Дуновение дюн. Альманах 2

ДУНОВЕНИЕ
ДЮН






Альманах

Выпуск второй























Калининград
2005 г.





 
Студия малых литературных форм
       ДУНОВЕНИЕ ДЮН

Редакционная коллегия:

Главный редактор
Юлия Чекмурина

Редакторы:
Александр Андреенко
Владимир Олейник
Борис Попов








ДЮННЫЕ СОСНЫ

Взвихрены ветром горбатые дюны,
Бор взгромоздился на выступ откосный.
Ветер качает зелёные струны,
Ветки поющие, терпкие сосны.
Голос безгласия, Север на Юге,
Ветру покорствуя, редко немые,
Те – перекручены в дикие дуги,
Те – как у нас, безупречно-прямые.
В этих лесах не курчавится щебет
Наших весёлых играющих пташек.
В зарослях ветер лишь вереск теребит,
Нет здесь – знакомых нам с детства – ромашек.
…Ландыш не глянет. Кукушка не стонет
В час, как везде – хороводами вёсны.
Ветер песчинки метелями гонит,
Медью трезвонит сквозь дюнные сосны.
Если б – «Ау!» - перекликнуться с лешим,
С теми тенями, что век с нами юны.
Грустные странники, чем себя тешим?
Гусли нам – сосны, а ветки их – струны…
К.Д.Бальмонт
 









       В номере:
       Ю.Куранов. Воспоминание о детстве
       В.Грешных. Поэзия малой прозы Юрия Куранова
       Миниатюра, короткий рассказ, стихотворения в прозе
       Поэзия
Двойной портрет
       Отзвуки
       Бережно о прошлом
60-летию Великой победы
750-летию нашего города
       С улыбкой о русском…
       …И просто с улыбкой
       Сюр, гротеск
       



Юрий КУРАНОВ

ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ
Я родился в то время, когда развитию нашего искусства, нашей русской литературы, как и всей нашей культуры вообще, был положен предел. Ещё не развернулось движение вспять, но кровавый маховик этого движения уже делал первые обороты. Моя мать, сотрудница Русского музея и одна из любимых учениц Павла Филонова, в 1928 году подготовила большую выстав¬ку работ этого художника и уже развесила их в залах. Необычный худож¬ник, певец антиинтеллектуальных интуитивных напряжений масс, уже воспроизводил на своих полотнах те обезличенные реки вымотанных непосиль¬ным трудом и всеобщим заблуждением толп, которые вгонялись в железобетонные шлюзы новой социальной системы. Но Филонов пел их. Вскоре он сам станет жертвой этого потока. А пока его работы год провисели на стенах Русского музея и без всякого открытия выставки были с них сняты. А его лучшая ученица довольно скоро забудет, что была любимицей гениального живописца и провозвестника эпохи всеобщей обезличенности.
       Это было время, когда имена недавно лишь знаменитых творцов и толко¬вателей культуры стали не только немыми, пустыми и умерщвлёнными, но имена эти опасались произносить вслух. Когда я поступил в университет Москвы, никто из моих однокурсников не имел представления не только о Сомове, Головине, Мережковском или Рерихе, но многие из нас никогда не слышали имён Бунина, Нижинского, Фешина, Борисова-Мусатова и Стравинского. И никто из нас тогда ещё и не подозревал, что мы не только юные невежды, мы не подозревали, что в будущем для нас возможно какое-то прозрение. Мы были забиты, но самоуверенны, мы были молоды, но уже со¬старились. Мы не просто ничего не знали, но порою и не хотели знать.
Нам казалось, что знание возможно только там, где ты идёшь с завязанными глазами, а творчество это нечто такое, что должно быть понятно с первого взгляда самому необразованному человеку. Сотни и тысячи молодых поэтов учились писать по газетной рекомендации Маяковского "Как делать стихи", а Сергея Есенина считали хулиганом, певцом ушедшей в небытие реакционной деревни, а о великом русском поэте Николае Клюеве никто из нас и услышать-то не мог.
        Мы росли недорослями, и нам казалось, по крайней мере очень многим, что путь творческого поиска – это путь взыскания расположенности к се¬бе сильных мира сего. Как следствие этой расположенности мы понимали разного рода поощрения, отличия и награды как действительные творчес¬кие достижения. И так получилось, что распоряжаться нашими пристрасти¬ями, вкусами и представлениями отдали мы право тем, кого истинный ха¬рактер творчества заинтересовать не мог, кого интересовало только ути¬литарное значение творчества вообще и нашего дарования в частности.
        В результате этого самые талантливые и самые достойные дарования погибали на корню, либо в самом начале своего расцвета, от духовной безвоздушности. Так случилось и с Николаем Рубцовым и с Юрием Казаковым. Так произошло со Шпаликовым, да и с Шукшиным. Признание у них было, но признание ещё не всё, да и не самое главное. Главное в искусстве – пра¬во и возможность быть самим собой и больше никем другим. Истинный художник, будучи сам терпимым, не терпит похожести своей на кого бы то ни было другого. Инстинкт стадности, стремление сбиться в стаю, в юш¬ку для настоящего таланта неприемлем, более того – они для него смер¬тельны.
Выживали только самые нетребовательные, самые изворотливые и самые напористые. Таким образом творческие трибуны нашего времени преврати¬лись в арены жесточайшей борьбы за существование именно в том виде, в каком это проповедовал Дарвин. Да по-другому и быть не могло, если ху¬дожник и поэт с детства вырастает с уверенностью, что он произошёл от обезьяны.
Теперь времена как будто изменились. Теперь наступала как будто бы свобода, пиши – что хочешь. Но, как и раньше, все пишут на одном доволь¬но сером уровне, за исключением полутора-двух десятков человек. Да и тех насчитаешь ли? Вместо жажды угодить начальству распахнулась жажда сенсаций. Все, кто некогда хвалили Сталина и его пристрастия, теперь бросились его ругать, разоблачать и поносить. И ворота в новую эпоху разверзли такие столпы чиноугодия, как Эренбург, Симонов, Софронов, Твардовский и многие-многие другие.
       Где-то в стороне от этой столбовой дороги остались, каждую минуту рискуя за это поплатиться, немногочисленные Пришвины и Паустовские, над которыми потешались все, кому не лень.
Теперь ситуация вроде бы повторилась, восхвалители Брежнева, купав¬шиеся при нём в неудержимых потоках дач, зарубежных поездок, орденов и медалей, теперь оказались его хулителями. Они, оказывается, всё зна¬ли, всё видели, но… мудро ждали мгновения, чтобы высказаться. Они за¬говорили в полный голос. Им есть что сказать, они видели многое. Ещё бы! Одни хлебали прямо с барского стола и видели все лица, другие под¬бирали крохи под столом и подглядывали оттуда. Сегодня они развернули новый тур борьбы за ордена и медали, за депутатские и всякие прочие дол¬жности! А если времена опять изменятся, им опять будет что выложить на всемирную ярмарку сплетен: они так много знают! Им не до мастерства, не до поиска, им успеть бы высказаться. Они профессионально наблюдательны.
Но в творчестве ситуация уже иная. Она ещё более трагичная. Ни Паус¬товских, ни Пришвиных уже нет. И никто из последней волны литераторов даже и припомнить-то не хочет, да и не может, что же это такое, свободный художественный поиск, и с чем его едят. Но все хорошо знают, что за него уже давно нигде не платят. Ни у нас, ни за границей. Место поиска заняла наглость.
Да, пришло странное время. Впервые это почувствовали где-то в семи¬десятые года. По всем литературным инстанциям открыто стала ощущаться недоброжелательность к мастерству, к высокой, к изысканной художественности. Даже в страшные "сталинские" времена здесь и там удавалось встретить почтение к фразе, к образу, к построению сюжета. Вопреки всем из¬биениям по издательствам, журналам, по так называемым творческим инстан¬циям в тридцатые – сороковые годы, даже в пятидесятые, сохранились ещё те самые остатки, отзвуки великой русской культуры и искусства, которым положила видимый и невидимый предел гражданская война. Ко времени, о котором я говорю, изменился и читатель. Если на публикацию "Осенних рассказов" в "Литературной газете", этих стихотворений в прозе, я полу¬чил около двух тысяч писем со всех концов страны, от людей самых разных по возрасту и по социальному культурному положению, то к семидесятым годам такие изысканности стали раздражать.
Летом 1968 года я оказался в гостинице "Юность" вблизи Лужников. Там собирали молодых писателей России, чтобы поехать в Вёшенскую к Шолохову. Одним из организаторов этого мероприятия был молодой инструктор ЦК комсомола Алик Лиханов. Это был вежливый, собранный, доброжелательный молодой человек, с глазами, таинственно уходящими от прямой встречи.
– Вы знаете Василия Белова? – спросил меня Алик.
– Нет, – сказал я. – А кто это?
– Это очень интересный молодой прозаик из Вологды, – сказал Алик, – он хочет с вами познакомиться.
Не успели мы познакомиться, как этот коренастенький мужичок с лицом опростившегося Николая II, с живописной вязкой речью бросился терзать меня за то, что я пишу рассказы, в которых кроме красоты ничего нет. Он, правда, не скрывал, что рассказы эти ему нравятся, но уверял, что они никому не нужны и что свой талант я трачу впустую.
       Я тогда не придал особого значения запальчивым утверждениям обаятельного и узловатого вологжанина, но довольно скоро начал ощущать, что он прав. В литературную жизнь страны, в её культурное дыхание нача¬ли приходить и прочно обосновываться в ней совершенно новые люди. Таких людей на духовных скрижалях наших ещё не бывало. Эти существа словно прилетели в свои кресла откуда-то из безвоздушности, они как бы заново открывали жизнь на земле и первое, с чего начали, это с жажды насытиться, насытиться едой, питьём, телесным удовольствием и грубо-осязаемыми знаками почестей, дородности, прямого и решительного завоевания права на всё, что дает официальный регламентированный быт. Ко¬нечно, тут было не до изысканностей, не до бряцания на лире многозвуч¬ной...
Некоторые из этих людей всё же порою стремились приоткрыть хотя бы какой-то уголок правды над наглухо запечатанной от всякой информации действительности. Я хорошо знал из личного опыта, что ни о какой правде не может быть и речи. Говорить об этом было некому, да и незачем. Никто ничего не хотел знать. Во всяком случае те, кто хотели хотя бы прикоснуться к правде, были неизмеримо лучше и выше тех, кто самозабвен¬но и заливисто холуйствовал во всё горло.
        Оставался выход: если нельзя сказать правду, то хотя бы не нужно лгать. Если нельзя жить на полном дыхании, то нужно хотя бы сохранить само дыхание от осквернения. Не на гульбищах же, конечно, и не в спёртых подвалах, где раздают житейские блага для ожесточенной очереди, можно было сохранять это дыхание и не отравиться выхлопными газами машинизированной псевдочеловеческой ретивости.
        За тысячу двести лет до наших дней одинокий китайский поэт Ли Бо го¬ворил так:
Плывут облака
отдыхать после знойного дня,
стремительных птиц
улетела последняя стая.
Гляжу я на горы,
и горы глядят на меня,
и долго глядим мы,
друг другу не надоедая.

        Меня всегда смущало неистребимое желание подавляющего большинства людей как можно больше взять от жизни благ. Поэтому Ли Бо всегда мне был близок, с его стремлением к уединённой красоте. Другой великий поэт, Иван Бунин, в изгнании, под дыханием Средиземноморья размышлял несколь¬ко иначе:
В полночный час я встану и взгляну
на бледную высокую луну,
и на залив под нею, и на горы,
мерцающие снегом вдалеке...

