Детство

       Я помню всё, что было в детстве.
       Всё не возможно рассказать,
       Но кое-что, что более известно,
       Попробую в стихах я передать.






Я написать хочу про своё детство,
И думаю, с чего сейчас начать?
Я помню комнату: стол, шкаф и кресло,
Родителей железная кровать.
Кроватка с сеткой, рядом стул и мама
Поёт мне тихо: « Баюшки-баю,
Моя Алёнушка, ты мой цветочек алый,
Спи моё солнышко, я так тебя люблю!»
Но эта вспышка, яркая, цветная
В младенчестве, была всего одна.
Потом уже себя я вспоминаю
Чуть-чуть постарше, годика на два.
Соседей помню я – Герасименко,
Хорошая, рабочая семья.
Их сын дразнил меня: « Ты, Ленка-пенка».
Он на год младше был, и с ним дружила я.
Мы в нашем дворике в песочнице играли,
Серёжка – белобрысый атаман,
Закапывал в песок мои сандалии,
А я в отместку сыпала в карман.
В песке по уши, грязные мы ждали,
Когда родители потом отмоют нас,
И сидя на горшках, мы рассуждали,
Как хорошо б стать взрослыми сейчас.
И я не знаю, где теперь Серега,
Тот юный покоритель дальних стран,
И где, и как легла его дорога,
Куда забросил его жизни ураган.
Жизнь, как река с крутыми берегами.
Куда нас занесёт судьбы виток,
Не можем знать, что дальше будет с нами,
Мы на воде, как из цветов венок.
Однажды, папа мне заплёл косичку,
Мы с ним пошли в какой-то магазин,
Там мама, якобы, купила там сестричку,
И я хотела дать ей апельсин.
Я так ждала её! Погладить и потрогать
Хотелось мне сестричку поскорей!
Вот, принесли, но мама стала строгой,
И отойди, и даже дуть не смей!
Я села со слезами в уголочек,
С тоскою посмотрела на сестру,
Подумала: «ну вот такой комочек,
А мама с ней. Назло вам всем умру!»
Катились слёзы. Эту перемену
С обидой на весь мир я приняла,
Но помнила я мамину измену
И лишь с годами это поняла.
А в комнате, вдруг, сразу стало тесно,
Вздыхала мама: «Шагу не ступить…»
Жизнь не стоит на месте, как известно,
Нам оставалось там не долго жить.
Мы переехали, была квартира наша;
Вокзал, базар и рядом гастроном.
Там дворник был с метлою дядя Саша
По совместительству и он же управдом!
Огромный дом – 11 подъездов,
И в доме очень много детворы,
А там, где дети – это всем известно,
Там шум с утра и до ночной поры.
Мы бегали и всем всегда мешали,
Площадки детской не было у нас,
 В беседке папы в домино играли,
Смешно всё это вспоминать сейчас.
Собранием жильцов постановили:
Большой наш двор пора озеленить!
Кустарники, деревья раздобыли,
Их надо было срочно посадить.
Все с радостью взялись за это дело,
Сажали, поливали тут и там.
Улыбки, смех, работа закипела,
Немало радости доставив нам.
Потом, надев зелёные повязки,
Мы охраняли наши деревца.
С серьёзным видом акварельной краской
Мы красили на них свои сердца.
Смешно, наивно, ну а нам казалось:
Тем крепче дерево, чем ярче сердца цвет.
Я даже как-то сильно разругалась
С Аркадиком, дружком тех юных лет.
Он, впрочем, как и все мальчишки,
Дразнил нас тем, что деревце качал.
Тогда он постарался, видно, слишком,
И веточку нечаянно сломал.
Да, было, бедный мой Аркаша,
Досталось от меня ему тогда,
Как оказалось после – дружба наша
Не пострадала, претерпев года.
Мы листики, цветочки собирали,
Под стёклышком, что б в ямке закопать.
«Секретиком» всё это называли,
Чужой «Секрет» стараясь отыскать.
Набегавшись, сидели мы в беседке,
Везде занятье находилось нам,
А вечером, как курочки-наседки,
Нас мамы зазывали по домам.
Мы очень неохотно расходились.
«Ну мам, ещё чуть-чуть, ну я сейчас!»
Не наигрались, не наговорились
За день, и не подбитый глаз!
Кто в этом возрасте, скажите мне, не дрался,
Не говорил: «Я больше не дружу».
Любой из нас то плакал, то смеялся,
И баловался так, для куражу.
И шкодили, конечно, всё бывало,
И папин рык в полёте зависал,
Не младшим, нам частенько попадало,
Мы, старшие, творили чудеса!
В те годы коммуналки ещё были
По две и три семьи подчас.
Я ссор не помню, все мы дружно жили,
Скандалов не было у нас.
А если что-то было не понятно-
Записка над столом всегда висит:
«Лариса, вытри стол от пятен,
Пожалуйста, не порть нам аппетит!»
«Розочка, ты только без обиды,
Освободи, пожалуйста, плиту,
Я пирожки хочу испечь с повидлом,
На вашу долю тоже напеку».
Ах, тётя Неля, руки мастерицы;
Какие булочки, ватрушки и хлебцы.
С ней в этом мало кто бы мог сравниться,
Хоть в разговоре все всегда спецы.
У тёти Нели двое: Люба, Лёнька
И мы с сестрой, на кухне вчетвером,
Когда все спали в выходной, тихонько
Картошку жарили и ели за столом.
Шуметь родители нам строго запрещали,
Ведь в выходной хотели все поспать,
А мы «тихонечко» в окошко хлеб бросали,
Хотя за это папа мог и наказать.
Наш папа, он был уникален,
Он всё умел, всё делал, всё чинил.
Его кулак был, словно слиток стали,
И за проделки он меня лупил.
Охоту он любил, ещё рыбалку.
Весь выходной мог рыбу он ловить.
Иль не ружьё, с собою взяв, а палку,
Часами мог по лесу он бродить.
Мой папа Лёва – лев был по натуре,
Его боялись все и стар, и млад,
Буяна он вытряхивал из шкуры,
Ну а гостям был очень даже рад.
Он пел красиво и играл чудесно,
Не напивался никогда и не был пьян.
Писал стихи и музыку, и песни,
Стонал и плакал, как живой, его баян.
Учил меня он (и была я рада)
Любить природу, видеть, понимать,
Жалеть, но тут же, если надо,
По голубям давал и мне стрелять.
Хороший и плохой, и добрый, и упрямый,
В нём собраны стихии всех времён.
Спокойствием лишь отличалась мама.
«Не полицейский я!» - кричал на маму он.
Характер мамин кроткий и степенный,
Улыбка на лице, глаза с тоской.
Мы не боялись маму совершенно,
Был важен для неё уют, покой.
Работа, дом, семья её и дети,
В лаборатории ценили заводской,
Награды получала те и эти,
«Я всё своё ношу всегда с собой!»
«Омниа меум-мекум порто!» - фраза
Так сказана про маму, ведь она
Любой скандал - не поведёт и глазом,
Величия, достоинства полна.
Но мама занималась только Светой,
А папа – воспитатель для меня.
Сестра любовью маминой согрета,
Я ж получала за двоих ремня.
Лев – царь зверей, а Роза – королева,
Царица всех цветов! А кто же я?
Мне папа говорил: «А ты, Елена!
Звучит так гордо! Царская семья.
А Светочка – цветочек в царстве нашем,
Она, как паутинка - посмотри.
Должна оберегать её, ты старше,
Она как лучик утренней зори».
Была сестра не так, как я, шкодлива,
И ей не доставалось так, как мне,
Но она плакала, когда меня лупили,
Сочувствия хватало мне вполне.
Cестру я не любила, но жалела,
А папу я боялась, как огня.
Обиды сердце забывать умело,
По своему отец любил меня.
Нет, я его совсем не осуждаю,
Ведь он меня боялся потерять.
Во мне он сына видел. Я не знаю,
Имею ли я право осуждать.
Ты не суди - судим и сам не будешь!
О человеке говорят его дела.
Но помню я - такое не забудешь -
Что испытала и пережила…
Мы только переехали к вокзалу,
В посёлок нас возили в ясли – сад,
Идя с работы, мама забирала,
И на автобусе мы ехали назад.
Забрав меня в тот день, всё как обычно,
Пошла она забрать ещё сестру.
Мне не сиделось на скамье и по привычке
Залезла в сад через забор в дыру.
В саду деревья: вишни – мы все знали-
И яблони, и груши, пёс с хвостом
 У погреба, где мы морковь таскали
И стёклышками чистили потом.
Мне всё знакомо там и я гуляла
С собакой, что Дунаем звать,
Вдруг, мамин голос, показалось, услыхала,
Вернулась к зданию, пошла её искать.
Но мамы не было нигде, и я решила,
Она пошла к автобусу уже.
Дорогу перешла, мне 7 почти что было,
На остановке пусто. Страх в душе.
А мама там, в саду меня искала,
Мы разминулись, только и всего.
Она, рыдая, к папе побежала,
Работа рядом там была его.
Меня искали все, всё было перерыто.
Про свой испуг не буду говорить.
