Немецкое кладбище

Летний безмолвный закат
Играет дрожащими кольцами
Над старым Немецким кладбищем.
Сотни надгробий стоят
Окаменелыми овцами
В папоротниковом пастбище.

Здесь полвека уже
Не слышно о мёрзлую землю звона лопат
И надгробных речей…
В память ушедшие,
Вечным покоем укрытые, спят,
Сбросив бренное тягло с усталых плечей.

Ветром, зноем, дождями, слезами
Иссушены, стёрты, побиты,
Рыжим мхом поросли так, что надписи не прочитать,
ДвухвекОвые иноземные, с крестами-глазами,
Гранитные серые плиты…
Лютеранским, в народе – Немецким – то кладбище стали давно называть.

А спустя сотни лет,
Война по нему прокатилась
И усыпала тихий погост частоколом из свежих могил.
Так, нарушив негласный запрет,
Сотни душ разной веры сюда «подселились».
И, «второе гражданство» вручив, им Господь все грехи отпустил.

Это смерть, а не божья роса,
Все равны перед ней,
И это – закон для живых.
Всех равняет коса:
Лютеран, мусульман, иудеев;
Богатых и нищих, воров и святых…

Я смотрю на погост исподлобья,
Где снопами стоят,
Обозначив последний приют,
Сотни склепов, могил и надгробий
И со мной говорят,
За собой мерным шелестом листьев печально зовут…

Тонкий взгляд проникает под кожу,
Растворяясь в крови, жизнь врезая под сердце,
Заклинает: ты только живи!
А глаза на мои так похожи…
Здесь за прадедом в Вечность захлопнулась дверца
По ту сторону страшной блокадной зимы.

Нет, друзья, я ещё поживу,
Пусть немного, но сколько дано.
За себя, за всех тех, кто пожить не успел.
Пусть нескоро увижусь я с прадедом, но – наяву,
Расскажу, как я жил – за себя, за него…
И он скажет, в глаза посмотрев: «Ты сумел!»
       ноябрь 2002 г.