Река Ветлуга. Поэма

Когда-то проворные струги,
Играя, носила волна
Тогда полноводной Ветлуги,
Прозрачна, быстра и сильна.
И весла, и парус упругий
Не раз побеждала она.

Хоть стаи доверчивой рыбы
Губили и сеть, и леса,
Но тропок звериных изгибы
Не знали еще колеса,
И стоили дебрей тайги бы
Бескрайние эти леса.

Ни властные люди, ни сами
Всесильные всюду века,
Что могут покончить с морями,
Ее не коснулись пока.
Все так же змеится лесами,
Сверкая на солнце, река:

То выпрямит разом извивы,
То выгнется словно дуга;
Порой подмывает обрывы,
Порой затопляет луга.
И облик сурово-красивый
Все так же хранят берега.

Дробясь о бетон на осколки
Весной не уносят мосты
Громадные льдины, но волки
В лесах, что и ныне густы,
Выходят порой на проселки
От города за две версты!


* * *
Пусть минут несчетные весны,
Но, право, забуду ли я,
Как пряталось солнце за сосны,
Свой свет осторожно лия,
На луг изумрудный и росный,
Которым вилась колея?!

Как, млея в полуденном зное,
Манила пройтись урема,
Где грезилось нечто иное,
Когда нападала дрема,
Как если бы царство лесное
Скрывало от глаз терема?!

Как тени узорами черни
Ложились средь сонных полей,
Сменял песнопенья вечерни
Торжественный полиелей,
И небо казалось безмерней,
А искорки звезд — веселей?!

Как рьяно небесные хляби
Топили в грязи валуны
На радость гадюке и жабе;
Как виделось в свете луны,
Что вместо серебряной ряби
Блестят на воде галуны?!

Как слушал раскатистый клич я
Людей, что влекли невода,
И песня им вторила птичья,
А речка, искрясь, как слюда,
Проворно меняла обличья,
Когда проплывали суда?!


* * *
Когда-то с востока и юга
На Русь надвигалась Орда.
Прекрасная девушка Луга*
Жила у реки в те года,
Нежна для любезного друга,
Для прочих — строга и горда.

Была она дочерью княжей,
Но предки ее в старину,
Обобраны вражеской стражей,
Утратили власть и казну…
Рожечник красивый и ражий
Пленил молодую княжну:

Со страстностью юного пыла,
К суровым запретам глуха,
Всем сердцем она полюбила
Не княжича, но пастуха.
И что для обоих постылой
Сословной преграды труха?!

И Луга с надеждой во взоре
Мечтала под звуки рожка,
Что с милым венчается вскоре.
Но метило исподтишка
В их счастье, как водится, горе.
Была ее доля тяжка:

Посватался к Луге нежданно
Мурза. Не откажешь! Нельзя:
Заноет сердечная рана —
И старых, и малых разя,
Он двинется с войском из стана…
Такая у Луги стезя!

Лихие татарские свадьбы —
Славянским они не чета!
Выводят княжну из усадьбы,
Подводят коней — начата
Безумная скачка, но знать бы,
Чем свадьба закончится та!

Мороз продирает по коже:
Не больно ли скачка быстра?!
Но грезится сладко вельможе:
Опустится полог шатра,
И там, на изысканном ложе,
Пробудет он с ней до утра…

Летят они в облаке пыли.
Но вот осадили коней.
Усталые лошади в мыле.
Мурза направляется с ней
На берег, — уж лодки приплыли.
Княжна все бледней и бледней.

Идет она твердой походкой,
Чуть вздрогнув при плеске весла,
Как будто, с покорностью кроткой —
Знать, гордость сгорела дотла…
Отчалили лодка за лодкой,
Их быстро река понесла.

«Играй же!» — спокойно и просто
Сказала она пастушку.
И звонко запела береста,
Как глупый глухарь на току.
Проплыли челны вдоль погоста,
Потом миновали луку…

Невеста — прекраснее гурий.
Одета в парчу и меха,
Она на разостланной шкуре
Сидит, и грустна, и тиха,
Как воды реки перед бурей.
И долго ли тут до греха?!

