К. кедров необитаемые острова на карте поэзии изве

http://www.liveinternet.ru/users/2502406/post73802764/
http://video.mail.ru/mail/kedrov42/6/307.html
http://video.mail.ru/mail/kedrov42
http://konstantin-kedrov.ru/

НЕОБИТАЕМЫЕ ОСТРОВА НА КАРТЕ ПОЭЗИИ

«Известия» № 208, 17 сентября 1992 г.


В XVIII веке поэты любили составлять карты страны любви. Здесь были: Острова нежности, Заливы печали, Бухты счастья, Хребты разлуки… Все, что составляло жизнь человека, умещалось на древней карте. На карте современной поэзии бесполезно искать перечисленные географические достопримечательности. Всю ее заполни лбы бесконечный и гладкий океан иронии. Всеволод Некрасов, Генрих Сапгир, Игорь Холин, Александр Еременко, Тимур Кибиров, Игорь Иртеньев, Владимир Друк, Дмитрий Пригов, Татьяна Щербина, Нина Искренко, Юрий Арабов, Андрей Туркин – вот наиболее популярные имена, и все они иронисты. Не будем уподобляться революционно-демократической критике, требовавшей от поэзии, чтобы она была не такой, какая она есть, а такой, какой хотели бы видеть ее наши «неистовые Виссарионы». Смиримся с очевидным – ирония победила. Кто же устоит перед такими строчками того же Пригова:

Латыша стрелок латышский
Подстрелил – ай да стрелок!
А ворошиловский стрелок
Ворошилова не смог…

Конечно, всем смешно и все смеются. Что же еще делать-то остается?
Еще смешнее теоретическая база, которая под такие стихи подводится. Концептуалисты любят длинные рассуждения о тексте как таковом, таящем в себе неизвестно что. Сложнейшие теоретические концепции выстраиваются вокруг двух-трех ироничных четверостиший. Это тоже входит в их поэтику. Иногда в расчете на дурака, иногда смеются над собой, они блаженно юр6дствуют на обломках погибших идеологий.
Попробуйте на любой выставке прочесть что-нибудь неироническое. С недоумением выслушают, но даже не поймут, о чем речь, но стоит Андрею Туркину произнести дно слово: «Маманя», – повторив его 500 раз «— и все смеются». Однако жестоко ошибется читатель, принимающий все это за подделку или мистификацию. Стихи многих иронистов — это очень тонкая филологическая игра.
На вечере поэзии Всеволода Некрасова в посольстве США профессор Янечек из США сказал, что с приходом этого поэта закончилась эра Хлебникова и началась эра Всеволода Некрасова. Не спешите хвататься за пистолет, несогласные. Я, например, считаю, что Янечек явно преувеличивает, но в поэтической тонкости Всеволоду Некрасову не откажешь, и к простой игре здесь дело не сводится.

Господи
Прости ты
Опять спасать Россию
Опять эти ужасти
– Спасай Россию,
А потом
Спасайся кто может.

Меня часто упрекают, что-де цитирую поэтов, широко известных за рубежом, а у нас до сих пор не получивших миллионную аудиторию. Но чем же виноваты они – творившие в эпоху Хрущева и Брежнева и начавшие печататься в России лишь сейчас, когда сам процесс книгопечатания сведен почти что к нулю? Поэзию Пригова и Вс.Некрасова
изучают в университетах Европы и США. В Мюнхене и в Париже много раз выходили их сборники, изданные даже с приложением магнитофонной кассеты. У нас же популярность этих поэтов велика, но в основном среди тех; кто ног их услышать устно на бесчисленных выступлениях. И это дает неожиданный эффект. В поэзию возвращается живая интонация живой речи. Что-то фольклорное есть в одном из последних стихотворений Пригова.

Русский вот пришел к еврею
Говорит ему еврей:
Вот я русским вам не верю.
И евреям ты не верь! —
Да я им и так не верю! —
Русский отвечал еврею —
Вот и правильно не верь!
Но представь, что ты еврей
И я русский, и к еврею
Я пришел вот и не верю
Но вот как тебе не верю? —
Русскому как, иль еврею?..

Восхитительный и грустный абсурд нашей жизни в этом стихе. Но как просто все сказано.
Словно вернулся в поэзию фольклорный раешный стих, тысячи лет подвергавший осмеянию нашу глупость в народных балаганах на площадях.
Впрочем, я слишком смело погрузился я пучину нашей иронической поэзии. Здесь стоит начать — не выгребешь. За бортом остаются десятки имен не менее известных и заслуженно популярных. И все же, плывя по океану иронии, хочется услышать крик из ивовой корзины на вершине мачты: «Земля».
В год 500-летия открытия Америки хочется открыть современную поэзию. Ведь не вечно же плыть нам и барахтаться в пучинах соцарта.
В XIX веке, помнится, зло ополчилась критика на Фета за аполитичное стихотворение «Шепот — робкое дыханье, трели соловья».
И вот проходит время. Канули в хрестоматии острополитические стихи, а робкое дыхание поэзии осталось навеки. Никого не сравниваю с Фетом, но робкое дыхание поэзии Ивана Жданова все ощутимее в современной поэзии. Иван Жданов поэт трагический.

