Письма московской подруге

А.К.

Ничего мне, ничего не надо.
О, как же я теперь пуста!
Как осень после листопада,
простоволоса и проста,
курю на каменных ступенях
холодных и казенных мест,
уж лучше б я была растеньем:
кто не работает — не ест.
Но ведь не хлебом же единым,
и я пишу тебе в стихах:
поговорить необходимо,
когда вокруг бушует страх.

Подруга, ироническую прелесть,
что ты — не он,
мой юный вид хранит,
но слишком быстро наступает зрелость,
хамелеон —
глаза, и — как магнит,
хамелеон — душа, и если вместе
не суждено, я не сойду с ума:
все было прежде, старые известья
содержит память — сонная тюрьма.

Влюбленности, великой и ненужной,
в помине нет, ты — развоплощена.
Болезнь — как верный рыцарь простодушный,
и верностью его ты польщена.

Поэзия — последняя обитель,
последний путь для уходящих в ночь
разочарованных, читатель или критик
уже не сможет им ничем помочь.

Да, мир не по тому маршруту
давным-давно уже идет.
И ты была в гостях у Спрута,
и знала всех падений взлет.
А помнишь сад и остановки
автобуса, что — в никуда,
Цветаеву и власть веревки,
те баснословные года,
в которые мы расцветали
и ждали Жизни и Судьбы,
в которые мы жить устали,
но жили, римские рабы,
и ты зашла в тупик? И в Риме
есть жизненные тупики,
где, задыхаясь, гибнут в дыме.
Но встретятся ли у реки?

Но встретимся ли? Нет, не нужно:
нам непонятна встречи суть.
Ты — где-то, юности воздушной
не позабыть и не вернуть.
Ведь мы остыли от причуды
Отчаянья, не так ли? — В нас
давно — не город изумрудный,
давно — без сказочных прикрас,
не правда ли? К чему сомненья?
Она груба, она — не маг,
реальность, но живут растенья,
теперь ты понимаешь, как?..

Казенные дома имеют сходство
с пустынями, особенно зимой.
Я докурила, повидала скотство
и вспомнила тебя. Пора домой.

июнь — октябрь 1998