Он страшным для поэта признанием заключил эти великолепные и траги¬ческие стихи:
Познал я, как ничтожно и не ново
пустое человеческое слово,
познал надежд и радостей обман,
тщету любви и терпкую разлуку
       с немногими последними, кто мил,
       кто близостью своею облегчил
       ненужную для мира боль и муку,
       и эти одинокие часы
       безмолвного полуночного бденья,
       презрения к земле и отчужденья
       от всей земной бессмысленной красы.
        Впервые о том, что был когда-то на свете Иван Бунин, я узнал зимой 1952 года. Я обнаружил в библиотеке общежития МГУ на Стромынке какую-то потрёпанную книжку. Меня поразило в ней короткое стихотворение, ко¬торое мне показалось есенинским:
       Синий ворон от падали
       алый клюв поднимал и глядел...
        Стихотворение называлось «Степь» и написано было в 1912 году, Кто такой Иван Бунин я узнал через три года в Ленинграде от Всеволода Рождественского, придя к нему со своими стихами, по звонку друга моей матери.
        Я не принимаю прозы, в которой нет поэзии. Такая проза для меня мертва. Между прочим, те страшные ночные стихи в Приморских Альпах Бунин написал гораздо позднее того, как Достоевский провозгласил, будто красота спасёт мир.
        А за полтора тысячелетия до них великий пустынник Макарий сказал так: «Были праздные мудрецы в мире: одни из них показали своё превосходство в любомудрии, другие удивляли упражнением в софистике, иные показали силу в витийстве, иные были грамматиками и стихотворцами и писали по принятым правилам истории. Были и разные художники, упражнявшиеся в мирских искусствах... И все сии, обладаемые поселившимся внутри их змием и не сознавая живущего в них греха, сделались пленниками и рабами лукавой силы и никакой не получили пользы от своего знания и искусства»
        О том, что на свете жил когда-то сей великий человек, я узнал только к пятидесяти годам моей жизни. Так каждый из нас, прибывший в Москву, только к концу своей жизни узнавал, что в другие времена и на других концах земли узнавали будущие поэты и художники ещё в детстве. Са¬мо собой разумеется, что ничего достоверного не зная о культуре или имея о ней превратное мнение, мы не могли реализовать и сотой доли тех возможностей, которыми были наделены от рождения.
       Никому из нас долгое время не приходило даже в голову, что талант дается совсем не для того, чтобы расторговывая его, художник отдавал себя в рабское услужение невежественному хозяину основных благ жизни.
        И уж кому из нас даже сегодня придёт в голову сомнение в том, будто путь самовыражения во что бы то ни стало и есть самая достойная и верная дорога для таланта. Также многим из нас, если не всем, отнюдь не приходит в голову, что совсем не наше дело не только воспевание куми¬ров, но и низвержение их. Кумиры, вожди и тираны живут по своим законам, которых, кстати, они не придерживаются, и всякая попытка для человека талантливого и бескорыстного вступить в их сферу притяжения – гибельна для дарования.
        Я с глубочайшим теплом вспоминаю наше совместное пребывание с Алек¬сеем Козловым в его избе на хуторе Трошинцы, когда он писал свои компо¬зиции на сеновале, а я свои на чердаке его избы. Над нами горело осеннее созвездие Возничего, в желудках было пустовато, ни о каком признании не было и речи, а на душе было легко и свободно. Позднее я прожил замечательные дни и ночи, восходы и рассветы на берегу озера Глубокое под Опочкой, которые протекали под пение ласточек, цветение клёнов и под музыку Шопена да Вивальди.
       Я не сделал и coтой доли того, что мог бы сделать, но совсем об этом не жалею.
       Конечно, было бы лучше, если бы в редакциях почаще попадались мне люди, которых бы интересовала именно творческая сторона дела, поиск, открытия. А может быть, это и хорошо? Ведь теперь, с расстояния прожитых мною лет, я так отчетливо вижу суетность и претенциозность многого из того, что мною написано. Да и не только мною. Конечно, я не лгал, как это было модно все промелькнувшие годы. Я никогда не прислуживал сильным мира сего, я никогда не боролся за награды и отличия, наоборот – избегал их. Но разве это меня оправдывает? Если говорить по большому счету: кто дал мне право писать о том, чего никогда не было вообще и выдумывать людей, которых свет не видывал. Что это такое? Ложь или чрезмерная самонадеянность, безответственная назойливость? И вообще имею ли я право на так называемое творческое воображение, которым я так упивался и так им гордился порою.
       Седьмой десяток лет размениваю я. Я люблю землю и небо, и реки, и горы. А особенно я любил облака... и ветер... Во времена моей юности, когда я много ходил по стране в моих стоптанных ботинках, пел ветер, но облака ещё не были смертоносны. Они были прекрасны во всех отношениях. Человек ещё не осквернил их, они ещё не дышали смертью в сердца людей и животных... Мы останавливались в горах и долинах, у ручьев и ключей и пили прекрасную воду, которой можно было доверять. Её не стоило бо¬яться. И я воспевал всё это и в стихах, и в прозе. И не жалею об этом. Теперь я знаю, кого благодарило мое сердце, когда я шагал по земле. Я благодарил Того, Кто всё это создал и дал мне безвозмездно всё это вместе с моею собственной жизнью. Трудно сказать, пошёл ли бы я в литературу, если бы с юности знал правду о том, куда я так рвусь, если бы с ранних лет имел доступ к тем знаниям, которые проливают истинный свет на жизнь и смерть.
       Правда, нужно быть благодарным за то, что я хотя бы к концу жизни кое-что узнал из того, что должен был бы знать с детства. Конечно, я слишком поздно услышал горькие слова Григория Богослова о языке: «Кто исчислит все те огорчения, какие причиняет язык? Если захочет, без вся¬кого труда, в одну минуту заставит враждовать дом с домом, город с го¬родом, народ с властелином, царя с подданными, как искра, мгновенно воспламеняющая солому. Плывущих на одном корабле, сына, родителя, брата, друга, супругу, супруга – всех удобно вооружает одного против другого. Злого делает добрым, а доброго, напротив того, погубит, и всё это опять переиначит. Кто переможет слово? Язык мал, но ничто не имеет такого могущества. О если бы он тотчас омертвел у людей злых».
       Теперь я знаю, куда летят те удивительные лебеди на картине Рылова «В голубой дали», написанной им в разгар гражданской войны, самой ужасной из всех войн, перенесённых нашим народом. Их семеро перекликающихся в небе белоснежных птиц, над океаном. И вдалеке парусник, как образ чистоты человеческих устремлений. Я знаю, куда стремятся эти величественные и такие кроткие птицы. Они уходят от смерти, их зовет к себе жизнь. И не всё заковано льдами на так далеких почти безжизненных ос¬тровах. Во всём этом синем воздухе неба, в облаках, в безбрежной дали волн дышит ощущение надежды.
       Время летит, как летят порою высокие и быстрые облака, подгоняемые мощным и благотворным дуновением. Мы постепенно начинаем догадываться, что высокохудожественное творчество имеет значение и смысл тогда, когда оно не обслуживает те или иные интересы и инстинкты доминирующих в обществе лиц и группировок. А под облаками летят лебеди, полные надежд.
        Теперь, когда меня спросят, чему я хотел бы уподобить свое перо, я знаю, что ответить. В 1585 году вблизи Оки, невдалеке от Белёва, Святой Макарий Жабинский основал монастырь. А в 1615 году был монастырь истреблён польским отрядом пана Лисовского. Но Макарий вернулся на пепелище и возродил пустынь. Он часто уходил в лесную глушь, чтобы пре¬даться в одиночестве молитве. И вот однажды он услышал стон и увидел обессиленного поляка, рядом с которым валялась сабля его. «Пить», – просил тот слабый голосом. Святой Макарий возмолился ко Господу и ударил своим посохом в землю. И тотчас же хлынул из земли родник, чтобы утолить умирающего. Вот и я хотел бы, чтобы перо мое уподобилось этому посоху. Но для этого я должен был бы прожить совсем другую жизнь.
       Для того чтобы приблизиться к такой надежде, у человека должно было бы произойти в жизни нечто хотя бы подобное некоему замечательному событию из жизни уже вспоминавшегося нами Макария Великого, великого и святого пустынника. Непорочность во все времена вызывала зависть и раздражение. И вот одна блудливая девица, объявила, будто бы она беременна от пустынника. Окрестные жители воздвигли на подвижника ликующую брань и злословия. Макарий не счёл нужным оправдываться. Он, как и прежде, плёл в своей келье корзины, а деньги, вырученные за них, стал отсылать беременной. Но вот клеветнице пришло время родин, и разрешиться от бремени она оказалась не в состоянии. Тогда она назвала истинного творителя бесчестия.
       Если бы я хотя бы отдаленно был способен на подобное, конечно, жизнь моя была бы совершенно другой.
       Прошли доволъно-таки многие годы, вполне достаточные для обыкновенной человеческой жизни средней продолжительности. За эти годы моей жизни произошло многое, многое удалось осмыслить. И среди самых дорогих моему сердцу ощущений я всё чаще и чаще вспоминал одно. В шестилетнем воз¬расте я оказался в ссылке с родителями моего отца. А сам он заключен был на Соловки. И вот впервые попал я в настоящий цветущий лес. И ка¬кая-то деревенская девочка показала мне в глубине лесной ароматно расцветший огромный цветок. Я поражен был этим цветком настолько, что мне даже не пришло в голову сорвать его. Я лишь склонился над этим цветком и долго смотрел в него, чувствуя, как он светит мне в лицо, я дышал его благоуханием. Там, среди сосен и елей, среди берез и осин, в прох¬ладе леса. В чистоте его.


Владимир ГРЕШНЫХ, доктор филологических наук,
зав. кафедрой зарубежной литературы КГУ

ПОЭЗИЯ МАЛОЙ ПРОЗЫ ЮРИЯ КУРАНОВА

Проза Ю.Н. Куранова – это своеобразная история духовных по¬исков, откровения, совершенствования; поиск правды и справедливости. Этим устремлением пронизаны произведения большой и малой формы. В рассказах, этюдах, зарисовках, то есть на ма¬лых повествовательных пространствах, воспроизводится, я бы сказал, молекулярное состояние духовного беспокойства человека, которому мир как макрокосмос и микрокосмос органически близки:
«Прошла по листве мокрая гулкая буря, над лесной дорогой нашей ра¬зомкнулись деревья. В осиннике стало светло, и в лужах теперь стоит небо.
Замрёшь на берегу лужи, словно скала в небесах тебя держит, а внизу – сине, ясно, да глянешь – и гуси плывут в небесах под ногами. Голова да¬же кружится. И кажется, летишь.
На что конь, и тот порой забудется и упрется перед лужей, глядит под ноги в небо бешеными глазами, словно в пропасть»1.
В этом этюде, под названием «Небо и дорога», чрезвычайно изобра¬зительно представлена картина обыкновенного состояния человека, со¬стояния бытийного, каждодневного. Это состояние констатируется как факт, определенная данность. Есть жизнь, развивающаяся по своим зако¬нам, ее плавное течение. Одним предложением («Прошла по листве мок¬рая гулкая буря, над лесной дорогой нашей разомкнулись деревья») писа¬тель создает своеобразный коммуникативный шаг от обыденного к тор¬жественному, от досюжетного состояния к сюжетному. В природе словно совершается чудо: в осиннике становится светлее, а в лужах те¬перь располагается небо, вольготно и широко. И писатель емко, а порой даже слишком скупо, выражает эту явившуюся вдруг торжественность момента. То, что случилось в природе, поражает воображение человека, останавливает его и заставляет затихнуть, замереть. Это момент неожи¬данности и красоты, это момент открытия и удивления. Забывается проза жизни, неожиданно открывается и осознается самим человеком восторг присутствия в этом прекрасном, может быть, немного фантастическом мире. Так развивается выразительный план этого маленького художест¬венного текста. Автор стремится и выражает состояние восторга, раство¬рения малого в великом, отражения великого в малом.
И вспоминается У. Блейк, английский писатель: « В одном мгновенье видеть вечность / И небо - в чашечке цветка...». Красота и сила блейковского стиха заключается в самом слове и смысле, который он несет. Я вовсе не намерен сравнивать поэзию Блейка и творчество Ю. Куранова. Это писа¬тели разных эпох, разных художественных систем; они далеки ментально. Упоминание Блейка здесь ассоциативно, как у Г. Гейне, который, словно раскрывая механизм повествования «Путевых картин», замечает: «Ассоциа¬ция идей ведет меня прямо к театру». Мои ассоциации привели к реконст¬рукции одного из пластов историко-литературного контекста, в который ор¬ганично вписывается творчество Ю. Куранова – поэта Слова и Мысли.
Его проза прекрасна, порой искусственно совершенна и противоречива. Это трудная проза. Она читается нелегко и может случиться, что легкомыс¬ленный читатель от нее отвернется, потому что не способен понять красоту слова. Ведь по сути своей главным действующим лицом произведений Ю. Куранова является Слово как знак высочайшего, интеллектуального, ду¬ховного напряжения. «Корабли с ожиданием смотрят в желтые дали осени, откуда дует листвой, облаками...» (225). Это из миниатюры под названием «Корабли». Предложение, а лучше сказать, такая художественная конструк¬ция, схватывает момент бытия и создает своеобразный эстетический ком¬ментарий, удивляет своей конкретикой и безграничным простором. Это по¬эзия, которая не поддается пересказу и иллюстрированию. Только бездарный живописец согласится иллюстрировать эту миниатюру. А между тем, здесь можно увидеть многое и... ничего. Если эту конструкцию только пробежать глазами, то ничего не откроется, если читать медленно и внимательно, то можно обнаружить, почувствовать свои способности воспринимать неповто¬римую красоту осени с ее «желтой далью» и запахом листвы; осенью, кото¬рая рождает неясные чувства ожидания, состояние, которое когда-то роман¬тики назвали «томлением». Юрий Куранов стремится изобразить то, что изо¬бразить почти невозможно, он выражает то, пределы чего бесконечны. В свое время Л. Тик писал: «Поэзия не что иное, как сам человеческий дух во всей его глубине...»2 Так вот, проза Ю. Куранова несет в себе необыкновен¬ное духовное напряжение. В этом ее красота и смысл.
Маленькие произведения в своем собрании (например, цикл «Осенние рассказы») создают калейдоскопическую картину психологии человека, переживаний им различных моментов бытия. Искусство таких рассказов состоит в их досюжетной открытости. В каждом из них автор словно продолжает разговор, который был затеян когда-то. Он продолжает мысль, которая бродила в ноосфере, но еще не сформировалась. В рас¬сказе эта мысль формируется, оттачивается. Она получает завершение:
«Сквозь безветрие лесов пришел еле обозначившийся острый крик. Тот¬час же, не повременив, сорвался с липы ясный лист. Он послушно закачался в плавном воздухе. Будто к нему был послан заблудившийся голос тот.
"Услышал", – подумалось мне о нем.
Лист осторожно лёг вдали на моховые топи леса и подал тишине сла¬бый шорох. "И я услышал", – подумалось мне о себе под темной прозрач¬ностью высокого ельника, кое-где пробитого кленом и липой.
       И я услышал» («Тишина леса», 220-221).
Прочитав это стихотворение в прозе, можно придумывать различные си¬туации восприятия природы, но важно самое главное: автор выражает движе¬ние мысли, процесс ее развития. Он мыслит как авангардный писатель XX века, для которого доминанта сознания становится главной в разговоре о чело¬веке и его природе. Вспомним Д. Джойса, В. Вулф, манифестировавших рож¬дение нового мира художественного произведения, мира, в котором время сжимается до момента, а пространство, хотя и несет в себе конкретное обозна¬чение, растягивается до бесконечности. Но если модернисты членили сознание на своеобразные сегменты, чтобы через часть показать целостное впечатление о человеке, его мышлении, то Ю. Куранов в выражении восторга как эмоцио¬нального, психологического состояния человека идет от впечатления целост¬ности к выражению духа этой целостности. Творчески осознанно или интуи¬тивно Ю. Куранов продуктивно использует арсенал двух логик мышления -модернистской и традиционно-миметической, ставшей принципиальной осно¬вой классической литературы. Это лирический ракурс в восприятии мира.
Желание понять природу, проникнуться ее тайной, почувствовать и ус¬лышать ее жизнь - это желание многих. Однако не каждому дана радость приобщения к неслышному голосу природы. И здесь, как и в других малень¬ких рассказах, речь идет вовсе не о тишине леса, а об умении услышать эту тишину, насладиться ею и выразить это наслаждение словесной вязью тек¬ста. Эти рассказы являют собой почти совершенное творение поэзии в широ¬ком смысле, за исключением тех, в которых проскальзывает, условно говоря, заключительный дидактизм или пояснение. Высокая поэзия такого поясне¬ния не требует и не выносит. Ее красота состоит как раз в невысказанном, но намеченном, не произнесенном, но обозначенном. В рассказе «Листья» мно¬гое утрачивается за счет введения двух заключительных предложений:
«Те самые листья, которые так недавно шумели высоко под облаками, теперь летят ко мне под окно.
– Куда вы летите?
Они толпятся у завалины торопливой стаей. Они силятся поведать что-то. Но я не понимаю речей их.
– О чём вы?
Тогда они летят к малышу Гельке, который сидит посреди дороги и возводит из пыли какие-то лиловые города.
Они окружают его. Они вспархивают ему на локти и на плечи. Он улыбается им, он подбрасывает их, он их ловит. Он ни о чем их не спра¬шивает. Они ничего ему не говорят.
Они поняли друг друга.
Они просто играют» (225).
На мой взгляд, картина психологического состояния завершается пред¬ложением «Они ничего ему не говорят»; два последних - это пояснение си¬туации, заключение смысла. Они лишние, потому что и так понятно: состоя¬ние взрослого человека далеко от ритмов природы, ее голоса. Понятно также и то, что мир открывается во всей своей сложности и простоте детям. У них восприятие непосредственное, не испорченное, не отягощенное законами и нормами. Ребенок еще не вышел из самой природы, он ее часть. Не случайно многие писатели разных времен стремились зафиксировать и раскрыть дви¬жение детской души, перед которой открывается мир. Конечно, можно со¬гласиться с автором, который в этих двух строчках, помимо своеобразного комментария, создает особое состояние легкой грусти и сожаления о том, что трудно вернуть то время, когда вот так наивно и просто, естественно, по-дет¬ски можно воспринимать природу и ее движения. Может быть, но в искус¬стве лучше все-таки немного не договорить...
Проза Ю. Куранова необыкновенно проста в своем повествовании. Однако эта кажущая простота оборачивается глубоким смыслом и порождает чита¬тельскую глухоту и непонимание. Дело в том, что в его произведениях дей¬ство как выражение внешнего жеста, выражение событийности - вторично, периферийно. Он добросовестно описывает внутренний жест, а это самое грудное. Но самое удивительное состоит в том, что Ю. Куранову это описание удается лучше, чем описание и представление действа. В рассказе «Японская поэзия» нет захватывающего своей стремительностью, поворотами, сюжета. Здесь все просто и обыденно. Галина Серафимовна, очевидно, редкой душев¬ной красоты женщина, служит в сельском магазине. И однажды в этот магазин заходят двое молодых людей, которые спрашивают сборник японской поэзии. «Галина Серафимовна растерялась», - пишет автор. Она не ожидала такого спроса. Она предложила парням зайти в магазин после обеда, кажется, вспомнив, что дома, на этажерке, стоит этот томик стихов.
«В обед, придя домой, Галина Серафимовна прямо с порога направи¬лась к этажерке. Она быстро нашла коренастый томик в богатом красивом переплете. Эту книжку привезла в каникулы ее дочь Клава, да так и за¬была. Галина Серафимовна сунула томик в карман пальто, не раздеваясь, похватала холодца, запила квасом и поспешила в магазин» (212).
        Она хотела удивить заезжих молодых людей тем, что и в их краях знают японскую поэзию, ценят так, что даже в таком крохотном магазине можно купить сборник. Но молодые люди не появились, и Галина Трофимовна прокоротала вторую половину дня тихо и спокойно: то под¬ремлет, то сборник откроет и почитает стихи. От абзаца к абзацу, от ситуации к ситуации автор неторопливо и обстоятельно конструирует образ женщины, обладающей редкостным даром доброты, душевной щедрости, Чувством прекрасного. Не вдаваясь в подробности формирования такого обостренного понимания жизни, не разъясняя поступок своей героини, автор очень тонко и точно (и совершенно уместно!) замечает:
«Галина Серафимовна все стояла на крыльце магазина, глядела на де¬тей и все старалась припомнить какое-то странное стихотворение из да¬вешней книжки, но никак не могла. Там что-то говорилось о человеке, ко¬торый стоит на берегу и держит в ладони песок и старается сжать его, а пе¬сок течет. Галина Серафимовна старалась понять, отчего ей хочется вспомнить это стихотворение, и решила завтра перечитать его» (213).
        Нет каких-то особых, острых событийных знаков и во многих других произведениях Ю. Куранова. В них господствует размеренное повествова¬ние о чувствах, мыслях, переживаниях человека. Рассказ «Ласточкин взгляд» во многом перекликается с рассказом «Тепло родного очага». Нет! Вовсе не тем, что в одном и другом предметом лирического вздоха является ласточка, а тем, что в них фиксируется мгновенье бытия, которое таит в себе и исто¬рию души, и ритмы природы, и обостренное чувство справедливости и кра¬соты. Чтобы увидеть жизнь во всей ее гармонии и безобразии, надо уметь смотреть на нее/в нее широко открытым прямым взглядом. Как ласточка. Как человек, который понимает птицу, переживает ее песню и ее страдание. И нужно ли прятать очистительные слезы, если они появляются?
«Жена моя смотрела им вслед широко раскрытыми глазами, пока гла¬зам ее не сделалось больно и в них не появились слезы. Что делать, жен¬щины много счастливее нас, мужчин, потому что, когда на глазах у них появляются слезы, прятать их нет необходимости» (219).
В нём борется историк, добросовестный исследователь, для которого факт высший критерий ясности и простоты, и художник. Фактографиче¬ская точность и фантазия, жизненная проза и высокая поэзия. Он лепит образ долго и основательно, используя возможности материала, языка. Таков его роман «Дело генерала Раевского». И современному читателю это может не понравиться, потому что он глуховат к прелестям языка, потому что его лексический запас формируется косноязычием развлека¬тельного телевидения, примитивных боевиков, сериалов и газет. Потому что ему не до тонкостей исторических перипетий, коль он имеет отдален¬ное представление не только о событиях войны 1812 года, но и в целом об истории Отечества.
Писатель бесконечно предан своей Родине и до боли не согласен с фактами духовного нищания своего народа. Он продолжает традиции классической русской литературы, которая в лучших ее образцах всегда стремилась создать духовное напряжение, выразить его и заставить чита¬теля размышлять не столько над фактом жизни, сколько над самим про¬цессом осмысления этой жизни. Помните, как Ф. М. Достоевский начи¬нает свой знаменитый роман «Идиот»: «В одном из вагонов третьего класса, с рассвета, очутившись друг против друга, у самого окна, два пас¬сажира - оба люди молодые, оба почти налегке, оба не щегольски одетые, оба с довольно с замечательными физиономиями и оба пожелавшие, наконец, войти друг с другом в разговор». Отметим, что художественная ситуация в романе Достоевского диалогична с самого начала: он пред¬ставляет двух героев, которые совершенно случайно оказываются в ва¬гоне третьего класса. И эти герои противоположны во всем, кроме един¬ственного, что их объединяет, - молодости. Материальная «суть» князя Мышкина заключалась, как определил это Рогозин, в маленьком тощем узелке: «И небось в этом узелке вся ваша суть заключается?» У Рогозина на плечах «мерлушечий черный крытый тулуп». Пропустит современный читатель этот вопрос Рогозина о «сути» князя Мышкина и потеряет мно¬гое. Останется глухим к нравственным страданиям героя, к его особой психологии, к его непохожести в этом мире. Не поймет он и того, что этот больной человек, как ребенок, острее и глубже воспринимает мир. Оттого его страдания и неприкаянность. И Достоевский развертывает колоссаль¬ную картину осмысления жизни, ее катаклизмов, которые во всех своих изгибах и поворотах открываются девственно чистому сознанию князя.
Не люблю располагать писателей по ранжиру, создавать или отмечать элитарный ряд. Мне думается, что каждый писатель является сложней¬шим художественным, творческим агрегатом, который аккумулирует в себе опыт культуры прошлого, современного и отчасти будущего. Ю Куранов – это, несомненно, писатель высокого ряда, его творчество можно сопоставлять с творчеством Достоевского (по своей духовной пронзи¬тельности), Бунина, Паустовского, Пришвина (по своей верности идее естественности природы и человека); он, несомненно, продолжает творче¬ски развивать традиции русской классической литературы XIX века. Но его художественное мышление развивается по законам XX века, поэтому я говорю о некоторой искусственности его прозы. Искусственность со¬стоит в том, что Куранов, как и многие писатели XX века, созидая худо¬жественный текст, творя форму литературного произведения, совершенно четко представляет поэтику классических творений, ее норму и отступле¬ния от нее. Он сознательно идет по дороге классической ясности и художественного натурализма. Он созидает миметический образ человека и разрушает его. Ю. Куранов подражает природе (естественной, духовной) человека и одновременно конструирует мир красоты и чувств, в котором властвуют субъективные законы творца. Именно в этом заключается оригинальность и непохожесть Ю. Куранова, его жизнь в широком историко-литературном контексте и творческая обособленность.
------------------------------------------------
Куранов Ю. Тепло родного очага. Рассказы и повести. Калининград: Янтар. сказ, 2003. С. 225. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием страницы в тексте.
2 Тик Л. Любовные песни немецких миннезингеров // Литературные манифе¬сты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 108 - 109.
















