Альбатрос сборник

И босой Пилигрим мне подносит стакан
 
Отразил океан гладью боль и тоску,
Уходящую скуку, мой дом или двор,
Они - плавленый сыр! прибавляют куску,
Это нищему знак и любовь, и укор.

Нищий, сделавши шаг, взором - ночью густой,
Возвестил, что пророк, - Мир, забудь про покой!
Хруст улиток – пустяк. Под земною плитой
Суетой и молвой рвётся лава рекой.

Пробудился вулкан, слёз горючих ручьи
Пепелище готовят из листьев и дров,
Мне подносят стакан, воблу и калачи,
Ядовито парит этот пунш или грог.

А над миром моим воссидит истукан,
Мускулистый, возможно не наших краёв,
Пилигрим выпивает мой залпом стакан,
А потом осторожно икнул и утёк.

И взлетел белый конь, может единорог,
Брызнув стаю простых дворовых голубей,
Открывается звон и подземный чертог
Возжигает вулкана десятки свечей.

И пошла аллилуйя весёлой души,
И прошла чехарда из доносов и смут,
Пепелище жилья первозданной глуши
Отражает слюда магмы пламенный труд.

А сейчас тишина, вяжет дым вдалеке,
Океан успокоенно мажет волной
Моих мыслей струну, что лежит на песке,
Вместе с рыбой - душой опаленно-больной.

Ветерок порошит, ниспадает песок,
Нищий сыт и угрюм, отдыхает вулкан,
Мир так странно пошит, что ваш левый носок,
И босой Пилигрим мне подносит стакан.

060608 Сшонэ


Кому черви, кому стронций?
 
Не хватало небу красок,
Мир - убог, в угоду масок,
Колы, пива и колбасок,
Из подвалов доставал.

Птица вечности хотела
Пела!
Не жалела крылья-тело,
Мир глумливо, знамо дело,
Неба - мрамор отыграл.

Птица смела устремиться,
Не грешиться, не блудиться,
В место, где сама жар птица,
Оставляет свой наряд

Там, где ждут и параллельно,
В мире добром и пастельном,
Сорок-звездные отели
Приглашающе парят.

Пастораль? Ах - да, конечно,
Был вояж вполне успешным.
На дорогах дивных млечных
Приглашающий маяк!

А жуку хотелось солнца
И навоза из оконца,
Кому черви, кому стронций?
Где твоё зарылось «Я»?

Сшонэ 010608


Взгляд младенца
 
Пустое! знаю, далеко ль
От нас пустыня смерти - Гоби,
Где берег мертвых без надгробий,
Где смерть - и воин, и король?

Здесь нет живому исцеленья,
Где смерч трубу свою воскурит
И мрак густой пустынной бури
Вновь уравняет жизнь и тленье.

А после стрелы, шум конвоя
Непраздничная канонада,
Кому-то деньги и отрада,
Кому-то счастье – радость боя.

Глубокой верой взгляд младенца,
Ведь в детях истина права,
На мать, что нынче не жива,
Раскрылся белым полотенцем.

240408 Сшонэ


Пьедестал
 
Так немного, немного так
Жизни горней, что скрыта втуне,
Вот родился один чудак
В теплой прелести новолуний.

Столь уверен, хотел, не знал!
Силуэт от его значенья
Из гранита, в нем пьедестал
Магма лжи и досужих мнений.

Столь чудачился - вырастал,
Слыл кумиром, тропою вечной,
Белой пагодой пьедестал
Мнился вектором жизни млечной.

Люди так стремились к нему,
Почему? Он полезен! Ситный,
Будто хлеб им, да и кому
Не важна его самобытность?

Скорый смерч от страстей людских
Грязью мусора, вонью свалок
Привнесли в его мир, не алый,
Образ сирых, пустых, глухих!

Просадилась на дно, на дно!
Бутафория колоннады -
Прах скульптуры от клоунады!
Тленно, значит и суждено.

Тошно!
Ныне горит огнем
Белый ветер моей свободы
Жизнь, мы вечно тобой живем
И тобой создаются всходы.

В ней мой дух беспредельно чист,
Длится вечным, неопадаем!
Слышу там, за собачим лаем,
Свадьбой тешится гармонист.

200408 Сшонэ


В белом кимоно, меч к мечу, стоим,
 
Стоп, его предел! За пределом – жесть,
Новый передел, но почет и честь!

В белом кимоно, при мечах, стоим,
Я - как суждено, он - бродячий мим.

Мим задел барьер, по канату - верх,
Раскачал предел, а в партере смех!

Лепота для глаз? – жить бы со смеху!
Пиво, водка, квас и тепло в паху.

Наверху покой, милой мамы шаль,
Мим, куда? Уволь, так себя не шкаль!

Скалься, скальп не снят? ошакалишься!
Взглядом шлёшь огня, но ошпаришься.

Хмур в лице? Слабей тишины моей,
При царе злодей, при черте плебей.

Стой, не жди меня, не арена – жизнь,
Выпей жар огня, за Минздрав держись!

Не ходи туда, избежишь потерь,
Окна - не слюда, не откроешь дверь.

Не откроешь врат, ты мне нынче враг
И тебе я враг, не открою врат.

Где твой меч? - руби, воздух до земли,
Примет до груди, тело во крови.

Тебе жизнь, что цирк! Бестолковый мим,
Подавляя крик, шепчет, - поглядим!

И кричит, - партер, вам иконостас,
Не высоких сфер рукотворный Спас!

Мне даёт совет, - спи же праведно,
Но моей суме много дадено!

Не пирог, коржи, пусть не целого,
Но кусок лежит, хлеба белого!

Этот хлеб, суть - мой, но не съеденный
Будет пир горой, стол обеденный.

Встречу намолю, будет лепая,
Песню распою, будет петая.

Там же сердца дух успокоится,
Там огонь и слух приутроятся.