Ты, как силой прилива из мертвых глубин
Извлекающий рыбу,
речью пойман своей, помещен в карантин,
Совместивший паренье и дыбу.

Вот ситуация человека во Вселенной. Однако вряд ли следует соблазняться рациональным истолкованием герметической поэзии Ивана Жданова. Я бы обозначил его на карте поэзии
островом немоты. Недержание речи — основной синдром советской поэзии — у этого поэта преодолен изначально.

Забудь, что с небом ты когда-то был на ты —
уже вот-вот веретено закрутит пряху,
пойдет приказывать, сбирая на рубаху
парализующую кротость немоты.

Знает ли Россия своих поэтов? И да, и нет. Стихи Жданова выходили отдельными изданиями в Париже и в Копенгагене. Два сборника «Портрет» и «Неразменное небо» вышли в России, но что такое тираж в 10.000 для такой огромной страны!

И поэтому любое море —
отголосок всех морей небывших,—
утаившее в своих глубинах
плач всего, что не могло родиться.
(И. Жданов).

Таково море нашей поэзии. Не в этом ли море тонет сегодня «Минус-корабль» самого загадочного из современных поэтов Алексея Парщикова.

Таял минус-корабль. Я слышал восточный звук.
Вдали на дутаре вел мелодию скрытый гений,
Локально скользя, она умножилась и вдруг,
Нацеленная в Абсолют, сворачивала в апогее.
Ко дну шел минус-корабль, как на столе арак,
Новый центр пустоты плел передо мною дутар.
На хариусе веселом к нему я подплыл — пора! —
Сосредоточился и перешагнул туда…

Вслед за Парщиковым «туда», к небытию, к всемирной нирване, шагнуло целое поколение, говорящее немотой.
Получив премию, Парщиков закончил второй год обучения в аспирантуре Стэндфордского Университета. Так получилось, что в прошлом году он приехал на каникулы в Россию в разгар путча. В этой году, кажется, обошлось — каникулы завершились спокойно. Что-то будет в следующем августе? Хотелось бы, чтобы, кроме. диссертации, привез он нам из Америки свои стихи. Все говорят, что лирика умерла, но ведь это Парщиков написал:

Я б пошил тебе пару жасминных сапог,
Чтоб запомнили пальцы длину твоих ног.

Это он сочинил в 80-х годах такую молитву Мазепы, влюбленного в Марфу Кочубей.

Несмь доволен Владыко
Господи, да внидеши под кров души моея,
всякий кусок золота в невесомости
принимает форму тела ея.
(Из поэмы «Я жил на поле Полтавской битвы»).

Это ведь он сказал о двух влюбленных в лесной лощине – «кузнечик с женскими ногами».
Чтобы напечатать поэму Парщикова в 1984 году, я придумал ему замысловатый подзаголовок «метаметафора Алексея Парщикова». Метафора в квадрате, метафора в кубе, метафора в энной степени. Ярость советской критики была беспредельна. Признав с десятилетним опозданием поэзию Ивана Жданова, она осталась неумолима по отношению к Парщикову. Единственный сборник «Фигура интуиции» вышел в тот момент, когда аспирант Стэнфордского университета уже летел через океан к стране, открытой Колумбом.
Там над океаном вместо Большой Медведицы сияет Южный Крест, о котором так хорошо
сказал другой поэт, вышедший из молчания, Юрий Арабов:

Когда даже Пушкин фальшив, как военный оркестр,
ты видишь, как дрожит взбухающий Южный Крест...
Ты свое лицо проиграл вчистую,
Жизнь и смерть, шутя, поменяв местами,
И ангел за ложь твою неземную
Этот Южный Крест над тобой поставит.

В 80-х годах Юрий Арабов еще задавал вопросы, не имеющие ответа:

Отчего в нашем славном Отечестве,
Коли въедет в него белофинн,
Он впадает в такое купечество,
Что приходится пить аспирин.

Теперь Арабов вопросов не задает. Судя по всему, он давно поставил на всем этом свой Южный Крест.
В 30-х годах Пастернак, Хлебников, Маяковский писали большие политические поэмы о революции. На исходе XX века я при самом пылком воображении не могу представить себе поэта, пишущего политические стихи. Износились все идеологии, омертвели даже религии, и только поэзия говорит еще о чем-то своем, таинственном и невнятном.
Еще Платон предлагал всех поэтов увенчать лавровыми венками и поселить на необитаемом острове. Так оно и случилось в русской, поэзии конца XX века. Каждый поэт поселился на своем необитаемом острове в море поэзии, не дожидаясь, пока его увенчает лаврами государство или толпа.