М И Н И А Т Ю Р А, К О Р О Т К И Й Р А С С К А З,
С Т И Х О Т В О Р Е Н И Я В П Р О З Е


Сэй-СЁНАГОН, японская писательница, Х век

ЗАПИСКИ У ИЗГОЛОВЬЯ

6. Случается, что люди называют одно и то же разными именами. Слова несхожи, а смысл один. Речь буддийского монаха. Речь мужчины. Речь женщины.
Простолюдины любят прибавлять к словам лишние слоги.
Немногословие прекрасно.

29. То, что заставляет сердце сильнее биться
Как взволновано твоё сердце, когда случается:
Кормить воробьиных птенчиков.
Ехать в экипаже мимо играющих детей.
Лежать в покоях, где курились чудесные благовония.
Заметить, что драгоценное зеркало слегка потускнело.
Слышать, как некий вельможа, остановив свой экипаж у твоих ворот, велит слугам что-то спросить у тебя.
Помыв волосы и набелившись, надеть платье, пропитанное ароматами. Даже если никто тебя не видит, чувствуешь себя счастливой.
Ночью, когда ждёшь своего возлюбленного, каждый лёгкий звук заставляет тебя вздрагивать: шелест дождя или шорох ветра.

42. То, что утончённо-красиво
Белая накидка, подбитая белым, поверх бледно-лилового платья.
Яйца дикого гуся.
Сироп из сладкой лозы с мелко наколотым льдом в новой металлической чашке.
Чётки из хрусталя.
Цветы глицинии.
Осыпанный снегом сливовый цвет.
Миловидный ребёнок, который ест землянику.

100. Была ясная лунная ночь в десятых числах восьмой луны. Императрица, имевшая тогда резиденцию в здании своей канцелярии, сидела неподалёку от веранды. Укон-но найси услаждала её игрой на лютне.
Дамы смеялись и разговаривали. Но я, прислонившись к одному из столбов веранды, оставалась безмолвной.
– Почему ты молчишь? – спросила государыня. – Скажи хоть слово. Мне становится грустно…
– Я лишь созерцаю сокровенное сердце осенней луны, – ответила я.
– Да, именно это ты и должна была сказать, – молвила государыня.

166. То, что далеко, хотя и близко
Празднества в честь богов, совершаемые перед дворцом.
Отношения между братьями, сёстрами и другими родственниками в недружной семье.
Извилистая дорога, ведущая к храму Курама.
Последний день двенадцатой луны и первый день нового года.

167. То, что близко, хотя и далеко
Обитель райского блаженства.
След от корабля.
Отношения между мужчиной и женщиной.

261. Сострадание – вот самое драгоценное свойство человеческой души. Это прежде всего относится к мужчинам, но верно и для женщин.
Скажешь тому, у кого неприятности: «Сочувствую от души!» – или: «Разделяю ваше горе!» – тому, кого постигла утрата… Много ли значат эти слова? Они не идут из самой глубины сердца, но всё же люди в беде рады их услышать.
Лучше, впрочем, передать сочувствие через кого-нибудь, чем выразить непосредственно. Если сторонние свидетели расскажут человеку, поражённому горем, что вы жалели его. Он тем сильнее будет тронут и ваши слова неизгладимо останутся в его памяти.
Разумеется, если вы придёте с сочувствием к тому, кто вправе требовать его от вас, то особой благодарности он не почувствует, а примет вашу заботу как должное. Но человек для вас чужой, не ожидавший от вас сердечного участия, будет рад каждому вашему тёплому слову.
Казалось бы, небольшой труд – сказать несколько добрых слов, а как редко их услышишь!
Вообще, не часто встречаются люди, щедро наделённые талантами, – и в придачу ещё доброй душой. Где они? А ведь их должно быть много…


Адель КИСЕЛЁВА

АКВАРЕЛИ

Поэзия… Кого из нас не волнует магия рифм, музыка поэтических строк, их разнообразный ритм. В стихах одного поэта слышится музыка торжественная, словно гимн, у другого – слышится чёткая ритмика марша, у третьего автора – напевность и лиричность русского романса или балладность народной песни.
Японские поэты, особенно классики кратких поэтических форм: танка, хокку (или хайку) привлекают многоплановостью и своеобразной философией, выраженных так лаконично и вместе с тем так ярко и зримо.
Хокку – трёхстишье, лирическое стихотворение с предельной краткостью изображающее жизнь природы и жизнь человека в их единстве. Конечно же эта краткость чрезвычайно трудна. Всего в 17 слогах надо дать не только картины природы, но и сопоставить её с настроением, переживаниями человека, найти ту нить, которая является как бы продолжением самой природы и человеческого бытия одновременно.
В переводе с японского хокку – это начальная строфа. И выделена она из пятистишия (танка), которое с течением времени, стало делится на две строфы: трёхстишие и двустишие. Бывало, что один поэт слагал первую (хокку), другой – последующую. В XII веке в Японии появились стихи-цепи из чередующихся трёхстиший и двустиший, своеобразные поэтические диалоги. Такая форма получила название «рэнга». Начальная форма (хокку) в составе рэнги часто бывала лучшей. Так стали появляться отдельные сборники хокку. Рифмы нет. Ритмика хокку – в чередовании количества слогов: пять в первом, семь – во втором и пять в третьем.
В русском языке, где много длинных слов, выдержать строгое чередование слогов нелегко. И даже японские поэты допускали некоторую вольность в размерах, стремясь достигнуть наибольшей выразительности стиха. Нечасто встретит читатель 17 слогов и в переводах на русский язык японских трёхстиший. Например, у Басе:
Иней его укрыл (6)
Стелет постель ему ветер(8)
Брошенное дитя.(6)

Или у Оницура: Паутина на ветке! (7)
Вновь пахнуло жарой на меня (9)
В этой летней роще.(6)
Форма хокку требует от поэта самоограничений и в то же время оставляет читателю большой простор для воображения. Вместе с поэтом он может испытать чувство печали или разделить с ним радость, рождённую личными переживаниями.
По краткости хокку напоминают народные пословицы. Но это не назидательное изречение или меткая острота. Прежде всего, это поэтическая картина, набросанная штрихами, но эти наброски дают толчок мысли читателя, включают его в творческий процесс. Нередко хокку писались на сюжеты картин, а иногда превращались в их компоненты в виде каллиграфически выполненных надписей. Поэты прибегали к способам изображения, родственным живописи или музыки, рисуя не зрительные, а звуковые образы. Вой ветра, пение соловья, голос кукушки вызывали определённые настроения и чувства.
       
       Жаворонок поёт.
Звонким ударом в чаще
       Вторит ему фазан.
       Басе

Итак, писать хокку – это уметь сказать многое в немногих словах.
Краткость и выразительность японской поэзии очень ценил известный русский писатель Ю.Н.Куранов. Некоторые его лирические миниатюры созданы под влиянием вдохновения, возникшего при чтении японской поэзии.
В настоящее время хокку завоёвывает популярность и всё больше распространяется в Европе, Америке и по всему миру. В России появилось специальное издание «Тритон» – «Российский альманах поэзии хокку», который появился в Москве и Твери.
Подборка трёхстиший, предлагаемая на страницах настоящего альманаха, навеяна и моей встречей с известной калининградской поэтессой Альбиной Самусевич и её сборником хокку под романтичным названием «Цветёт шиповник в дюнах».

ВЕСНА

 
Пахнет подснежником
подтаявший снег.
Дыхание весны.

Солнечный март
растопил снега.
Свободна весне дорога.

Талой водой умывшись,
юным блеском
засияла весна.

Хрустальный звон капели.
Птиц весёлый хор.
Музыка весны…

Весна вернулась.
Сады в цвету,
       Но лёд не тает в душе.
В белой кипени сад,
А в снах моих всё зима.
       Нет в сердце тепла.

Запах ландыша,
Фиалки свежесть –
Нежностью наполняют.

Медовый аромат таволг,
Трели соловья.
Любовь вернулась.

Утро, свежесть.
Янтарной зари рассвет.
Жизнь возрождается.



 

ЛЕТО

 
Бархат луга.
Ромашек смех.
Янтарного лета расцвет.

Солнечный дождь,
Словно волшебник,
Выстроил радужный мост.

       Шелест листвы, рокот волн.
Заката пурпурный свет –
Пульс жизни.

Звездопады,
Всполохи молний, зарниц.
Редеет ночи тень.

Летнего утра заря.
        Жасмин росой умыт.
       Земля в алмазах.
Пьянит привольем
Букет полевой.
Простор необозримый.

Луг померк.
Скошены одуванчики.
Погасло солнце в душе.

От тяжести склонился
Колос золотой.
Пахнуло хлебом.

Кисти рябины
Горят на ветру –
Летних зорь пожары.



 
ОСЕНИ ЛИКИ

 
Листьев разноцветье,
Сверканье струй дождя –
Осени лики.

Ливень золотой
Стучится в моё окно.
Осени привет.

Осени рыжий парус –
Весёлый и шальной -
В детство уносит.

Закружился вихрь цветной
Под музыку дождя –
Осенний вальс.

Осенний ветер,
Срывая листву,
Цветную радугу ткёт.

Лист одинокий.
Морозом клубятся дали.
Во всём печаль.

Осыпаются
Ягоды рябин.
Как много жара в душе!

Золотят ещё кроны
Последние листья.
Хор птиц умолк.

Мерцанье паутин,
Рябин пожары.
Бабьего лета пора.

 В шёпоте листопада
Напоминанье
О прошедшей любви.

В старом парке
Метель листопада.
Танец прощальный лета.

Лужица дождя
Сверкнула льдинкой.
Зимы колючий взгляд.
 

ЗИМА

 
Снег искрится.
Ветки в инея бахроме.
Песнь в моей душе.

Белые снега
Покрыли землю.
В сон погрузилось время.

Пляска метели.
Бубенцов весёлый звон.
Дорога легка.

Тихого утра заря.
Солнце и мороз.
Дышится легко.

Морозный узор в окне.
Снега шуршанье –
       Сон навевают.
Снегопад за окном.
Игра огня в камине.
Нега во всём.

Обещает приют
Свет в далёком окне.
Холод отступил.

На голых ветвях снегири.
Вспышки зари.
Зимы улыбка.

Звон колокольный…
Морозом дышит воздух.
Рождественская ночь.