Я оставлю плен, новый райский сад,
Пение сирен и ночных цикад.

Голоса богов, превеликих фей,
Мне мой путь готов, он всего сильней!

В белом кимоно, меч к мечу, стоим,
Я - как суждено, он - бродячий мим.

Стоп, его предел! За пределом – жесть…

210208 Сшонэ


Черная Королева
 
Быть Черной Королеве нынче в масти
Сиять на черном склепе грубой сажей
Границей окаймления для свастик
И содержимого для понта и продажи

Ей мало много кровь чернее моря
Что неустанно восхваляет диво
И шепчет мало смертушки для горя
А много жизни очень не красиво

Ей море черным укрывало душу
В ночи прохладной цвета антрацита
И говорило покидая сушу
Иди на дно где золото укрыто

Не стало в мире Черной Королевы
Заплакали завыли Купидоны
Остались правда черные законы
Да белых лилий в трауре посевы

190208 Сшонэ


Грот
 
Грот молчал! этот Грот временами молчал,
Был он полон воды, значит рот - на замке
И Луна ежедневно - ночная свеча,
Приносила отлив ему на языке.

В том лобзании Грот отходил, отходя,
Возвращался до лет, когда светел и чист,
Слыл он гордой скалой, среди гор - за вождя,
Был местами алмаз, где–то и аметист.

Продолжает легенда, правдива она,
А её подтверждает беззубый, но рот,
Что легла мелодрама, любила Луна,
Он! Был прежде скалой, а потом, правда - грот.

Грот ответил Луне, суть - спасибо, кума,
Нынче беден я, ты мне верна столько лет,
Нынче тоже бедна? не с тобой ли сума,
В ту, что я положил тебе лучший браслет?!

Были! Эх! времена, на свиданье с тобой
Я зараз приносил полнозвездный закат,
Он вращался орбитой, что смерч голубой,
И стихал, будто пёс, возле наших палат.

Это время во мне! Звёзды гаснут, не счесть
В этом мире добра, седины, но покой
Уникален, так хочется изнова цвесть,
Правда море меня заливает водой.

Соберу я собой грозди горних камней
И последним закатом прорвусь, дотяну,
Презирая рассвет, твёрдо помня о ней!
Ту, что в сердце хранил, призывая Луну.

Остальное? не в счет, остальное всё бред,
Разрумяненный ряд перламутровых дней,
Я умру, означает, что и лунный свет
Отражается гранью, но - жизнью моей!

130208 Сшонэ


Дутар и песок
 
Не кормлюсь, не живу там, где ваш Гибралтар,
Накормил не одну сотню праведных псов,
Я же деньги давал, мой последний дутар
Где-то спит за изгибом салонных часов.

Я и вас не встречал за изгибом аллей,
В белой проседи осени, в облаке тьмы,
Галерея святынь, там собор и елей,
Рядом площадь и вас наказали плетьми!

Наказали меня там, где общество фей,
Не осталось одной, что была мне верна,
Больно правде родной, столь премудрый еврей
Мне поведал, что мной фея быть рождена.

Каждый год, понимаете ли - новый год!
На арену взойдут сотни алчущих псов,
Мой дутар не сыграет и где тот комод,
Что хранит светлый бой для старинных часов?

Псам лихих каравелл понаскучил экзот,
Им глобально расширен афёр ареал,
Превратилась Земля в коммунальнейший дзот,
Вам восток и дутар, мне же за Гибралтар.

Подплыву, подползу прямо в африку дюн,
Что горячим ветрам рассыпать, засыпать,
Там бы встретить себя, где я черен и юн,
Там и встретить её, а потом воссоздать.

Мой небесный дутар ниспадёт, запоёт
В белом инее дюн, про усталый песок,
В благодарность ему, что он верен и ждёт,
Как меня подождал и случился я в срок.

Эх! спасибо, что есть в этом мире пески,
Ведь они растворят, а потом занесут
Этот мир бесконечной и глупой тоски,
Исполняя извечно - божественный суд.


070208 Сшонэ

Есть чудовищный жгут про любить и прощать
 
В этом мире, где вечно господствует зло,
Есть чудовищный жгут про «любить и прощать»,
Мол, за давностью лет всё быльём поросло,
Даже если тогда ты убил свою мать!

Вот и нет! где-то там, словно свечи зовут,
Легионы земных, чем-то ангельских тел,
Между ними проложен означенный жгут,
Он – кандальные цепи, залп огненных стрел.

Он меня подзадел, расчленил, поддостал
Острым лезвием частых акульих зубов!
И не ржавый совсем! на огне заблистал,
А потом зашумел черной стаей громов.

Жгут схватил одного, кто средь ангельских тел
Был повыше, крупней, помастистей, а бас
Его звучно и гулко почти перепел
Властный голос громов! Суть - слова «Отче наш».

Резкий голос громов на фальцете дожал,
Достучал, дометал лязгом сети - цепи,
А потом потащил в слой, где молний кинжал,
Там где рок своим оком не дремлет, не спит.

Там где рок - враг фортуны, не ад и не рай,
Это место не чище, не глаже, чем …лаг,
Это место, где вечен охотничий лай,
На бегущее мясо, служебных собак.

Белый ангел хотел петь и петь для людей,
Пел и не замечал, что окутанный - он!
Светлым рядом блестевших на солнце цепей,
Жил он песней своей – нескончаемый сон.

Он любил, люди вас, свою жизнь не жалел,
Не продал он и ноты от песни своей,
Вот и прерван мотив градом огненных стрел,
Очень больно ему! вот и мне всё больней.

И опять, где-то там, словно свечи зовут,
Легионы земных, чем-то ангельских тел,
Между ними проложен безымянный жгут,
Он – кандальные цепи, залп огненных стрел.

