В поисках ускользающего настоящего

I

В «Нарушенных завещаниях» (1993) Милан Кундера пишет:
«…кроме того, есть История: прежде присущая ей медлительная поступь делала её почти незаметной, затем она ускорила шаги и внезапно (и в этом огромное достижение Бальзака) всё, что окружает человека при жизни, начинает непрерывно меняться: улицы, по которым он прогуливается, мебель в его доме, учреждения, от которых зависит его существование; задний план человеческой жизни перестаёт быть незыблемой, заранее известной декорацией и становится изменчивым, его сегодняшний облик обречён на забвение завтра, поэтому нужно ухватить его, запечатлеть (даже если эти картины уходящего времени навевают скуку).»
Что ж, примерно такими же рассуждениями, что и романисты, руководствовались и импрессионисты. История перестала быть статичной, она, наконец-то, обрела движение (точнее, скорость Истории стала заметна для человека), и это уже даже не кинематика Истории, а её динамика.
Пишут, что Достоевский обладал так называемой «тоской по текущему», то есть
«Наблюдая за всеми оттенками развития «живой жизни», с неослабным вниманием следил за отражением её проявлений в русской и иностранной периодике. Ежедневно просматривал газеты и журналы «до последней литеры», стремясь уловить в богатом многообразии значительных и мелких фактов их внутреннее единство, социально-психологические основания, духовно-нравственную суть, философско-исторический смысл».
Так пишет о Достоевском некто Борис Тарасов в предисловии к откупюренному «Дневнику писателя» издательства «ЭКСМО» 2006 года. Я же хотел этим примером показать, что значит попытаться поймать ускользающую динамику Истории. Вот примерно эти самые «социально-психологические и духовно-нравственные».
Но проблема поимки настоящего заключается не только в изменчивом темпе колеса истории, это, проблема разрешается, гм, количественно (ежедневным просмотром энного числа периодики), проблема же качественного порядка заключается в самой природе времени. Вообще по поводу времени отсылаю к выступлению Борхеса «Время» из сборника «Думая вслух» (1979), это самая настоящая сокровищница мыслей о времени, я же приведу только два тезиса из него:
«Но мы и поныне ощущаем то древнее смущение, которое когда-то поразило Гераклита. Я снова и снова возвращаюсь к его изречению: никто не войдёт дважды в одну и ту же реку. Почему никто никогда не войдёт дважды в одну и ту же реку? Во-первых, потому что реки текучи. Во-вторых – и это метафизически затрагивает нас, пробуждая что-то вроде священного ужаса, – потому что мы сами подобны реке, мы также текучи.»
«Некоторые отрицают настоящее. Индийские метафизики утверждают, что нет мгновения, в которое падает плод. Плод вот-вот упадёт или уже лежит на земле, но нет мгновения, в которое бы он падал.
Как парадоксально, что из трёх времён, на которое мы делим время, из прошлого, настоящего и будущего, самым сложным, самым неуловимым оказывается настоящее! Настоящее неуловимо, как точка. Ведь если представить себе его без протяжённости, оно окажется несуществующим. Мы должны представлять себе настоящее, которое было бы немного прошлым и немного будущим. Так чувствует ход времени».
Так как же можно тогда изобразить настоящее, которого нет, из будущего, когда ты уже другой, да ещё в динамично развивающейся Истории?