Я на автобусе домой, а там закрыто,
Я к бабушке, не зная как мне быть.
Я так напугана была и так устала,
Живот болел, сковал животный страх.
Во гневе папа страшен был, я знала,
Но дрожь я не могла унять в ногах…
Он бил меня - рукой, ремнём, скакалкой,
Всем, что могло под руку попадать,
Кричала бабушка, меня ей было жалко,
Но папу этим криком не унять.
Меня швырял он, как того котёнка,
«Теперь не будешь больше убегать!»
Слёз не было, хотя была ребёнком,
Но боль уже тогда могла скрывать.
Что тела боль, когда душа задета,
Я плакала потом, виня сестру.
Всю ночь проплакала со мною моя Света!
И гладила меня, уснув к утру.
Меня считали вредной, непослушной,
Увы, им не дано было понять,
Лишь капельку вниманья было нужно,
Поговорить, обнять и приласкать.
Я, как зверёк, сама в себе замкнулась,
Когда не били – значит повезло.
А мама: «Только повернулась,
Напакостила, как, скажи, назло!
Ты не хорошая и гадкая девчонка,
С тобою невозможно совладать…»
И, отломив с берёзы прутик тонкий,
Хлестнув, грозила папе рассказать.
 Ругался папа: «Что, не понимаешь?
Верну тебя обратно в детский дом!»-
Я думала тогда, что я чужая,-
«Вон вещи в чемодане под столом».
Однажды, палкой колотя по луже,
Вдруг, дёрнул чёрт подругам так сказать:
«Подумаешь, а мне никто не нужен,
Мне не родные ни отец, ни мать.
Я убегу из дома, утром рано,
И в Беловежской пуще буду жить.
У зубров я найду родную маму,
Она меня одну будет любить!»
О Господи! Прости мне мамы слёзы.
Она на кухне жарила блины.
Девчонки прибежали: «Тётя Роза,
А, правда, Ленке не родные вы?»
В замедленном кино: вот повернулась,
И сковородка выпала из рук,
На табуретку села, улыбнулась,
Но слёзы, как ручьи, помчались вдруг.
Она заплакала, а мне вдруг стало жалко
Себя! Подумала с тоской: «Ну вот,
Запрятать дальше надо мне скакалку.
А ремень? Папа им меня побьёт».
А в том, что наказанье неизбежно,
Не сомневалась я тогда уже,
И суетились мысли в голове поспешно,
Болела голова, и камень был в душе.
Болел живот, свело от ожиданья,
Казалось мне, что всю меня свело.
Ждала я крика; мамино молчанье
Пугало, но страшней всего,
Когда пришёл с работы папа.
Увидел маму, посмотрел на нас;
Сестра беспечно примеряла шляпы,
А я пунцовая не поднимала глаз.
Ушли на кухню, сели с мамой кушать.
Шептала что-то мама, плакала опять.
Я подсмотреть пыталась и подслушать,
Но тихо говорили, не понять.
«Нун сперус - спера» фраза из латыни,
«Пока живёшь – надейся!» говорят.
Один, лишь только, лёгкий подзатыльник,
Я не надеялась, что меня простят.
Но кое-что, однако, поменялось,
Меня не била мама с этих пор,
Поменьше нагружать уже старалась,
Но навсегда застыл в глазах укор.
А папа нет, совсем не изменился,
Он расслабляться никогда мне не давал
Как только катер новый появился,
Меня на речку за собой таскал.
Вдвоём мы катер драили и мыли,
И конопатили, такой ажиотаж,
Ну а потом ещё и просмолили,
И на воду спустили « крейсер» наш.
Зелёной краской вывел он любовно,
Мой папа, чем всех удивил,
Он написал «Елена» в скобках «Львовна»,
Себя, конечно же, он тоже не забыл.
Все выходные на реке мы проводили.
Мальчишки все завидовали мне,
Когда с рыбалки через двор наш проходили,
И щуку крупную несла я на ремне.
Ремень через плечо и с гордым видом,
А щука от плеча, хвост по земле,
Но всю дорогу нёс мой папа рыбу,
А возле дома дал её он мне.
Прочла, что написала-удивилась,
Про маму не сказала ничего.
Но так уж в моей жизни получилось,
Любила больше папу, да, его.
Ему я всё прощала, все обиды,
Как только он баян свой в руки брал,
Я замирала. Строгая Фемида
Заслушаться могла, он так играл.
Он пенье птиц играл на инструменте,
Кукушку, даже трели соловья,
И с мамой пели вместе, в те моменты
Любила их обоих очень я.
Кого ты любишь - папу или маму?
Вопрос преглупый задают порой.