310108 Сшонэ
 

Альбатрос
 
Вот комар, в комариной живет чешуе,
Он столь верен своей изначальной мечте -
Засосать мою кровь, поразить сердце мне,
Вот и смысл! при звенящей его простоте.

Столь же верен, в своей изначальной стезе
Серый волк, он не сказочен - все же горяч,
А мой лес мне напомнил новье – Колизей
Здесь не верят слезам, но присутствует плач.

Вижу - птица взошла, что царица на трон,
Облаков кисея, отстраняясь от битв,
В мире высшем, подчас, управляет закон
Тишины и возвышенных в чем-то молитв.

Только щель – изначальна, что лунная тень,
Притулила кураж, столь возвышенный, крыл,
Нить падения – плавный с оттяжкой ремень,
Альбатрос между скал белой точкой застыл.

Он надеялся – глуп, отрываясь от скал,
Высота для него, что служанка – жена,
Но прибрежный каньон - изощренный оскал,
Стал судьбой для него или цепью звена.

Но! проходит молва, - не погиб Альбатрос,
А пешком добирался до сизых вершин!
Отвечал он себе на извечный вопрос,
Что же он на Земле, доморощенный сын?

И когда, оторвавшись – вершина седа,
Белым вектором выстрелив в грудь облаков,
Его нервы запели, что те провода,
Что несут вашу боль, сквозь бесстрастие слов.

Пел и пел Альбатрос, в его сердце Одно
Стало ясною точкой, лишь точкой пути,
Не последний утёс! это только звено
В длинном ритме падений и взлетов цепи!

200108 Сшонэ


Я восхочу
 
Я - Истина, мне спорить недосуг,
Пусть не гляжу на вас поверх забрала,
На муравейник разоренный слуг
Поверженного ими пьедестала.

Нет, не грущу, а также не шучу
По поводу убогой чьей-то доли,
Нет, не поставлю алтарю свечу,
Не восхочу ни хлеба, и ни соли.

Не восхочу кричать и плакать там,
По-поводу судьбы уже несчастной,
Не восхочу прислушаться к словам,
От вас идущих – оное опасно!

Не восхочу ваш гнев собой познать,
Наслышан вашей завистью донельзя,
И снова вырезается печать
Со словом Рок! И в этом чья-то польза.

Я не хочу страдать, болеть, жалеть,
И помогать болезненным и сирым,
Я восхочу неслышно умереть,
И вознестись, не ставши вашим миром,

Я восхочу помочь тому, кто зол,
Презрев в себе и грязь, и ложь, и слабость,
Мечом пройдя, не пожалев комзол,
До Высшего, найдя любовь и радость.

Моя рука, достойному - ему
И пусть легенды засветят герою
И честь, и славу! быть же посему,
Ветрами перемешанным молвою.

И если где-то, в ком-то сердца стук
Соединился ритмом слов плывущих,
Тогда волшебно проступает круг
Людей высоких, сильных и поющих.

Там я - средь них, мне посвященный бал,
Проходит мерно, спит средневековье,
По мне достойно выписан финал
По мне хлеба, посыпанные солью!

160108 Сшонэ


Эхо и Хлябь трясучая
 
Хлябь! Туман смыл края излучины,
Вода неводом жжет – колючая,
Приведенье в тарелку сплющено,
Эхо в ухо, - И это к лучшему!

Белый свет – свят, мечта щемящая,
Сквозь окошко без подоконника
Подменяет на настоящее:
Свет рождению, ночь покойнику.

Черный знак столбом – плотноскрученный,
Всколыхнул туман, взвился ястребом,
И пошла волна по излучине,
Эхо молвило, - Это так себе.

Приоткройся чуть, высь заветная,
Успокоенный утром - холодом,
Я ли здесь теперь песня спетая?
Упорхну окном белым голубем.

Близко! Тихость - душа зарницею
До окна летит, с подоконником,
Не с амбицией, а с криницею,
Эхо, - Ясно, спешит к поклоннику.

Вечный смысл в одном – проживание!
А в него я прописан истинно,
И смешно - важны боль, страдания,
Эхо дакает, мол, - Брависсимо!

Проявляется тема жалости,
Хором, Эхо и Хлябь трясучая
Воскричали, - Мы просим малости!
Нам останься! Нам это к лучшему.

211207 Сшонэ


Россыпь роз её младого чрева
 
Новости – они от Прометея,
Столь громки, важны на общей кухне,
Мой сосед опять за лицедея,
Газовый огонь горит и тухнет.

Кухня – сцена, зрителей всё нету,
Скатерть не софитами залита,
Мой сосед, играющий газету -
Канцлера, шахидку и пиита.

Двор - качели, мусор и ворона,
Вечные машины, лужи пыли
И пиит, уже ещё влюбленный,
Поделился сердцем, с кем-то или

Смотрит он из рамки золоченой
В фаворе, сквозь масляные нити,
Строго в лица, буквою закона,
Жертвам обсуждаемых событий.

Смоль! Глаза! Но столь укрыта дева,
Море тайны, лжи и благородства!
Россыпь роз её младого чрева -
Пыль и грязь разорванного солнца.

Новости – они от Прометея,
Столь громки, важны на общей кухне,
Мой сосед опять за лицедея,
Газовый огонь горит и тухнет.

271107 Сшонэ


Жара была тогда возвышенно хулима
 
Где бледно - белый смог на синем небосводе,
Там липкая жара, жеманная - ждала,
Когда за ней придет желанное разводье
И смоются куски от барского стола

Жара была тогда возвышенно хулима,
Хотелось всем навек судьбу её пресечь,
Поэтому - хандра, что чуть похуже сплина,
И в чем-то поострей, чем нож, копьё и меч.

Хандра жару гнала, жара звала, - О, тучи,
Пусть ветер принесёт туманно - влажный крон
И разум освежит мой мир, он столь же жгучий,
Что тот рубец без плеч, нарушивших закон!