II
Импрессионизм – это, прежде всего, даже не догонялки за ускользающим настоящим, а полное и безоговорочное доверие своему взгляду, впечатлению. «Пусть это будет галлюцинация, но это моя галлюцинация, для меня она ни чуть не менее реальна, чем вся остальная реальность.»
Итак, подретушированная формула выглядит так: изображение настоящего, которого нет, из будущего, когда ты уже другой, да ещё в динамично развивающейся Истории, но только со своего субъективного ракурса.
Импрессионизм, то есть полное доверие субъективизму, стал возможен в результате Ренессанса, точнее, гуманизма, когда человек стал центром Вселенной, отодвинув Бога куда-нибудь окончательно за облака, на задворки мира, пока Ницше (чуть-чуть попозже) не объявил во всеуслышание «Бог умер», а ещё чуть-чуть позжее, когда XX век наигрался в лирический возраст, в эпоху повального пораженческого постмодернизма, нам приходится осмысливать, что же это всё-таки значит: жизнь после Бога.
Предложение-абзац в 64 слова; предложение-абзац, наполненный и переполненный сложноподчинёнными предложениями и причастными оборотами; это была попытка игры в словесный импрессионизм, то есть показать определённый ряд мыслей в их взаимосвязи, в их протяжённости, в их развитии.
Давайте чуть-чуть повспоминаем уроки русского языка. Вот есть две фразы: «Женщина читает» и «Читающая женщина».
Женщина – это существительное, которое существует вне времени. Глагол «читает» как раз и привязывает, но не к ускользающему настоящему, а к какому-то обманному, что ли, настоящему. Согласитесь, фраза «женщина читает» звучит примерно так: «женщина вообще-то умеет читать, но конкретно сейчас она с равновероятными возможностями может не только читать, но пить чай или спать».
Такому настоящему в английском языке соответствует настоящее неопределённое время.
А вот «читающая женщина» – это уже ближе к попытке передачи настоящего ускользающего, попытка его обмануть и всё-таки поймать. Действительно, глагол – это привязка существительного ко времени, прилагательное – это некоторое качество существительного без временной привязки, а причастие – это гибрид между глаголом и прилагательным.
В английском языке нашему причастию соответствует настоящее длительное время.
Примерно такие же выкладки можно сделать и по отношению к деепричастиям: деепричастие – это гибрид между глаголом и наречием, то есть качеством прилагательного, качеством качества существительного, или уточнением качества существительного, которое так же, как и прилагательное, не дает привязки ко времени.
Таким образом, причастия и деепричастия являются такими же инструментами для поимки ускользающего настоящего, как техника импрессионизма в живописи.

III
О технике импрессионизма в живописи.
Берём любую картину Ренуара или Моне, и первое, что бросается в глаза, так это то, что они как будто смазаны. А всё дело в том, что плод пока ещё не упал, а в следующий момент – уже упал. Нет момента падения плода, нет настоящего, можно изобразить лишь сколь угодно малую протяжённость из будущего в прошлое, изобразить настоящее ускользающее вместе с ещё и уже. (Этот вывод также взят из выступления Борхеса «Время»).
Так вот, в импрессионизме эта философия и выражается в «смазывании». Того же эффекта можно достигнуть, если снимать фотоаппаратом движение на очень большой выдержке. Можно трактовать и так: мир состоит из молекул, и за интервал времени от еще до уже молекулы успевают передвинуться, что и показывается «смазыванием».
Математики это выразили бы словами: пределы слева и справа.
Вообще, вся интегро-дифференциальная математика, та самая высшая математика, как раз и строится на изучении ускользающего настоящего. Что такое производная? – Это идеальная фотография с бесконечно малой выдержкой, чтобы молекулы получились вообще без «смазываний». И всё дифференциальное счисление – это изучение таких вот идеальных фотографий. А что такое интеграл? – Это опять-таки идеальная фотография, но с бесконечно большой выдержкой. Помните тот фразу-абзац в 64 слова? Вот это и есть некое подобие интеграла (тогда функцией интеграла была мысль об отношении человека к Богу). Так вот, интегральное счисление – это фразы-эпопеи в мириады слов, учитывающие как можно больше факторов, в идеале, учитывающие всю динамику Истории.
Что ж, в кои-то веки наука и искусство шли рука об руку и добивались для человека одного и того же – поиска ускользающего настоящего. А, может, наука и искусство всегда идут рука о руку?

IV
Любая импрессионистская картина имеет два фокуса: что нарисовано и как ускользает настоящее.
Так что же рисуют импрессионисты, что рисуют Клод Моне, Пьер Ренуар, Эдгар Дега?
Вспомним цитату из Кундеры: «…сегодняшний облик обречён на забвение завтра, поэтому нужно ухватить его, запечатлеть (даже если эти картины уходящего времени навевают скуку).»
Ясно, что каждый из них пытался сделать такие фотографии ускользающего настоящего. Ренуар, будучи, видимо, натурой романтической, представлял нам многообразные красоты; Дега (в нём чувствуется что-то вроде скептика, циника или реалиста) как раз и рисовал то самое Кундеры в скобках «(даже если эти картины уходящего времени навевают скуку)» – эти бесконечные классы танцев со всей их кухней, или дождь, заставший жокеев перед стартом.
Но особо я хотел бы поговорить о кувшинках Моне. Эти кувшинки, эти треклятые кувшинки, наверное, под конец жизни он штамповал как на конвейере. Зачем? Зачем ему это понадобилось? В предыдущей главке я попытался объяснить интегральное счисление вне математических терминов, не знаю, получилось ли это у меня или нет, но теперь я представляю эти бесконечные кувшинки Моне как наглядный пример этого самого интегрального счисления. Впрочем, ещё более явно это проступает на его холстах с японским пешеходным мостом.