Книга Колчан сибирских стрел

Виктор Петров

КОЛЧАН СИБИРСКИХ СТРЕЛ


«НО НЕ ОСТАВИЛ Я ЛЮБВИ...»

       Москва, 1979 год... После семинара молодых писателей Томска и Волгограда Виктор Петров увозил осколки разбитой мечты. Его заметили, обласкали (публикация в толстом столичном журнале и предложение творческой командировки в Коктебель что-то значили!), но жажда поразить и покорить осталась неутоленной. И (максимализм молодости) он вернулся к тому, от чего уехал: Томск, университет, археологические раскопки, замысел диссертации по Древней Руси.
       Москва все же дожидалась его, но в качестве аспиранта. И только самые близкие друзья знали, что настоящая его жизнь - в стихах, которые он никогда, с юности, не оставлял, хотя уже и не являл публично.
       Но судьбу не обманешь. Прошло более двадцати лет, и вот Виктор Михайлович Петров, оставив науку, чины и звания, вернулся к Слову - весь.
Этот шаг подчеркнул и высветил тайную страсть и сокровенный смысл его жизни.
       «Колчан сибирских стрел» - путь Любви и к Любви, во всех ее ипостасях: восторг, чувственность, нежность, терпение, боль, познание, прощение, открытие... Стихи, вошедшие в книгу, - отражение главных препятствий и поворотов этого пути.
       В «Горе» он раскален и возвышен, когда еще только «вызревает желаний восторг», когда готовность к любви такова, что «прижаться ко мне со слезами и лаской можно, не узнавая меня», когда острота восприятия жизни проявляется в «горячих» глаголах («к переплету окна прикипел силуэт человека»).
       Родовая и духовная близость Виктора Петрова к его неистовому предку Аввакуму Петрову высекает страстные, энергетические строки поэмы «Аввакум» - попытки утвердиться в неложности предназначения.
       В «Чаше» «распалины воображения», накал и пылание преобразуются в свет и тепло. Совершается переход от изучения внешнего мира озаренных вершин к постижению движений роста души. Осознание предназначения становится глубже: «Деревья, вы верны своей судьбе,/ Чего нельзя сказать о человеке./ О как поет в морозный день в избе/ Дуб, что срубили в позапрошлом веке!».
       Стихотворения «2000» - это отбор в дорогу всего самого необходимого для жизни в новом тысячелетии: «Любить! И поднимать до сердца/ Больную Землю, и в нее / Уйти по сердце и согреться...».
       Возвращение к «Израненному» -стихам «поры, когда все было ново» -
проверка: остался ли поэт верен себе, самым значимым ценностям,
 не исказился ли с тех пор, когда «искрилась вращающимся диском наша речь».
       Название поэмы «Раскоп» - не только археологический термин. Погружаясь в глубину напластаваний эр, Виктор Петров пишет эпическое полото истории тысячелетий Сибири, судеб населявших ее народов, от древнейших времен и до наших дней, когда «водородною бомбой звезда путь указывает волхвам».
       И теперь обратимся к тому, с чего начинается книга, - к «Речениям Яхрома, чулымского шамана». Можно сказать, что эта книга и рождена Яхромом, хотя сами речения возникли в рождественские святки этого года. Написанные на одном дыхании, они своим появлением освежили все пространство книги, осветили ее мысли и образы, подтвердили и
выровняли вектор любви, свободы и верности, избранный поэтом. Стрелы «Колчана...», выпущенные в разные годы, достигли своей цели, и книга явилась в полноте и завершенности.
       Сюда не вошли уникальные стихи славянской тематики, былины, яркие картины русской народной жизни... Но они составят новую книгу, которая тоже ждет момента своего явления в полноте.

Нина Стручкова


ИЗ КНИГИ «ГОРА»


Ты умеешь, язык мой,
       слагать за строкою строку.
Онемеешь: пустынно,
       морозно на этом веку.
Очень временен век,
       и когда я шагаю всерьёз -
Бьёт в лицо этот свет;
       не до звёзд он доводит - до слёз.
И, казалось бы, всё хорошо,
       и за окнами полный уют,
Разбрелись по углам
       и несдержанно пьют и поют.
Неподвижная жизнь
       заморочена в скорости века.
К переплёту окна
       прикипел силуэт человека.


***

Эту раннюю ночь
Легче спутать с восходом,
Если запад принять за восток.

Так же нежно, точь-в-точь
Розовеющим плодом
Вызревает желаний восторг.

В эту ночь перемен,
И туман и прохладу
Мы решили считать за рассвет.

Зодиака ремень
Опоясал громаду,
Передернул и вырубил свет.

Все же ночь, а не день.
И стреножены кони,
Все болезни земные острей.

И огромная тень
Леденящей погони,
Да следы от медвежьих когтей.


БЫЛИНА

...Вот опять над огнями равнин,
Пропуская меж ног города,
Едет русской земли исполин,
Как и ты, он один, навсегда.

Улыбается в блеске снегов,
Держит путь, а держава твоя
Перебита дрекольем врагов,
И, сжимаясь, пылают края.

На распутьях заросших веков,
Разрывая рубаху рывком,
Покидает отеческий кров,
И не ведает, Кем он влеком.

Он и дом, и очаг, и оплот,
И тепло, и на лбу его пот,
И в руке у него булава,
И прекрасна его голова.

Не слова он слагает, следы.
Кто умеет дороги читать?
Эти веды и руны беды
Нашей грамоте не чета.

Безогляден наш путь по холмам
И за Каменный пояс - в пустырь,
И обратно к родным теремам,
И опять, через силу, в Сибирь.

Не стоялые в чашах меды,
Наша белая водка крепка.
Обними, защити от беды
Илью Муромца, старика.

Как и ты, он один средь руин,
Как и ты, он земли этой сын,
Вскормлен тучным раздольем снегов,
Скажут как о тебе: «Был таков.

Был да сплыл, как и ты, и другой,
Непутевый мой гость дорогой;
Был да вышел. И сгинул навек.
Чистой скатертью стелется снег».


СКИТ СЕРГИЯ

В лесной глуши у Киржача,
Реки студеной,
Лишь солнце плавало в очах
Страны зеленой.

Ласкались звери и цветы,
Вздыхая тихо,
В сиянье кроткой красоты
Спала зайчиха.

Иль то крестьянина душа,
Иль ангел с неба?
Россия в кущах хороша -
Любви и хлеба!

Так драгоценна и бедна
В снегах и весях,
А даль пустынна и видна
До поднебесий.


МОСКОВСКАЯ СКОМОРОШЬЯ

       А.К. Толстому

Дива дивные творились на Руси,
Веселились во озерах караси,
Только щуки не по штуке, а по сто
Поджидали карасишек у кустов:
«Нагуляли золотой себе жирок!
Не пора ли вам? Пора и на зубок!»

Дива давние творились на Руси,
Жировали всюду боровы в грязи,
Были сыты и коровы и быки,
И умытые плясали мужики;
Так и рвали бы с деревьев пироги,
Да пожрали их и волки и враги:
«Нагуляли золотой себе жирок,
Не пора ли вам, пора и на зубок!»

Дива долгие творились на Руси,
Ты об этом лучше книги распроси,
Ну а если не читается строка -
Рассмотри с великорусского лубка.
«Ой, мамань, картинка хороша!
Ты купи, мамань, такого же ежа!»
«Что ты, дитятко, какие здесь ежи,
Это в бедного воткнутые ножи,
Это пики да секиры, да штыки,
С места лобного веселые лубки.
Нагуляли золотой себе жирок.
Вот и стало им пора да на зубок».

Поорали, попахали мы слова,
Скоморошья покатилась голова.
Да под нею - человечия жива!

(Игрец певцу рубит подставную,
Певец кажет голову хмельную.
Народ хохочет,
Продолжения хочет).


