Баллада о комсомольском прянике

- Ну ты же мне дашь все, что надо, мой мальчик - ласково произнесла Изабелл, одной рукой теребя своего мужа, неподвижно сидящего в кресле за лацкан пиджака, а другой - перебирая пальцами длинные, редкие пряди седых волос на его лысеющем, но еще выразительном черепе. Казалось, он глубоко ушел в темные уголки своего подсознания, но живой блеск глаз свидетельствовал о том, что он там не один. Наконец он с видимым трудом разлепил тяжело сомкнутые губы и, помедлив, довольно отчетливо процитировал В. Брюсова:
Мертвый, в гробе мирно спи,
Жизнью пользуйся, живущий.
Изабелл как-то чрезмерно резко отдернула руку и нахмурилась, а затем, совсем непохожим на ее прежний тон, голосом, спросила:
- Ты это такое здесь говоришь, а? - Ее левая рука, впрочем, так и застыла у мужа над головой, сжимая тускло серебрящиеся пряди, и ее кольца тускнели вместе с ее настроением.
За окном, на фоне густо сиреневого неба, качались, освященные холодным люминесцентным светом, огромные пушистые ветви платанов. Старый мужчина поднял свое лицо к высокому узкому окну и столь же медленно, но внятно произнес:
- Звезды вон уже как высоко. Выключи лампу, Изабелл. Ты ведь не захочешь, чтобы к нам залетели летучие мыши. - Последние слова он произнес особенно энергично и, подавшись вперед, встал из кресла, похожего на сон генерал-губернатора, опираясь на черную трость, украшенную медными заклепками. Его старомодный пиджак прекрасно гармонировал с немного вычурными для домашнего платья, светлым нарядом Изабелл, с традиционной Голубой Розой на груди.
- Изабелл, - обратился он к жене, - ты, быть может, и считаешь, что их нечего опасаться. Но знай же, - и при этом веселый старик несколько театрально поднял вверх тонкий палец, - что летучие мыши могут иной раз быть очень и очень неприятны.
Лунный свет вскоре сменил в окне уже давно выключенную лампу, и тонкие облака легкими тенями заскользили по зеленому квадрату окна, а шум ручья, пробегавшего по лугу прямо у стен дома, казалось, усилился и стал более беспокойным.
- Ты просишь о невозможном. Ты забыла традиции и мудрость предков, ты преступаешь пределы, отведенные тебе. Что ж, хорошо. Я не могу выполнить твою просьбу без достаточных на то оснований, - продолжал старый джентльмен и замолчал, вопросительно глядя на Изабелл.
- Но ты же знаешь, мне ничего не нужно, - вкрадчиво, но с достоинством произнесла она. Шорох платья, и Изабелл, уже стоя у дверей, обернулась к мужу, ее лицо мерцало на фоне темного проема, ведущего в завешенный старинными гобеленами, коридор. - Я просто хочу этого - наконец жестко сказала она и резко вышла из комнаты.
Закат опустился на землю пурпурными полосами, в них звенели - скользили первые льдинки надвигающейся зимы. Старик сам подбросил в грязный камин немного углей, отряхивая руки, пробормотал:
- Хотеть не вредно, как говорится, вредно не хотеть. - Казалось, он улыбался сам в себе и для себя, теряя контакт с миром. Правда, рядом уже никого не было.
Под окном послышался шум, оказавшийся топотом копыт лошади, на которой восседала одетая в жокейский костюм, Изабелл. Она выжидала момент, когда в узком окне появилась голова ее мужа, и крикнула:
- И поэтому ты мне его дашь. Или его у тебя уже нет? - Дерзость сверкнула в свежем весеннем небе при этих словах. Эхо мерного стука копыт еще какое-то время звучало у стен дома, а старик уже снова опускался в темный сон. И когда казалось, что он уже погрузился в сон, его тяжелые губы разомкнулись, и он произнес:
- Ну нет, тебе я его не дам. Я его оставлю при себе.