И разом заскребут по щекам капли- слезы,
И старческих морщин не станет у полей,
И теплым молоком проистекая козы,
Во славу запоют и вознесут елей.

Туда, где тихий бог, насмешливо смотрящий,
На вечный строй страстей, что сызнова всегда,
И видится он мне, - немного настоящим,
Но! - театральный кич – смущала борода.

И засмеялся я над тем, что происходит,
Пустое всё вокруг, пустыней жив и бог,
Мороз – кудлатый пёс, сегодня снова в моде,
А значит для жары потом наступит срок.

Но! наступает мне на стопы и на пятки
Паттерн пустых картин и все они одно!
Доколе захочу играться с ними в прятки?
Не скажет мне ваш бог, он с вами заодно.

191107 Сшонэ


Черная туча со словом любовь - ценник
 
В юности знал я, наш мир сказочен - вместе!
Знаки, улыбки - всё в котле хоровода,
Взаимоподдержка, голос любви, чести,
Полезные делу друзей от народа.

Народ неуёмно хотел дружить, дружба
Столь двигалась к дальней границе от мира,
Даже такое, как самый простой нужник -
Часть всекоммунальной идеи - сортира.

Гордились народы тогда живым мясом,
Видами гор, национальной идейкой,
А кто-то гордился свободой, а тот рясой,
Трудной тропой к ним или узкоколейкой.

Разные, нудно мне врали тогда книги,
Что только любовь спасает от всей мрази,
Любили меня, хранили в карман - фиги,
Что вечный итог дня в своей ночной вазе.

Вы скажете, мол, - ошибаешься! - как же?!
Ведь мир этот детства мажорного рухнул!
Но! Прежняя ложь про любовь свою пряжу
Разносит по комнате, где лжец - пукнул.

Черная туча со словом любовь – ценник,
Россия, - не верь голосам, то - сирена!
Горазда на песню всем, чтоб её пленник
Забыл Пенелопу, горе познал плена.

Так люди слепы, что любовь им кумиром
Сильны и вакхичны сегодня сатиры,
Пускай простирается правда любви шире,
Что пленницей горькой - вокзальных сортиров!


181107 Сшонэ


Мудрец. На 20 летие, сына - Виктора.
 
Вы, Зрители, пьяны, столь покраснели лица!
Вы, Мастер, высший класс, ваш профиль - Мудреца
Среди теней чужих сминается, двоится,
Переплавляя мрак разлитого свинца.

Мудрец! Зачем сейчас ты столько слов поведал,
Преследуя опять свою гнилую цель,
Зачем ты бьёшь меня, зачем ты снова предал,
Твой фарт узнал кураж и углубился хмель?

Столь пьяное лицо, хранящее простуду
У выеденных губ, изъеденной души,
И темных пятен лоб – истертая полуда,
Зачем-то говорят - все средства хороши.

Все средства хороши, чтобы умыться кровью
Тобой открытых ран твоих былых подруг!
В них много оттого, что названо любовью.
Так познавал Мудрец своих бесплатных слуг.

Вот и сейчас строчишь пустые эпиграммы
На так себе друзей, на так себе подруг
И есть конец твоей пустопорожней драмы,
Где я тебе не враг, где я тебе не друг.

Где я тебе не слал подмётных, гнусных писем,
Там бледное лицо становится бледней,
Я познавал, не там мой страх о стены бился,
Шпицрутены коллег и преданных друзей.

Я не остановлюсь в проеме вашей драмы,
Не мой, совсем не мой, там длится монолог,
Но Зритель восхищён величием обмана
И в этом ты силён, за мной же эпилог.

Он реквием о нас, о наших грустных судьбах,
Среди больной страны, где трудно жили мы,
Её пятнистый лоб – истертая полуда
От бледности ЗК, до нищего сумы.

Мой странный эпилог пусть драму увенчает
Прощанием с тобой, не друг или не враг,
Пусть этот эпилог не любит, не прощает
И пусть растает дым и воцарится мрак.

Вы, Зрители, пьяны, а также души ваши,
Портьеры расцветут до синевы огня!
Огни далеких звёзд, забытых и пропавших
К себе вас призовут! Где нет уже меня.


210606 Сшонэ
 

У обочины мир - проживает семья
 
Столь созвучен хорал, строй подобранных нот
В перекрестье страстей неуёмно-простых.
У кого-то сейчас тихо давит живот,
У кого-то возник образ для понятых.

Кто-то резко поводит указкой, оркестр
Слепо следует промыслу масляных нот,
Что по каплям стучат, составляя реестр,
Несвершенных надежд неоплаченный счет.

У кого-то возник вожделенья накал,
Он на сцене взыграл, стыд отбросив в партер,
Кто-то нехотя встал, презирая хорал,
Покидая театр, место лжи и манер.

Покидаю и я, зонт забыл в суете,
Мостовая блестит сотней радужных мух,
И быть может сейчас, на какой-то версте,
Огонёк чьей-то жизни несчастно потух.

И последний аккорд отыграл, отзвенел,
А хорал белых крыл херувимно умолк,
И фрагменты уже остывающих тел
Пригодятся тому, кто увидел в них толк.

Мостовая шумит, так гудят и дрожат
Два потока навстречу мелькающих мух,
Плачет небо дождём, как и сутки назад,
Значит, кто-то вчера был избавлен от мук.

Плачет небо дождём, мои слёзы спешат
Увести и спасти раньше строгой косы,
Всё мечтаю успеть, отвести мрачный ад,
А Фортуна уже навела на весы.

Может быть, человек повернёт влево ключ,
Остановится время и музыка сфер
Устремит на него исцеляющий луч,
Это будет театр! это будет партер!

Вещим звоном наполнит святая струя
И конечно напомнит про вечную цель.
У обочины мир – проживает семья,
Две сосны, мудрый дуб и высокая ель.