 

ИСКРЫ ЛЮБВИ

 
Отцвели хризантемы.
Молодость ушла.
Но вечна любовь.

Милого глаза
       Нежность излучают.
Солнце сияет вновь.

Среди зимы
Нежнее пламень роз.
Как любовь согревает.

Первый поцелуй,
Чистый, как первый снег,
До сих пор не забыт.
 
В моих кудрях
Не снег мерцает…
То стынет время на висках.

Пламень в груди.
Пламень в крови.
Мой костёр любви полыхает.

Любовь – искристый полог.
За ним загадка
И неизвестность.

        Рядом с любимым –
        Силы полна.
       Исчезает времени бег.

       Вечный двигатель – любовь.
       Сжигая, вновь и вновь
       Ты жизнь творишь!

В моём саду
Нежных лепестков вьюга –
То юность уходит.

Тихая грусть скрипки.
Улыбки твоей свет.
Ночь нежна…

Без любви – жизнь пуста.
Не пахнут цветы.
Нет при солнце тепла.

Одиночество –
Холодом замкнутый круг
Для сильных духом.

       Наяву я о вас в мечтах.
И во сне о вас мечтаю.
       Сладкий плен.
 

Марина МЕЩЕРЯКОВА (МИХАЙЛОВА)

СЮЖЕТ
        Ко мне случайно попала открытка с репродукцией картины «Купание Дианы» Камиля Коро.
Я любовалась мягким свечением красок, тончайшими нюансами цвета. Валерами – как их называл Коро.
        Это полотно – одно из последних. Писал Коро свою Диану почти восьмидесятилетним старцем. За год до смерти.
        За год до смерти.
Вот уж чего не скажешь, глядя на свободную, виртуозную живопись!
        Я смотрела на золотисто-медные, серебристо-зеленоватые, легко скользящие мазки, создающие иллюзию жизни.
        Я видела воздух Коро, деревья Коро, его небо, его Диану. Я видела мир Коро.
И это было так прекрасно!
        А за окном моим проходила осень. Прохладная и таинственная. Быть может, последняя для кого-то.
И той осенью, подойдя близко-близко к оконному стеклу, я прошептала как заклинание:
Будь ты прежней с этих пор:
Пусть, как раньше, видит взор.
Прогони, цветок Дианы,
Купидона все обманы!
        Я не знала, какой цветок был у Дианы. Подумала, быть может, это знал Коро.
Стала внимательнее разглядывать репродукцию и заметила на глянцевой поверхности буквы. Кто-то писал письмо, положив лист бумаги на открытку.
        Как я ни старалась, но смогла разобрать только слово – «прощай!».
Почерк был явно женский. Летящий.
        Кто была та женщина? С кем должна была расстаться?..
Никогда мне этого не узнать.
        Какая длинная порой бывает жизнь. И как она бывает коротка.
Порой о наших близких мы ничего не знаем. Или знать не хотим.
        И они уносят с собой свои тайны.
Как и та женщина. Из письма которой я смогла разобрать лишь слово «прощай!».
        А как же цветок? Цветок Дианы?
Волшебного цветка нет на картине.
        Должно быть, Коро не знал о нём.
Или не хотел знать.

УВЕРТЮРА ИЗ ВОПРОСОВ
        Смерть, открывающая другой мир. Дающая жизнь. Или нет?
Что может быть прекраснее земной жизни? Земной любви? Что может быть ужаснее смерти?
«Како не имам плакатися, егда помышляю смерть, видех бо во гробе лежаща брата моего, безславна и безобразна? Что убо чаю, и на что надеюся?»
       ( Канон покаянный, песнь 8)
        Как это странно! О самом главном в своей жизни, о том, что произойдет непременно, люди даже знать порой не хотят.
        Прямо безумцы какие-то!
Есть города живых людей. А есть другие города.
        Давно, в детстве, я бывала в Новгородской области, у бабушки Фаины. Несколько раз ходили мы на кладбище. Душа моя трепетала всякий раз. Конечно, я боялась. Страх был, но и не было страха. Помню, какая удивительно яркая и крупная земляника росла на могилах. Помню нежный шёпот юной березки, обвитой вдоль ствола узкой золотисто-черной лентой. Птицы пели на могильных крестах. О ком? О чём пели они?
        Смерть. Как странно смотреть на человека, на любого человека, и знать, что он умрёт.
        Неизвестно когда, но ведь – умрёт.
И он умирал.
        Месяц, неделя, день, час.
Минуты. Остались минуты.
        Секунды. Одна, другая…
Его глаза широко открылись. Открылись так широко, что не осталось ничего, кроме этих глаз.
        Что видел он?
Что ожидает нас?
        Куда уйдем мы после смерти?
И встретимся ли с ними, ушедшими до нас?


Борис ПОПОВ

МОИ ЭКЛОГИ

Эклога – это древнее слово античного происхождения, означает единение близких, доверяющих друг другу людей в общении друг с другом на лоне природы.
Ю.Куранов
Эклога весенняя
Эта встреча была долгожданная. Он и я; маленький спящий комочек и воспрянувший духом взрослый человек; недавно родившийся сын и его отец. Всевышний подарил нам однажды в апреле удивительную встречу, связав вселенским и кровным родством.
Шли годы, и жизнь породнила наши души, кровное родство дополнилось духовным: мы стали друзьями, самыми близкими друзьями. Мы думали, говорили, мечтали об одном. Дни и ночи думали, говорили, мечтали. Это были мужественные дни, мужественные ночи. Отец доверял сыну, сын доверял отцу. Всё по закону жизни.
Но наступил другой апрельский день – девятый день после семнадцатилетия. Последний день. Веки сына уже не поднимались, уста каменно сомкнулись, лишь рука протягивается ко мне и что есть силы жмёт мою ладонь. Прощание! Молчаливое, многословное. Сын покидал телесный мир раньше отца. Рука его медленно холодела в моей руке возле сердца. Голова его дважды падала на подушку и дважды упрямо поднималась. И мы замерли: он и я. Он – навсегда, я – на всю оставшуюся жизнь.
Такое вот единение двух близких, доверяющих друг другу людей. На лоне природы, на лоне неба и земли.
Через несколько дней распустились и первые листья. Весна, как всегда, была хороша.

Эклога осенняя
Эта встреча была нежданная, но закономерная: ведь мы были братьями в каком-то там колене и обязаны были встретиться. Он – полуслепой старик, и я – муж в расцвете сил; он – настоящий князь, и я – просто сын своего отца; он – профессиональный математик, кандидат наук, и я – историк-самоучка. Всевышний подарил нам несколько встреч, много веков тому назад связав нас и вселенским, и кровным родством.
Он преподавал в университете, говорил на шестнадцати языках, сочинял стихи, музыку, вслепую играл на рояле и пел, а я лишь слушал. Всё больше о былом, пережитом, о наших общих предках, их славных делах. И всё, что было до меня, явственно оживало во мне.
При каждой встрече или расставании он, почти не видя меня, протягивал куда-то в пространство свою тонкую, полупрозрачную руку, а я осторожно пожимал её, замирая, пытаясь согреть теплом своей ладони. Но однажды он так же протянул мне свою руку, а я не успел добежать до неё. Рука бессильно упала на подушку, и мы замерли: он и я. Он – навсегда, я – на оставшуюся жизнь. На лоне природы, на лоне неба и земли.
Была поздняя осень. Жёлтые листья уже опали с деревьев и лежали под моими ногами.

Эклога летняя
Эта встреча была тоже нежданной и совершенно случайной. Остались вдруг наедине он и я; профессиональный лирик и профессиональный физик; братья по месту рождения, совести, чести, духу, но непримиримые противники по мировоззрению. Всевышний подарил нам череду дружеских свиданий, связав и вселенским, и литературным родством.
Он учился в Институте кинематографии, а я в техническом институте; он – в Московском государственном университете, а я – в университете марксизма-ленинизма. Его книги перевели на шестнадцать языков, они известны во многих странах мира, а мою, единственную не читал ещё никто. Он что-то всегда увлечённо рассказывал, а я больше слушал, и многое, что потом напишу своей рукой, явственно оживало во мне. Хотя он был смертельно болен и умирал, но говорил всё больше о будущем: о будущем нашего нового союза писателей, новой «Озёрной школы», литературной студии, альманаха. При каждой встрече или расставании он мягко улыбался, и я пытался ответить ему тем же. Такое вот единение двух доверяющих друг другу людей состоялось тогда. На лоне природы, на лоне неба и земли. В городе на берегу моря.
Однажды я приехал на новую встречу с ним чтобы показать свою первую пьесу, а ко мне вдруг вышла в чёрном платке только что родившаяся вдова. Он уснул в тот день рано утром и не проснулся. И мы с ней, осиротевшие, обнимая друг друга, замерли. Оба на всю оставшуюся нам жизнь.
Вверху над нашими головами шелестели зелёные листья берёз. Было лето. Дни стояли тёплые, солнечные.

Ещё одна эклога
– И что с ней делать, с этой красотой? Такие ночи – не для одного. Такие ночи – для двоих – сказала она.
И моё сердце вдруг застучало в такт мерцаниям звёзд тех ночей, а звёзды начали мерцать в такт моего сердца.
– Может, нужно только вернуться в ту ночь и протянуть руку? – спрашивала она.
Но рука моя боялась шевельнуться.
– В каждую из моих жизней нисходила любовь. Я любила. Я была любима. Но была ли я любима той истинной, единственной, редкой любовью?! Ах, ну конечно же – да! Я знаю. Я помню, я не забыла,
хоть это было не со мной, а с той, другой,
которая так мило
прикинулась когда-то мной – утверждала она.
И я соглашался с ней.
Срываясь, лечу на невидимых крыльях и распускаюсь цветком.
Истекаю.
Медленным истекаю танцем.
Я рядом. Я близко.
И, растворяясь в сиянии небесных зарниц, я пою:
Это я. Это я. Вспомни меня. – просила она.
И я вспоминаю.
Наедине.
На лоне природы, на лоне неба и земли, на берегу моря…
Весной вспоминаю, летом, осенью
и зимой.

Эклога зимняя
Эту встречу трудно было ожидать. Нас разделяли большие расстояния, границы нескольких государств, иные препоны. Но мы всё таки смогли найти друг друга. И кого больше благодарить: Всевышнего или Интернет? Трудно сказать.
Её сердце, как самый чувствительный во всём мироздании прибор, за тысячи километров чутко улавливало каждую мою мысль, даже самое малое движение моей души, моего сердца. И я вдруг понял: она – это и есть моя собственная родная половинка, отделённая когда-то от меня временем и пространством.
И мы вновь соединились. На лоне природы, на лоне неба и земли, на лоне планеты Земля. Хотя нас разделяли тысячи километров.
Была зима, и снег красил деревья своей белизной.


Юлия ЧЕКМУРИНА

КОРОТКАЯ ПЕСНЯ

В предлагаемой миниатюре цитируются стихи японских поэтов:
Сайге – поэт ХII в., аристократ, с 22 лет монах.
Сикиси Найсинно – монахиня, поэтесса, дочь Готоба, императора, поэта. Романтическая легенда связала её имя с именем Сайге.

Жемчужная нить –
Потаённая любовь Жизнь моя. Ты исчезнешь.
Так исчезни скорей.
Боюсь, если ты продлишься,
Молчать недостанет сил.
Сикиси Найсинно

Я знаю, ты тоже хранишь в памяти тот осенний день, когда казалось: с каждым порывом ветра, с каждой минутой всё холодней, всё темнее становятся горы. Невольно взгляд мой то и дело возвращался к тропинке, по которой ты спускался с гор. Я понимала, что ты не придёшь, но душа моя не хотела, никак не хотела этого понимать. В тот день я узнала, что значит уходить, узнала, как больно разрывать сердце пополам, чтобы оставить его старому дому, весенней песне в вишнёвом цветенье, детским мечтам (их веселые голоса все ещё слышатся в моем саду то здесь, то там) и юным, так и несбывшимся надеждам, уже безмолвно повисшим тенями под каждой веткой. Вместе с ними осталось моё сердце – и с нами, теми, какими мы были до этого осеннего дня.
Тогда я не смогла уйти сразу, как хотела: решительно и спокойно. Я остановилась у сливы, печальной, почти совсем облетевшей. Остановилась – и вспыхнула болью, вернувшись вдруг в тот миг своей весны, когда, любуясь цветущей веткой, почувствовала, как незаметно и неумолимо уходит жизнь в те неизвестные дали, что зовём мы прошлым. Прижавшись к продрогшему стволу, я, как тогда, попросила: «Может быть, ты вспомнишь меня весной?»
Я всё бродила по саду. А меня уже ждала, уже торопила дорога, которую я выбрала сама и которую можно пройти лишь однажды. И я говорила себе: «Но ведь и там, за монастырскими стенами, цветут мейхоа, и я буду любоваться ими, когда вернётся солнце». И не было больше сил смотреть на горную тропинку, но я всё же посмотрела. Думала: только один – последний, короткий взгляд, быстрый, как прыжок испуганной лани… Но миг порой неотличим от вечности. Мгновение проходило за мгновением. И я уже не знала, сколько стою так, на пронизывающем ветру, в неподвижном времени цвета осенних листьев. И я вспомнила твои стихи:
У самой дороги
Чистый бежит ручей.
Тенистая ива.
Я думал, всего на миг, –
И вот – стою долго-долго…
Я произнесла их вслух – и душа моя прильнула к твоей, и больше мы уже ничего не знали про холодный багряный ветер.
Потом я вновь посмотрела на сливу и вновь попросила её: «Когда он придёт, расскажи ему это:
Пустынный сад…
Давно заглушил тростник
Следы людей.
На дне осенней росы
Звенят голоса цикад».
Прощальное письмо получается слишком длинным, но так трудно остановить его! Я словно говорю и говорю с тобой, как прежде, обо всём и ни о чём. Но как мне не хватает твоих глаз!
Боль со временем станет тише, помни об этом. И пиши свои песни: когда-нибудь я прочитаю их или услышу от кого-то, и мы будем вместе так долго, как захотим, – целых пять строк.


АРИЯ
Дверь на балкон была распахнута. Гроза уходила, но напряжение все ещё висело в воздухе и по-прежнему было душно, словно и не пролился этот резкий, шумный дождь.
Погасла лампа, погас ярко-синий экран компьютера, и заструились по комнате тихие, мягкие сумерки. На панели музыкального центра загорелись два огонька.
Пластинка была старой, и надпись на ней стерлась. Осталось только имя: Иоганн-Себастьян. Колонки громко и коротко хмыкнули. Потом возникли звуки, а чуть позже в дальнем углу комнаты заклубилась темнота. Она плавно росла по спирали урагана, стирая комнату и плотно заполняя расширяющееся пространство. Но странно: она не была мрачной и непроницаемой. Сквозь неё просвечивали тяжелые портьеры цвета густого вина, контуры старинной мебели. Жёлто-коричневые, янтарные отблески скользнули по крышке клавесина, по стене и высветили мужской портрет: с горбинкой нос, напудренный парик. Порывом ветра всколыхнулась лёгкая занавеска и заскользила на кольцах к стене. Её складки были похожи на нервюры колонны.
Мелодиям было тесно в комнате. Они уплывали в открытую дверь куда-то вдогонку за грозой. Но некоторые, достигая оконного стекла, застывали на нём изысканно-простыми готическими линиями, подобно морозным узорам. Постепенно они бледнели, но не исчезали совсем, а плавно колыхались в глубине стекла. На них наплывали другие. Потом ещё. И все это сплеталось, светилось и, оставаясь на месте, уносилось ввысь, словно окно не имело границ.
На маленьком круглом столике медленно таяла, оплывая, одинокая свеча. Рядом лежал листок разлинованной бумаги с загадочной нотной вязью и длинными взмахами лиг. Дыхание свечи касалось стекла, скользило по стрельчатым аркам, по переливам линий, и они печально отзывались.
У свечи было красивое имя. Ее звали Ария.