Никто не спасет от позора…
И, крест со смиреньем неся,
Взглянула княжна без укора
На друга и вспыхнула вся.
Доплыли до омута скоро,
И звонче рожок залился.

Тут мир отражается горний,
В воде, что как небо светла,
А речка — намного проворней,
И там, где склонилась ветла,
Бурлит, набегая на корни,
Как масло под крышкой котла.

«Я вижу, ты будто не рада! —
Пытает мурза. — Почему?!»
И блеск мимолетного взгляда
На все отвечает ему.
Мурзу разбирает досада,
Он молча идет на корму…

Не слышится в радостном гуле
Рожка, и бела, как рядно
Невеста у борта — к добру ли?!
Вдруг, разом подумав одно,
Влюбленные руки сомкнули
И канули камнем на дно.

Напрасно ныряли за ними,
Напрасно мелькали багры
При факельном свете и дыме…
А люди-то были мудры,
Дав речке то женское имя,
Что носит она с той поры!

Но можно услышать и ныне,
Что будто бы там, в глубине
Какой-то особенно синей,
Где тянется рыба к блесне,
Княжна, почивая в пучине,
Бывало, металась во сне;

Уста размыкала для вздоха,
Любимого тщетно звала,
И волны гуляли… А плохо
Настигнутым гребнем вала,
Коль кормчий не чуял подвоха,
И легкая лодка мала!


* * *
Создатель, являясь во славе,
Творит чудеса без числа.
Но редко свершаются въяве
Победы над силами зла…
Нельзя умолчать о Варнаве,
Коль речь о Ветлуге зашла.

В далеком пятнадцатом веке
Здесь девушки были стройны,
Чисты судоходные реки,
Но нравы, как ветер, буйны:
Лишь вдовы, сироты, калеки
Уже не хотели войны.

Случалось набегов немало —
Кочевники брали свое.
Кольчугу и даже зерцало**
Пронзали стрела и копье,
И после частенько скликало
Собратьев на пир воронье.

Да, знают лишь кости сухие,
Как жили они тяжело —
Те люди, в те годы лихие,
Как бились, наморщив чело;
И как, неподвластно стихии,
Духовное древо цвело.

Священник из Устюга, вдовый, —
Довольно он пожил в миру
В служении вере Христовой,
Небесной любви и добру, —
На подвиг отважился новый
И скрылся в дремучем бору.

Он месяцы шел, не недели,
Встречая молитвою дни.
Столетние сосны и ели,
Что правили тут искони,
Казалось, совсем не редели.
И вдруг — расступились они.

Господь позаботился, чтобы
В пути избежал иерей
Равно человеческой злобы
И ярости диких зверей
И вышел из темной чащобы
На берег Ветлуги скорей.

Внимая незримому хору,
Что пел в ароматной тиши,
Взобрался он вверх по угору,
Увидел: места хороши!
И было назначено бору
Стать домом великой души.

Отшельник почувствовал скоро:
Прекраснее мест не найти
Для тайных трудов и затвора —
Одних звероловов пути
Приводят к горе, вкруг которой
Окрестность безлюдна почти.

Вот, слух потревожив звериный
И даже заставив бобра
Забыть о постройке плотины,
Заслышался стук топора…
Древнее не сыщешь картины:
Как Русь та картина стара!

Упала сосна, но куда же
С ней сладить! Она тяжела —
Отшельник, пожалуй, что даже
Один не утащит ствола.
Кого приспособить к поклаже?
Ни лошади нет, ни вола!

Не лучше ль молиться в пещере?!
Но твердую веру храня, —
А каждому будет по вере! —
Он даром не тратит ни дня
И бревнышки возит на звере,
Что втрое сильнее коня:

Монах осторожно, не грубо,
Медведя ведет под уздцы!
А лесу довольно для сруба.
Очистив его от грязцы,
Коры и нестойкого луба,
Он быстро возводит венцы.

Рубил себе келью под сенью
Задумчивых сосен тогда
По данному свыше веленью
Святой, не жалея труда.
Ему, не знакомому с ленью,
Служили и лес, и вода:

Едва помолился — забила
Прозрачная струйка ключа.
Молитва — великая сила,
Коль скоро она горяча:
Исправится яко кадило,
Раз сердце горит, как свеча.