010307 Сшонэ


Нет! не трудно терять мне стекло
 
Нет! не трудно терять мне стекло, что в ночи
Самосветным теплом не рождало кристал,
Можно не пожалеть и не выдать ключи
Межусобной войне архетипных начал.

Межусобная брань, межусобное зло
Поделили на части природу людей
И колышет бурьян тем, кому не пришло,
И колышет камыш, тем, кто Бога хитрей.

Если Бога хитрей, значит горше душа,
А кому не пришло, тому ужас страшней,
Растворяется в ноль слепо выбранный шаг
В унавоженной жизни счастливых свиней.

Тот Резон, что по жизни, по славе не спит,
В этом мизерном царстве, где пламя и лёд.
Ожиданием вечным укормленный жид
Острым паром страстей устрашающе жгёт.

Только я, что перо от божественных крыл,
Отгоняю для вас орды царственных мух,
Серебристо запела Вершина, застыл
Неофит темной ночью, теряющий слух.

На вершине нет зла и природа добра,
Растилается радугой, неба полней,
Устремляется луч, будто горсть серебра,
Мудро брошенный Богом - для чрева полей.

Мир людей блекло - чист, будто дворник с утра,
Перед барином стойко во фрунт – есаул!
Пряный запах вина, поманил со двора,
А с обеда скоромного дворник уснул.

Наслаждается дворник, лукавство в усы,
Наслаждается дворник, что кот на столе,
Наслаждается дворник – он празден и сыт,
Будто он и сейчас есаул на коне.

Да! лукавство, что бред, в нём обет Сатане,
Золотому тельцу. Позолота свиней,
Отражается красным при полной Луне
Вечной схваткой за Солнце незрячих людей.

Только Путник припал, будто Лось на снегу,
К мало видной дороге, доселе святой,
Бренный след на песчаном морском берегу
Увлажняется мудрой и вечной водой.

210207 Сшонэ


В хороводе святых ангелоидных тел
 
И послышался звон! Бом - хрустальный мотив
Перепонки мои освежил, разложил,
Был столь радостен стон - столь весёл и игрив,
Будто я мало жил, не болел, не рвал жил.

Я очнулся вчера! Яркий день - нить и сталь,
Прорывался окном, что хрусталь белизной,
Я смотрел и смотрел в оловянную даль
Этой жизни другой, в бесконечный покой.

Я вершил из себя изначальную суть,
Неизбежно стремясь превзойти и взойти
В тайну Истины там, где кончается путь,
И счастливо не спит Изначалье Пути.

Отыскать и понять, по-другому вздохнуть,
Рядом лечь, полежать, хлад, вдыхая земли,
Следом выплюнуть - враз! хлопьевидную муть
И сквозь образ создать что-то типа Дали.

А потом – выше тон, на пригорке в траве
Прозвучать в небе звездами! что до одной
Так внимательно никнут к моей голове,
Будто самый я близкий и самый родной.

И подняться сознаньем, достигнуть границ
Мироздания – малость его так видна!
И проникнуть в себя, сквозь движение ниц
И узнать, для чего моя жизнь так дана.

Что звучит белой песней хрустальных колен
В хороводе святых ангелоидных тел,
Понимая тогда, что кончается плен,
Что я вырвался - мертв, но сумел же, сумел!

Вновь рожденные веки – сквозь тень похорон,
Продолжаются в день бесконечных забот,
Звук шагов - четкий ритм, прорывается звон
Сквозь толпу белых звезд, к тем, кто истинно ждёт.


19 февраля 2007 года Сшонэ


И черный змей опять меняет кожу
 
Так долго помню – чёрный, настоящий,
Немного датый взгляд из под подлобья,
Искусный змей и нынче глаз таращит
На мои раны - след междоусобья.

Он надо мной вчера в ночи струился,
Когда я мчался, ночи даль сметая,
Чтоб он не смог - на Землю не спустился
И не украл форпост последний рая.

Чтоб не украл и жизни человеку -
Дебильно – глупому, хоть чуточку осталось,
Чтоб мать могла спасти его - калеку
Из под беды спасти! хотя бы малость.

Мой бастион и ныне не разрушен,
Я смог - помог и человек не умер,
Я нынче в страхе – пасторально трушу,
Я убедился - вовсе не разумен!

Тот гомо-сапиенс, что глянцем на обложках
Открыто так торгует бренным телом
Моей Земли и потому мне тошно,
Моя душа сегодня похудела.

Она сегодня перестала верить,
Что нынче может излечить больного,
Которому столь радостны потери
Таких как я, меня - почти такого.

Да! я почти такой же – только болен
Разочарованностью в светлые мечтанья,
Я нынче безработный, я уволен
За гордые, бессмысленные знанья.

Не нужен я! и не тогда родился,
Как трудно быть таким же - не похожим!
Густая ночь – я нынче заблудился
И черный змей опять меняет кожу.


Солнце и Луна, столь стыдлива, нага и раздета
 
Вот и Солнце открылось, преддверье ненастья
Рассыпается блеска весёлой гурьбой,
И Луна приукрашена жаждою счастья
Попыталась затмить моё Солнце собой.

Так жеманна Луна, кашемировой шалью
Повела, горизонт и последняя пядь
Покрывалась туманом, тоской и печалью
Ещё теплой Земли, не желающей спать.

И Луна продолжала надменно и броско
Услаждать своим танцем чуть видный партер,
Но Ландшафт постарался, оставив полоску
Бело-желтого Солнца, у радуги сфер.

Моё Солнце, ему и тепло, и уютно
За границей Вселенной, столь духом живёт
И планетная Рать - хоровод, поминутно
Насыпает за жизнь в кубок пламенный - лёд.

Солнца вечный огонь, неизменная свита -
Все планеты в песочнице, сны наяву,
Всё вокруг растворяется в трансовом ритме,
Оно гладит меня и лелеет траву.

Что ему до того, как сейчас облаками
Будет скрыто на миг, укрывающим цель?
Кашемир не согреет меня угольками,
Проникающих в плохо прикрытую щель.

И Луна, столь стыдлива, нага и раздета,
Превратилась в свою серебристую суть,
Сизым призраком плачет она, не пригрета
И ссутулившись, прячет старушечью грудь.

Растворяется небо, тепло, запарило,
Облака растворились, что кубковый лёд
И на небе опять воцарилось светило
Замурлыкал мой Кот, он поел и поёт.

В чистом небе почти не встречаются боле
Моё Солнце с Луною, подругой свечи,
Серый сумрак по ней и расписаны роли
Ей и Солнцу, раскрывшему в небе лучи.

Так я Солнце люблю, а Луну всё же жалко,
Ей подавленной гордости не занимать,
Свет откроется ей, кашемировой шалкой
Вас согреет Луна, нужно только сказать.

250806 Сшонэ

Душа и Молодец
 
Багровый праздник туч смыл пену макияжа,
Слепая до судьбы не слабая Душа,
Приказчиком лихим, не ведая пропажи,
Взлетала над лотком весёлым антраша.

Размазанный закат на лубочной картинке,
Успешна и добра не мало в сундуках,
Дородная Душа кричала без запинки
Про яд простой травы, невидную с лотка.

Душа и Молодец в собольей белой шапке,
Его кровавый след уже лизали сок
Собаки, а Душа в несвойственной облатке,
Ждала, как метроном ей отмеряет срок.

Вот вакуум небес всосал немую Душу,
Близ синего окна вскурил багровый дух,
Багровый исполин собой укрыл, что выше
И верный метроном не досчитал до двух.

Доска и табурет, солонка, два стакана,
Я пью из одного, другой уже налит,
Сгорел ты, Молодец, а я ещё не пьяный,
Торгуюсь сам собой, как вечно ждущий жид.

Вдруг синею тоской ко мне Душа присела,
Тот выпила стакан, откинулась назад,
И превратилась в ноль и кружево веселья,
И красные в углу смеялись образа.

280906 Сшонэ


Комедиант
 
Заиграл заключительный гимн,
Вот венец для его монолога,
Зал притих, ожиданьем одним,
Он ему стал на время родным
В гордом пафосе эпилога.

Его бас притушил белый свет,
Голос, ритмика - верх совершенства,
Пряной аурой зиждется свет,
Круглый Ангел вручает билет
Для рыдания и для блаженства.

Вьётся тонкая прядь – параллель,
Сквозь гламурность размытой фигуры.
Утончённо скрывающе цель,
В пасть пастельно ведёт акварель,
В черно-белую клавиатуру.

И души освежающий раж,
Возвышая пределы натуры,
Напряженно, а с ним и вольтаж,
Продвигая гротескно типаж,
Нитью фабулы, призмой фактуры.

Снизошёл музыкальный аккорд,
Нарезают ломтями на блюдо,
Поедают словесный эскорт,
Будто празднично - свадебный торт,
Искушенно - голодные люди.

Он шептал себе - комедиант
Ты себя раздираешь на части!
Ты и гений, и шут, и вагант,
Утопая в цинизм и талант,
Даришь всем мимолётное счастье.

Шевеленье партерной плиты
Прорастает великое семя,
Фейерверком взлетают цветы,
Он – Герой, он достиг высоты,
Прогибаясь и плача на сцене.

Прокопченный, кипящий котел,
Зал густел желтой жаркою пеной,
Плавной лавою к сцене пошел,
Чтобы сделать последний укол,
Гладиатору - смерть на арене.

Странный зритель, кровь жаждущий зверь,
Пищи требует снова и снова,
А театр – это джунгли и смерть,
И артист, избегая потерь,
Кормит песнями сердца живого.

Столь порочно - счастлива судьба,
Вечный путь и шута, и фигляра,
Путь гиганта, мессии, раба,
Паровозная мчится труба,
Белый след уходящего пара.

Снова «Бис»! Он снимает парик
И поводит седой головою,
Поклонился и вроде поник,
Зал восторжен, срывается в крик,
Перед сценой, сбиваясь толпою.

И мудры и бездонны глаза,
Столь заученны желтые руки,
Они снова вздымаются - «ЗА»
И ласкают накормленный зал,
Под нетрезво - утробные звуки.

Вот и ночь в полукружье густом,
Где немало грядёт и двоится,
Присмирел его маленький дом,
Он лежит, вспоминая о том,
Что жалеет и ждёт, и боится.

Нависает седой потолок,
Прорисованный лунью и сажёй,
Он усвоил последний урок
И его многозначный итог
Не причёсан, да и не приглажен.

День прошёл для актёра в пути,
Спит Герой под бальзам, и под ладан,
Странный образ слоновой кости
Будто что-то желает спасти,
Над окном изваянием ладным.

Этот образ встал больно на грудь,
Чьи-то фишки невидимо ставя,
Наводя и тревогу, и жуть
Говоря окаянную муть,
Гогоча - театрально лукавя.

Открывая волшебной рукой
Дали горние, пращуров племя,
Рать фигур уходящих рекой,
Отдаленный венчальный покой
Трансформации к перемене.

Он, витая сквозь облако снов,
Воздавал и каменья, и злато,
Не спеша, останавливал кровь,
Вечно молод и вечно готов
Начинать, возвращаясь обратно.

Свою роль завершает фантом,
Превращаясь в фигуру гиганта,
Сообщает Герою о том, -
Жизнь тебе возвращается сном,
Сном довольного комедианта.

Сном Героя, что сердцем раскрыл,
Неуёмною жаждою слуха,
Высь, чтоб снова в ней кто-то парил,
Светотень исчезающих крыл,
Волшебство музыкального звука.

