С натуры

Отнюдь не из желания повыпендриваться, решил собрать воедино зарисовки с натуры. Уверен, что найдутся гурманы – читатели, кто сможет оценить и получить удовольствие. Не ленитесь откликаться.

Рассвет зарисовочка

День начинается с того,
что солнце, подбираясь с краю,
с окна испарину стирает,
чтоб для вторженья своего
в квартиру,
путь освободить.
Пылинки вспархивают лихо
и облепляют стайкой тихой
луча трепещущего нить.
Потом,
достигнув наших лиц,
претерпевая преломленье,
луч
возвещает дня рожденье,
сквозь шторки зыбкие ресниц.
За светом следуют зрачки,
как за порывом ветра листья.
И суета небрежной кистью
наносит первые мазки...


Ночной улов

Рассвет, как зверь, вползал из темноты,
росой прохладной умывая поле.
И разрывалась кожа мглы, без боли,
и ждали слов, устав от немоты,
листы.
Слова служили продолженьем снов,
там, за ночною чёрной занавеской,
луна игралась звёздною подвеской
и пробирала ветром до основ,
из слов.
Как жадно пили лунный сок уста!
Игралось провидение со мною
и я ловил созвучия рукою.
Но та была, у ждущего листа
пуста...


День

День, миллиарды ног, копыт, колёс
всеобщей суматохе преподнес
и изогнул дороги в напряженье,
как брови выгибаются в вопрос.
И, от рассвета, хлынуло движенье.

Отчаянно скрипят суставы дня,
как будто восхищаясь и браня,
их связывают опыт и привычка.
И тащит полусонного меня
в объятия рутины электричка.

А к вечеру, и трети не успев,
день утомлённый, мямлит нараспев
грядущему пустые обещанья.
Которые, в закате отгорев,
сольются с океаном – Забыванье...



Летний день

При ярком свете чувствуется остро
и плети строк касаются листов.
Рой бабочек невыносимо пёстро
дрожал над пенной массою цветов.
И марево, вобравшее усталость,
пила и трепетала стрекоза.
И синева неистово сливалась
с волной цветочной и текла в глаза,
и заполняла зрение со слухом
уверенно и властно, не спеша.
И, опьянев медвяно – пряным духом,
душа стихи шептала, чуть дыша...



Весенний вечер

Мёд солнечный садам на бороды
тёк по усам.
День таял на ладонях города
и угасал.
И ветер, с птичьим хором певческим,
на пару сник.
День направлялся в бухту вечера,
как парусник.
С рассветом был – сплошное пение,
свистел и мчал.
Садов кипящее цветение
швырял к лучам.
У звёздной выдохся излучины,
обжёг гортань.
Теперь попрание беззвучия,
как в храме брань.
В ложбине, с травяными кущами,
туман до пят.
Весна спала, забыв про сущее,
как дети спят.
Порвав с тревогами и думами,
чуть сгинул свет.
Как будто страшное придумали
и смерти нет...



У истока ночи

Там солнце в облаках
каталось,
точно сыр в масле,
у сада в волосах,
запутавшись,
лучи гасли.
В их ласковом тепле
кружились конфетти пыли.
И мысли, по лучам,
в бездонные края плыли,
а лёгкий ветерок
готовился заснуть в штиле.

В низинах,
холодок
тумана собирал тесто,
но свято,
говорят,
не может пустовать
место.
Вот, первая звезда
проткнула в вышине
дали
и чувства поднялись,
что вроде бы, весь день
спали,
и мы с тобой опять
пугливыми детьми
стали.

Пространство освещал
измученный фонарь
тускло,
но вот, уж лунный свет
в привычное вошёл
русло.
И, как на маскарад,
нечёткие надел
маски,
как будто воскрешал
забытые давно
сказки,
и мысли потекли,
прохладны и слегка
вязки.

И путалось в тенях,
что не было и что
было,
и Вечность из ковша
Медведицы текла
стыло.
Холодная роса
ложилась на поля,
с хрустом.
И стали остывать,
и гонку усмирять
чувства.
И сделалось душе
не больно,
но слегка
пусто...



Ночная пьеса

Свет гаснет только на мгновенье,
ночная рампа входит в раж,
в ней правит лунное свеченье,
фар и окон пересеченье,
витрин парадный эпатаж.

К утру, истерзаны, помяты,
окрашенные в серый цвет,
ещё недавно из заката,
бредут усталые солдаты
ночей, в трепещущий рассвет.

Усталость, недостаток света,
сознание сжимают в нить.
Ночь падает к ногам рассвета
и, уж бродяги от поэта,
сколь ни смотри, не отличить...



Ночь

Она навалилась на мир до утра.
Причёску её шевелили ветра,
но чёрная гостья спокойно спала,
вздыхая туманно, не ведая зла,
вальяжно.
Плыла тишина. Только крыльев хлопки,
собачью брехню, поездные гудки,
да вздохи, изъятые из под полы,
накрытые душной подушкою мглы.
Протяжно,
сквозь звёздные ноздри тянула она.
Беспомощно рухнув, мертвецки пьяна.
И сны бормотала, то прозу, то стих.
Созвучий набор. А запишут ли их,
неважно...