Легко ли от мира скрываться?!
Припомните Патерики:
Все старца увидеть стремятся…
Бывало, на берег реки
Являлись духовные чадца —
И юноши, и старики.

Узнав о варнавином даре,
Наведался в пустыньку ту
И сам преподобный Макарий***, —
Искать благодати в скиту.
Хоть был он известней и старе,
Но так же ценил простоту.

Каким же встречал их Варнава?
Украшен был старец седой
По воле Творца величаво:
Не рясой простой и худой,
А даром кротчайшего нрава
И белой как снег бородой.

Любили его черемисы,
Хотя не носили креста…
Как пчелы на запах мелиссы,
Букашки — под кровлю листа,
Медведи, и волки, и лисы
Спешили в святые места.

На этой прибрежной высотке
Была бы добыча легка!
Но звери косились на четки,
Что вечно сжимала рука
Варнавы, и делались кротки…
Да, сила добра велика!

О небе ревнуя во прахе,
Он рек о грядущей поре,
Умея развеивать страхи:
«Усну я на смертном одре,
Но скоро построят монахи
Обитель на Красной горе.

И люди обоего пола
Поселятся в этом краю,
Умножатся храмы и села…
Я многажды помощь мою
Измученным жизнью тяжелой
Подам, как теперь подаю!»

Ничуть не замедлили сбыться,
И в точности, эти слова…
Иной маловер усомнится:
«Должно быть, пустая молва!»
Но вера в святого провидца
Сегодня все так же жива.


* * *
Рубили остроги, церковки
У рек, на опушке лесной.
Наставили кузниц, — без ковки
Не жить ни трудом, ни войной.
И здравствовал сильный и ловкий,
Но быстро кончался больной…

Пора бы разделаться с чушью!
Не с криками: «Режь и коли!»,
А с песней под дудку пастушью
Сюда поселенцы пришли,
Рассыпав пред сумрачной глушью
Сокровища русской земли.

Не пушки, не сабель удары,
А сила Крещенской воды
Разбила шаманские чары,
И двинулись с пеньем ходы…
Но с юга грозили татары,
Тоскуя по славе Орды;

Не раз устремлялись за данью,
Лихие набеги творя.
Но близился час наказанью,
И русская встала заря
Над некогда мощной Казанью
По воле небес и царя.

С вершителя страшных деяний
Негоже писать образа,
Но именно при Иоанне
Прошла вековая гроза,
И с Русью сроднились дворяне,
Чьи предки — баскак и мурза.

Хочу ли кого-то марать я?!
Недаром татары, мордва
И русские стали как братья,
И зажили дружно едва,
Связала их сила Распятья.
Мы вместе не век и не два!

Забыты набеги, поборы
И голос взаимной вражды,
Но наши семейные споры,
Что злобы подчас не чужды
Конец ожидает нескорый…
Их трогать — не вижу нужды…

Едва ль отсидишься в дому ты,
Коль в самое сердце страны
Напустят врагов баламуты!
Никем в те края не званы,
В года продолжительной смуты
Дошли до Ветлуги «паны»****.

И с ворогом не было сладу,
Однако и он батога
Отведал, попавши в засаду…
Тут многим была дорога
Легенда: приблизиться к кладу
Поможет панова нога.

Полвека непрочного мира…
И — с Волги, посады громя,
Явился горячий задира…
И пламя ревело ревмя,
И хищно сверкала секира,
Людей повергая плашмя.

Идет он Ветлужской сторонкой,
И, саженей, верно, на сто
Леса оглашаются звонкой
Разбойничьей песней… Про то,
Кто Лялей***** его, как ребенка,
Прозвал, — не расскажет никто…

Бесхитростна песня белужья,
Животная ярость тупа.
Спасительны сабли и ружья,
Когда не прикроешь пупа:
По всем уголкам Поветлужья
Бежала в леса гольтепа.

В багряном мерцанье пожара
При треске огня и пальбы
Свершается страшная кара:
Дворян волокут на столбы.
Взлетают и падают яро
Клинки, — бесполезны мольбы!

И — мчатся, следы заметая,
Свистят, изрыгают ругню.
Попалась обитель святая —
И предали церкви огню.
Совсем саранчовая стая,
Что губит хлеба на корню!

Дивятся крикливые чайки,
Как пестрой и шумной гурьбой
Разбойники лялиной шайки
Дуванят дуван меж собой,
И всяк говорит без утайки
Про им совершенный разбой.

Вот, зубы корявые скаля,
Богатый кафтан и порты
Сияющий меряет Ляля.
Довольно осклабились рты:
Есть пленницы, каждая — краля,
И жирной скотины гурты…

И старость не знает приличий,
Коль бес ударяет в ребро:
Старик потянулся к добыче
И хочет сгрести серебро.
Но помнят старинный обычай
И поровну делят добро.

Бранятся угрюмые парни:
Что нужды в таком дележе?!
И тот, кто наглей и коварней,
Схватился за нож, но уже
Скрутили их: «Чай, не на псарне!»
Пришлось позабыть о ноже.

Покамест, изрядно потея,
Лежал атаман на полку,
Поход на Ветлугу затея,
Кричал воевода полку:
«Ребята, изловим злодея —
Я в ступе его истолку!»

Наполнены все берендейки******,
Наточены сабли, дабы
Никто не ушел от злодейки —
Своей непреклонной судьбы:
Кому-то, считая копейки,
Придется готовить гробы…

При виде шагающей рати,
Отчаянной злобой дыша,
Рассеялись по лесу тати…
Смертельный удар бердыша
Настиг атамана на гати,
Идущей сквозь строй камыша.

Нестройно гремели пищали,
Обаче престрашно вельми,
И в зарослях сныти, хвоща ли,
Ложилась ватага костьми.
В застенках суставы трещали,
Холопов пороли плетьми.

Известно про Лялины горы,
Что клад несказанно большой
Зарыли там дерзкие воры.
Случалось, и вправду, порой
Оратай ленивый иль спорый
Выпахивал вдруг золотой…


* * *
Одни собирались на пьянки —
Об этом молчать не могу! —
Под хохот и стоны тальянки.
Другие — ходили в тайгу
И, в чаще расчистив делянки,
Трудились по пояс в снегу.

Когда обнажались поляны,
Когда распускались цветы,
В низовья сплавляли беляны*******,
Огромные, словно киты.
Село, несмотря на изъяны,
Не знало тогда нищеты.

Путями проверенных лоций
Туда приводили баржи,
Где ныне песок и болотце.
Хватало для каждого ржи.
Ни русские, ни инородцы
Не верили пагубной лжи…

О том, угрожая утратой,
Поют провода на ветру,
Что век наступает двадцатый,
И, — слезы украдкой утру, —
Что брат ополчится на брата
И даже — сестра на сестру.

Ужасное время настало:
Увечили тестя зятья.
Забыли про мясо и сало,
Но часто варилась кутья,
И думали люди устало,
Что вовсе не стало житья.

Но не было злобе предела,
Из душ исчезало тепло…
Сражаясь за белое дело,
Немало бойцов полегло,
И красное войско редело.
Сочтут ли погибших число?!

Истории я не исправлю…
Пускай же партийный ханжа
Продолжит посмертную травлю
Того, кто державе служа,
Назначил тогда Ярославлю
Гореть на костре мятежа.

Не сняли с измученной клячи
Мятежники бремя ярма.
Поверженных в схватке горячей
Надолго бы скрыла тюрьма,
Когда б у питомцев удачи
Ценились свинец и сурьма…

Грохочет вовсю канонада,
И нет ни обрезка бинта.
Полковника******** с частью отряда,
Должно быть, одна темнота
Спасла от свинцового града.
Расправа была бы крута!

Задумался он ненадолго
И крутит клочок бороды.
Веление чести и долга —
Для новой кровавой страды
Усилить, пройдя по-над Волгой,
Самарских повстанцев ряды…

Дымком потянуло с овина,
Лишь только убрали хлеба.
Катясь за отрядом лавиной,
Восставших гнала голытьба,
Из них разбрелась половина.
Меж тем началась молотьба.

«Где воля к борьбе настоящей?!
Деревня хитра и умна…» —
Так думал полковник, и в чаще,
Где прятался он дотемна
Плыл звон переклички звенящей
Цепов, долетая с гумна.

