Ирина Жиленко. Месяц на золотой нитке

МЕСЯЦ НА ЗОЛОТОЙ НИТКЕ
       (Городская сказочка)


1. НОЧНОЙ ПРОЛОГ

Прозрачной тени не видал никто.
Неужто это он? В проулке? Ночью?
Он просит у меня приюта тихо очень.
Как бледен он! В затасканном пальто,
где дырки, словно звёзды…
       "Я изранен
судьбою, как библейский Йов.
Я б не тревожил Вас, моя любовь,
когда б не сквозняки в любом кармане!"
Спросила я: "Так что же с Вами сталось?"
Он отвечал: "С больною головой
очнулся здесь. Хоть каркай, волком вой -
ведь что упало с неба, то пропало!"
Заморосил, серебряный, тоскуя,
над нами дождь, стуча о мокрый зонт.
И сон про Месяц, разноцветный сон
вошел в ночи в реальность городскую,
где крыши сплюснуты и тишина глуха,
где прелою листвой земля покрыта.
И призрак старости. И облики размыты
грядущего бесплотного стиха.


       2. ВОСПОМИНАНИЯ ПРИ ЛУНЕ

Как это было?
Я с самолётом дружила.
Пролетая над городом, вдруг
остановился он, молвив чинно:
"Позвольте Вас познакомить.
       Это - Месяц, мой друг.
А это - моя дивчина…"
Месяц был худенький и романтичный,
       как Вертер.
Он присылал мне звёзды в синих конвертах.
Был он далеким, как небесные звёздные реки,
и недоступно высоким,
       как Апостолы на картине Эль-Греко.
Если б я знала, что он меня полюбил!
Я бы росла изо всех своих сил.
Я поднялась бы к его вышине,
чтоб ему не пришлось опускаться ко мне.
"Пойми, - хоть шепнул бы с глубокого неба, -
ведь есть что-то выше насущного хлеба!"
А я жила себе, не тужила,
приемник крутила вечером.
Легко я в смех заходила,
а в плач - еще легче.
Новые платья к праздникам шила.
Но он постучался в мой дом уныло.
Я открыла, вскрикнула: "Гость мой ясный!
Что ж Вы так низко пали с высот таких?"
"И небо, - он молвил - над сердцем
       не властно.
На высотах моих неземных
сердце моё пустота истомила.
Одинокому Свет и Величье не милы".
Видно, и Месяц
       уйти от земных искушений не смог.
       И тогда прозвучал исторический
мой монолог:
"О Месяц! Не к лицу Вам это
блужданье в суетной мечте.
Вы мыслите, не как планета,
а как фонарик в темноте.
Вам не к лицу сей дамский лепет.
Мой конь крылат. Так Вы коня
седлайте - и в галоп! На небо!
Здесь оставаться Вам ни дня
нельзя. Здесь столько суеты
нагромоздили непотребной!
Разведены уже мосты
меж тротуарами и небом.
Здесь даже ночью страшно спать.
Здесь бескорыстие не ценят.
Не стоит бдительность терять -
чуть что - ограбят или женят.
За всё здесь надобно платить.
Злословье здесь, как паутина.
Тут в рамах окон золотых,
как на портретах, тех, старинных
гадают девы до зари.
Им в тридцать говорят - стары…
Печаль их долгую не может
скрыть шторка в голубой горошек.
Под звуки вальсов старомодных
глядят из окон - может, может…
И, как сирены мореходам
о чем-то ворожат прохожим.
А Вам - светить!
А Вам - летать!"
(Была терпка на сердце грусть,
был солон на моих устах
самопожертвованья вкус).
Еще один за гостем шаг -
и прятать слёз уже не надо.
Летел, сияя в небесах,
стремительный мой конь крылатый.
Мой гость на нём умчался прочь,
оставив в сердце струнку боли.
И два вивальдиевских гобоя,
как свечи, освещали ночь.