Анатолий МАРТЫНОВ

КЛЕНОВЫЙ ЛИСТ
        Нет ничего вечного на земле. А жаль! Мне хотелось бы, чтобы этот кленовый солнцем налитый лист, без спроса проникший в раскрытую форточку окна моей старой мансарды, никогда не отрывался от родимой ветки и не летел по воле ветра, теряя тепло, туда, где тлен.

ТЫСЯЧА ДВЕСТИ
        Нет ничего вечного на земле. А жаль! – Но ты забыл обо мне, твоей душе, – слышу я голос внутри себя.
        И вот я её велением иду в то место, где горит огонь человеческой памяти. Люди его называют вечным. Бережно, словно боясь уронить, кладу к основанию огня ярко красные гвоздики.
        Здесь похоронен мой дед. Герой несуществующего ныне Советского Союза, и с ним – тысяча девятьсот девяносто девять его товарищей – гвардейцев.

РОДНИЧОК
        Я часто приходил сюда. Я родился в этих местах. И здесь, в низине, поросшей лесом, жил родничок. По утрам он был весел, разговаривал сам с собой, с деревьями, травой и птицами. А к вечеру, приустав, он умолкал. Жил как бы сам в себе. Он так спал.
        По утрам я приходил к нему и говорил:
  – Здравствуй! Я пришёл. Угости водицей.
  – Здравствуй, – отвечал родничок, – угощайся на здоровье. Я приникал губами к родничку и долго пил холодную обжигающую гортань воду. Я ополаскивал ею лицо и руки. Она наполняла меня живительной силой.
        Шло время. Я вырос и уехал учиться в столичный университет. А когда вернулся и пришёл к родничку, то не нашёл его. Низина была засыпана. Там, где росли деревья и трава, красовалась добротная двухэтажная фермерская усадьба, крытая глазурованной черепицей и обнесенная массивным металлическим забором.
        Да, нет ничего вечного на земле. А жаль! В стороне от усадьбы таинственно и одновременно зазывно шумел лес и я пошёл к нему. Пошел почти неосознанно, скорей по внутреннему зову, чем по зову памяти. Лес был трудно проходимым, запущенным.
        «Деревья умирают стоя » – вспомнилось мне. Но по всему видать, что они не умерли, а погибли в борьбе с сильным и беспощадным ветром. Хаос и тление. И все же птицы пели весело. Утреннее солнце молодило вековые дубы и ели. И ёще откуда-то из-под корней поваленной ели слышался знакомый, но подзабытый звук, похожий на бормотание ребенка. Он даже не слышался, а угадывался. Я пробрался к корням ели, разгреб кучу мокрых веток и песка и обомлел.
        – Родничок! – Вот куда ты переселился. Мне хотелось закричать от радости, но вместо этого я сказал:
        – Здравствуй! – Я пришёл. Угости водицей.
        – Здравствуй, добрый человек, – ответил родничок. – Угощайся на здоровье.


КАПЛИ ДОЖДЯ
Капли дождя стучат по подоконнику. Громко стучат, самодовольно и вызывающе. И я понимаю – осень! И не возражаю, чтобы именно так стучали по подоконнику капли. Дождь не вечен. Хотя и утомительно долог. Не вечно и моё настроение с преобладанием в нем грусти по ушедшей от меня женщине. Прошло всего пять минут как отстучали её каблучки по деревянной лестнице. Навсегда?
        А капли дождя всё стучат по оцинкованному подоконнику. Громко стучат, самодовольно и вызывающе.

ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ
        Через два дня – первое сентября! День знаний. Мой внук впервые пойдет в школу.
        – Боже, – Говорю я себе, – какой ты старый!
        Через два дня закончится лето. Грустно и чего-то жаль. Может того, что не состоялось? Да, но на смену лету придёт осень – время новых настроений и новых надежд.

МАЛЬЧИК НА ШАРЕ
  – НЛО, – закричали дети и побежали за ним, большим и очень легким шаром, который катился по полю сам собой. Я побежал следом за детьми, пытаясь как и они догнать шар. Но не тут-то было. Шар как будто играл с нами. Порой он подпускал к себе очень близко. Протяни руку и дотронешься до него. И все протягивали руки, кто правую, кто левую, и тут же отдёргивали их. Шар был горячим он источал какой-то странный зелёный свет. В очередной раз, когда шар приостановился, я вдруг увидел на его поверхности танцующего мальчика. Мальчик был бос и танцевал, чтобы не обжечь ступни.
  – Смелый, – подумал я: И как это, он так ловко залез на шар, что я ничего не заметил? Я стоял в нескольких шагах от мальчика и переживал за него.
Я боялся, что он на какое-то время перестанет танцевать и тогда… В это время мальчик посмотрел на меня и улыбнулся беспечно и весело. Переднего зуба у него не было. Он был выбит в обычной мальчишеской драке.
  – Да, а откуда ты это знаешь? – Спросил я себя. Между тем шар покатился дальше. Я больше не бежал за ним. А мальчик по-прежнему улыбался и прощально махал мне рукой.

БОМЖ
        С этим юрким невысоким мужичком я разговорился случайно. Вывозил мусор на городскую свалку, накопившийся за время ремонта квартиры. Мусора было много и мне пришлось воспользоваться самосвалом соседа и моего давнего приятеля.
        Вывалив мусор, я уже было хотел уезжать, а тут этот самый мужичок.
  – Здравствуйте вам, – вежливо поздоровался он. – Что привезли?
  – Мусор, – сказал я и улыбнулся. – А что ещё можно на свалку привезти?
  – Как что? – Мужичок недоуменно уставился на меня глазами- угольками.
  – Колбасу, например. – Колбасу? – удивился я.
  – Да, самую настоящую колбасу. Вон на горке, видишь, машину? Мяснуха! Ну так мы её называем.
Мужичок развязал свой мешок, достал из него кольцо полукопченой колбасы и протянул мне: – Хочешь пощупай. Краковская. Выбрасывают потому, что срок годности истек. А так она съедобная.
        Щупать колбасу я не стал, но поинтересовался, какой ему прок от моего строительного мусора.
 – Прок есть от всего, – философски изрек мужичок. – Как-то подобрал ящик подгнивших помидор, через марлю их отжал, сок получил. Вот-те и прок.
        – Обои я ищу. Хочу оклеить ими свою фазенду. Это моё летнее жильё.
        Оно там, ближе к центру свалки. А ещё есть у меня кибитка – жилуха на зиму. Там сейчас Олька, пара моя, самогонку гонит. – Недавно самогонный аппарат прижил. Ванька Хвост мне притащил. Я ведь оголовок, а он простой бомж.
        Мужичок рукавом видавшей виды клетчатой рубашки вытер пот со лба, помялся для приличия и попросил у меня пару сигарет. Одну «для сейчас», а другую «для вечера». Я отдал ему почти полную пачку « Родопи ». Мужичок поблагодарил, тут же достал сигарету и закурил. Я подождал пока он сделал несколько затяжек и сказал: – Вот ты назвал себя оголовком, как это понимать?
  – Да что тут понимать! – Мужичок ещё пару раз затянулся, пальцами затушил то, что осталось от сигареты. Окурок не выбросил, а аккуратно положил его в пустой спичечный коробок. Я ждал. Торопить мужичка не было смысла.
– Оголовок, – наконец заговорил он, – это привилегированный бомж. У нас таких несколько. Я в их числе. Есть ещё голова, ну начальник. Если что-то ценное перепадает бомжу – золото там, серебро, то это все отдается голове. Менее ценное, как тот же самогонный аппарат, я имею полное право забрать себе. Что- то еще интересует? Кибитка? Зимняя жилуха – и всё. А почему так назвали – не знаю. До меня это было, а я на свалке пятый год. Может Олька знает, пара моя. Женщина она умная, когда трезвая. С образованием. Музыкальное училище закончила когда-то. Песню запоет – слеза прошибает. Особенно вот эту : «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом». Мужичок пропел куплет негромко, но с чувством и довольно чисто. Я тоже горазд рюмку – другую опрокинуть. В нашем мире водочку уважают. А как же – жидкая валюта! В долг её не дают. Вот Олька выгонит самогоночки и я за литруху аж три одеяла выменяю.
  – А одеяла – то зачем? – Спросил я, ничуть не удивляясь тому, насколько несуразен мой вопрос. Вполне нормально воспринял его и мой собеседник. Он пояснил, что одеяла нужны для обивки стен кибитки.
– Зима – женщина серьёзная, легкомыслия не терпит. Я тоже человек серьезный. На прошлой неделе железную печку – буржуйку принес. Отыскал её вот в таком же мусоре. Он поддел носком грязного армейского ботинка консервную банку. А вот такой мусор, – мужичок показал на обломок доски, – я беру на дрова. Запасец уже имею солидный.
        Я мельком взглянул на часы – половина двенадцатого. А в двенадцать я должен вернуть машину приятелю. – Спешишь? – поинтересовался мужичок, – наверное жена ждет? – Я вот тоже обещал Ольке вернуться к двенадцати. Понимаешь, к её родителю собрались съездить. В деревню. Да вот незадача… Мужичок замолчал и уставился куда-то в даль. Может быть в той дали находилась деревня, в которой проживал Олькин родитель. А может быть что-то другое, полузабытое и дорогое, связанное с его прежней жизнью? Я почему-то был уверен, что эта жизнь была светлой и полной надежд.
– Ты чего замолчал? – Подстегнул я мужичка.
– Замолчишь тут, – пробурчал он. – Олькин родитель не знает, что она бомжиха. И Олька не хочет, чтобы он об этом прознал. Хочет, чтобы я подтвердил, что она в баре работает, поет. Хорошо, что моим родителям не привелось узнать кто я и что я.
  Умерли они. Отец – шесть лет назад, а мать годом раньше. Ну, ладно, я пошел. Приятно было познакомиться.
  – Как познакомиться? – Вырвалось у меня. – Я даже не знаю, как тебя зовут.
– Бомж! – Меня все так зовут. Бывший опер-мент Жора. Сидел я, якобы, за то, что превысил свои полномочия. Якобы… Да, а я с кем имел честь. Мужичок снизу вверх пристально взглянул на меня.
– Ярдов Антон, – представился я и почему-то добавил: – автомеханик. – Ну будь здоров, Георгий.
  – И ты будь здоров, Антон. Мужичок повернулся и медленно, тяжело и неохотно, побрел в противоположном от меня направлении. А я сел в машину, завёл мотор и тут же остановил его.
        Высунувшись из кабины, я крикнул в спину уходящему человеку:
  – Георгий, ты вот что… Я буду здесь в следующее воскресенье в это же время. Приходи. Я привезу хорошие строительные отходы. Придёшь?
  – Приду, – прокричал в ответ Георгий, – обязательно приду.
        Он махнул мне рукой и зашагал в том же направлении. Только походка его была уже другой, легкой и быстрой. Говорят, по походке определяют настроение человека.


Ольга ГУЛЕВИЧ

О море, море! Каждая новая встреча с тобой – трепетное ожидание счастья. Слушая шепот волн, чувствую, как оно тихо-тихо, на цыпочках подкрадывается сзади и замирает в нерешительности: одарить ли меня сразу всей своей сущностью или только слегка коснуться благословляющей ладонью и снова ускользнуть, заставляя с волнением ждать новой встречи. И что такое тогда счастье, как не ожидание этого удивительного мгновения встречи с ним. Ожидание, предчувствие, приближение, легкое прикосновение и прощание до новой встречи.

Может быть, я всего на всего самая большая в мире лентяйка, но из всех дел я больше всего на свете люблю сидеть на берегу моря и наблюдать игру волн, слушать их шипение и осознавать, как огромен и непознаваем мир и как велико человеческое тщеславие. И улавливать в шелесте воды ответы на свои вопросы.
- Что такое разочарование?
- Всего лишь неудовлетворенное желание. Если нет желаний, не будет и разочарований.
- Почему же человек всегда так много хочет?
- Потому что он жаден, такова его природа. Он забывает, что хотеть чего-либо можно только от себя, и то при условии, что он будет неустанно заставлять себя выполнять свои желания. До тех пор, пока снова не задастся все тем же вопросом: Зачем мне все это ? Да и это ли мне нужно? И что вообще нужно? Извечные вопросы: быть или не быть? Хотеть или не хотеть?
- А ты, ты знаешь ответ на этот вопрос?
Море вспенило небольшой гребешок , но тут же успокоилось и плавно принесло его к моим ногам. И в равномерном шипении набегающих и удаляющихся волн я услышала равнодушную вселенскою мудрость: быть или не быть, хотеть или не хотеть, без эмоций и знаков препинания.


Владимир БЕЛАЛОВ

КОНЬ, КОТОРЫЙ БЫЛ КРЫЛАТЫМ, НО НЕ ЗНАЛ ОБ ЭТОМ, ПОКА…
       Один конь жил среди других, как он считал, таких же коней…
       Он все умел, что и другие: скакать и бегать галопом, рысью, трусцой и другими разными способами…
       Но однажды табун забрел в дикие труднопроходимые места, где сухие участки земли выглядели как маленькие кочки, а все остальное было покрыто слоем талой воды.
  «Вот бы перелететь!» – вдруг подумалось коню.
Но он тут ж остановил себя. «Куда это меня понесло? И где ж это видано, чтобы кони летали?»
       Но в этот момент он с удивлением почувствовал, что поднимается над землей.
       «Лечу?» – спросил он кого-то и сам же ответил: «Лечу!»
       «Вот-те на! - подумал конь. – Это что ж получается: я – конь-летун?!» Поляна осталась позади. Небо пронзали косые лучи заходящего солнца, табуна лошадей нигде не было видно… Неужели застряли в болотах?
       И тут он наконец задумался: «Но все-таки как? Как я смог пролететь над этим огромным болотом, и что помогло мне?»
       И когда он с этой мыслью повернул голову назад, то не поверил своим глазам: у него на спине красовались два огромных красивых крыла… И конь, взмахнув ими, полетел далеко-далеко, пока не скрылся.