« А кого больше?» я молчу упрямо,
« Не ваше дело» мой ответ простой.
Была повсюду Света с мамой нашей,
Но помнится мне как-то вечерком,
Пошли мы вместе в гости к тёте Даше,
Я долго это помнила потом.
Дом голубой и ставни, и ворота
Расписаны, раскрашены. Цветы
Такие все красивые…Икота,
Вдруг, пробрала меня до немоты.
Попала в сказку и была там Фея-
На тёте Даше голубой был сарафан-
И я затихла, нарушать не смея,
Покой торжественный. А пёс Буян
Огромный и лохматый бил хвостом.
Я тот восторг не в силах передать.
Красивый куст сирени под окном,
Пионы и нарциссы, негде стать.
Дельфиниум, как туфелька царицы,
И царская корона- Всё в цветах.
Молчала я, лишь хлопали ресницы,
И замерли слова все на губах.
Я стала петь, а слух всегда имела,
К цветочку наклоняясь, шептала я
Про чудо домик и про Эльфов белых
Я представляла бабочкой себя.
Слегка касалась, трогала руками,
Боясь помять листочки и цветы,
А тётя Даша, букет нарезав маме,
Сказала - « Ребёнок милый, сколько доброты»
И это про меня, которую все гнали,
Своим я не поверила ушам,
Меня всегда и постоянно все ругали.
«Послушной стану я назло всем вам»
Решила я - Во мне не замечали
Тот мир, в котором я жила.
Мои фантазии, нет, этого не знали,
Мне говорили «врёшь» и все дела.
Желанья стать послушной не надолго
Хватило мне, назавтра я была сама собой,
Кино я посмотрела «Волга-Волга»
И захотела стать кинозвездой.
Для этого нужны были наряды.
Не долго думая, я в мамин гардероб.
Она потом была не очень рада,
Ругалась: «Ты меня загонишь в гроб»
Я выбрала всё лучшее, а было
Из лучшего всего лишь то одно.
Его я, как могла, перекроила,
А как могла? Вот то-то и оно.
Я босоножки мамы примеряла
Из замши, чёрные, на тонком каблуке,
Ну да, конечно, их я тоже поломала,
Мечты? Ремень у папы в кулаке!
Меня побьют, родителям дам слово:
НЕ лазить по деревьям, на забор,
Назавтра я на крыше, ну и снова
Я с папой заключаю договор.
Сосед наш, дядя Феликс, вечно спорил
С отцом моим: чья дочка красивей.
 У Любочки глаза, как море,
У Леночки нога ровней.
Над этим спором мы всегда смеялись,
Нам с Любой было нечего делить.
На хореографию мы записались
Вдвоём и начали ходить.
Но Любе это быстро надоело,
Мне нет, балет манил меня.
Надев балетки (тапки) то и дело
Так балерину изображала я.
Моей мечте не суждено осуществиться,
На волю случая мы попадаем иногда.
Вот надо ж было так потом случиться,
Всему виной сифон и в нём вода.
Стеклянные сифоны заправляли
Водой и газом, через квартал от нас.
Ходили с Любой мы, и нас все знали,
И, как всегда, вдвоём пошли в тот раз.
Заправили с сиропом, шли, болтали,
В подъезд вошли, этаж наш третий. Вот
Остановились мы попить, устали,
А до квартиры был всего один пролёт.
Я на ступеньку выше. Повернулась:
Сифон у Любы падает из рук.
Раздался взрыв, толкнуло, я споткнулась,
А Люба закричав, помчалась вдруг.
И я за ней, но что-то не пускает,
И вижу кровь, её так много, ой!
Что будет, когда папа всё узнает,
Подумала, что сделают со мной.
Не знаю почему, я закричала,
И страх, и кровь, и детский крик,
И шок, что это я не знала,
Но чьи-то руки подхватили вмиг.
Потом уже я больше не кричала,
Меня держал сосед наш на руках,
А мама, вдруг, упала, плохо стало,
Я помню ужас у людей в глазах.
В ноге моей дыра и кровь фонтаном,
Стекло торчит и тащит кто-то жгут.
Я ужас весь описывать не стану.
Примчалась «скорая» а люди ждут.
Народу собралось, весь дом собрали,
И все слыхали взрыв, был выходной,
А папа шёл с базара, закричали:
« Ленку разорвало» - он бросился домой.
Себя считала самой я счастливой,
Ведь папа плакал, стоя надо мной,
Отхаживали маму. Красивой
Жизнь показалась мне. Нога с дырой?
Подумаешь, зашьют. Меня жалели
И гладили меня по голове,
Да пусть себе болит, на самом деле!
Что ж жалости давно хотелось мне.