Когда же заря догорала,
По-прежнему был начеку.
Потом, за горами Урала,
Уже послужив Колчаку,
Пройдет он путем Адмирала,
И вновь не обманет «Чеку».

Опрятный и сытый вначале,
Худел он, спадая с лица.
Однажды почти что поймали
Чекисты в лесу беглеца,
И к югу, в поволжские дали,
Он чудом ушел из кольца.

Клялись, от досады зверея,
Его разорвать на куски.
Лишиться такого трофея!
Ведь были награды близки…
Заныла заранее шея,
И взвыли они от тоски.


* * *
Сильны мы, казалось сначала,
Но русская долюшка зла!
Со скрипом и лязгом металла
Немецкая рать доползла
До Волги, и, выдохшись, встала:
Фельдмаршал не стоил жезла.

Сюда не пустили вражину.
В полях не пылали стога,
И толпы людей, как скотину,
Не гнали в берлогу врага.
И скоро тевтонов к Берлину
Отбросил удар сапога…

Умолкли военные грозы,
Повсюду царит тишина.
Равно и в жару, и в морозы
Деревня всего лишена.
Едва прозябают колхозы,
Нет хлеба, ни то что пшена!

Ценой непомерных усилий —
Уже не осталось скота,
И женщины плуги тащили! —
Прикрыта была нагота.
За горстку подобранной гнили
Несчастных ждала Воркута.

Народ обратили в золу бы
Барачного ада круги,
Но были нужны лесорубы…
Бессчетные жертвы цинги
Теряли последние зубы
И гибли под хохот пурги.

Порой за проступок ничтожный,
Но часто и вовсе зазря,
Безвременно в чаще таежной
Губили людей лагеря
По прихоти власти безбожной
Язычника и мытаря!

Я видел тех вышек остатки,
Где прежде стоял часовой,
И крест почернелый и шаткий
На холмике, скрытом травой.
Хотелось бежать без оглядки,
Пока не вернулся конвой…

________

Поэма почти что до сотой,
Строфы, между тем, добрела.
Не стану хвалиться работой:
Как церковь глухого села,
Не блещет она позолотой...
Но все-таки сердцу мила.

Как воины, звонкие слоги,
Идут, сохранив до конца,
Порядок незыблемо-строгий.
И напрочь забыта ленца:
Никто не пытался в дороге
Вздремнуть на охапке сенца.

И рифмы бодрятся. Бедняжки,
У многих они не в чести…
По мне же, поэзия — шашки;
Приятно подряд по шести
Сверкающим клеткам костяшки,
Играючи, в дамки вести!

___________

Примечания:

* О ней повествует старинная легенда.
** Зерцало (здесь) — род богатого доспеха.
*** Св. преподобный Макарий Желтоводский, Унженский († 1444).
**** Согласно легенде, эти паны, «не нашей веры люди», были хорошо организованы и вооружены. Очевидно, это были части регулярных польских войск, которые в период Смутного времени неоднократно предпринимали попытки продвинуться в Заволжье. Историки утверждают, что их остаточные группы продолжали оперировать в северо-восточной России на протяжении нескольких лет. Легенда, однако, не упоминает о времени их появления в лесах Поветлужья.
***** Полагают, что легендарный Ляля, которого в недавнее время воспел Н. Рубцов, — один из атаманов Стеньки Разина. Разинцы, действительно, пришли в Поветлужье в конце 1670 г. Здесь они, успев совершить несколько набегов на села и разорив Троицко-Варнавинский монастырь, были разбиты царскими войсками, а главарь их, Илья Долгополов — казнен.
****** Берендейкой называлась деревянная трубка, содержащая порох и пулю для одного выстрела.
******* Беляна — старинное речное судно грузоподъемностью до трехсот тысяч пудов, предназначенное для перевозки леса.
******** Полковник А. П. Перхуров (1876 — 1922), один из организаторов ярославского восстания (июль 1918 г.) В конце лета, по пути из Ярославля в Казань, он некоторое время скрывался в окрестностях г. Варнавина на Ветлуге. В этих местах ветлужские берега до сих пор покрыты густым лесом.