       3. ИЗ ГАЗЕТ

Был памятен тот год активностью светил,
дублёнками. Был кофе в дефиците.
Разбился мой бокал любимый веницийский.
О, как я плакала над прахом золотым!
В кафе "Фиалка" ела я котлеты.
Там запах не фиалок, а капуст.
В тот год плодились угрожающе поэты.
Не брал их полчища ни хлорофос, ни дуст.
"Нет, не к добру… К чему сия примета? -
гадал мой дед. - Быть может, на войну?
На глад? На мор? А может, на комету?"
А я сказала: "Верно, на весну…
Явление сезонное. Пройдёт…"
Но скоро я за это верхоглядство
была наказана. По городу метёт
цыганский ветер конокрадства.
То тут, то там украдены Пегасы.
Заезжены. Прокручены на фарш.
Соседская девчушка в первом классе
сидит, как на меня досужий шарж.
Берет тетрадку в клетку и понуро
уже рифмует "Тетя Шура - дура!"

И вдруг
       пришло сообщение:
       "Несчастье!
На Львовской площади, под деревом, лежит
конёк крылатый голубой небесной масти.
Еще живой, только ему не жить.

Преступников же след простыл. Но лично
два-три прохожих видели их всех.
В плащах с регланами.
Их было семь.
Все с виду демонично-байроничны".
Я закричала: "Как перенести
мне это горе?.."
       Мир твоим подковам,
       конёк мой.
       Не найти уж мне такого.
       Прости!
О, Месяц, а куда же делся ты?


       4. ТЕХНОКРАТИАНА

Тяжка твоя рука, о НТР!
Тяжки статьи твоих апологетов!
Штампуют рифмы ЭВМ.
       Дрожат поэты.
Кричат поэты: "Боже, что ж теперь?!"
Модерные мессии энергично
прибрали обывателя к рукам.
И даже бедный Месяц романтичный
стал доктором наук каких-то там.
Узнал, что он - космическое тело,
без всяких романтических дилемм.
Что весь, со всем своим cвеченьем,
как на ладони он пред ЭВМ.
Что нимб его печальный - мелодрама.
Что вся его романтика вредна -
она лишь следствие вдыханья фимиама
от канцонет, сонетов и сонат.
Что он лишь спутник. Больше ничего.
Он винтик космоса. И точка!
       И пустое,
что музыка еще звучит в душе его.
Пройдет и это, как и все другое.
"А где же спутница?
       Мы сей вопрос пикантный
обговорим", - сказал маститый шеф,
профессор пожилой, но импозантный,
отец пяти супернаучных дев.
       

       5. СОТВОРЕНИЕ МИРА

Сначала "бђ" темень сомнений.
Потом "бђ" слово.
И был ответ.
И изрек Господь: пусть будет так!
И отделил Господь потолок от пола.
И стала квартира.
И это был День Первый.
И пошёл Господь в сберкассу, и сотворил
       Господь
венгерский гарнитур
       и отечественную кухню.
И поместил Господь
на потолке люстру, а внизу - ковёр.
И это были День Второй и День Третий.
 И сотворил Господь на зависть гостям своим
антикварные часы, чтоб отделять
       миг от мига, а день от ночи.
И сотворил Господь
английский настольный календарь,
чтоб отделять месяц от месяца и год от года.
И сотворил Господь телефон, и телевизор,
       и пылесос,
и стиральную машину, и миксер, и всякие
       иные божественные вещи.
В пятый день Бог дал жизнь пальмам,
       и кактусам,
рыбкам и попугаям, сиамскому коту
       и шотландской овчарке.
И благословила все эти творения
       молодая супербогиня.
На шестой день Господь замесил глину
       и стал лепить Адама.
И спросила его молодая супербогиня:
"Что ты делаешь, о Господи?"
И ответил ей Господь:
"Хочу сотворить человека
       по своему образу и подобию,
чтоб рвал он штанишки, и таскал
сиамского кота за хвост, и целился
       из рогатки в электрические лампочки,
и вытворял всякие иные
       божественные штуки".
 И сказала на это молодая супербогиня:
"Дело нехитрое. Успеется!"
И послушался Господь, и вылепил авто.
На седьмой день отдыхал Господь от всех
       деяний своих.

Пошел, сунув руки в карманы
       американских джинсов,
на перекрёсток, где сияла, как солнце,
жёлтым чревом пивная бочка, где пылали
в осеннем солнце кружки,
наполненные божественной амброзией.
И, осилив двенадцатую кружку,
       благословил Бог
седьмой день, и стал он праздником
       на веки вечные.
       

       6. МОДЕРНИАНА

И вот, когда Месяц попивал себе пиво
       из кружки,
мимо проходил художник
       Апполинарий Дерюжко.
Помедлил. Прищурил очи. "Какой типаж!
Вы ж вылитый Месяц!
       Вхожу я в раж!
Вхожу я в творческий трепет!
Вы Гамлет, скажу без лести".
"Ах, нет, я просто
       Небом-Утраченный-Месяц…"
Творцу отказать? Да можно ли!
Неделю, и две, и год
Месяц дарил художнику
смелой кисти полет.

Труд завершён! С мольберта
воззрился на свет неопрятный,
угрюмый Месяц модерный,
как телевизор, квадратный!
       Ох!
Быстрее ветров осенних,
бежал он, от злости сиренев,
бежал он, гневный и острый,
и вправду квадратный от злости.
И мчались толпою тесной
за ним модернисты, эстеты:
 "Вы ортодокс, о Месяц,
и ретроград при этом!"
       А из витрин многоликих
       смотрел хохочущим бесом
       квадратный, зловещий, дикий
       ночного города Месяц!..

 
7. ПРО ЗЕЛЁНОГО ЗМЕЯ

Жил в городе Зелёный Змей.
Такой коварный был, злодей!
Он был философ. Знал напамять
Есенина, Омар Хайяма.
Умел с налету, артистично
разлить поллитру на троих он,
выкрикивая патетично:
"In vino veritas!" И лихо
на нём пылал шелкoвый шарф.
А под шарфом неугасимо
его холодная душа
горела , напоказ, красиво.
Диплом врача украв сначала,
пройдя за взятки адъюнктуру,
прописывал от всех печалей
свою зелёную микстуру.

Недужных в погребке встречал он.
И не было на тех приёмах
разве что деток годовалых,
а также насмерть исцелённых.
И мы там были. Я и ты.
И нам вещал он, как по нотам.
Глупы мы, Господи прости.
Всяк дурит нас, кому охота.
А вот и Месяц за столом.
Пьянёхонек. И Змею друг он.
Размылась острота углов,
и Месяц стал блаженно-круглым.
Зелёный Змей ему при этом
давал бесовские советы.
Мол, тропка на небо одна:
поставь бочоночек вина,
а на него - второй, и третий…
И небеса в твоем берете!
Твоё здесь будет всё и вся.
И распростишься ты с тоскою,
коль насчитаешь пятьдесят
таких подпорок под собою.


8. ПРИГЛАШЕНИЕ К ВЗЛЕТУ

Взлетайте! Небо безгранично!
Кто на Пегасе, кто и так.
Моя соседка злоязычна -
ей только на метле летать.

Над городом, я знаю, ночью
не протолкнуться. Сквозь балкон
на кресле кожаном рабочем
взлетел директор Храбаков.
Торжественно взлетает в небо
на дефицитнейшем ковре
(сосед от зависти помре!) -
Нинель Назаровна Шерепа.

Тот на портфеле примостился.
Вознёсся в небо и дрожит.
И я дрожу: "Ох, не убился б!
Ой, горе мне! Вот-вот слетит…"

А балерина - на пуантах,
учёный муж - на фолиантах,
а детки - на цветных мечтах,
на змеях, планерах, шарах.

Неистребима к небу тяга.
А вот и Месяц. Караул!
Он в небо хочет, бедолага.
Ведь на земле не жить ему!

Он пьян, но все ж неугомонно
бочонок ставит на бочонок.
Со страхом я смотрю в окно:
"Ой, упадёт же, окаянный!"
Уже качается, как пьяный,
под ним высокий столп с вином.
Всё выше! Страшно вгору глянуть.
Там, поднимая свой бокал,
мой Месяц излагает рьяно
про звезды что-то облакам.
И вдруг…
       Бродячий пес привычно
нахально помечает столп,
задравши ножку, как обычно.
И, в этом деле зная толк,
взмахнул хвостом -
и… рухнул столп!


9. ПОСЛЕДНИЕ ВЕСТИ

Серое утро сырое. Нынче так тяжко жить мне…
Лежу и тихонько ною
с грелкою на гастрите.
Утренние трамваи
уже расползлись по рельсам.
Вниманье! Вниманье!
       Событий последняя версия!
"Ночью, - уведомляет сторож Мурмурков, -
на город напали ляхи, немцы и турки".
Не одолев даже пушками доблестный Киев,
решили они науськать Зелёного Змия.
Битва была ужасной!
       Над городским музеем
Змей извергал из пасти бочки с портвейном.
Грохались бочки наземь, их разверзались чрева.
Глухо земля стонала в городе древнем.
И пред рассветом туманным остановились авто.
С площади хлынул
       багряный
       винный
       Потоп!
В ту же минуту, скинув с себя одеяла и сны,
в битву отважно ринулись Отчизны Сыны.
Хоть на бегу и падали (нет уж того здоровья),
бились они до капли.
       Последней. Только не крови.
Слабли у воинов силы. Кого-то уже скосило.
Этого - перекосило, тот догорал красиво.
"Что нам тот градус, братики?!
Борька! Володька! Мусенька!
Не посрамим же матери
земли Русской!"
Рёвом отважное слово
       встретило всё землячество
и загудело: "По новой…
       Не расслабляться!"
Пригоршнями,
совками
иль, подобравши фалды, -
Господи! - языками…
голыми… по асфальту!
Хлюпанье, чавканье дружное.
Гордые бравые речи.
Утром - нигде ни лужицы.
И похмелиться нечем.

… В городе с того года
ты не увидишь пьяных.
Пьют только соки и воды
в каждом кафе киевляне.
Боже! О, как легко им!
Лица их лучезарны.
И от досады зелёной
Змей эмигрировал за море.


10. БЫЛА ВЕСНА

Прозрачной тени не видал никто.
Неужто это он? В проулке? Ночью?
Он попросил приюта тихо очень.
Как бледен он! В затасканном пальто.

Я привела его в свой дом. Одежды
зашила. Так светил мне Месяц мой!
"Уж не пожар ли?" - думали соседи.
Я становилась юно-золотой,
сияющею, лёгкой, беззаботной.
Минула ночь. Был каждый кустик рад,
когда я по дороге на работу
вела свою дочурку в детский сад.
Он провожал нас. Вёл её за ручку.
Шутил. Смеялся. Сказки говорил.
У входа в садик, что зовётся "Лучик",
нас окружила стайка детворы.
И я в тот день на службу опоздала -
я не могла наслушаться никак
тех лунных сказок, что детишкам малым
рассказывал мой Месяц. "Вот чудак!" -
прохожие тихонько говорили.
А детворе до них и дела нет.
Заведующая с улыбкой милой
вдруг гостя пригласила в кабинет.
Тепло сказала: "Оставайтесь с нами!
Для нас Вы клад. У Вас такой талант!"
И добрый Месяц (как откажешь даме?)
оделся в накрахмаленный халат.