Мы очень долго ехали в больницу,
Прижалась к папе я и он не выпускал.
Такое не могло мне и присниться,
А папа успокаивал, шептал-
« Ты молодец, ты сильная, не бойся,
Заштопают, с тобою рядом я,
Всё будет хорошо, ты успокойся»
Он больше успокаивал себя.
Хирург был молодой, немного нервный:
Девчонка на столе 12 лет.
Он вечер тот дежурил первый,
А как назло ещё и света нет.
Свет папа сделал. Я вверху видала,
Как врач из раны стёкла доставал.
Я про коллекцию жуков ему сказала,
Он удивлялся всё - «Таких я не встречал»
Лягушки, бабочки, кузнечики и мушки,
А доктор только головой качал.
Про школу, про сестру и про подружку,
Пока зашил, врач многое узнал.
Мы возвращались, вечер и не видно,
Держал меня мой папа на руках.
В автобусе сказали - «как не стыдно,
Такая взрослая, а папа держит, ах»
Одна лишь девушка нам место уступила,
А я молчала, как воды набрала в рот.
«Наверно поцарапалась – спросила –
Подралась с кошками? До свадьбы заживёт»
На перевязки с дядей Феликсом, он рад был
Помочь, посадит на велосипед,
Я на сиденье ну а Люба рядом,
Я героиня тут и спора нет.
А с Любкой мы по-прежнему дружили,
И тень на нашу дружбу не легла,
А после взрыва связки порванные были
И танцевать я больше не могла.
Мы на балконе время проводили,
Пуская зеркальцем весёлые лучи,
Иль голубей на ниточку ловили
И суп варили - папа научил.
А через месяц, чуточку хромая,
Носилась с гиканьем по нашему двору
Мы в казаков-разбойников играли,
На стройку лазили в забор через дыру.
А младших мы в песочнице бросали,
За ними говорили присмотреть,
Понятно, но от них мы убегали,
Те принимались на весь двор реветь.
Животных мы любили всех без исключенья,
У нас аквариум большой был, жили в нём
Цветные рыбки, папы увлеченье,
И вот однажды: это было днём -
Увидели мы: рыбка золотая
Лежит на дне, как тут не заскулить.
Какое было горе–не живая,
Пошли мы эту рыбку хоронить.
Мы траурной процессией, печальной,
И рыбка на руке, и слёзы с глаз,
А Света с Лёнчиком ревели так отчаянно,
Что напугали всех соседей: «Что у вас»
В коробочку от спичек положили
И закопали! Долг исполнен был.
А к вечеру мы всё уже забыли,
И сон спокойный к ночи нас сморил.
Однажды нас с подругой наказали.
Был с папами серьёзный разговор,
Быть дома с Лёней, Светой приказали
И запретили выходить во двор.
Был выходной и утром, как обычно,
Пока ещё родители все спали,
Мы собрались на кухне, по привычке,
Стараясь не шуметь, мы там играли.
Сказать по правде, Люба заводила,
А дальше роль была уже моя.
В то утро она стол открыла,
А там лежало ровно три рубля.
А это мама у тёти Нели занимала,
Троячку положила в её стол,
И Люба мне тогда сказала:
«Спрячь у себя, Никто ведь не нашёл»
Я, сомневаясь, но не думая, конечно,
 Взяла и спрятала те деньги у себя.
Картошку жарили потом беспечно,
Мы жили, как одна семья.
Проснулись взрослые. К столам и плитам мамы
А папы, те «козла» забить во двор.
Вдруг, слышим: «Неля, я тебя будить не стала,
В стол положила деньги под топор»
Топор для мяса маленький, но острый,
Лежал среди ножей и вилок там.
Посуду всю перевернули взрослые,
А после повернулись уже к нам.
Ну, младшим что, они себе играют,
Пускают пузыри и ни жу-жу,
И Люба хоть бы что, а я икаю,
От страха и стыда уже дрожу.
Вздыхает мама: «Я ведь положила,
Теперь придётся снова отдавать»
Ну, думаю, подруга удружила.
Вот, мама деньги, я не хотела брать.
Нелепый лепет жалких оправданий,
И «Лёва кумагер» с балкона вмиг,
А для меня час новых испытаний,
И шнур от утюга, и детский крик.
Кричала я от боли и обиды,
Кричала Света, Лёнька заревел,
А Любка под кроватью, там не видно,
Она одна осталась не у дел.
Наука поркой. Нечем задаваться.
В полосочку рука, спина, нога,
Я поняла - не надо признаваться,
Набедокурила, так выстави рога.
Вот так меня воспитывали. Свету
Не били ни за что и никогда.