Спит – актёр! Спит завитый парик,
Чтоб назавтра величием Тантры,
Слать огонь - этот сладостный миг,
Этот блеск, этот солнечный блик,
Перед светлою музой таланта.


24 - 250906 Сшонэ


Баллада о Питере
 
Не больно жжёт холодный ветер, море
Недалеко и камни рукотворны,
Бегущей линией затейливо – проворной,
Мне сообщают о моём позоре.

Так стыдно мне, я сам ли это строил,
Копал ли золото скульптурам Петергофа,
Я ли распят и здесь моя Голгофа,
И мой ковчег, а с ним и подвиг Ноя?

Я ною, плачу, здесь моё крещендо
Здесь штабель линий, холод циркуляров,
Голодный дух, не он ли плод кошмаров,
Слащавой циркульности домена перпенд"о"

"О"куляра, маяк кроваво - сдобный.
Я болен был величием России,
Зачем хочу, чтобы меня спросили
По - канцелярски, чуя страх утробный?

Я бы ответил, что Москва за нами,
Я бы ответил, что народ России
Не только в Питере, а в Питере красиво
И черными, и белыми ночами.

Столь краток век! И мрамор склепа белый
Потомкам сохранит названье тела,
Оно в могуществе, столь искренне хотело
Величия России и … сумело!

Спасибо, Петр, твой памятник и ныне
Великой поступью явился судьбам многим,
Трагедия и фарс! Тандемом строгим
Переменили многие святыни.

Спасибо, Петр, не здесь моя столица,
Венеция нужна венецианцам,
А Петербург так нужен иностранцам,
Мне остается только поклониться…

Куртинам крепости – они не меч дамоклов,
Они годны влюблённым поцелуям,
Картинам - сквозь оптические стекла,
Карнизам стен - за них не упаду я.

Столь канцелярна жизнь! И смысл парада
Размыло время, нищета народа,
Он сотворил до нас величье свода
Исакия – нелепая награда.

Пустая жизнь, никчемность жизни бурной,
Колготочно - продажная аллея,
Я помещаю своя память в урну,
Для этого не надо мавзолея!

Для этого не надо мавзолея,
Туда не может сердце поместиться,
Пришла пора и нам судьба проститься,
Прощаю я тебя, судить не смею.

Не смею Питер, град венецианский,
Далёкий мне, не здесь и сердце ныне.
Трудам Петра, второй Екатерине
Честь воздадут поэты – иностранцы.

Я сам поэт, хвала да убоится
Величия, при горе, горше перца,
Кровь ржавых крыш раскрашивает сердце
Которое не перестало биться.

Так смехотворен этот пафос важный,
Из «колыбели» - голос прежних стачек,
Ты до сих пор не можешь жить иначе,
Здесь моден фарс, а с ним и змей бумажный.

Нет грусти по царю, по Эрмитажу
Картинкой глянцевеет град Петровский,
Пусть здравствует директор Пиотровский,
А значит быть вину и эпатажу.

Не для меня твоё веселье, город,
Хотя милы театры и поэты,
Бессменный Розенбаум и куплеты
Премилых бардов, плачущих Садовой.

Хандра и боль, Пьеро, столь безучастно,
Склонил лицо, заныл, прижав гитару,
Мальвину и они запели парой,
Талантливо, без вызова – несчастно.

Просторный купол финского объёма,
Сигнальных пушек отгремели громы
И «Незнакомка» людям столь знакома,
Что Фаберже и суть закона Ома.

Но так слышно мне эхо Черной речки,
Близ «Англетера», где иглою встало,
Двенадцать Кать идут сквозь синь канала
Ночь продолжается: фонарь, канал, аптечка.

День продолжается, старушка - ленинградка
Мне помогает в карте разобраться
Да, в этом городе остались ленинградцы
И шепот боли слышен кровью сладкой.

Мне шепот боли слышен из колодца
Домов, что так податливы к измене,
Меняйся город – свежий акт на сцене,
Комедиантам город отдаётся!

16-170906 Сшонэ


Одеваю льняную, просторную блузу
 
Где-то Муза касается ткани небесной,
Нити плавно стекают гармонией мер,
В перламутровом замке ещё одноместном,
Средь расцвеченных разно заоблачных сфер.

Ей свобода и власть, моя Муза ликует,
Что ей там до меня? Аллилуйя души
Образует объём, его преобразует
В мир узоров и форм, ощущай и дыши.

Здесь же! Воздуха мне глубоко не хватает,
Теснота и озноб средь просоченных труб,
Лишь кудрявый огонь удушающе шает,
Только иней красив у синеющих губ.

Плиты тёмные стен из дешёвого камня,
Серым поршнем надвинулся вниз потолок,
Так мне хочется знать, как там за потолками
Из узоров и форм порождается слог.

Муза пишет сама - отчуждён я, наказан
Изоляцией полной на множество лет,
Без неё жизнь тесна - в кандалах я, повязан
Так быть хочется вместе! Написано - нет!

Приговор произнёс, мне мой рок в наказанье,
Свои тексты шепчу из неписаных строк,
Жизнь не даром прошла! Существует названье
Моих помыслов чистых и светлых дорог.

Я от боли молю, повторяю губами,
Отче наш, помоги и не дай погубить
Белоснежную ткань ту, что над головами
Не даёт умереть и надеется жить.

Одиночество! Муза столь счастлива даже,
Как я вырвался? Пары кандальных цепей
Нынче - металлолом и рождается пряжа
Светлой магией Музы, изысканных фей.

Белоснежная ткань, пусть она остаётся,
Белый саван не впору покажется вдруг,
Пусть фатою невесты она обернётся,
При эскорте большого количества слуг.

Что им всем до меня? Я дыханьем проникну
Сквозь веселый и радостный свадебный крик
И наш благостный стих новорожденным ликом,
Белоснежным дождём освящает двоих.