* * *

Вы так часто читали ушедших поэтов,
Что в живом не узнали меня,
Но во мне еще дикое сердце согрето:
Полувсадника, полуконя.

Да и пахну я не типографскою краской,
И портрету лицо не родня,
Но прижаться ко мне со слезами и лаской
Можно, не узнавая меня.


СОЛНЦЕВОРОТ

Посмотри, нарождается месяц,
Тонким лезвием пробует год,
И на небо нацеленных лествиц
Не умеет поставить восход.

Мы прижаты, как свадебный поезд,
Серой стаей к дороге земной,
И никто целомудрия пояс
Не развяжет проклятой зимой.

Позовет нас Андрей Первозванный,
Крест положит Аввакум пророк,
И откроет от края багряный
Путь Никола, хранитель дорог.

Недалеко до Солнцеворота,
Между мраком и светом - дуга,
Ты пока не ходи за ворота,
А не то повстречаешь врага.

Подвернет Карачун ненароком,
Обойдет, лихорадкой пронзит...
Слышишь, воет всю ночь за порогом,
Острым лезвием с неба грозит.


* * *

Милые предки мои, деды,
Кость моя ноет, устал я быть вещью.
Это весенние колкие льды
Заговорили глаголами вещими.

Снова поля поднимают ростки,
В травах затеплились дедовы очи.
Сколько же влажных каменьев тоски
Трогаю нежным посохом строчек!

Недосмотрели вы, не удалось
Долго и сладко вам жить на планете.
В мире травы и цветов разлилось
Ваше прозренье, деды мои, дети...


       * * *

От восхода повез меня через Урал
Скорый поезд на полный закат
И в тоннелях уральских меня разломал,
Так что грани на сколах горят.

Оказалось, под кожей своей, как гранат,
Я составлен из красных зеркал,
Что сверкают, в ущелья лесистых
       громад
Посылая ответный сигнал.

Я обратно хочу на рассветный Восток,
Чтобы две половины сошлись,
Я вернуться хочу на родимый порог.

Только поезд железен, отточен, жесток,
На закат увлекает пропащую жизнь
Из прозрачного Томска
В московский мирок.


АВТОПОРТРЕТ

Стало грубым мое лицо,
Как на врубелевском портрете.
Где ж то нежное деревцо
И откуда вдруг борозды эти?

Неожиданно проступил
Возраст воском по мягкой коже,
То, что было остатком крыл,
Ноет и на кору похоже.

И всего-то за сорок дней,
Срок как будто бы всем известный,
Стал я каждой чертой видней,
Словно карта рельефа бездны.

Чур меня! Круг черчу: Окстись!
В это верят лишь малые дети.
За чертой чертыхается жизнь,
Как на врубелевском портрете.


       * * *

Когда весь день-деньской ненастно
И ты отчаяться готов,
Смотри!
Вершины облаков
Всегда
о-
за-
ре-
ны
Прекрасно!

Пусть здесь метели и пурга,
И давят на сердце подножия,
Там осиянные стога,
Нетронутые берега
Незримого Престола Божия.


* * *

Череп мой охвачен атмосферой,
Тонкой оболочкой бытия.
Тем, Кто изначально знает меру,
Соткана пространственность моя.

Я сродни планетам первородным,
Дышащим, мерцающим впотьмах.
Даже если б делал что угодно -
Не дано неверный сделать шаг.

И конечно, я оберегаем,
Может быть, для самых важных дел.
Даже мнимый мир мой обитаем,
Даже четвертованный - он цел.


СОНЕТ

Нацелен на уни-что-женье,
И если бы не твой уют,
Не эти несколько минут
Спокойствия и наслажденья, -

К чему бы привело сраженье?
К разгрому собственных высот?
Плачевным стал бы мой исход
И страшным - самопораженье.

Я благодарен за спасенье,
За доброе свеченье слов
И за домашний твой покров.

За невозможное стеченье
Событий, выведших меня
Из треугольника огня.


* * *

Женской веткой тополиной
Я украсил подоконник.
И бордовые сережки
Примеряет на восходе
Потерявшаяся ветка.
Но потрогал - пылью стали!
Это вовсе не сережки
И давно засохла ветка,
И обрушен подоконник.


ПАМЯТИ БАРАТЫНСКОГО

Июль в Италии прекрасен бесконечно...
Но есть всему предел, жар впрямь невыносим.
Едва развеется пурпурный утра дым -
Горит он неаполитанским лечо
Во рту. Но рот спасается вином,
А тело прячется под парусом-зонтом.

И что мне этот жар! Есть по Отчизне голод,
Морозящий натуру изнутри.
Сон итальянский скоро изнурит,
И позовет меня российский холод.
Не так он плох, но путь к нему лежит
Сквозь мрак и морок погребальных плит.

Идут на нерест рыбы до конца,
И птиц влекут магнитные потоки.
Мой пироскаф через залив глубокий
Причалил к области тернового венца.
Его приму как должно и умру.
И снова солнце выйдет поутру.

Июль в Италии прекрасен бесконечно...


       ДОМА

Исхожен этот кров,
Убежище мое.
Среди ночных костров
Тропа через жилье.

Держу свои ходы,
Как древоточец - скрыт
От Золотой Орды
Набегов и обид.


       * * *
Нарымская река мощена декабрем.
В берестяном мороза коробе
Мы едем Обью, «Ермака» поем
И режем снег и прорубаем проруби.

Не пропадем: овчины горячи,
Пимы накатаны и высушены печью.
И не рогатиной, но братиной стучим,
Добавив к самогону доброй речи.

Каких сынов мы настругаем здесь -
По раскаленной стужею Сибири!
И разошлем во все пределы весть
О городах, что на горах срубили.


* * *

По скошенным травам, по голым полям
Даровано право рассеяться нам.

Немного страдою добыто еды,
И та с лебедою и вкусом беды.

Тяжелое царство нам зубы свело,
И давит мытарство, и тягло легло.

«Где пахарь заплачет - заскачет жнея».
Ну как же иначе? Такая земля!

Короткое лето и почва бедна.
Но здесь, а не где-то нам жизнь суждена.

Закончится время гнетущих забот,
Дурак на печи мечту обретет.

В ней саван совьет вековая печаль.
И вроде свое, а бросить - не жаль.


       * * *

Паутинка на паучьей лапке,
Ни пылинки, чистый уголок.
Серебрятся тоненькие прядки
Скрещенными линиями строк.

Не мани меня в серебряные сети,
Даже для тебя они малы;
Узелки рифмованные эти
Так похожи на мои миры!

Поцелую пальцы мастерицы,
Трону струны, сердце оборву.
Чтоб тебе уютом насладиться,
Мне остаться надо на ветру.

Наблюдаю издали, как нежно
Ты плетешь в своем углу покой.
Прибрана кровать и занавешено
Темное окно твоей рукой.


* * *

Плодоношение заброшенного сада.
То жертвоприношение плодов,
То птицам рая вечная услада,
Небесным вестницам гостеприимный кров.

Садовник высоко, чертополох не в тягость,
В нем яблоко запуталось, круглясь,
И куст смородины свою ночную сладость
Роняет нехотя в искрящуюся грязь.

Все так оставлено до умиротворенья
Возни мышиной, мошек в воздухах,
Небрежных строчек в прибранных стихах -
Равно и для цветенья, и для тленья.

Заботою не тронутый мирок,
Заброшенный, от всех дорог в сторонке,
Проснувшийся в потерянном ребенке
Просторный мотыльковый уголок.

Проходит мимо первооткрыватель,
И я уже теряю верный след...
Вздыхает сад, он заключил Завет -
И бережет свой первоцвет Создатель.


МЕТАМОРФОЗЫ

Пора оставить мне опасное занятье
По воле странной сочетать слова,
Бросая строки в крепкие объятья,
Отстаивая рифмами права,
Считаться - что за мания! - поэтом,
Не управляя бурею при этом.

Гореть и сочинять, пока живой,
Преображаться, как стекло в морозы,
О тайну биться смутной головой;
В постели теплой, не меняя позы,
Переносить витийственный пожар
Из Подмосковья на Мадагаскар.

Бессмысленно высвобождая речь,
Каймящую по краю нашу сушу,
Античным Океаном всюду течь,
Китовую оглаживая тушу,
Ласкать гранит и корни подмывать,
Ночным горшком забравшись под кровать.

Себя пугаться и строчить тайком,
Предавшись в подворотне словоблудью,
И содрогаться рвущимся стихом,
На стол наваливаясь сдавленною грудью,
Догадываясь, различив рассвет,
Что ночи нет. И прежней жизни нет.

Уж лучше бы таскать мешки с мукой,
Вымучивать научные модели,
Учительствовать с поднятой рукой,
Гонять по плацу потные шинели,
Стоять за громыхающим станком,
Чем пропадать в безумии таком.

Пора оставить мне дурацкое занятье,
Почувствовать мозги под колпаком,
От образов переходя к понятьям,
Остановить с горы летящий ком,
Разбить его, чтобы не стал лавиной.
Стихи ли в помешательстве повинны?

Перехожу на задыхающийся шаг,
Глазам в слезах вычерчивать орбиты,
Встаю на четвереньки, как-никак,
Животным естеством мы родовиты, -
И превращаюсь медленно в быка.
Но бороздой выводится строка.


ЛИСТВЕННИЦА

Ствол вековечный дерева сгорал
И сердцевиною семнадцатого века
Был дымен он, был черен, хмур и ал,
На языке пророков предрекал
Трагическую участь человека.
Ствол искрометный дерева сгорал -
И треснуло чело семнадцатого века.


А В В А К У М

Не в земле и не под небом.
Собою их соединя,
Сам стал и Небо и Земля.

1.

Куда запрячешь океан свой?
Лунною силою вздыблен вал,
Мира окаянство -
Слова.
Мы издревле знакомы, мы - родня,
Составлены из одного огня,
Одна Земля в нас замешала силу,
В одну и ту же нам сойти могилу,
Просторную, как дом для ветра.
Мы раскрутили сотни километров...

Здесь, в порубежье, чувствуем легко
Трезвон кузнечиков и птичьи перепевы,
Всю музыку, все вольные посевы
Желтеющих от тяжести веков.

Без этой дружбы, неожиданной и вечной,
Без этих дней неназванных утрат,
Когда, едва разбуженный, с утра
Заслушивался невозможной речью -
Каким слепцом непроходимым стать
Пришлось бы мне, вручив судьбу созвучьям!
И жизнь моя с холодного листа,
Так современна и пуста,
Смотрела бы, не ведая о лучшем.

2.

Сквозь сердце,
Ничуть лепестков не примяв,
Кем брошен цветок?
Он горит на ладони.
А жены?
А дети?
А деньги?
Ты прав.
Не каждый удержит.
Уронят.


Куда против этой громады
Приказов и думных храмин,
Предательств и сдельной оплаты,
Куда там один на один?!

«Ну, вырастишь и переженишь детей,
Жену ублажишь и накопишь деньжонок,
Отмыкаешь горе без вольных затей
Семейственным дурнем иль плутом прожженым,
Что дальше? Последние канут года.
А жить-то когда?

Оглянешь хозяйство... Сейчас бы начать...
Душа застоялась и плачет.
Но нехотя крикнешь: хозяйка, борща! -
И сядешь, измучен и мрачен.
Что дальше? Последние канут года,
А жить-то когда?

Все вроде бы справно, и крепок покой,
Не хуже соседа и брата.
Сказал бы, махнул бы на это рукой...
Удел твой - впрягаться обратно.
Что делать? Последние канут года.
А жить-то когда?

И все не помеха: и кухня и двор,
И дети, и глупые жены,
Когда бы душа уходила в простор,
Не в землю, не в мир зачумленный.
Что завтра? Начнутся заботы с утра.
Сегодня пора!»

3.

У порога одни.
Две свечи.
Как сейчас мы похожи...
- Молчи!

Переплетные доски черны,
Острия каждой буквы откованы.
Нераздельные, сгорблены мы,
И проходят над нами дымы,
В скоморошьи фигуры спрессованы.

Будто огниво, буквы жгут
В бердыше, в топорище полом,
Чтобы в ярости вспыхнул люд,
Темнозрачье сожгла крамола.

Вот, над ямою наклонясь,
Чин ли, князь - пустозерское эхо.
- Не мешай, отойди... язвь...
Много плоти, а нет человека.-

Поднимают пальбу Соловки,
На раздолье гудит Стенька Разин,
По хоромам пошли мужики.
Это воля, свобода - праздник!

Разве мало? Ты дышишь в лицо,
Ты пророчишь высокую участь,
И глаза,что сверкали свинцом,
Разгораются солнцем сквозь тучи!

4.

Мне разум разжигала радость...


Погибаю тобою, мой друг, собеседник негласный,
Ты рукою моей завладел; повторяю твои изреченья.
В моих космах звезда затеряла свой отблеск вечерний,
Это ты, это все, что живет, что еще не погасло.
Но века разделяют и время иное колышит,
И все выше, почти не касаясь земного пространства,
Ты уходишь; и вот - к беспредельности ближе.
Мне же быть на планете, вплетенным в немое убранство.
Мириадами нитей охвачен. Рассветное пламя.
Содрогается шар, океан наползает на сушу,
Алый стяг вожевой распростерся над нами...
Нам живыми словами взрывать свои души!
Что ж! разжата ладонь и на ощупь
Узнаю, что окрест,
Выхожу на огромную площадь из заоблачных мест,
Стал теперь и сильней и богаче.
Зарубцованы раны.
Нам иначе,
       - иначе! -
       по градам,
       торгам -
       говорить
       невозбранно!

5.

 - Говоришь: «Нам иначе»? - ну и начал бы. Начал!
Твое время сейчас наступает. Пора.
Ожидаешь приказа? или чуда удачи?
Но не сдвинется с места вековая гора,
И неложной, мучительной жизни приходит пора.
На огромной, такой одинокой Земле
Больно путь свой торить, сотворяя свое
       Житие.
И не сразу...


ИЗ КНИГИ «ЧАША»


Я боялся ХХ века,
Но признаться приходит пора:
Я пугался лишь отзвука, эха,
Что рождает над чашей гора.
Мне вовне бы теперь оказаться,
Там, где вечное море любви...
От Христа на Земле только двадцать,
Только двадцать веков на крови.


* * *

Вижу небо под утро в облаках
Ни на что не похожих, будто сны.
Я хочу их запомнить, но как?
Свет их смыл.

Это память о новой земле в мечтах
Ни на что не похожих, будто сны.
Я хочу рассказать свои сны, но как?
Свет их смыл.


* * *

Синие реки и желтый песок,
В сильные струи ушедший мысок.

Как рассуждал, на теченье смотря:
Люди впадают, как реки, в моря.

Как заблуждался, был глуп и силен:
Люди, как реки, текут в небосклон.

Нас растворяет безлунная высь
И исчезает безумная жизнь.


ПЯТЬДЕСЯТ

Спросишь: прожил как?
Да шел по прожилкам
Листа подорожника -
С полста - осторожненько.

Травой-муравою,
Муравьиной тропою,
Узор не наруша,
Нес свою ношу.

Так вот и прожил
Дорогого дороже.

Пальчик мой безымянный,
Наперсток оловянный,
Иголочка стальная,
Стежка -дорожка живая.

Легче пройти свету в ушко.
Лучиком вышило солнышко
То, что я жизнью своей называю.
Спой колыбельную: баю-баю...

Ах, да на косточках белых моих
Я поваляюсь еще за двоих.

