Майская ночь, или Утопленник

Тишь майской ночи грозою расстреляна.
Бегает блюдце безудержно по столу.
Но не желает дух гордого Мерлина
выйти на смену Иуде-апостолу.

Бьется о раму оконную ставня ли,
визгом пронзает каминная дверка ли,
кожа – в мурашках, поскольку стол заняли
те, кто пока отражаются в зеркале.

Выпить для храбрости водочки принято.            
Дом оглашается нашими воплями.               
Волосы дыбом взлетают: в графине-то
прямо на дне четко виден утопленник!

Только кукушка дает знать о полночи
и пропадает за шторами без вести,
как появляются всякие сволочи –
жуткие нелюди, нечисти, нехристи.

Бегает черт по периметру комнаты.
Плачет в гробу истерически панночка.
Вий жаждет сглазить, но веки не подняты.               
Ведьмы катают друг друга на саночках.
Знахарь галушки хлебает – не давится.
Мертвые души – часть многоголосицы –         
в честь ревизора поют дружно здравицу.
Ловкий кузнец над царицей возносится.
Бьет черевичками в такт по короне ей.
Та же в ответ улыбается ласково.
А дирижирует всей какофонией
нос, что в мундире советника статского.

Смотрим на них с искаженными лицами.
Дабы покончить с разнузданным шабашем,
все как один начинаем креститься мы,
хоть и никто из нас вовсе не набожен.

Вряд ли заслуга знамения крестного
в том, что мы выжили. В эдаком случае
могут одни лишь спастись, скажем честно вам,
разумом стойкие, духом могучие...

Этим рассказом мы, жертвы экзотики,
очень своих психиатров растрогали.
Как же, увы, не хватало их все-таки
при Николае Васильиче Гоголе.