Не помню, осенью, зимою или летом,
Случилась с ней похожая беда.
В подъезде первом родственники жили,
Жил мамин брат и вся его семья.
С детьми: Фаиной, Ромкой мы дружили,
Пошла к ним как-то Света без меня.
У дяди Мотика Билетов было много,
Он лотерейные билеты продавал.
Был инвалид войны, больные ноги,
Не мог работать, сильно уставал.
И наша Света так себе решила:
Билетов много, значит можно взять,
Лишь два взяла (тихонечко стащила),
Пришла домой, легла спокойно спать.
На утро дядя Мотик ту пропажу
Заметил. К нам позвонил скорей.
Нет, на сестру не закричали даже,
Сердито глянув, папа сказала ей:
«Где ты взяла – туда верни обратно.
Как это стыдно, быстро отнеси.
Мне жить с воровкой очень неприятно,
Иди теперь прощения проси».
Ей было стыдно, по дождю шагала.
Скулила как кутёнок у дверей,
А тётя Дуся всхлипы услыхала,
Дрожащую и мокрую впустили поскорей…
Прошло не мало лет, науку эту
Запомнила сестра моя на век.
Сейчас бухгалтер в банке моя Света,
Она начальник, взрослый человек.
Но это всё потом, об этом позже.
Как хочется о многом написать,
Тоска по детству моё сердце гложет,
И мысленно я в нём уже опять.
В подъезде нашем – лётчик, дядя Юра.
Из всех соседей помнится он мне.
Не тем, что улыбался, не был хмурым,
С ним небо увидала не во сне.
Я многое не помню, к сожаленью,
Так много лет прошло, одно могу сказать:
Добился дядя Юра разрешенья,-
Над городом немного полетать.
Мы в самолёте взрослые и дети,
Со мною рядом тоже папа был.
Мне помнится всего сильней на свете,
Всего земного – небо он любил.
На эту тему говорить он мог часами:
Про самолёты, парашюты, про друзей.
Вначале он рассказывал всё маме,
Но быстро надоело это ей.
А я в восторге, хлопали ресницы,
Возможно, папа что-то сочинил,
Но к небу синему, куда взмывают птицы,
Любовь навеки в сердце поселил.
В иллюминатор, глядя, я вздыхала,
Такая красота – не описать.
Мне не поверят в классе, это знала,
Опять все скажут: «Надо меньше врать».
Как оказалось с дядей Юрой рядом,
Уже не помню, да и суть не в том,
Но помню, как окидывала взглядом
Штурвал, кабину, небо за окном.
Не описать восторг души ребёнка,
Как пух лебяжий чудо - облака,
И горизонт блестит полоской тонкой,
А там, в низу, как ниточка река.
Я не была отчаянной, упрямой,
Души порывы папа подавлял.
Считала я воздушные все ямы,
Наш самолёт то падал, то взлетал.
В последствии летала я не мало,
К родне, на отдых многие летят,
Я даже в катастрофе побывала,
Но это было много лет спустя...
Открою вновь заветную тетрадку,
В душе моей страстей кипит накал.
Была я в школе, как утёнок гадкий,
Почти никто меня не понимал.
На кого Бог – на того люди,
И в этой поговорке что-то есть.
Прощенье – выше мести! Не забуду.
Но «Хомо – Хоменис – люпус эст!»
«Человек - человеку волк». Я не устала,
Но почему-то мне не хочется писать
Про нашу школу. Хорошего там было мало,
А про плохое – не хочу и вспоминать.
Нет. Светлое пятно там всё же было:
Учительница, как её забыть?
Она жалела, я её любила,
Был божий дар – детей учить.
Она нам языки преподавала:
И белорусский, русский, и читать
С ней начала, и многое узнала.
Колюко Зинаида Григорьевна
       Была как мать!
В её глазах (цвет неба голубого)
Всё отражалось, о чём был разговор.
На шалуна посмотрит лишь сурово,
Ни слова, но немой укор.
Её все понимали с полу взгляда,
Её урок, казался мне, так мал,
Тут, даже много говорить не надо,
Она была учительницы идеал.
Я слушала, словам её внимая,
Смотрела на неё во все глаза,
В костюме светлом, стройная такая,
Уложены ракушкой волоса.
Могу писать о Зине бесконечно,
Её так называли за глаза,
Она казалась самой человечной,
Что о других, увы, сказать нельзя.
Учителя все были не плохие,
Я благодарна всем и всей душой.
И математика, и физика, и химия,
И биология, история… Постой,
Я про историка скажу отдельно:
Был Пётр Макарыч в возрасте уже,
Ходил по классу серой тенью,
И очень добрый был в душе.