Жилка за жилкою - лист придорожный -
Все осторожнее и невозможней.


ПОСЛЕДНЯЯ ТЕПЛЫНЬ

Спалил снега березозол,
Кругом сухой пустырник,
К реке сгорающей сошел
Седой, как лунь, пустынник:

Еще одна дана весна,
Щекочет воздух щеки,
Еще холодная блесна
Сверкает в даль протоки.

Резной березовой клюкой
Он поддержал былинку,
Едва любуется весной
И тающею льдинкой.

А на высоком берегу
Вот так же ель кренится,
И страшно сладко старику
Поет лесная птица.


* * *

Был сон во сне и звон во мне,
Плыл в глубине, и в вышине...
И шелестение листвы
Дерев, кустарника, травы,
И лепетание ручья -
Все, что любил, оставил я.
Но не оставил я Любви.
И ангел мне шепнул:
- Живи!


ВОСКРЕСЕНИЕ

Похрусти, снежок, еще,
Жизнь поставлена на карту,
Обращу лепешки щек
К солнцу, к Масленице, к марту! -

Ослепительно прекрасен
Мир, очищенный в снегах.
Славный разыгрался праздник,
Весь переходящий в «Ах!»

Ах, сосульки, ах, румяна,
Ах, ты, девичья краса,
Ах, свалился в яму пьяный,
Ах, как светят небеса!

Хочешь - на сугробы лезь,
Хочешь - на ветвях качайся,
Светом выбеленный весь,
Вспыхнет мир наш в одночасье.

Вьюга завернет, завертит,
Оттепель придет с крестом
Триумфальной аркой смерти,
Всем величием, Постом!


К ДОМУ

Миленькая, ну еще маленько!
Видишь, как стремительно устал...
И во мне темнеет деревенька,
Сжав до боли белые уста.

За покатым огородом речка
Заросла кустарником по грудь,
Остужая жаркое сердечко,
Круговой проделываю путь.

Может, пробуждает только это
Набегающее зеленью в глаза
Русское коротенькое лето,
Спрятанное в темные леса.

По дороге на телеге шаткой,
Костяникой услаждая рот,
Ехать, целовать тебя украдкой,
Чтоб не сглазил лесовой народ.

Я ведь каждый день с другой планеты
Возвращаюсь и тому дивлюсь:
С кем ни перемолвишься - поэты,
И куда не глянешь - всюду Русь.

Миленькая, ну еще маленько,
Видишь, как стремительно устал!
И по мне тоскует деревенька,
Сахарные приоткрыв уста...


ЗАГОВОР ДЕКАБРЯ

Ветер подул
Завыл вогул.
Крома луны
Темной страны
Карачуна.

Звездного дна
Ярь-старина,
Чем ты сильна?

Навки навзрыд,
Лавка скрыпит,
Это - морана,
Смерть утром рано.
Это мытарства
Мертвого царства.

О б е р е г и
От порчи Яги.
Чтоб ни мне, ни другим!

Еще шаг,
Крик во мрак,
Что не так?

Холод Николы
Ветра приколы -
Дедов знак
С о л н ц е в о р о т а
До укорота.

Месяц мой сладкий,
Вдоль по Колядке
Пожалуй нам Святки!


* * *
Еще довольно высоты,
Но тянет головокруженье
Сорваться с ледяной мечты
До боли и до отрезвленья.

Сожмусь - и навзничь упаду,
Сольюсь с печалью, кану в чащу...
- Зачем ты пересек гряду?
- Где наша юность?
- Юность наша?!


* * *
Это было давно, навсегда:
Вместе целой семьей в бедном детстве моем.
Фотографий сменились цвета...
Драгоценную груду мы вдвоем разберем.

Над рекой, что покажется нынче ручьем,
Облаков проплывают сердца.
Я на цыпочки встал - и уже над плечом
Моего дорогого отца.

Мама в солнечных пятнах июльской тени
И сестра - всех цветов красота...
В то мгновенье мы были все вместе одни...
Это было давно. Навсегда.


* **

Теперь безумен я и счастлив. И сказать
Могу со всей серьезностью: безумен!
Неизъяснимо сцеплены глаза
С бормочущим звериным полнолуньем.
Как долго набирался я ума,
Чтобы сойти с него! Где жизни накопленья?
И - быстро как! - от света дотемна,
От полного сиянья - до затменья...
Семейное оледененье,
Трагический излом судьбы.
Иль это просто наступленье
Оздоровляющей беды.


РЕКА

Властительно себя творят века
И льется время к устью непрерывно.
Я в этот мир пришел издалека,
Как говорят, отсюда и не видно.

Там все не так. И если есть река,
То мысленная, через все созвездья;
Песком не зарастают берега.
Быть там и здесь - тогда б явился весь я!

И стал бы мне понятен говор трав,
Воспоминанья их и утренние слезы;
Тогда б и сам я, плакать перестав,
В живую речь переиначил грезы.

Как птичка божья выпорхнет глагол,
Питаясь лишь воздушною пшеницей.
Не для того ль я в этот мир пришел,
Чтобы небесному с земным соединиться?..

Не потому ль так берега влекут,
Что я, забыв и стыд, и осторожность,
Еще острее там, еще больнее тут
Влекусь по склонам в эту невозможность?
Живите все, кого собой смутил,
Кусты смородины, грибные перелески;
Прости, Река, за то, что я не жил,
За эти жилы и крючки, и лески.

Теки, Река... дыми костер, звени
Потомок эльфов, комариный ужас...
Ведь что-то ж надо делать в эти дни,
Хотя бы гранью в мире обнаружась.


ХУДОЖНИК ВОСТОКА

В бумажной шляпе и узор
На ней воздушной тушью
Мелодией соседних гор
Начертан простодушно.

В одеждах выцветший дракон
Лениво шевелится,
А деревце взбрело на склон
И веткой манит птицу.

Все это видеть, а потом
На шелковой странице
Нарисовать луну и склон,
Тень яблони и птицу.

Да так, как может лишь поэт,
Пером - в одно мгновенье,
Быстрее чем доходит свет,
Не оставляя тени.


ЛАО ДЗЫ

       Кораблик пускай,
       Да неба не расплескай.

Царапающая нежность:
Ветер с востока
Доносит степной аромат.
Запах нагретых камней,
Прохладные струи великих рек
И даже - так чудится мне -
Темный намек кедрача:
«Сладко домой возвращаться?!
Заплакал?» -
Рад бы обратно,
Да погашен очаг...
Тому уж лет двадцать,
Как ушел я на запад.


* * *

Делосским ныряльщиком нужно
Родится - так думал Сократ -
Чтоб истины отблеск жемчужный
Мудрец на мгновенье добыл.


ФЕОФАН ГРЕК

Когда в дрожащих складках платья
Зажатый воздух загудел,
Любовь раскинула объятья,
Соборный озарив предел,
Она воззвала нежно: Братья! -
И всяк быть лучше захотел.

Все близится к творенью жизни
И дальше в небо, и еще -
К никем не созданной отчизне,
Где вере в Бога горячо,
Где, если свет надзвездный брызнет,
Всяк будет в солнце обращен.

Молниеносные созданья
Все на пределе естества,
Звучащие как хор посланья,
Где в злате совести слова,
Вернее, наименованья
Тех, чья душа всегда жива.

Все это в небе на закате
В рассветных вижу облаках,
Когда в дрожащих складках платья
Сверкает Вечности река,
И тысячи огней, как братья,
Несут светило на руках.


* * *

Скоро мне двойственность череп расколет,
Легла поперек морщина.

Будто судьба наметила место,
Чтоб рубануть с размаха.

С мячиком чувства не может разум
Справиться - знай себе скачет!

Вот и допрыгался: точным ударом
Мысли направлены в бездну.
Над верхней губой седина ложится,
Замирает ручей моей речи...