Была весна. Вовсю цвели сирени.
И пели птицы о грядущем лете.
И Месяц цвёл, крылатый, вдохновенный.
И, как бутоны, расцветали дети.


11. ЛУННЫЙ ФИНАЛ

А сегодня сосед меня встретил у дома:
"Вы читали газеты?
       Там пишут - беда!
Ваш дружок, что недавно светился нескромно,
вдруг исчез!"
"Как исчез?"
"А вот так. Без следа".
С укоризной качал головою сосед.
Ох! Легко вас дурить! Как наивны вы все.
Может умер? Пила я сердечные капли.
Нет! Не верю. Ведь он из компании той,
где и Тиль, и Брюньон, где и друг его
       Чаплин -
не втащить и арканом их в вечный покой.

И смотрел сквозь окошко фонарь мне в глаза
глубоко, словно Месяц - как будто бы в сердце.
И блестела его золотая слеза
в тихом синем мерцании перстня.
Рядом дочка спала. Видно, снился ей сон,
разноцветный и лёгкий - так смеялась
       в подушку.
Ночничок мой горел, и таинственно он
освещал этой ночью мою комнатушку.
Что-то знали они. Моя дочь. И ночник.
Серый котик-баюн, медвежонок из ваты.
Где-то вздрогнули струны, и в светлый тот миг
захотелось самой в этом сне побывать мне.


…Нестерпимо пронзительно вспыхнула синь, -
небеса, небеса!!! Я сомкнула ресницы.
Видно, мне не снести этой дивной красы,
этим чудным сияньем боюсь опалиться.
Я сказала себе: пусть и очи спалю!
И - увидела!
Синь раскрывалась глубинно.
И легко в небеса поднимался салют
из шаров - желтых, алых,
       оранжевых, синих.
И висело на ниточке золотой
под шарами цветное лукошко. Как в кресле,
в нем в лазурное небо взлетал молодой,
аж зеленый, цветущий, как лилия, Месяц.

А внизу расцветали ручонки детей:
"Добрый друг наш, прощай!
       Радуй светом волшебным.
Мы дыханьем своим напоили коней,
что уносят тебя в неоглядное небо.
Золотой ты наш спутник, небесный флейтист,
городов наших страж и лесов наших спящих.
В тёмных окнах ночных лик твой светел и чист
и в бездонных зрачках всех котов загулявших".

И порою ночною,
       чтоб обычное стало чудесным,
Землю краской раскрась золотою,
       как игрушку на елке рождественской.

Засвети свои свечи, чтобы праздником все расцвело.
Вместе Землю беречь нам -
       ведь хрупка она, как стекло.
Слышишь, как зазвенела?
       Задрожали у клёна листочки.
Или сердце моё так звенит этой майскою ночью?
С яблонь цвет облетает,
       зачарованный Месяцем цвет.
Так и дни отлетают в края уже прожитых лет.

Снова вздрогнули струны
       и замолкли… И сон мой растаял.
Скоро стану седою и мудрой.
       Оттого и светла, и грустна я.
Буду внукам и внучкам
       сочинять колыбельные песни.
Родилась я везучей,
       за меня ты не бойся, мой Месяц!

И слетят с неба шарики,
защебечут в саду, как синички.
Будут радовать маленьких,
       целовать их румяные личики.

И по радуге вниз скатит Месяц лукошко плетёное.
 В нем я стану хранить
       мягкой шерсти клубочки весёлые.
Будут летом раскрыты окна в тёплые сумерки парков.
Из тех радужных нитей я свяжу ребятишкам подарки.
Тихим счастьем лучиться будут очи.
       О Месяц! Свети!
Золоти мне ресницы и спицы мои золоти.


Жить, стареть, умирать так привычно нам,
       людям земным.
Лишь тебе б не устать
       золотить и беречь наши сны.
Светлый тополь высокий,
и трепетный локон плюща.
И стихов наших строки,
и небесную нашу печаль.

Перевод с украинского.