Был первый ряд у самой двери,
И парта была первая моя,
Учитель: «Крестоносцы, словно звери…»
Но быстро в магазин смываюсь я.
Тот магазин со школой совсем рядом,
Конфет пойду куплю и ничего
Вернусь, за парту свою сяду,
Тайком конечно от него.
Его предмет я на четвёрку знала,
Но слушать тихий голос, силы нет.
Потом факультатив я посещала,
Но это было через пару лет,
Когда постарше, поспокойней стала,
Когда столкнулась с добрым я и злым.
Тогда же не ходила, а летала,
Как в поговорке: «В поле ветер – где-то дым».
Купил нам как-то папа черепаху,
Ходили они с мамой на базар,
Я, завернув её в свою рубаху,
Сказала: «У черепахи мамины глаза».
Что там похожего могла тогда увидеть,
Не понимаю даже и сейчас,
Не думала, что мать могу обидеть,
Но понесла я черепаху в класс.
Сосед по парте, пухленький мальчишка,
Был черепахе очень даже рад,
И от учителя, загородившись книжкой,
Мы двигали её вперёд – назад.
Уж черепашка бедная устала,
А Пётр Макарыч – он её забрал.
Я черепаху больше не видала,
Зато он двойку мне влепил в журнал.
Таким запомнила его, но всё же,
Уж слишком добрым наш историк был,
А с нами надо быть чуть-чуть построже,
Чтоб каждый слушался и не шалил.
О школе я грущу, конечно,
Но очень редко, иногда.
Да, в детстве мы живём беспечно,
Не бережём свои года.
А как беречь, они как птицы:
Поднялись, стали на крыло.
Туда уже не возвратиться,
А память – от крыла перо.
«Не сотвори себе кумира»
Узнала это позже я,
А в те года и в целом мире,
Не знала лучших женщин я:
Учительница и моя тётя,
Родная папина сестра.
Родители день на работе,
И я гуляла с самого утра.
Учились мы тогда в две смены,
Одни с утра, другие с двух,
И я шагаю себе смело
По городу приличный круг.
Я в дом входила – улыбалась,
Хоть тётя строгая, но тут,
Мне почему-то так казалось,
Что в этом доме меня ждут.
Фантазии не поощряли,
Но не мешали сочинять.
Сестра двоюродная, Валя,
Вот где пример мне надо брать.
Она была спокойной очень,
А я огонь и громкий смех.
Любила Валю я, а впрочем,
В душе своей любила всех.
И я, и тётя Юля, Валя
Шли к фабрике «Полеспечать».
Меня и Валю там все знали,
Нас выходил вахтёр встречать.
Он думал, что я тоже дочка,
И пропускал в фабричный двор.
В столовой ели мы биточки,
Я вкус их помню до сих пор.
Они, родня, отдельно жили,
Их адрес был другой, потом
Соседи бабушки квартиру получили
И в новый перебрались дом.
А тётя Юля к бабке с дедом
Мне с Валей тоже благодать.
Ходила я за нею следом,
Двор был большой, есть с кем играть.
Однажды бабушка «зашилась»,
(Она портнихою была),
Мы в туалете же закрылись,
У нас серьёзные дела.
Мы косы длинные в конфетах,
Стирали, опуская в унитаз.
А тётя Юля: «Сил моих нету!»
Потом ругала очень нас.
Потом мы в ванной «откисали»,
Щипало мыло, помню я,
«Закрой глаза!» - мы закрывали,
Ах, тётя милая моя!
О, сколько надобно терпенья:
Не взять ремень, не наказать.
Просили после мы прощенья,
Углы, исследуя опять!
Нас на диване рассадили,
Читали сказку «Мойдодыр».
Мы пальцами у лба крутили
И повторяли: «дыр, дыр, дыр».
А это просто означало:
Мол, будет дырка в голове.
Тихонько бабушка стучала
Машинкой швейной на столе.
От бабушки я научилась
Кроить и шить от А до Я,
Мне позже это пригодилось,
Когда была своя семья…
Мы с дедом в парк ходили вместе,
У деда свой там интерес.
Нам тоже было интересно,
Наш парк огромный, словно лес.
Аллея есть пенсионеров,
Где шахматы и домино,
Дворец Паскевича – дом пионеров,
Недалеко театр – кино.
Красивый парк. Второе место
По красоте он занимал.
На весь Союз (не всем известно).
Сюда ходили стар и мал.
Был в нашем парке пруд
И лебеди в нём жили.
Гулять мы все любили тут,
И хлебом с рук мы птиц кормили.
Зимою увозили их,
А мы на санках там катались.
Между деревьев, с горки и-их!