Мои притчи о том, как становится тесно,
Эта сказка о том, как моя теснота
Порождает энергию жизни чудесно,
Где свободно двоим, вот и вся простота

Возрождается жизнь, появляются силы,
Мой душевный покой освящающе ждёт,
Когда Муза признается в том, что любила,
А любила меня! Предъявляется счет.

Как не верен ей был, сколько выпил с другими,
Как её оставлял и бросал, не жалел,
Потому, мол, болею и синие ныне
Мои губы средь ярко раскрашенных тел.

И раскаянье крупно наводит на Музу,
Как всегда хороша, холодна и бледна,
Одеваю льняную, просторную блузу,
Подаю ей бокал молодого вина.

Столь упростился мир, вспоминать неуместно
Мне кошмары из темных, сжимающих плит,
Уважительно, чинно, изысканно, честно
Взором ясным намеренья, путь нам горит.

040806 Сшонэ


Поместье
 
"Просветление в Ясной поляне"

Поместье! Он! Всё было прошлым,
Ему поместье открывало,
Окно, где мир гнетуще - пошлый,
Бред лоскутного одеяла.

Увидеть снова захотелось,
Сквозь таинство укрытой доли,
Извёстки густоту и белость
И вкус природной пряной соли.

Столь сердцем чистым прозелита,
Проникнуть в детство от порога,
Там конюх ладный и сердитый,
Хозяйки деловая строгость.

Снимал он времени покровы,
В его душе играли гимны
Природе и она взаимно
В нём открывала Льва Толстого.

Он проходил дорожной тенью
По влажной дождевой аллее,
Где луч вращался сквозь плетенье
Живой накидки доброй феи.

Он проходил, его скамейка,
Ждала, уютная, простая
И белой птицей улетая,
Душа просила, – пожале-ка!

И он жалел, и малы силы
Что бы добраться до дороги,
Где холмик одиноко – строгий,
Поместье! И его хватило.

Поместье! И его хватило
Чтобы укрыть больное сердце
Своей души, России милой,
Чтобы погибнуть иноверцем.

Он граф, ему и графство – царство,
Сплетаясь с кружевами страсти,
Ушёл от гнёта графской власти,
Познав судьбы своей коварство.

Познав судьбы своей коварство,
Без монастырского причастья,
Оставили, среди ненастья,
Благие оптинские старцы.

Поместье! Краски возмутило
Нарисовать в натуре раны
Своей души, что знала рано,
Но сил пробиться не хватило.

Ей сил пробиться не хватило
Сквозь непонятную природу…
Поместье! Я гляжу на воду
И слёзы льются, что есть силы.

Прощаюсь я! Не возвращаюсь
К тебе унылое поместье,
Мой век - совсем другие песни
Я для людей их петь пытаюсь.

Поместье, я с тобой прощаюсь,
Уже открылись горизонты
И стихотворные экспромты
О новом, что я обретаю.

Прощай же, доброе поместье,
Твой бог пусть тешит домового,
Я устремляюсь новой песней
Лучом невидным к жизни новой.

Моё невидное поместье,
Где звёзды - тихие аллеи,
Как легкомысленные феи
Со мной, пусть не надолго, вместе.


Я и Бог - мы одно, отраженье - кино для болезных
 
"Пишу и слышу голос Высоцкого, спасибо, Владимир Семёнович"

Сильно-сильная боль, с нею черная соль,
Оставалась.
Был мой разум король, он не спал, его роль
Подавлялась.

Потому не спешу, потому не грешу
Вам навстречу.
Ничего не пишу, что-то в рюмке глушу,
Но не легче.

Не пою ничего и не жаль никого,
Разве надо?
Жизнь пошла под уклон, всём прощальный поклон.
Пахнет ладан.

Он мне нужен затем, чтобы я вскричал всем
Мировую.
Выпью рюмку до дна, разобьёт пусть она
Мостовую.

И смеяться не вам, в том что жив я едва,
На диете...
Каша, хлорка, трава и болит голова
В лазарете.

Там сосед очень наш, превосходный типаж
Всех зеркалит.
И зубами скрипит, ничего, что он жид,
Не скандалит!

Я ему говорю, что сейчас сотворю
Козью морду.
Он в ответ мне несёт, что всё пишется в счёт,
Прямо Богу!

Впрочем, будет с ним Бог или черт, носорог,
Видно надо.
Пусть я чувствую грусть, над собою смеюсь
До упада.

Я ему говорю, не зеркаль - сотворю,
Что похуже!
Он в ответ - ты не Бог, ты бы это не смог
И не сдюжишь!

Я тут расвирипел, его скинуть хотел...
Но связали...
Вот и нет никого... а в палате стекло
Так зеркалит...

Тут позвали врача, все, как та саранча,
Зубоскалят.
Что-то в нём протекло, бьётся, мол, о стекло
И скандалит!

Я им всем говорю, что сейчас сотворю
Отраженнье.
Покажу я зараз, то, что прячется в вас
От рожденья.

А они сгоряча воют, лают, урчат,
Видят мясо.
Впрочем, что мне они, я последние дни
Здесь - всем ясно.

Что исход всем один, я божественный сын,
Я - подмога.
Отражу я для вас, то что есть вы сейчас,
Что от Бога.

Научу я вас жить, как собой дорожить
И любовью.
Ненавидите вы, не сносить головы
С болью, с солью.

Отраженье зеркал, я от Бога познал
Словно Слово,
Суть начала начал - исходящий вокзал
Для живого.

Я и Бог - мы одно, отраженье - кино
Для болезных.
Приобщайтесь ко мне, истина, что в вине,
Не полезна.

Ваша жизнь - ваша жуть, я вещаю вам суть,
Божье слово.
Отраженье вам путь, пусть оно вам по грудь
Это ново!

Я конечно здоров, посылать докторов
Мне не надо.
Отраженье в окне, у бутылки на дне,
Вот отрада!