Сюцай наносит поздний визит благородному Сян Тую

Гунню вышел из леса к деревне.
Было холодно. Быстро смеркалось.
В крайнем доме завыла собака.
С неба сыпались редкие хлопья.
Тёмно-синие кроны деревьев
были хрупки, как хемерокаллис.
Диск луны, словно розовый бакен,
плавал в тучи нечёсаном хлопке.

Тишина оставалась прозрачной.
Гунню спрятал озябшие пальцы
в рукава – и направился к дому,
где по-прежнему выла собака.
Отдавая невидимым прачкам
цветовые оттенки, скитальцем
становился подлесок – бездонен,
преисполнен знамений и знаков...

Гунню шёл провести вечер с другом,
благородным Сян Туем, который,
удалившись от дел, занимался
рисованием сов и павлинов,
(он рассёк своей кисточкой ухо
Гао Ди, предложившему спорный
тезис – о рисовании – п а л ь ц е м).
Путь сюцая не выглядел длинным –

если думать о нём, выпив чаю.
Но, идя вдоль темнеющих сосен,
Гунню мыслил немного иначе.
Подойдя к неокрашенной двери,
постучал кулаком... и, печально,
повернул... – но вернулся. Раз восемь
стукнул – г у л к о – ладонью и начал
не спеша уходить, слыша зверя

п о р а з и т е л ь н ы й вой: у Сян Туя
старый пёс был на редкость певучим.
Не застав своего друга дома,
Гунню Сисы исполнился грусти –
и, припомнив синтагму простую
из коана, прочёл её – тучам
в чёрном небе – пустом и огромном,
осторожно ступая по хрустким

мелким веточкам, сброшенной хвое
и пластинкам коры на дорожке.
Где-то в чаще охотились совы,
чей полёт грызунам ненавистен...
Гунню снова был весел: плохое
становилось – спонтанно – хорошим;
каждый день выдавался – о с о б ы м
в этой странной, загадочной жизни.