Визжали, падали, смеялись.
Весной сирень цвела кругом,
И запах нежный и весенний,
Кусты ломая, несли в дом,
Букеты царские сирени.
А рядом с парком река Сож
(Была я с папой у истока,
Я помню луг и рядом рожь,
Камыш, ручей, но не глубокий).
Баржи ходили по реке.
И даже «Емельян Барыкин»
Был пароход, и вдалеке
Гудел, как будто фыркал.
С тех пор промчалось много лет,
Жизнь многое там поменяла,
И теплохода больше нет,
И речка сильно обмельчала.
Что ж, жизнь на месте не стоит,
А я пишу о своём детстве,
И память птицей вновь летит
Туда, где было интересно.
Моя бабуля и мой дед
Тогда на Первомайской жили.
На праздники – Большой обед,
Все родственники приходили.
Рахиль – прабабушка моя,
Пусть светлая им будет память,
И прадед Зелик, их семья
Была другим всегда на зависть.
Я помню только четверых
Детей: Наума, Любу, Лизу, Яшу,
Где остальные дети их,
Не знаю. Баба Лиза – старшая.
Нас, Ившиных, теперь полно,
Нас жизнь по свету разбросала,
А было дерево одно,
Что с каждой веткой стало?
Я помню всех по именам,
С кем в детстве я своём играла,
К кому ходила и кто к нам,
А было нас тогда не мало!
Я всех люблю сейчас сердечно,
Уже за то, что мы родня!
Мне позвоните, и конечно,
Вам с радостью отвечу я.
Мне передали по наследству
И хлебосольство, и любовь.
Меня кто знает – всем известно:
Я свято чту родную кровь.
И я совсем не похваляюсь,
Девиз по жизни таковой.
Я ни к кому не набиваюсь,
Но встречу каждого с душой.
Мы посидим за чашкой «чая»,
Где сорок градусов. Потом
Повспоминаем, поскучаем,
Ну и, конечно же, споём.
Но я от темы отступила,
Опять немного увлеклась.
Пишу, что помню, всё как было
Без вымысла и без прикрас.
Хоть иногда ловлю себя на мысли,
Не постоянно, только иногда,
Как ручка в голове, в каком-то смысле,
Вычёркивает лишние года.
Я помню праздник (окончанье лета),
И подготовку, море суеты.
Был на столе картофель и котлеты,
Печенье, разносолы и цветы.
А перед этим мы ходили по квартирам,
По две картошки брали мы на одного,
А кто-то деньги собирал, (он был кассиром),
И покупал нам сладкого всего.
Учили песни и стихи учили,
Флажками украшали, помню двор.
Ах, как же дружно в те года все жили:
Ни ругани, ни бранных слов, ни ссор.
Потом все дружно песни распевали
И танцевали: кто постарше, малыши.
Родители подарки раздавали:
Игрушки и цветные карандаши.
Я пела песню, Валя стих читала,
Она их много знала наизусть.
Я шёпотом за нею повторяла
Про лес осенний, дождь и веток хруст.
Пол года разницы и мы не замечали,
Но в школу на год раньше Валя шла,
Она уже училась, я скучала,
Потом зима пушистая пришла.
И снегом забросало все дорожки,
Квартира бабушки на первом этаже,
От снега веником обмахивали ножки
Старательно и радуясь в душе.
Купили как-то шубу нашей Вале,
В неё снежки нельзя было кидать.
В сугроб мы падали, потом вставали,
Смотрели – начала уже линять?
Мы были мокрые, довольные от снега,
Грозила пальцем бабушка в окно.
Мы пили чай, варенье ели с хлебом,
А что ещё - не помню, всё равно.
Я многое от Вали переняла,
Но быть такой, увы, не для меня.
«Мне, как и Вале» - часто повторяла,
«Хочу как Валя» - говорила я.
О, мои сёстры, нету вас дороже.
Чем больше лет – понятие сильней.
А с Валей чем-то мы похожи,
Хоть и двоюродные с ней.
Забавно жизнь устроена порой,
Хотим одно, а получается другое.
Доказывай, кричи, хоть волком вой,
Да хоть о стену бейся головою.
Предполагаешь – Бог располагает,
В народе говорят так иногда.
Ты ждёшь хорошего и сердце замирает,
Хотел, как лучше – получилось, как всегда.
В моей судьбе довольно часто было:
Все лучшие порывы - мне во зло.
Я многое, конечно, позабыла
И с этим, я считаю, повезло.
К чему таить обиду на кого-то,
Прощенье выше мести! Это так.
Смотрю на детство с птичьего полёта,
А с высоты – обиды все пустяк!
05.07.2007-13.08.2007.