Прогулка по ночному берегу

Шуршит прибой. Не холодно, но ветрено.
По пёсьи, лижут волны лунный след.
По берегу брести легко и трепетно,
как будто суеты и спешки нет.
И смаковать взаимопонимание
души и полусонных тёмных вод.
Как с собственною юностью свидание,
что в тихой бухте памяти живёт.

И перепутав напрочь отражения,
вода и небо выйдут из границ.
А в памяти до головокружения,
помчится хоровод имён и лиц.
И зашатает душу, как от водочки,
когда она стряхнет поклажу лет.
И вздохи, как в причал дощатый лодочки,
уткнутся в неминуемый рассвет...



Целебная наивность

Как зеркало в оправу, озерцо
взял перелесок в ломкое кольцо
и задрожал, как будто бы дразня
рябь на воде. А на исходе дня
легла полоска света и по ней
мелькнули вздохи пережитых дней,
так тени пробегают по челу.
И вся картинка канула во мглу.
Но ненадолго. Статика чужда
всему живому. Всхлипнула вода
и блёклые лучи ночных светил,
очнувшись, стали набираться сил
и раздавать объёмы плоскостям,
выстраивая сцену по частям.
Ночная пьеса набирала ход,
размешивая тени в гуще вод
и, зябкою прохладою дыша,
из ложи – Дрёма, чуткая душа
имела замечательный обзор,
вбирая переменчивый узор.
Так почва внемлет лепету дождя,
в созвучия его переводя.
Казалось бы, совсем из ничего
ночных стихов творится волшебство,
чтоб их, уча, позднее, наизусть,
иные души врачевали грусть
наивностью, что можно жизнь опять
с рассветом понедельника начать...



Художник – Ночь

Дневных шумов да вздохов отголоски –
игра теней на плоскости листа.
Пережитого бледные наброски
неброски.
Но в них живого чувства красота,

где высота невыносимой грусти
смыкается с забвенья глубиной.
Где память то накатит, то отпустит.
Так к устью
приходят реки слиться с тишиной

безмерного, как вечность, океана,
теряя уникальные черты.
Рассвет кровит на небе, точно рана.
Так рано,
что улицы безжизненно пусты...


Июльская гроза

Пух тополиный лёгок.
А слеза,
напротив, тяжела, солоновата.
В затишье зреет новая гроза,
звенит в июльском зное стрекоза
и воздуха для вдоха маловато.

Деревьев и домов нестройный ряд
почти что не отбрасывает тени.
Направленный в ретроспективу взгляд
прозрачен, точно опустевший сад,
и памяти разбитые ступени

бесстрастно ловят сердца перестук
и глухо вторят шепелявым эхом.
И оплетает душу, как паук
печаль – дитя лишений и разлук.
Гроза начнётся сатанинским смехом,

взовьётся пыль, опавшая листва.
И хлынет, и настанет облегченье.
И в русла строк обрушатся слова.
Душа воспрянет, – всё-таки, жива!
Её подхватит властное теченье...


Заморозки

Заморозков первых хрупкий плед
уронила осень на пространство.
Пёстрое изношено убранство,
сухо утвердилось постоянство
голой пустоты.
Предела нет
ветру ледяному, голосам,
взгляду, мыслям.
Ровное дыханье.
Переход печали в пониманье.
Заморозки. Осень на прощанье
провела рукой по волосам...



У истока ночи 2

Небо, в звёздной лихорадке,
тускло отражал настил
полусонного причала.
Я, у краешка тетрадки,
запятую примостил,
отделив стиха начало,
от сюжета.

Там, где к глянцевому блюду
припадают камыши,
тлела лунная дорожка.
Ночь вдыхала «Не забуду»
в состояние души,
погружаясь, понемножку,
в омут лета.

Где-то глухо громыхало
и туман ложился влагой
на закатные костры.
То неслась, то вилась вяло
строчка белою бумагой.
Нет прекраснее поры
для поэта...


Караван

В тумане утопал заросший луг,
темнела леса дальняя граница
и блёклый свет струил печаль на лица,
и будто замедлял движенья рук.
И было ясно – лишние слова,
глаза да звёзды – вот и всё общенье,
да близких вод чуть слышное теченье,
как время, что, то движется едва,
то разом перелистывает год,
как будто плёнку фильма промотали.
Туман стирает мелкие детали
и мудрости урок преподаёт,
что все мы незначительны, равны
пред Вечностью, которой не потрогать,
лишь прошлое спрессовывать по слогу
в стишата, под лампадою луны.
И погружаться в памяти туман,
как этот луг, как в космосе планета.
Как много грусти и как мало света,
лишь строк да вздохов долгий караван...