленницы. Дальше – картофельные поля. Вот изящный ажурный куст шиповника. Вот большое семейство крапивы, колышущее жгучими лапками листов в порывах несильного дуновения. Вот пышная бузина, крупный желтый короб гаража, и снова заборы…

Господи! Что же случилось?! Если бы время тянулось не так медленно… И если бы знать… Если бы каким-нибудь чудом вспомнить – кому принадлежит голос?.. Или хотя бы знать, точно и уверенно знать, что человек будет там, и что можно дойти до этого человека, и прояснить, наконец, причину всего этого немыслимого, неправдоподобного происшествия…

Может быть, попытаться по голосу определить – каков этот человек? И тогда вспомнить – кто он? Может быть, здесь выход?..

Голос принадлежал не взрослому человеку. Это был голос ребенка, девочки лет 12. Здесь анализ вдруг остановился, и результатом его стало имя – Аня. Вот и все.

Но что за Аня? В этом селе практически половина женского населения носила такое имя. Невозможно вспомнить – что это за Аня?.. Та ли это Аня, которая жила за огородом, напротив Вовки Федорова? Может, нет? Может, другая Аня – сестра Митьки Тухтина? Нет, не она… Или это Пешина Аня? Или Аня из Черемух?..

Тоже нет. Невозможно было вспомнить, что это за Аня. Оставалось только дойти до реки, и там понять – в чем же, собственно, дело? Что это за театр тут происходит, и что же это за страшная память такая? Память о том, чего никогда в жизни не совершал, но в чем виноват, и что достойно осуждения?!..

Каменщик пересек, наконец, иссохшую, пыльную береговую дорогу. На миг замер перед ступенями спуска. И хотя с той поры, как он их сколотил, ступени весьма обветшали, теперь они выглядели свежими – только-только из-под топора.

Вперед же! Вперед!.. Необходимо положить этому конец! Как же это, однако, непонятно, страшно, и горестно… Если бы только сейчас, наконец, узнать все – наверное, тогда можно было б об этом судить. А рассудив, понять – что же это такое?.. Иначе кажется, будто вина огромна, и никак невозможно простить себя. Это более непонятно, чем страшно. И это более горестно, чем непонятно…

Ступени скрипнули под его сапогами, и Каменщик сошел на сухой речной песок. До воды оставалось чуть более двух метров. Каменщик не стал всматриваться в эту беспредельную темно-индиговую ленту – неспешную, и в то же время неумолимую, неотвратимую, пронизанную непередаваемой титанической мощью. Не стал, хотя последние недели он буквально грезил рекой наяву…

Каменщик искал глазами Ее… Голос раздавался из-под ольхи, нависшей над берегом невысокими, но пышными, сине-зелеными кронами. Однако под ольхой никого не было. Никого…

- Аня!.. – позвал Каменщик.
Голос продолжал звучать. Она его не услышала. Он тоже был невидим для Нее, да к тому же еще и неслышим.
- Аня-а-а!.. – закричал Каменщик, как только мог громко, хотя и понимал всю тщету этого крика.
Ничего не изменилось.

- Не кричи. – раздался вдруг еще один голос за спиной.
Другой голос. Каменщик обернулся. Там, над берегом, стоял незнакомый ему человек. Не молодой и не старый, в простой неброской одежде, без головного убора.

- Она не услышит. Не кричи напрасно.
- Кто Она?
- Аня.
- Какая Аня?
- Может быть та, что жила за огородом, напротив Вовки Федорова. Может, сестра Митьки Тухтина. Или Пешина Аня. Или Аня из Черемух. Какая тебе разница теперь? Ты все равно ничего не изменишь.

Каменщик открыл было рот, чтобы спросить что-то важное, но не смог выразить этого словами.
- Ты хочешь узнать. – сказал человек. – Что ты сделал Ей, и в чем ты виноват?
Каменщик молча кивнул.
- «…Словно хочет сказать мне, что я жулик и вор, так бесстыдно и нагло обокравший кого-то…» Это Есенин. Ты ведь вспомнил сейчас, некоторое время назад, эти строки?
- Вспомнил.
- Ты ничего Ей не сделал, по существу. Абсолютно ничего. И в то же время, ты виноват. Я не скажу тебе, в чем заключается твоя вина. Но когда ты проснешься, ты все вспомнишь. И все поймешь. И твое настоящее горе тогда покажется тебе глупостью. Надеюсь, я хоть немного обнадежил тебя?

- Кто ты такой? – спросил Каменщик.
- Ты пока не знаешь меня. Мой ответ ничего не даст тебе, кроме напрасного страха или глупого удивления. Поэтому, давай говорить как сейчас, это будет лучше для нас обоих.
- Давай говорить. – Каменщик пожал плечами. – Скажи мне, почему я не вижу людей?
- Здесь нет людей.
- А я?
- Ты спишь.
- А ты?
Человек улыбнулся.
- Давай лучше о другом говорить. Я тебе вообще многого сказать не могу. Не способен. Так что давай лучше сразу скажу, что могу.
- Ну, давай уж. Скажи.
- Тебе плохо здесь?
- Мне хорошо здесь. Только здесь, и нигде более.
- Но ты же плачешь. И твое сердце разрывается от горя.
Каменщик понял, что он действительно плачет, и что горе его беспредельно.
- Почему так? – спросил он с надеждой. – Почему я всегда стремлюсь попасть сюда, а попав, обязательно чего-то ищу, и никак не могу найти? Может, хоть ты скажешь мне, что же это я должен найти, чтобы наконец успокоиться?
- Не знаю. Ты ищешь слишком многое. И многое из этого ты, наверное, даже смог бы найти. Но успокоиться? Вот в этом я совсем не уверен.
- И что же?
- Ничего. Я не человек. По счастью, или к сожалению – трудно сказать. Но так уж оно есть. Поэтому я и не знаю, чего вы все ищете.
- А ты нашел то, что искал?
- Я перестал искать. И только.
- И ты счастлив?
- Люди бывают счастливы. Им это свойственно.
- А мне что делать?
- Ты сам поймешь это когда-нибудь. Если я скажу тебе это сейчас, ты мне все равно не поверишь. И будешь противиться этому. Возможно очень и очень долгое время. А когда смиришься, станет уже слишком поздно. А если я не скажу, ты сам это поймешь. Я надеюсь, очень скоро поймешь…

…Сон кончился постепенно. И в то же время катастрофически быстро. Каменщик открыл глаза. С трудом сел на кровати. Была еще глубокая ночь. Хотелось пить. Он встал, прошел по сумрачным комнатам и коридорам на кухню, зажег газ, не включая лампы, налил себе холодного чая, и быстро, за пару секунд, опорожнил большой стеклянный стакан.

За окном простирался унылый, ущербный городской пейзаж. Квадратные панели хрущоб, голые ветви и провода, неяркие фонари и фиолетово-черное небо.

Каменщик вспомнил свой сон. Его лицо оставалось по-прежнему спокойным, но по изъеденной рубцами щеке прокатилась вдруг небольшая слеза. Каменщик налил себе еще стакан чая, так же быстро выпил, и тяжело вздохнул. Слезы уже не было. Он и не заметил ее. Он и не знал, что она была. Хотя, вероятно, догадывался.

Алексей Теофраст
03.03.07