Лед растопить поцелуем хотела -
Лишь заморозила губы.


* * *
Одна и та же!
И со стороны -
Чеканной монеты вид.

Так тебя все видеть должны
В прекрасной броне защит.

И я никому не скажу, какой
Выходишь из глубины,
Когда осеняют тебя покой,
Любовь и сладкие сны.


* * *

Как ты пульсируешь, моя богиня девочка любимая!
Не наглядеться мне на солнышко рассветное и веточки вен,
Господь в тебе возделал виноградники,
Каждой ягодкой ты светишься, прозрачная...
Родинки новые рассыпались по запястьям;
Как ты пульсируешь, моя богиня, девочка, счастье!


* * *

Люби меня издалека,
К чему тебе мои объятья?
Рукою умной старика
Я напишу: все люди братья.

Не первый это я сказал,
Но мне ведь первенства не надо.
Давно в тебе мои глаза,
Все остальное - меньше взгляда.

 * * *
       Н.Н.С.

У стариков глубокое есть сходство,
В них беззащитность, полное сиротство.

Подушки пышные не для голов седых,
Они для утомленных молодых.

А старикам - глядеть, как зреют дети,
На кухне посидеть, вздремнуть на табурете.

И понимать: не на Земле опора,
А в ней самой. Им собираться скоро.

Уйти за Тот последний поворот,
Уменьшив на земле число сирот.


* * *
Меняю свое золотое
На простое двужильное горло,
Чарующие губы - на рупор,
А скоро
Я захочу быть глупым.
Так требует воздух, которым
Дышать уже невозможно,
Так требуют цены, вернее,
Смешная зарплата -
Давно уже с ней не до смеха.
Короче, приперло
И хочется плакать.
И плакал бы, плакал,
Когда б не проклятое эхо.


ОЗИМЫЕ

Есть поля, что в холода полны
Ледяной зеленой глубины.

Остановлен ход живых часов,
Крот замкнул ворота на засов,

Птицы сбились в мерзлые кусты,
Небосвод до белизны остыл.

Вот и все. Мир занесут снега,
В книгу мертвых клонится строка.

Но поля, храня в снегах весну,
Не умрут, лишь на зиму заснут.

ОСА

1

Куда же ты?
Слегка пощекотала,
Да так и улетела.

Не впилась.

2

Проклятая,
Хотя б пощекотала,
Но с лёту
И без жалости

Впилась.


* * *

Что мы делаем с нашими жизнями?
Так уязвимы, бери - не хочу;
Или не избраны, или не призваны,
Или обуза нам не по плечу?

Если бы верили сердцебиению,
Или, верней, перебоям его,
Мы цедили бы жизнь по мгновению
И ценили превыше всего.


МОГИЛА ОТЦА

       Ты мог бы стать главой страны,
       Когда б не беды без вины,
       Когда бы не стеченье рек,
       В которых гибнет человек.


Вдруг ангел камнем вниз упал,
Звездой горючей в белых ризах,
И потянулся к небесам,
Врастая крыльями в траву.

За упокой души листок
Оставлен на гранитной почте,
Что голубь мира унесет,
Хотя и не надписан адрес.

Пятиконечная звезда,
Не крест, не Троица, не образ,
Забытый символ коммунизма,
Рожденный временем земным

Над камнем светит по сей день,
Над неразгаданной могилой,
Над погребенною страной,
Где ангел спит и человек.


* * *

- Ты видел сон? -
       - Да. -
- Что тебе снилось? -
       - Вода.
Мама была молода. -
- В старости молодость - это болезнь,
Это - беда.
Не засыпай; лучше, бодрствуя, грезь,
И не рассказывай сна никогда.


СПИРИДОН. 25 ДЕКАБРЯ

Вспыхнуло в бездне двенадцать костров,
Их окружает полуночный ров.
Это обряд разгорания света,
Данный Адаму еще до Завета.

Выйдем на яр к первым лучам,
К песням лучистым и темным речам:
Зимнее, мерзлое солнце - оттай,
Птицей небесною, сердце, взлетай,
Вверх поднимай, солнышко, всех,
Выверни шубы, выискри мех.
Или состарила горькая ночь
И не устали мы горе толочь?

Знаком Чурила помеченный час
Освобождает от холода нас,
Руку из древних времен подает,
Чтобы не сбил ослепляющий лед.
Вышел из черной земли Карачун,
Силой играет:»По - коло - чу!»

Но уж околица солнцем полна,
Вольницей чистого синего льна,
В тысячу трещинок жарят лучи:
«На, Карачун-огорчун, получи!»

В новых соцветиях вызреет свет,
Скок воробьиный, узорчатый след!


* * *

Древнюю чашу я нане извлек из раскопа,
Землю тугую вынул... и воздух наполнил
Тело ее до краев, заструился по кругу,
Вихрь образуя - и сузился венчик в воронку,
Всю заполняя вращеньем до самого дна по спирали.

Заворожило меня, захватило и в жерло
Чаши вошла моя жизнь. Вся без остатка.
Нет меня больше нигде; не ищите, исчез я в сосуде...



ИЗ КНИГИ «2000»


       Наш мир - лубок на парусине,
       Где небо - область краски синей,
       Где солнце - охристый овал,

       Народ картину рисовал.
       Но кто бы полог разорвал!

       Из балагана в балаган
       Всю жизнь шагал, а полагал,
       Что приближаюсь к вечной цели.

       Но ветер бездны веет в щели!


VERBA

В те времена, когда вершины слов
Поверх голов гигантов
Покрылись льдами и снегами дел,
Чуть-чуть приблизив к небу человека, -
Все ликовало. Пиршества и песни
Окольцевали мир обетованный.
А в центре мира зрели купола,
Выковывались первые молитвы,
Лучами воля исходила, и дороги
Вели к обширным, гулким городам...
В те времена слова еще сияли,
История лишь начинала путь,
Прокладывая будущее речью -
И застывала в слове на века:
Сметет узор созвучий - и вперед,
Отталкиваясь от застывшей жизни.
...Но постепенно слово каменело,
Прозрачность смысловая затмевалась.
Слегка ее тревожили поэты,
Не понимая сами, что к чему...
Но будет день, когда слова вернутся,
Сойдут с Небес единым Мирозданьем.
В начале было Слово.
       И в конце.
Мы все в его спасительном кольце.


       ФОТО

       ...Но то мгновение, что было,
       Уже оправлено в звезду...

Всего лишь вспышка - и готово.
Миг отразился, в нем так много:
И недосказанное слово,
Открытое в преддверье слога,
И незаконченность движенья
Руки, внушающей опору,
Нетронутое напряженье,
А в нем - готовность к разговору.
Что было «до», что было «после» -
На фото лишено значенья.
Мы скошены, мы где-то возле...
Мы вогнаны в одно мгновенье.
Красноречивое созвездье,
Вместилище прямого смысла,
Себя мы излучаем вестью
Как знаки вечности, как числа.
Но если глубоко вглядеться
В застывшую на годы малость,-
В нас и улыбчивое детство,
И неулыбчивая старость.
В нас и пространство до рожденья,
И невозможность после смерти,
Смирение и нетерпенье,
И счастье, что осталось в лете.
Сочится истина на срезе
Незавершенного движенья...
Но сколько жизни и поэзии
Вобрало таинство стяженья!


* * *

Царствуй, Моцарт! Что тебе века,
Тебя вечность музыкой влекла.
Будут новомодные теченья
Пробиваться сквозь твое свеченье,
Будут вихри вспыхнувших времен,
Смена слабых и могучих волн,
И весна, и новой жизни зелень.
Ты же - воздух, окруживший Землю!


* * *
       Маме и Пушкину

Да что мне в детстве было ясно?
С чего так заливался смехом,
Когда во мне звучало эхом:
«И тридцать витязей прекрасных...»

Прочти - просил - еще прочти!
На память мама мне читала,
И разливались светом алым
Щиты, кольчуги и мечи...

Явись опять, я витязь тот же,
Напой мне, мама, этот стих,
Хоть я до пониманья дожил
Сил ограниченных своих.


МАТЬ ЧИНГИСХАНА

Оэлун, мир твой юн и упрям,
Что ты знала, снимая рубашку,
Покоряясь алтайским царям
И впрягаясь в любую упряжку?

Лишь одно на уме у мужчин -
Красотою твоей насладиться.
Но настанет твой час - Темучжин
На высокую славу родится.

Обнаженное сердце вперед
Улетает на многие годы,
Ты измученный болью живот
Утишаешь полынью и медом.

И полна твоя грудь молока,
И умелые руки проворны,
И запомнят тебя на века -
Ту, которою вскормлены вороны.

Оэлун, заалеет Алтай
Красотою твоей несказанно.
Сына-первенца воспитай,
Нет Вселенной без Чингисхана.


РАСПУТИН

       «Меня не будет - царей не будет,
       России не будет.»
       Г.Р.

Мне жаль Григория. Кто может
Земную муку осудить?!
Им тесный путь по-русски прожит,
И нам по-русски дальше жить.

Идти среди веков отвесных,
И уводящих в ужас дней,
Смотреть отрывисто и честно,
И умереть на самом дне.

Когда распространится порча,
Поникнет в жалости трава -
На чистом облаке пророча,
Дарить правдивые слова.

Любить! И поднимать до сердца
Больную Землю, и в нее
Уйти по сердце и согреться...
А утро подберет жнивье.


* * *

Теперь и весной у дверей моих осень,
Я их распахну, как мечтал,- ни-ко-го
За ними не вижу, а вроде бы гости
Всю жизнь собирались придти.
Но в том-то и дело, что каждою ночью
Бегу открывать, пересилив недуг...
А в двери стучат небеса.

* * *

«Нет сослагательного наклоненья
В истории».
       Подумай, не руби
С плеча,
       смягчи определенье.
Да, в нами пройденной глуби
Становится все строгой вехой,
Единственной и навсегда.

Но прошлого непрошенное эхо
Ветвит грядущие года.


* * *

Метели.

Ветер
Нас носит
По всей планете,

Не спросит:
Куда вы, дети,
Хотели?


БЕЗДОМНЫЙ ВЕК

Поглядел в глубину двадцать первого века,
А увидел двадцатый с сумой.
Он стоит за порогом и просит ночлега,
Он не знает куда возвращаться домой.


ЗЕМНЫЕ ТОКИ ПРАОТЦОВ

 Миролюбива вода в наших реках,
 Всю бы мне жизнь по течению плыть.


Наша песня не прерывалась,
Ноги вечно пускались в пляс -
В обе стороны от Урала
Сила предков моих разлилась.

Было речи нашей просторно,
Духом выбеленная душа
Пробивалась сквозь тьму упорно,
Дрожью песенною дрожа.

Вот уж будет праздник так праздник!
После стольких трудов и бед
Разве мы не едины, разве
Не один у нас Божий свет?!


ДЕРЕВЬЯ

Под вечер стихнет ветер, и деревья
Преображают свои ветви в перья,
Рождая в устоявшейся тиши
Поэзию растительной души.
У каждого свой облик и поверья.
Своя свобода и своя потеря;
Они открыты...
       Как же вы, деревья,
Непредсказуемо врываетесь в грозу;
Вершины, что несут свою красу,
Вдруг поднимаются кострами
       староверья -
И отгорают.
       Ночью не видны,
И даже не слышны. Они крадутся,
А рано утром в нас переметнутся,
Раскачивая сказочные сны.

Даны вам родовые имена,
Но собственного каждое достойно.
У всех, что явлены, судьба одна:
Хранить свои увечья, словно воины.
Деревья, вы верны своей судьбе,
Чего нельзя сказать о человеке...
О как поет в морозный день в избе
Дуб, что срубили в позапрошлом веке!


ЛУНА

Тянет петь на волне океана
Говорящую издревле плоть.
Каждой истине полуобмана
Содрогается в сердце Господь.

Стороной своей ясной и яркой
До последних невидимых пут
Прохожу триумфальною аркой,
Где молчанием золота лгут.

Никогда, ни единым намеком
Не откроешь, любимая, мне -
Сколько тьмы, сколько правды жестокой
На обратной твоей стороне.


ИЗРАНЕННОЕ


       «ИЗРАНЕННОЕ» - так бы я назвал
       Стихи поры, когда все было ново,
       Чтобы осколков двинулся металл
       И обагрило хлынувшее слово.


ЭЛЕГИЯ

       Н.
Ветер ночью наполняет прохладой тела берез.
Серебристым светом тронута
       чуть дышащая листва.
Я мерцание звезд от родного неба принес,
Нежный вкус поцелуев на темнеющие уста.

Ночь неясные выдохи ловит - лада ельзя терять.
Дуновенья эти живительные призрачны и чисты.
Опустила береза прозрачную тонкую прядь,
Падают на близкое небо отблески бересты.


* * *

Мы - вместе,
Мы - рядом,

Сокрова наши несметны!

Твой свитер
Как латы

Мерцает в ночи разноцветно!

И алые Выси
Чеканят нас,
       русичей юных.
Дай руку мне, витязь,
Мечи наши - струны!

Певуче и честно,
Друг другу опорой,
Мы выбрали верное
Место,

И вы нас услышите

Скоро!


ГОРА СЕНТ-ВИКТУАР

Не ты? Тогда скажи мне, кто другой
Обогатит привычный мир, расширит зренье?
Остановиться? - Это преступленье.
Твори, отшельник, мучайся, изгой.

Валун, обросший мхом, старик великий,
Давай все заново! Да это ж дважды два!
Хохочущий Прованс склоняет лики,
И напряженая позирует листва...

В который раз Сезанн свой пыл и жар
Обрушивает кистью на полотна.
Под солнцем изможденный, потный
Орудует...
       И вот Сент-Виктуар
Огромой глыбою уставился с холста,
Рождаясь, умирая, воскресая;
Его зашевелилась плоть земная,
О - наконец-то - снятая с креста,
Разломанная,
       вздутая -
       Живая!


ВОСКРЕСЕНСКАЯ ГОРА

...Вот этой улицей,
Старинной мостовою,
Всхолмленною,
На Воскресенский
Взвоз
Иду с тобою, друг -
И тяжело до слез:
Слова-миры мы приняли всерьез.
И распластались звездной полосою.

Свидетели,
Вы скажете: «Едины!» -
И будете правы.
Искрится
Вращающимся диском наша речь.

И все труднее нам себя сберечь...

Здесь сохранились все дома от
       прошлого столетья,
Все как и прежде. Выверено, строго.
Налет технического века слаб и беден.
Но мы идем, и дружбы ход - победен.
Булыжником пузырится дорога...


* * *
Суйга...
В ней непроглядна глубина,
Она
И серебриста и черна,
Болотым рыжим рождена.

В замшелый сумрак ты вглядись:
Бредет медведь,
       крадется рысь
Неведомой тебе тропой
На водопой.

Приблизились к воде, впились
В гладь черную, раздув бока;

И отражает их река

Ве-ка-а-а!..


В ЭТУ НОЧЬ НА ЧЕЙ СТУПЛЮ
       ПОРОГ?

       Анатолию Перервенко

Неосвещенным коридором
По блюдцам смерзшейся мочи
Ты вырвешся, глотнешь простора -
И звезды высыпят в ночи.

Куда идти?
Морозный, дерзкий
Навстречу город. И по-детски
Калачиком свернулась ночь.
Цветные сны у светофора.

- Который час? -
- Двенадцать скоро. -

А у театра по проспекту
Дышащий празднично народ...
Шагаешь, толпами согретый.
- А завтра? -
- Завтра - Новый год!


ЗАПОЛЯРНОЕ

Что в поцелуе белых уст?
А тундра какова на вкус?
А одиночество? Работа
Чужая и не по плечу?
Запрет на фразу: « Я хочу!» -
И тьма пространства для полета.

Когда разлит разлуки яд -
Ничто не сможет мне помочь.
В холодной белизне палат
Нам впрыснули под кожу ночь.


* * *

Городом талым иду...
Белые волны над улицей виснут;
Чистые капли, сбегая по льду,
Тонкой резьбой продолжают карнизы.

Странное что-то творится сейчас:
Все мы равны по открывшейся силе,
Вот оно - солнечное изобилье,
Преобразившее нас!

Это - весна. Так бывает всегда,
Если природа поддержит мечтанье.
Это веселое таинство таянья,
Снявшее напластования льда.


РАСКОП

1

На холмах, пробудивших меня,
На дорогах лесных, травяных,
Что я знал, бубенцами звеня,
О Сибирь, о народах твоих?

Об угробленных уграх Оби,
О татарах тревожной Томи,
Об эвенках таёжной глуби
И якутах закутанной тьмы.

О бурятах на бурых камнях,
О даурах, родивших Амур,
И о чукчах, чей голос зачах,
И о тех, кто прошёл через Чур.

Подо мною без счёта пласты
Святорусской сибирской земли.
Я касаюсь её пестроты -
И дрожат во мне струны мои.

По московскому тракту иду,
По следам казаков-горемык.
Не свою ли ищу я беду,
Хоть ещё от чужой не отвык?

Знать, была ваша жизнь не сладка,
Коль свела в комариный закут,
...Словно струнные струги Садка,
Ваши вольные песни плывут.

Проникают и в сердце, и в ум,
В каждый чум, в свежерубленный дом,
И вздыхает суровый Кучум,
Своей страшной судьбою влеком.

Да не Русью надвинут был мрак,
Что истёк от ордынских времён.
Не ярмо, но пшеницу Ермак
Даровал многоречью племён.

Этот старый казацкий приём -
Добираться ползком до врага -
Пробуждается в сердце моём,
Пробирает мои берега.

И уже я станичник донской,
Что ушёл в эту Пегую тьму,
И плыву я сибирской рекой
К дому новому моему.

На чулымский песок выхожу.
Говорят, что в верховьях реки
Есть ещё, погружённые в жуть,
Несговорчивые старики.

В их глазах золотая тоска,
В туесах письмена праотцов,
И сидит в облаках табака
Горстка высохших мудрецов.

К ним моя потянулась рука -
В никуда уже, в никогда.
Осыпаются берега,
Льётся огненная вода...


II

Где уральская раса Земли?
Ты разбилась волной об Урал.
И лежат в евразийской пыли
Те, кто древнею страстью пылал.

Я славянскую землю пою,
А в которой рождён - не живу.
Я в сибирскую землю мою
Под зырянскую лягу траву.

Моя русская костка дрожит
И мордовская морда горит,
АА нутро, позабыв падежи,
По-татарски со мной говорит.

Все народы исчезли в меня,
И в груди им числа не сыскать...
Всё нутро моё воспламеня,
Бьётся кровью Сибирь у виска.

Вижу тех, кто погибли вовне,
Их унёс окаянный поток,
Но все орды кочуют во мне,
В белизне меж проезжих дорог.

Пазырыкские кубки крепки,
И пьянят они каменных баб.
Не поганые ли кобяки
По Руси городили гроба?

Иль великий алтайский народ
По велению сердца степей
Начал тот бесконечный поход,
Что взрывается явью моей?

Не моё ль ты спасенье, Сибирь?
Не опора ли духу - Алтай?
Может, здесь-то и молится Мир,
Возлагая дары на алтарь.

Может быть, на певучей Томи
Встанет новой эпохи любовь
И кедровой столицей затмит
Грады стольные стольких веков!

Долги странников русских пути,
Что пытались в просторах земных
Беловодье святое найти,
Да осталися в пытках своих.

И роскошна земля, и тучна,
И пласты чернозема крепки,
Да не ласкова эта страна,
Где нежны во хмелю мужики.

Беловодье ли миф, или мы
Недостойны войти в эту новь?
Белокровье чернобыльской тьмы
И кузбасская черная кровь.

Всех времен огневые слои,
Словно ризы березы в огне,
Развернули виденья свои,
Обернулись Вселенной во мне.

III

Эта точная русская речь.
Так проточна она, так чиста!
Этот ток, этот тук, эту течь
Мне сочить белизною листа.

Ранен я на иранском плато,
Кровь я смыл на Дунае-реке,
И лечу себя в мире цветов
В киммерийском моём далеке.

От течения звезд и до тьмы,
Всё что было и будет - во мне.
По равнинам славянской страны
Я летел на крылатом коне.

И упал, как пшеницы опал,
За Урал, в самоедье Оби,
И на лбу моём Бог начертал
Голубиное слово глубин:

«Дух не гибнет!» - он здесь и всегда -
В небесах или зернах телес.
Сквозь немыслимой дали года
Вижу я - он во мне не исчез!

Разве это не чудо - звучать,
Сотворять огневые слова?
Но под куполом неба свеча
Так недолго собою жива.

И куда исчезает огонь
От погасшей разумной свечи?
Вот он мчит, словно сказочный конь,
В небеса распуская лучи.

...Так живу, от кочевий тех дней,
Что не знали иной красоты,
Кроме вольнолюбивых коней,
Растоптавших хмельные цветы.

Не в удобства Европы мой след,
Не в седой аравийский пустырь,
Не в заваленный камнем Тибет,
Но к тебе, зоревая Сибирь!

IV

За собою в собольи края
Нас ватаги охочих людей
Уводили, пространство кроя,
Под вселенную темных елей.
От казачьей дружины Кашлык
Задрожал и рассыпался в прах.
И сияет Спасителя лик
На сибирских весёлых ветрах.

Бараба, Васюган, Кулунда.
Городки, крепостцы, острожки.
За годами слоились года,
Распахали Сибирь мужики.

Четырёх недостаточно строк,
Чтоб поднять казакам на заре
Золотистый мой Томский острог
Над рекой в ледяном серебре.

Сердоликовый берег горит,
Драгоценные груды вокруг;
Сквозь туман Воскресенской горы
От острога отправился струг.

Не распутан до наших времён
Чернеца-конокрада ремень,
И вперяет Распутин свой взор
В тьму твою, гаревая Тюмень.

Где живые? - кричу - где же вы,
Что пришли сюда ранней порой?
Приказною рукою Москвы
Заземлили народ кочевой.

...Разорвав натяжение почв,
Всей душой потянулся в раскоп,
В негорящую звёздами ночь,
Опечатанный временем склеп.

Мои руки по локоть в пыли,
И тяжёл наконечник копья,
Или, может, в крови от земли,
И убийца схороненных - я?

За поверхностью этой Земли,
Окольцованной множеством эр,
То ли вечностью млечной облит,
То ли временем черных пещер.

А колосья шумят над страной
И корнями щекочут покой;
Те, кто был в незапамятстве мной -
Пробуждаются каждой весной.

Подземелия стынут дугой,
Тяжесть века на сердце легла,
Чтобы время железной киркой
Протыкало тебя, моя мгла.

В эту темень я руки простёр,
И стекает усталая пыль,
И пылает постылый костёр,
Поедающий старую гниль.

И, свернув этот прах, как постель,
Вижу, кто бы ты не был, - скорбя -
Мою страсть, мой исход, мою цель.
Или, может быть, вижу себя?

Желтый череп тончайших костей,
Пояс в зелени бронзы литой.
Ты ли, предок мансийских князей?
Ты ли, древний селькупский святой?

Угрофинская гордая стать
И уральская тяжесть ступни.
Распростёртый, не можешь ты встать
И войти в мои явные дни.

В том двухтысячном дальнем году
До чудесного Рождества,
В том зеркальном весеннем цвету
Покатилась твоя голова...

И зачем потревожил я прах,
Обнажив крутобедрый костяк,
На смеющихся жёлтых зубах
Поцелуй отпечатав как знак.

Заклубилось пространство времён,
В бубен бьёт, в барабан Барабы...
Ты нечаянно мной оживлён.
Отступись, отойди, не губи!

Я к надбровьям прижал бересту,
Этот обруч, резной оберег,
Чистой руны тройную звезду.
Но всё ближе ночной человек.

V

Молчаливый охотник, зачем
Неотступно идёшь ты за мной?
Я не вевирица в ветвях,
Не куница, что мехом светла.

Что мои озираешь следы?
Ты - Озирис, а я твой узор.
Как меандр по горлу горшка,
Твой орнамент хвостатый ползёт.

Я и сам-то не знаю, куда
Этот ломаный путь уведёт,
Эта свастика резаных черт.
Кто меня изломать так сумел?

Словно карты ковровый узор
И пунктиром отмеченный путь,
Мою жизнь в твои руки отдал.
Костью пальца ты целишь в меня.

Всё мне видится новым, но ты,
Недоверчивый к новизне,
По изгибам уже угадал,
Где мне сгинуть, где нить оборвать.

Точишь каменный леденец
В полнолуние под водой,
И волнистая ретушь его
Заострила до боли края.

Ты приладил его к тростнику,
Опереньем оправил стрелу,
Ожидая, прищурил свой глаз,
Притаился - и я тут как тут!

И хотел бы свернуть, да нельзя,
И пригнуться хотел, да невмочь.
И готов отразить, но стою
Как мишень, не мешая тебе.

Знаю, не развернёшь разговор,
Чую, слово не молвишь в ответ;
Потому и стою на краю,
На предельной ступени судьбы.

Словно камень и камнем сражён,
Пригвождён этой камень-горой,
Но по камню бегут письмена,
И пока мне погибели нет.

VI

Золотыми глазами совы
По верхам заалела листва,
В гуще мёртвых и в чаще живых
Моя странствует голова.

И в Монголии голой дали,
И в Калмыкии мыкались мы;
Я привык, что мне спину солит
Сын давно перепаханной тьмы.

Ты начни говорить, я пойму,
Буду медленно впитывать речь,
Словно пойма, прохладу втяну,
Чтобы в травах зелёных сберечь.

Но острит наконечник стрелы
Мой губитель, воитель-остяк,
И, свернувшись на груде золы,
Выжидает, похожий на знак.

Не себя ли хочу я пронзить?
За собою не сам ли крадусь?
Будет вечно Сибирь мне грозить,
Будет вечно бежать во мне Русь.

А в глуби, где пылает нутро,
Боль миров пробивает свой путь.
И синеет в подтёках покров,
И чернеет Земли моей грудь.

Мать Пресветлая видит, как тьма
Облекла меня в липкий кафтан.
Погружённого в сердце ума
Этой тьме я теперь не отдам.

... но вогул отпустил тетиву,
Ранил в сердце меня и убил...
В деревянном дворце я живу,
В тесноте допотопной глуби.

Бурый уголь, горящий в глазах,
Обработанный грубо валун,
Жезл правителей, смерти лоза,
Десять тысяч загубленных лун.

Все три мира, один за другим,
Распростёрли дрожанье своё -
И связующий жертвенный дым
Поглотил золотое шитьё.

Может, истина - просто стена,
Что расписана нашей судьбой?
Знаю только одно: есть она,
Как и высший простор голубой...

Вот свернул я серебряный дом,
Медный дом закатился в яйцо.
Трубку мира, но в мире ином,
Раскурила семья мудрецов.

...А дороги ведут в глубину,
В вышину, в ширину, - сквозь меня.
Свои руки к тебе протяну,
О Сибирь, бубенцами звеня.

VII

Эти древние горы-холмы
Я не раз прорезал в поездах:
Пояс Каменный, край горемык,
Междумирия борозда.

То не Строганов струги послал,
Да по каменной Каме-реке,
То мы вольницей шли за Урал,
Без обозов и жён, налегке.

И четыре столетья поют
Про ненастье и ветер, и мрак,
Леденящую эту струю,
Что тебя поглотила, Ермак.

На века ты открыта, Сибирь,
И распахнута дверь на Восток.
И такая вдруг хлынула ширь,
Что и водка не валит нас с ног.

Топоры казаков да стрельцов
Застучали в ту осень, в ту рань.
И во мне этот пот праотцов,
И во мне самогонная брань.

Бородатый казак Барабы,
Ты не больше меня бородат,
Здесь у вас не длиннее гробы,
Здесь по-русски ещё говорят.

Кулундинская степь велика,
Самовольцами заселена,
На могильниках Карасука
Не написаны имена.

Тянет Родину в яму веков,
В первобытную силу родов,
В тесноту океанских оков,
В цепи сомкнутых материков.

Кто нас выдумал? Этот ли свет,
Или тот? Все над бездною мы:
Искажается силуэт
На слиянии света и тьмы.

Оскопляет неоновый свет
Наш языческо-почвенный мир,
Просвещённый глаголет поэт,
Золочёный сияет кумир.

Перевязь новояза крепка,
Словно Яузы узел тугой,
Из Москвы потянулась рука
И сдавила язык вековой.

Где великие письмена?
Почему не в сердцах, а в сырье?
И припали опять племена
К забродившей от горя сурье.

Евразийский дрожит монолит,
Разлетаясь на сотни кусков,
В упоенье рисует Дали
Для великой страны дураков.

И какой-нибудь новый монарх,
Ублажая свой глаз и свой слух,
Обращает в измученный прах
Истекающий солнечный дух.

Не московскую морось Руси,
Петербурга искусственный лоск,
Я б слезами любви оросил
Лишь тебя, зеленеющий Томск.

В моих жилах живёт Аввакум,
В моих мыслях Бакунин царит,
Я стою на четвёртом веку,
И пылают мои алтари.

Гекатомба земного труда
И аскеза сыновняя там,
Водородною бомбой звезда
Путь указывает волхвам.

В новорожденной этой глуби
Пробуждается медленно вздох,
И над мутной слезою Оби
Обнажаются груды эпох.

Полумесяц Заволжье рассёк
Янычарскою злобой клинка,
Почва вырвалась из-под ног
Православного мужика.

Среди тёмных таёжных оград,
В замороченном снегом скиту,
Сотвори свой старинный обряд,
Сохрани дорогую мечту.

Радонежская прелесть лесов,
Маковец этот - чист и высок.
Равновесие вечных весов -
Чаши «Запад» и чаши «Восток».

А с Востока огромной волной
Океан поднимает свой меч,
Обнажается жёлтое дно,
Белорыбице негде залечь.

Да и, сами себя разорвав,
Мы припаены к диким снегам,
Рвём в отчаяние небеса,
Припадая к Господним ногам.

Вот и жизнь моя, вогнанный крест.
Вздыблен и четвертован простор.
Я вернулся из огненных мест
И в стенании руки простёр.

 Впереди, как и прежде, стена,
И ни хода, ни трещины нет.
И горят на камнях имена,
С того света струящие свет.

Что же! Выведу имя своё
На дрожащей поверхности сна,
Там, где птица гнезда не совьёт,
Там, куда не заглянет весна.

Помолюсь в колумбарии эр,
Ничего не открывший Колумб.
На развалинах СССР
Утрамбован потопами грунт.

Где вы, преданные сыны?
Кто же предал вас: предок иль я?
И когда на равнины страны
Выйдет витязь народный - Илья?

Не случаен былинный напев,
И преданья родные - не бред.
Над Сибирью, восстанье воздев,
Я иду... и теряется след.