ГДЕ ВЫ, БЕЛКИ?
       Уже два десятка лет я живу в той части города, в которой старые деревья занимают практически все пространство между домами.
       На протяжении всех этих лет непременным спутником нашей здесь жизни было частое мелькание в ветвях деревьев рыжего цвета – зверьков с легкими пушистыми хвостами, украшающими эти и без того симпатичные создания. Их частые визиты к нашему дому были связаны с тем, что на крышу соседнего с домом гаража опадали семена ольхи и других деревьев, которые и привлекали беличьи семьи.
       Постоянное присутствие белок никогда не надоедало, но всегда создавало впечатление лесной сказки. Хотелось подолгу смотреть на них, на их усердные поиски в ворохах прошлогодней листвы семян и выедание из них ядрышек.
       Все бы хорошо, если бы не постоянная угроза со стороны их вечных врагов – ворон. Вороны нещадно их терроризировали, лишая последней надежды на существование: становилось все трудней и трудней добывать себе корм.
       Подходил к концу очередной год, и я, сидя по обыкновению у окна во двор, ловил себя на мысли, что с пейзажем за окном что-то произошло. Я мучительно долго не мог понять, что же именно.
       Шли месяцы. Минувший год стал историей, а новый нахлынул чередой событий и дел, и я почти не вспоминал о том, что же меня тогда мучило. Пока…
       В один из дней я сидел у окна с чашкой чая и рассеянно смотрел в окно, как вдруг поймал себя на мысли: «Почему я уже давно не вижу на деревьях ни одной белки? Что случилось с этими милыми зверьками, так волновавшими мое воображение многие годы?».
       Я думал, но не находил ответа, и загрустил оттого, что эти славные создания покинули навсегда некогда облюбованные ими места…
       И с этого момента из моей души исчезла еще одна из возможностей общения с природой, и мир вокруг слегка померк, лишив меня живого цвета, именуемого рыжим…


Маргарита БЕСЕДИНА

ПОРТРЕТ
Первые дни осени. Тёплые дни. Но уже завтра может всё измениться: и дожди затяжные, и ветры. И уже надолго, надолго – осень! Имеет право! Потому каждый погожий день в эту пору – подарок.
После праздного шатания по городу присели с подругой отдохнуть. Деревья ещё не охвачены «увяданья золотом». Обещанный с утра дождь так и не пролился.
Наш рассеянный взгляд упал на двух мужчин, шагающих через сквер. Один из них на костылях. Таких сейчас много – Чечня. Но вот тот, что был старше, зашагал быстрее и, приблизившись к нам, что-то произнёс. Мы не сразу поняли. Он просил разрешения нарисовать портрет. Просил?! Это трудно было назвать просьбой. Казалось, он с трудом разомкнул губы. Его красивое суровое лицо пугало.
– Нет, нет, не надо!
– Это недолго. Двадцать минут… Карандашом... – повторил он свою просьбу,
должно быть, прочитав на моём лице сочувствие.
– Нет, нет!
Подошедший был совсем молодым человеком. Ноги нет по самый пах. За спиной
рюкзак с мольбертом. Но как вскинулись глаза юноши, каким светом полыхнули от одной только надежды получить работу и свои, заработанные деньги!
Зачем я так поспешно отказалась! Как это, в сущности, жестоко. Именно жестоко! Уже через минуту я жалела об этом. Я готова была вернуть их, но они уже ступили на тротуар и растворились в городской сутолоке.
Прошло время, а я, как сейчас, вижу их лица: лицо отца, гордое лицо, с застывшей маской горя – теперь я понимаю это. Как трудно ему было просить! Он делал это для сына. Это чтобы не сделать больно сыну, он обогнал его тогда. И потому так странно прозвучала его просьба. Как часто, должно быть, им приходится слышать легко брошенное: «нет, нет»… И лицо юноши, обрамлённое чёрными до плеч кудрями, – художник! И светло-голубые изумительные глаза его, которые ещё умеют вспыхивать надеждой.
Что-то станется с ним, с его молодой жизнью? Что станет с нами?
  Что стало с нами…





СВИДЕТЕЛЬ ЮНОСТИ МОЕЙ

Мой задушевный нежный друг!
Привет тебе, цветущий луг.
Ты видишь, я к тебе иду.
В густые травы упаду.
Это роскошь! Выпорхнуть из подъезда городского дома в весеннюю прохладу начинающегося яркого дня, перебежать грохочущую машинами булыжную мостовую, пересечь пыльный автодром, быстрей, быстрей, ведь ещё – ах, как прохладно! – и сразу же, сразу окунуться в иной мир цвета, звуков, запахов, тепла.
Мой луг окружён со всех сторон высокими деревьями и пышными кустами. Его открывают ворота – это два дерева, стоящие друг против друга. Нырнула в эти ворота – и всё. Можно остановиться, оглядеться. Ах, как хорошо, тепло! Вот этого коврика в мелкий синий цветочек ещё не было на прошлой неделе. А маргаритки-то рассыпались как густо! И небо-то здесь голубее, и облака легче! И сама становишься лёгкой, беспечной. Сбросишь с себя всё, что можно – ни одной человеческой души! Зато всякие другие – и живут, и трудятся, и любят.
Выберешь местечко поуютнее, где-нибудь под кустом боярышника, бросишь плед на травы шелковые и ложишься лицом к небу. Только б муравьишку какого-нибудь не придавить.
Почти прозрачные облачка, набегая, иногда создают лёгкую тень, приятно охлаждая разгорячённое тело. Мир, покой, тишина.
Вдруг над самой головой – «тра-та-та- та, тра-та-та!» Нет, нет! Это прежде невидимая сорока, стрекоча и громко хлопая крыльями, вылетела из самой гущи куста боярышника и полетела оповещать всех о моём пребывании:
– Надо же! Посмотрите на неё – разлеглась под самым моим домом, а у меня дети.
– Вот глупая! – повернула к ней голову ворона, – и кому нужно лезть в твой колючий кустарник.
…И, словно важная матрона,
Шагает серая ворона.
Вон там она, откуда ветерок приносит запах скошенной травы.
Появился мужик, ворошит траву, просушивает… Как-то подошёл:
– А вы часто здесь бываете. Вот я вам земляники принесу…
И принёс. Откуда?! В эту-то пору?! …Сладкая, душистая… И всё. А что, в самом деле? Ему уже под сорок, наверное. Старик почти…
Шли годы. Уже давно мужчины, которым и за сорок перестали казаться стариками, а луг с каждой весной был всё так же свеж, молод, ярок.
Но вот вдоль дороги, которую перебегала, направляясь к лугу, стали расти дома. Не безликие коробки… Красивые. А по другую сторону – горы строительного мусора. Затем строительный мусор всё же убрали, но вместе с ним и спилили, выкорчевали деревья, окаймлявшие мой луг. Да и самого луга больше нет. На этом месте теперь усадьбы с прекрасными дворами, огороженными высокими затейливыми заборами. За ними сторожевые псы заходятся в хриплом лае. Вырвется такой – разорвёт в клочья!
А где же хозяева? Где же эти счастливчики?
Увидела как-то женщину в этой усадьбе среди ухоженных газонов и пышно цветущих роз – в стоптанных туфлях, положила уставшие руки на колени, взгляд в одну точку, кажется и не видит ни этой красоты, огороженной забором, ни наших любопытных взглядов, не слышит надрывного лая пса. Почему-то подумалось, что это, должно быть, тёща хозяина. И её стало жаль.
И теперь, когда я вспоминаю этот луг, где я была молодой и счастливой, и печалюсь о том, что его больше нет, я вспоминаю и эту женщину. И, чем старше я становлюсь, тем ярче в моей памяти цветёт луг. Да запах!.. Я явственно чувствую этот запах – запах свежескошенной травы и земляники, которую ела горстями, совсем не заботясь о её чистоте. В такие минуты я стараюсь, глубоко вдохнув, задержать дыхание. Удержать это прекрасное мгновение встречи с юностью и с тем, что меня окружало тогда.
Качнула головою кашка,
Глядит доверчиво ромашка.
Срываю тонкий лепесток…
Прости, загубленный цветок,
Моё ромашковое счастье…
Прости. Наступили поистине другие времена.

Александр АНДРЕЕНКО


СОК ВЫСОКОГО НАПРЯЖЕНИЯ
        Седьмого марта учителя с учениками Яснополянской восьмилетки давали небольшой поздравительный концерт в сельском клубе Левобережного. Впрочем, полуфанерный барак с земляным полом и самодельными скамейками назвать клубом можно лишь условно. Однако местных жителей подобный очаг культуры вполне устраивал: в двух соседних деревнях и этого не было. Концерт затевался где-то на час. А мой баянный номер значился в конце программы, так что я даже перестал нервничать: все равно на последний автобус до Советска не успеваю. «Уеду завтра первым рейсом»- решил я и окончательно успокоился. Но очень уж лихо мы взялись за номера: с концертом расправились минут за сорок. Значит просто глупо было бы не воспользоваться сэкономленным временем.
       Поручив баян коллеге, я активно отправился в путь. Каких-то 35 километров. Подумаешь! И побольше доводилось выхаживать. Доводилось, да. Но не так. Я довольно быстро понял, что 35 километров по весенней тающей распутице повесомей будут, чем 50, а то и 60 по укатанному зимнему тракту или по утоптанной летней дороге. Одно бесспорно: при любых условиях ночью ходится лучше, чем днем. Проверено.
Сперва так приятно – легко шагалось в прохладно-мятном свете. И приёмчик вспомогательный имелся: дойти до ближайшего населенного пункта. Потом – до следующего. И ещё до следующего. И ещё. И ещё. И расценивать как небольшую победу каждый пройденный этап. Главное, не задумываться о количестве этих самых этапов. Так всё и шло легко и ясно до самого Ясного, что примерно на полпути. Здесь-то весна и явила мартовское свое коварство. Знакомые улицы и улочки превратились в реки и речушки, а поселковая площадь разлилась озером. Антрацитовым, поскольку небо заволоклось тучами. На поиски обходных путей потратил времени больше, чем на всю дорогу сюда. Ногам стало тепло и влажно. Думал: от усилий и от воды. В Советске увидел: от крови.
Но вот позади мрачное Ясное. И в небе прояснилось. И в душе. И снова хорошо пошлось. Тем более, что ногам так тепло. Со вторым (или со сто вторым?) дыханием захотелось местностью полюбоваться. Красиво, конечно, но очень обыденно: шоссе в тоннеле деревьев, лунные поля и не менее лунные перелески. Вдоль трасы – ничего рукотворного, кроме дорожных знаков да бетонных столбиков. Ни мачт, ни проводов. Откуда же ровный немолкнущий гул? Словно от мощной ЛЭП*. Вдруг осеняет: да это же соки вешние кипят, в кроны по стволам устремляясь. Днем-то соков этих не слышно, а сейчас когда всё тихо, так и гудят, так и гудят. «Ну и ну!» - подумалось. – «Ни дать ни взять – сок высокого напряжения». От неожиданной метафоры идти стало легче, идти стало веселее. К пяти до Ржевского добрался. А это, по сути, пригород Советска. Осталось всего ничего. Особенно если учесть уже пройденное.
Около шести, подходя к заветной двери, ни усталости, ни боли не чувствую. Звоню:
- Здравствуй, моя хорошая. Так хотел тебя сегодня поздравить первым!

* Линия электропередач


Людмила ПОЛИКАРПОВА

ДУШЕВНЫЕ НЕДУГИ И ЛЕКАРСТВА ОТ НИХ

В тумане миражей
Вспыхнуло сердце любовью,
Но разгорелась страсть
       и сердце обожгла.

 
1
Так долго не случалось,
И вдруг произошло!
И солнце улыбалось
В открытое окно.
2
« Я всех затмил», -
сказал ты, улыбаясь.
От счастья закружилась голова.
И эхом повторила я слова:
«Да, ты один мне мил.
       Пришёл, увидел, победил».
3
Тону в тумана нежного клубах,
Рожденных близостью прибоя.
Мое блаженство рождено тобою,
Таинственной улыбкой на твоих губах.
4
Исчезло прошлое.
Ум вдруг остановился,
Как будто перестал существовать.
Осталось настоящего мгновенье,
Каким-то чудом ставшее вдруг всем.
5
Как хорошо, когда в тумане
Растворены реальные черты.
И вроде ты уже не ты,
А отраженье взвихренной мечты,
Надежды луч средь темноты.
Не ты? Нет, все же ты!
Любимый мною ты,
так явно проступающий в тумане.
6
«Так долго не случалось,
И вдруг произошло!» -
В восторге восклицала,
А облако плыло
И солнышко закрыло,
И все покрылось мглой.
Но сердце не остыло -
Еще горит тобой.
Нет, не тобой, пожалуй,
А тем, кого уж нет.
Уж нет? Какая жалость.
А, может, вовсе нет,
И не было в помине -
Была одна мечта.
Завязло сердце в тине,
В улыбке на устах,
В полночном поцелуе,
В сорвавшейся звезде,
В восторге, что люблю я.
Сон? Миражи везде?
А может, сон во сне?
7
Придёшь ты или не придёшь? –
Полночный бред.
Меня не ставишь ты ни в грош –
Вот в чем ответ.
А время вяжущей струей
Вползает в грудь
Я чувствую: ты не придешь -
И пусть.
Пусть будет так. Мне тяжело
Не в первый раз.
Полночный бред. Вокруг темно
Хоть выколи глаз.
Нет счастья, нет.
Полночный бред вступил в права.
И меркнет свет,
И разум спит. Тоски волна.
8
Мои мученья были понапрасну:
Уже в который раз
Боязнь утрат терзает сердце властно,
Когда звучит сомнений глас.
Сомненья зародить немного стоит -
Намека легкого достаточно порой.
 И вот покоя нет, и сердце стонет,
В смятенье множится видений мрачных рой.
Пусть я еще люблю,
В преддверии разлуки
Позором Вас клеймлю,
Смягчая сердца муки.
В кошмарах ночь прошла, но утром лучезарным
Рассеялся туман, исчез видений рой,
Сомнения растаяли, и в зареве янтарном
Возник так осязаемо любимый образ твой.
9
Как солнце, что ни дня не отдохнет,
Так я вовлечена в круговорот:
Надежды утром луч блеснет -
В ночи сомненья водят хоровод.
Очарованья – утром. Ночь – темна.
И в смене наваждений без отдыха и сна
Надежды тени трепетно ловлю.
Зачем тебя так странно я люблю?
10
Так можно и сойти с ума.
Безумная кружится голова.
Сменить пластинку рада бы сама,
Но о тебе все мысли и слова.
Ты так надолго позабыл меня.
А я на час не в силах позабыть.
Не сетуя, не веря, не виня,
Я, даже мучаясь, люблю тебя любить.
11
В то, что ты не любишь, не могу поверить,
В то, что ты спокоен, когда я дрожу.
Боже, помоги мне пережить потерю,
Ведь его я больше, чем тебя, люблю.
12
Я все еще чего-то жду,
Хоть разум говорит: «Пора
Оставить вздорную мечту,
Прогнать надежду со двора.»
Воспоминания рекой,
Еще кружится голова,
Но, кажется, уже легко
Сказать прощальные слова.
Слова сказать нетрудно мне,
Но сердце уж привыкло ждать
И, растворяясь в тишине,
В кругу предчувствий замирать.




 
13
Уже пора отмучаться тобою.
Мне не по силам продолжать страдать.
Не для меня быть путеводною звездою
Ты в мир пришел, и нечего мечтать.
И нечего мечтать, и грезить,
И вновь пустой надеждой прорастать,
Ведь и сама себе я не могу ответить,
Зачем едва воскреснув, от горя умирать.
И если здраво рассудить без дрожи,
Возникнувшей в душе бог ведает зачем,
Твое исчезновенье лишь поможет
Уйти от мук душевных в сумраке ночей.
14
Прощальной встречи мне уже не надо -
Не надо звуков плачущих дрожащего смычка.
Моих мучений непонятная услада
Мне стала приторно-горька.
15
Я вот-вот разлюблю,
Перестану терзаться тобой,
Мое сердце при встрече не будет в испуге метаться,
Мои чувства уснут, обретя долгожданный покой.
Лишь не надо к былому опять
и опять возвращаться.
16
Я уже отлюбила
И сама утопила
Горе неизбывное в слезах,
И уже не волнуюсь,
Твоего поцелуя
Вспоминая вкус
На дрогнувших губах?

17
Любви ничто уж не спасет,
Но трудно детище любимое убить.
И все же пусть скорей любовь умрет,
Хоть, может, после гибели ее и мне не жить.
18
Мой милый, я тебя забуду,
Возможно, скоро. Навсегда.
И образ твой уже не будет
За мною следовать тогда.
Не будут мучить ожиданье встречи,
Таинственные шорохи, звучащие в ночи.
А если вдруг придешь – и тени не замечу
Волнения на дне своей души.
19
«Ты помнишь, в нашей бухте сонной
Плескалась темная волна»,
И билось сердце учащенно -
Нас опьяняла новизна?
И в беспредельном звездном мире
Вдруг новая зажглась звезда.
Мы в неизвестность безоглядно плыли:
Вела звезда неведомо куда,
Но лишь на миг зажглась и, падая, сгорела.
Не получилось счастье загадать.
Мы тоже вспыхнули, и тоже не сумели
Себя на звездном небе удержать.
20
Я тебя уже не позову,
Мне тебя уже не полюбить.
Пустоту, вползающую в грудь,
Миражом любви не осветить.
21
Что толку сожалеть о том,
Чему произойти вовеки невозможно.
Переверни страницу жизни осторожно,
Не сокрушаясь о несбывшемся в былом.


ЛЕКАРСТВО ОТ СТРАСТИ
Прекрасный вечер. Сосны. Солнце село. Кузнечики стрекочут. Я пуста. Исчезло вдохновение. Наверно испарилось в страсти, кипевшей неуемно так долго и вроде не совсем еще остывшей. А в пору пика только вдохновенье смягчало от ожогов этой страсти боль. Оно пришло, чтобы спасти меня. Лекарство кончилось, в нем надобность пропала: ожоги не горят. И я пуста.


ЛЕКАРСТВО ОТ ОКАМЕНЕННАГО НЕЧУВСТВИЯ

Прекрасное влечет к себе самим действием своим
и тотчас вселяет в нас стремление к действию.
       Плутарх

И лед бесстрастья, наслоившийся на сердце
 растаял вдруг, и сердце ожило.

Я часто бываю в Светлогорске и почти всегда дохожу до Отрадного. Если туда иду по берегу моря, обратно возвращаюсь лесом, или наоборот, чтобы пропустить через себя все живительные токи, щедро излучаемые природой, и получить как можно больше удовольствия от красок, форм, звуков, трепета живой красоты. Эти ощущения не приедаются, они каждый раз новые, так как все в природе, а там я и себя чувствую ее частицей, непрерывно изменяется.
В Отрадном я не раз проходила мимо маленького домика за невысоким сетчатым забором, даже читала вывеску-приглашение посетить музей Брахерта. Знала, что Брахерт немецкий скульптор - перед его девушкой с кувшином в светлогорском парке всегда замирала в необъяснимом волнении - а в музей попала, только когда меня пригласили на встречу литераторов из студии Куранова. Но с той поры это место, одухотворенное творчеством Брахерта и вдохновляющее на творчество, стало очень притягательным для меня. Вновь и вновь хотелось попадать в атмосферу преклонения перед красотой, запечатленной в скульптурах Брахерта и сбереженную сегодняшними хранителями музея, вдыхать аромат роз, цветущих в садике музея и наблюдать за ненасытными осами, шевелящимися в нежных лепестках, любоваться утренней поляной, до полудня блестящей серебром, и видеть лучезарную улыбку в мальчишечьих глазах мудрого Юрия Николаевича Куранова.
На этом сказочном островке свободы от суеты и треволнений мира и с людьми происходили удивительные метаморфозы.
Никогда бы не поверила, если бы сама не стала свидетелем, что такое может произойти с моим старинным знакомым, с которым после окончания института проработала пять лет в конструкторском бюро, и который за все пять лет ни разу не проявил сколь-нибудь заметно свои чувства. По нему невозможно было определить, весел он или печален, доволен или огорчен. Такая ровность поведения и невозмутимость ничем и никем мне больше не встречалась ни в одном человеке. Судьба нас развела и вновь свела лет через двадцать - и все та же бесстрастность и уравновешенность, несмотря на горестные испытания, выпавшие на его долю. И вот в один из приездов в музей Брахерта - все уже собрались - я протягиваю руку для приветствия, а мой ранее такой бестрепетный знакомый делает порывистое движение, наклоняется и целует меня. Мое удивление было так велико, что вытеснило все другие чувства - я даже не ощутила прикосновения губ к своей щеке.
Назад мы возвращались вдвоем. Серое море сварливо накатывало пенящиеся волны на песок, выравнивая песчаную рябь местами почти до основания крутого склона. Небо, плавно переходящее от туманно-голубого к светло-сиреневому цвету и далее также плавно к насыщенно-синему, в месте соприкосновения с морем обволакивало его молочно-голубой нежностью и говорило: «Не хмурься, посветлей, посмотри, какими радостными красками озарило меня, прощаясь, солнце, и я хочу поделиться с тобой этой радостью». Мой попутчик очень вдохновенно и доверчиво говорил о своих, может быть, только что рожденных творческих замыслах. Но, когда я, одолеваемая желанием узнать причину такого поразительного преображения, сказала, что от неожиданности не прочувствовала утреннего поцелуя, и нельзя ли повторить, его глаза застыли спокойными озерами, отражая любопытный взгляд.
Но, может, они снова оживут,
Увидев изумрудную поляну,
От поцелуев утренних Небес
Сияющую каплями росы.


СОМНЕНЬЯ


1
Когда сомненья есть,
Значит, солнце любви не зажглось,
Значит, царит в душе ночь.
Как солнце гонит темноту,
Любовь сомненья гонит прочь.
2
Когда любишь нельзя сомневаться,
Если хочешь любовь сохранить.
Не дай сомненья духу пробиваться,
Не позволяй ему любви дух потеснить.
       3
На вершине вдохновенья
Остановиться мгновенье,
На вершине вдохновенья
Настоящее и я,
На вершине вдохновенья
Мне не ведомы сомненья,
На вершине вдохновенья
Все любовь, любовь и я.

 




АРМАВИР,
ИЛИ ЛЕКАРСТВО ОТ СОМНЕНИЙ

Мгновенья счастья в памяти храню,
А в час сомнений в красоте
       их, как лекарство, пью.
Мне кажется, я ничем не заслужила такого подарка судьбы, но как хорошо, что в моей жизни был Армавир, в котором красота и тепло юга переплелись с радостью встречи, трелями лягушек на горном озере и нежностью расставания - и нет горечи от того, что что-то не сбылось, а только благодарность за то, что было.
В эту поездку на Кавказ я направлялась в надежде разыскать в Ереване человека, в которого была влюблена во время учебы в институте, и образ которого сводил на нет возможность влюбиться в кого-нибудь другого.
Поезд медленно двигался к югу. В Армавире он долго стоял. Я вышла из вагона - и вместе с неведомыми ароматами расцветающих южных деревьев вдохнула предчувствие чего-то необыкновенного.
В Ереване я поселилась в многоэтажной гостинице на горе. Вечером, выйдя на балкон, я оказалась между россыпью звезд и огней города – казалось, со всех сторон лучится счастье, и эти лучи тянутся ко мне.
Утром я познакомилась с двумя девушками и мужчиной лет тридцати. Мужчина был очень красивым. Я делала вид, что не замечаю его, чтобы скрыть почему-то появившееся волнение. Но он был так весел и дружелюбен, что скоро от моей скованности не осталось и следа. Всем нам не терпелось увидеть древний, красивый город. Когда спускались по канатной дороге, один из склонов, покрытый раскидистыми деревьями, похожий на громадную голову с роскошными кудрями, напомнил мне о том, ради кого я приехала сюда - я всегда мысленно называла его Зевсом. Ведь он где-то рядом, и может, совсем недавно его кудри развевались на фоне этого склона…
Но почему-то я не бросилась на его поиски, а продолжила прогулку по городу со своими спутниками. У искусственного озера с голубой водой среди весенних цветов и зеленеющих свежей листвой кустов расположилось кафе – несколько столиков под полосатыми зонтиками. В нежный аромат цветов вливался дразнящий запах кофе. Мы не смогли пройти мимо.
 За соседним столиком сидели четверо армян. Как-то незаметно они завязали общую беседу, заказали вино, один из них ушел и вернулся с гвоздиками. Когда начали знакомиться, Леонид, так звали сопровождающего нас красивого мужчину (не уверена, что к тому времени уже знала его имя), представил меня как свою жену. Это было так неожиданно, что я долго не могла прийти в себя. Моя оторопелость, видимо, стесняла гостеприимных армян. Один из них даже сказал, пытаясь приобщить меня к веселью, что у меня превосходный муж. Мне и самой он нравился: нравилась непринужденность, с которой он общался со всеми, нравилось его ненавязчиво заботливое отношение ко мне. Впервые я почувствовала себя под чьим-то крылом, и это оказалось неожиданно приятно.
 Я забыла, зачем так рвалась в Ереван. Предчувствие меня не обмануло, только счастье пришло не оттуда, откуда я ждала.
Мы переезжали с места на место. Леонид догонял меня через день, а спустя несколько дней мы снова расставались. Он ухаживал за мной так по-рыцарски, что, казалось, я попала, по крайней мере, в девятнадцатый век, когда мужчины еще умели это делать. Его сдержанность по отношению ко мне (казавшаяся удивительной, оттого что временами в нем ощущалась веками разогреваемая южным солнцем кровь осетина, правда, продолжительная жизнь в Сибири должна была охладить ее) при явном неравнодушии сделали меня, несмотря на овеновскую строптивость, доверчивым ягненком, преданно смотрящим на своего пастуха. Он, наверное, опасался обмануть это доверие. Где-то в середине нашей поездки по Кавказу, в Тбилиси, мы пили шампанское в уютном ресторанчике, расположенном высоко в горах. А за окнами звучал гимн любви в исполнении многоголосого хора лягушек, облюбовавших горное озеро поблизости. Когда, вернувшись в гостиницу, мы прощались, я заметила какое-то порывистое движение со стороны моего не проявлявшего ранее явно свои чувства рыцаря. Но, наверное, не уловив встречного движения, он застыл, потом улыбнулся как-то нежно-понимающе и пожелал мне спокойной ночи.
В Батуми, за день до моего отъезда на далекий запад и за два дня до его отъезда на еще более дальний восток, мы загорали, лежа рядом, не касаясь друг друга, но было ощущение близости до растворения в прозрачном, пропитанным солнцем, безбрежном море счастья. Когда Леонид ушел, меня охватила тревога: ведь завтра мы должны расстаться. В надежде ослабить ее, я пошла на свидание с местным мальчишкой. Накануне, когда я пыталась открыть неподдающиеся ворота ботанического сада, он подошел и предложил пойти на местное кладбище. Кладбище оказалось очень живописным: спускалось по склону горы, утопая в зелени и цветах. От мальчишки не просто было отделаться, пришлось согласиться на свидание на следующий день. Мы встретились в парке, где росли древние неохватные платаны. Под одним из них мальчишка хотел меня поцеловать. Я убежала.
Возвратилась в состоянии еще большего волнения, чем уходила. На веранде столкнулась с Леонидом. Мы долго смотрели друг на друга…
 И два потока встретились. И, растворясь друг в друге, заполнили любовью мирозданье.
Иллюзия любви, как ты сильна! И в мире наших радужных иллюзий ты - самая прекрасная из всех! С иллюзией бессмертия ты рядом. Как странно, ведь бессмертие и смерть - понятья одного порядка: в них неподвижность царствует. Идея неподвижности и в счастье - попытка задержать судьбу, остановить мгновение блаженства. Но…
На миг лишь миг могу остановить!
И как же миг успеть за миг испить?!
Поезд тронулся. Не знаю, как, но точно знаю, кто его остановил…
Кончики пальцев застыли в воздухе, пытаясь запомнить прикосновение других. “Я люблю тебя!” – еще долго звучало в ушах, а потом поселилось осколочком южного солнца в заветном уголке сердца и согревало его.
 Мы больше не виделись, но майские концерты лягушек возвращают меня в наш Армавир. Пространство и время исчезают. Иллюзии становятся реальностью. И тайны мирозданья так близки к разгадке!
Белой пеной тополиный пух
Озеро уснувшее покроет,
Будет тихо, но мой чуткий слух
Звук твоих шагов в ночи уловит.
Озеро, проснувшись, запоет,
Зазвенят в тиши лягушек трели,
Обреченно одиночество вздохнет
И утонет в тополиной пене.


Евгений ЛУШЕВ

РИКИ – ПОЧТАЛЬОН
Дженит, поставив машину в гараж, направилась к дому. На лужайке увидела кота. Большой, белый с черными пятнышками на мордочке и задних лапках, он сидел у входа в дом и неотрывно смотрел на неё. В глазах - вопрос:
-А к Вам можно?- У Дженит доброе сердце. Она ответила:
-Почему же нет. Конечно, заходи.- И, открыв дверь, жестом пригласила его войти.
Кот поднялся и без колебаний неторопливо перешагнул порог дома. Хозяйка предложила ему еду, питьё. Он, вежливо попробовав то и другое, выжидательно смотрел на Дженит.
-Видимо, остался без хозяев,- подумала она и решила свозить его в ветеринарную клинику. Там определили, что кот здоров, и сделали необходимые прививки.
Дженит купила ему ошейник с кармашком. На следующий день она положила в кармашек записку. В ней сообщала адрес дома, в котором кот провел ночь, о сделанных прививках, о приличном поведении его, высокой оценке воспитанности.
Через два дня кот вновь ждал Дженит у входа в дом. В кармашке ошейника было ответное письмо. Хозяйка кота благодарила Дженит за заботу о нем, сообщила его имя, Рики. Добавила, что она не против совместного владения котом. Дженит в письме ответила на это согласием. Рики служил почтальоном и жил на два дома около года.
Однажды он принес очередное письмо. Хозяйка извещала о скором переезде семьи в центр города, где у Рики не будет возможности для прогулок. И спрашивала, не согласится ли Дженит на единоличное владение котом? Рики унес записку с согласием Дженит.
Кот снова появился только через два месяца. В кармашке было сообщение о переезде, о некоторых особенностях характера и привычек Рики, добрые пожелания.
Больше Рики не исчезал. В доме ведёт себя уверенно. Потолстел. Любит спать в одной постели с Дженит. Когда хозяйка уступила спальню на некоторое время гостям, он стал спать с ней в гостиной на диване. Причём стремится лечь раньше Дженит, чтобы не оказаться на краю узкого дивана. Любит ездить с хозяйкой по магазинам, но никогда не выходит там из машины.
Так Рики, поработав почтальоном, обеспечил себе благополучие


ТЕНИ
Вдрызг разругавшись с ней, выскочил на крыльцо. В голове крутится: «Почему, ну
почему она так? Я же, придя с работы, хотел с нею спокойно поговорить…»
Откуда-то послышались голоса: звонкий –женский, приглушенный - мужской.
Слов не разобрать. Женский агрессивен: обвиняет, наступает, разжигает костер ссоры. Мужской звучит примирительно, успокаивает, даже умоляет. Но где они?
На тротуаре, за оградой, колеблются две человеческие тени: одна немного длиннее другой. Людей не видно: они за высокими туями. Короткая тень активна: жестикулируя, размахивает руками, не стоит на месте, кажется, наступает. Другая почти неподвижна, руки разведены в стороны. Более длинная, похоже, не очень успешно оправдывается, находится в защите. Наблюдая движение теней, стремясь понять значение их, он отвлекся от своих невзгод.
Внезапно длинная тень обхватила другую руками-тенями и притянула к себе. Короткая резко отстранилась, но через мгновение, видимо, сдалась и, приблизившись к длинной, слилась с нею. Обе застыли, превратились в одну тень. Голоса смолкли.
Сочтя неудобным и далее оставаться зрителем уличной пантомимы теней, он вошел в дом. В глазах ее увидел прежнюю непримиримость, готовность к продолжению… С горечью, отчаянием подумал:
- Опять то же. Но мы же любим друг друга. - Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, он шагнул вперед и обнял ее. Она отпрянула. Он сильнее привлек ее к себе, закрыв ее губы своими. Она на мгновение напряглась, но уже не сопротивлялась, а теснее прильнула к нему. Так и стояли они, ощущая тепло друг друга. Все мелкое, суетное исчезло. Осталось главное: они вместе.
       

ДОРОГА
Каждый год в июле я приезжаю на Родину, в деревню Заручей. Она расположена в 170 километрах от Архангельска, на левом берегу Северной Двины. В июле день памяти отца. В один из дней совершаю пеший поход в село Емецк. Там я учился после войны в средней школе. Утром в понедельник уходил рано из дома, чтобы успеть к началу уроков. Неделю жил у разных хозяев. Возвращался в субботу после окончания занятий. Так три года. До Емецка 20 километров. Половина пути пролегает лесом.
Насыпная, покрытая щебнем дорога от Заручья до Прилука вспоминается многоцветной, похожей на декорацию к цветному фильму. Широкие, ярко-зеленые с розовым верхом ленты зарослей кипрея (иван-чая) тянутся по обеим краям дороги до поворота. Робко надеешься на продолжение красоты и после него. И, о радость, сбывается: праздник красок на дороге продолжается. С каждым поворотом растет уверенность в том, что он и дальше будет. Действительно, как в сказке. На всем десятикилометровом пути между деревнями глаза радует цветущий кипрей. С его нежно-розовыми лепестками и зелеными отросточками. Они прикреплены к стволику розоватой ножкой и только готовятся к показу своей прелести. В них угадывается красота будущего бутона. Соцветия возвышаются розовыми султанами над зеленой массой стволов и листьев. Вместе они достигают роста человека. Иные ещё выше.
Иду по дороге, как по розово-зелёной аллее, в приподнятом настроении, и лишь досадной мелочью кажется иногда попадающий под ноги крупный щебень.
А с обеих сторон дороги подступает сосновый бор, образуя своеобразный коридор. Корабельные сосны, стройные, высокие как на подбор. Кора их, темная у основания, выше – ярко-желтая, обрамлена у вершин изумрудной зеленью крон. Каждое дерево привлекает красотой. А вместе они – семья красавцев-великанов.
Подлесок виден местами только между дорогой и бором. Это березы, ивы. В бору только подрост. Сосны как бы не пускают в свои ряды ничего постороннего. Все только свое, сосновое. От краев дороги и до предела видимости в обе стороны разостлан ковер из белого мха. Ярко-желтые корабельные сосны с зеленой кроной на белом мху!
Всё порождало восхищение, ощущение упорядоченности, какой-то особой чистоты, величия и… нереальности, декоративности. Да, кажется, не могут быть естественными изящество, красота, доведенные до высот ее в большом и малом. И снова появляется чувство, что все окружающее не что иное, как грандиозная панорама для многомиллиардного фильма. Природа, видимо, может многое, когда ей не мешает человек.
Вторая половина пути проходила по левому берегу реки Емца. Она голубой лентой с извивами разделила зелень травы и кустарников на два луга. Большой тянется клином между Северной Двиной и Емцей на много километров. Малый ограничен Емцей и гребнем невысокой возвышенности, застроенной деревнями от Прилука до Емецка. Конец одной деревни – начало другой. Некоторые разделены невысокими оврагами. В конце малого луга угадываются строения Емецка.
Вокруг два цвета: зеленый внизу, вверху голубой. Он отражается и в реке. Солнце высоко. Жара. Перегретый воздух струится. Тишина. Кажется, все замерло, застыло. Оживляют картину стайки голых ребятишек, которые плещутся на мелководье луговых озерков; мамы, загорающие в траве с детьми в колясочках, да обшитые по-разному, празднично окрашенные дома деревень с белыми наличниками окон. Все цвета яркие, насыщенные, будто специально подготовленные для любования, чтобы скрасить путь пешком идущего.
Идти по лугу приятно. Обзор широкий. Освежает даже легкое дуновение. Кажется, становится прохладнее от взгляда на быстрые воды Емцы. В них голубизной отражается небосвод.
Она 190 километров несет воды холодных ключей от водораздела с рекой Онега до впадения в Северную Двину. Невелика, но удивительна речка: быстротечна, порожиста, не замерзающая в верховьях даже в лютые морозы – только пар клубится. На ней не бывает ледохода. Весной движется по ней полынья – талая вода с верховьев. Она разъедает лед, и тот исчезает. В речке вода холодная. Даже в июле прогревается только тонкий верхний слой. В мои школьные годы пароходы ходили до Емецка. Теперь нет.
Извилистость течения Емцы, скальный грунт и высокие обрывистые речные берега, возможно, повлияли на размещение космодрома вдоль ее берегов в Плисецком районе Архангельской области.
В тот день я прошёл около 40 километров. Когда-то это была моя дорога к храму. Музей, несмотря на воскресный день, был закрыт. На автовокзале не оказалось расписания движения нужного мне междугородного автобуса. А было серьезное опасение: выдержат ли мои туфли щебень на дороге. Вернулся я усталым и совершенно счастливым. Несколько часов проведя в пути наедине с могучей, изысканной красоты природой, пораженный ее совершенством и величием, я был готов перейти с нею на “Вы.” Что наши изыски по сравнению с её возможностями?! Сберечь бы её!!!


ВИДЕНИЕ ПРОШЛОГО
Еду из Москвы в Архангельск. Пенсионер и ветеран. В вагоне радио хрипит и не всегда можно понять название станции. Не разобрал и последнее. Но что-то показалось в нем знакомым. Более того, почувствовал какой-то толчок в сердце. И… сразу вспомнил её. Да, ожила в памяти беленькая, чистенькая девушка – первокурсница педагогического института. Не помню, как оказался на празднике там без друзей.
Мы с ней танцевали, не расставаясь весь вечер. Происходило узнавание друг друга. Сидя рядом с ней в перерыве между танцами, обнаружил на брюках расстегнувшуюся пуговицу. Краснея, стал осторожно застегивать. Девушка деликатно отвернулась на тот момент. Мне с ней было приятно и радостно. Она без жеманства, без кокетства и, казалось, с радостью позволяла мне всё то немногое, на что тогда я мог решиться: чуть сильнее, чем необходимо для танца, прижать её к себе, соприкоснуться щеками и не спешить отстраниться, отвести её немного от круга танцующих и почти целовать её, проводя губами по лицу, шее…А руки, наши руки были постоянно вместе. Они не разлучались и в перерывы. Мы мало говорили. Больше чувствовали друг друга. И это было необыкновенно прекрасно, как тайна, объединившая нас в тот вечер.
После танцев вышли на улицу. Всё было покрыто тонким слоем мокрого первого снега. А она была во всём белом и в белых туфельках. Я подхватил её на руки. Она не протестовала. Крепко обняв, донёс её до крыльца общежития. Там на несколько мгновений привлёк к себе и простился. Показалось: она ожидала большего. Может быть, нашлось бы место и для дивной ночи вдвоем. Но мне надо было попасть в общежитие на другом конце города - в непогоду, в легкой одежде. Я ушел. Душой стремился к ней. Но заботы о быте, учеба, новые встречи, знакомства отвлекли, захватили. Так и не прочел я эту книгу, раскрыв ее только на первой странице. Я знал, что она дочь прокурора со станции Плисецкой. Уверен, она тоже не забыла ни того осеннего вечера, ни робкого студента – первокурсника медицинского института. Господи! Как прекрасно и как давно это было!






Аида ДОБРЯКОВА

И ВНОВЬ ВЕСНА
Вот и пришла она, моя любимая и долгожданная. Я не думаю о том, что уже много весен было в моей жизни, а просто радуюсь ее наступлению. Как приятно ощущать тепло солнечных лучей на своем лице, вдыхать какой-то необыкновенный запах свежего воздуха этим ранним, еще немного морозным утром. Очень быстро оттаивают замерзшие за ночь лужицы, и в них ярко отражается солнце.
Нахлынули воспоминания детства, в которых весна занимает особое место. Прошло оно там, где весна наступает бурно, не так, как здесь. Наметенные за зиму сугробы таяли, источая так много воды, что она шумными, бурливыми потоками бежала по всем пригоркам, оврагам и просто дорогам нашего села. Ручьи бежали, звеня и переговариваясь друг с другом, словно спрашивая: «А вы куда, а вы куда?». Мы, ребятня, не замечая, что уже и ноги у нас мокры, и одежда забрызгана, пускали по ним кораблики. Они были разные: из щепок, из бумаги. Мы с восторгом смотрели, как несла их вода, сталкивая, кувыркая, все дальше и дальше. Бежали за ними, будто за своим счастьем.
От воспоминаний и от запахов весны я снова молодею, и нет уже за плечами тяжести прошлых лет. Словно чертенок взыграет во мне, и я оглядываясь, не видит ли кто-нибудь моей резвости, прыгаю через лужи.
Как и каждую весну, я жду чего-то нового, необыкновенного.


ОСЕНЬ ПРИШЛА
Сегодня ночью я ощутила ее приход.
Проснулась от тревожно-прощального курлыканья журавлей. Видно, очень низко пролетела их стая. И уже не уснуть. Мысли унесли меня в прошлое. Только шальной ветер, ударив своими крылами, вернул меня в действительность. И застучал дождь крупными каплями по заоконной доске, и вот уже будто лавина воды сорвалась с неба. Вспомнила, что не отремонтированы сапожки. А за окном начался настоящий потоп. И уже слышно, как сильные струи дождя бьют по лужам. Земля насытилась водой.
Как грустно на душе! «Унылая пора»! Лишь уют постели согревает меня. Вдруг, очнувшись от дум, слышу тишину и голоса проснувшихся птиц. Приходит покой, и утренний сон смыкает мне веки.
Позднее утро разбудило меня льющимся сквозь шторы ярким солнцем. Легко вскакиваю с кровати и подхожу к окну. Отодвинув шторы, улыбаюсь солнцу, золотисто-багряным деревьям, умытым дождем. «Очей очарованье!»
А может быть, мне приснилась эта тоскливая ночь?


Владимир ОЛЕЙНИК

ОБРАТНОЕ ДЕРЕВО. ТРУБКА. СТРЕЛА
       Он сосредоточенно налаживал свою трубку, а когда раскурил – по-русски пространно отвечал дальше…
       Мне помнилась эта трубка. Ещё много лет назад не однажды проходил я вдоль ладно сбитого окрашенного предзаборья. За ним – второй, затянутый железной сеткой забор, а за ними – весело бегающий пёс. Всякий раз он негромко встречал близко проходящего. Как он отмерял это своё расстояние, не знаю, но однажды его кто-то коротко окликнул, остановил – слова или клички я не понял. Показался тогда крепкий, седой, высокий мужичёк, вот с той самой трубкой, дважды загнутой буквой «г». И мы познакомились.
Оба с бородами, ещё издалека чуть кивнули друг другу. Подойдя, я спросил про деревянные фигурки, что расставлены в его саду. И услышал вначале о дереве, из которого они были сделаны. Это – плавник. Летом в штормовую погоду он с очередной волной подтаскивал выше на берег брёвна, что покрепче, но из тех, которые уже давно в воде: еле-еле на поверхности. А через несколько дней сушки – опять отбирал все, что легче режутся ножом, распиливал там же на вот такие чурбачки – при этом он показал длину в два локтя, смешно их растопырив, а сжатые в ладонях кисти соединив . Очень он мне тогда понравился такой своей манерой в беседе, не совсем, правда, русской или не современной, что ли. После начал говорить о скандинавских сказках. Отец его много книг таких имел, интересовался; рисовал по ним что-то, и вот этих «странников» рисовал. Он так и сказал: странников, показывая в сторону сада, задумался, посасывая свою двойную букву «г».
«Странники» выглядели совершенно необычно, не со всех сторон объёмные, а лишь спереди, и все покрыты шляпками конусом,. как у гномиков. Однако ликами всё больше – задумчивы, даже грустны. И – не цветасто раскрашены…
Решил я тогда почитать что-либо из сказок тех, да позабыл. А теперь вот вспомнил, когда он пригласил меня. Я глянул за сетку: собака молча принюхивалась к незнакомцу. Дойдя до домика подивился его резным украшениям и почему-то – угловому крылечку. Рядом росла старая голубая ель, ветки снизу были крепкие и пореже, а на них сидела ворона и тоже удивлённо глядела на крылечко или на нас. Только после этого я понял, что такого необычного в том крылечке приметил: стойка, что должна подпирать угол второго этажа – снизу… висела! А расходящиеся лучами поручни крылечка – пока мы проходили в дом – покачивались. Хозяин наверняка ожидал вопроса и сам вперёд меня сказал, что такую конструкцию он придумал, чтоб не выбрасывать спиленную, такую же старую, как рядом, голубую ель: через весь сад к дороге её не протащишь. Вот он и решил к дому её приладить. Перевернул комлем вверх и самой толстой веткой зацепил за венец дома на втором этаже, а из остальных - сделал лучи-поручни. На ветру всё немного покачивает да поскрипывает, как на парусном судне.
Назвал он такую свою конструкцию «обратное дерево».
Между тем мы прошли на кухню, так можно назвать светлую комнату лишь из-за плиты да мойки, что выпирали из стены. Всё остальное гладко уходило в стены. Слева, до окна была полустена до пояса, чуть может быть выше, и имела калиточку - в смежную комнату. Калиточка была сплетена из знакомых красно-корых прутьев ивовых кустов, что по низинкам в городе растут, и вставлена в раму. Похожие плетения украшали и стулья, и обрамление окон этих комнат, раскачивались абажурами, и лежали на полках и столиках.
Мы сели за один из них. И когда садились я невольно покрепче ухватился за верх стула, то ли проверить не качнётся ли, такой он был воздушный, то ли едва почувствовал, но наверняка - ошибочное покачивание под собой деревянного пола. Однако тут же увлёкся, слушая немногословного, но выразительного Ребея, хозяина дома, Максима Евлантиевича, моего нового знакомца. Тогда я и увидел совсем близко его трубку. Он ею то указывал куда-то, то пояснял, отвечая мне, а то брался пыхнуть раз-другой ароматным дымком крепкого «капитанского» табака. Трубка та в самом деле была составлена частями, и я насчитал не два, а три коленца буквой «г».
Части были разного дерева. Отливавшая красноватыми надутыми щёчками средняя часть из можжевельника, была почти до блеска отполирована большой, с желтизной от курева ладонью. Она удерживала маленькую, деревом посветлее, буковку «г», словно отставленный мизинец на кончике трубки. Серо-жёлтая, или жёлто-зелёная всё-таки, из корня берёзы, - она была оказывается крючочком, за неё трубку вешали над полочкой, где висела другая трубка, обыкновенная, но по виду старая-старая.
Зубами он зажимал коленце покрупнее крючочка, но тоже с изломом в виде буквы «г», из самшита, тёмного, почти черного цвета. Я было подумал, что от дыма почернела, когда заметил, что отсвечивает в ней тусклый свет ранних сумерек, и, значит, это – полировка. Несколько месяцев он сушил, резал, сверлил и полировал эти три кусочка дерева. Трубка не являла из себя ничьего лица или украшения. Была просто трубка и всё. Лишь какие-то ровные царапины на ней мне почему-то напомнили зарубки, что по преданиям оставляли, высчитывая то ли дни, то ли годы…
Вещь интимная, близко к телу, всё время в руках, если не над полкой, трубка обращала на себя внимание даже такого никогда не курящего человека как я. Так и зудело расспросить о ней подробнее. И всё же находились какие-то другие вопросы и я сдержался.
В этом человеке угадывалось любовное увлечение природными дарами. Вот и лоза на стульях, и резные из деревьев и плетёные из совсем кажется тоненьких веточек украшения, немного живых цветов, в невидимых за плетением или древесной корой, горшках, удобно стояли в углах или слегка качались, подвешены к потолку. А в прихожей, опять-таки, «обратное дерево» из берёзы, но уже с лесенкой наверх…
Разговорились мы. Узнал я о долгом его одиночестве: вот только он да собака, что застала его супружницу. А другая, погибшая собака, мать этой, застала ещё и его отца, старого хозяина дома, и деда…
Он встал, отошёл к плите приготовить кофе и хлебные корочки на квадратной заморской сковороде. А я пока поискал глазами какие-либо фотографии на стенах, портреты; не нашёл. За окном светилась корой белая берёзонька.
Вернувшись, он почему-то начал с прадеда. Тот был из норвежских поморов, лазил по скальным берегам, цепляясь за кривые, скудные берёзы северного моря-океана. Раз даже назвал его Студёное море, ныне – Баренцево? «...А ещё оно Московским звалось, лет за сто до ныне», – уточнял он. Предок его в Первую мировую попал в Россию: промышляли китовый ус, моржей да в шторм попали. Вынесло их на скалы в сувои теперешней «Новой Земли»? И если бы не молоко утельги – кормящей оленихи, они, застуженные, погибли бы, да подоспели русские китобои… На Большой земле напарили их в русской бане по-чёрному, нахвощали крепко берёзовыми вершками, напоили молоком с мёдом и нутряным беломедвежьим жиром… Проснулись они в России, да так потом и остались.
А позднее с семьями, несколько их было, переехали южнее, на Псковское озеро… