Старик

                       © Елена Слаутина Сибирь


Намокшей тряпицей утомительно и тяжело хлюпало и вздрагивало его сердце. И время, когда куражливо и дерзко оно отплясывало и не уставало, прошло. Ничего больше не трогало: ни радость, ни горе, ни окружающие люди. Вера в людей и чувства давно вытекли из него, как из пересохшей на солнце бочки. И даже странствуя по лабиринтам своей памяти, вспоминая любимых и врагов, он оставался спокоен. Прошлое как заплечный мешок привычно давило на спину, утяжеляя его и так шаркающую походку.

На лавочке во дворе пятиэтажки, в которой он прожил уже много лет, собирались старики и самозабвенно обсуждали политиков, молодежь, бешеные цены и свои болячки.
Он не любил обсуждать политиков, так как считал, что им нет дела до него, а значит, и ему нет дела до них. Да и остерегался единодушия, замешанного на ненависти и злобе. Не обсуждал молодежь по этой же причине, и потому что давно понял, что молодые имеют право на свои ошибки, на свою настырность. А самое главное, - что и они будут беспомощными стариками, и поэтому заранее всё им прощал: и глупость, и громкую музыку, и бесшабашную развязную жестокость.
Он ничего ни с кем не обсуждал.
Когда-то его окружало большое количество людей и приходилось много говорить, объяснять, учить… Он очень много говорил в своей жизни, а теперь ему нравилось молчать.
И, наверное, поэтому в его квартире было большое количество горшков с цветами. Нежные бегонии, хрупкие азалии и разлапистый фикус понимали его молча. Они не требовали и не спрашивали, но они нуждались в нем. Каждое утро он обходил их: поливал, рыхлил землю, протирал фланелевой тряпочкой крупные листья фикуса и монстеры, задерживался возле жасмина, чтобы осмотреть его на предмет вредных жучков.

Три раза в год он отлучался из дома на целый день. Брал бутылку с водой, бутерброд с сыром и по дороге на автовокзал покупал килограмм мятных конфет. Через час рейсовым автобусом «Стровино – Кладбище» приезжал на конечную остановку.

Три могилки, огороженные одной оградой, ждали его, так же как и его цветы, молча.
Он убирал их, вычищая от мусора и травы. Потом делил на три равные части мятные конфеты и раскладывал на холмики. Присев рядом на скамейку, доставал бутерброд и воду. Трапезничал.
И после на несколько часов впадал в какую-то омертвелость. Сидел тихо, не шевелясь, и со стороны сам напоминал каменный памятник.
Вечером, возвращаясь тем же автобусом, он думал о своих цветах, и не заболел ли жасмин вредными жучками…
…Утомительно и тяжело хлюпало и вздрагивало, но работало его сердце.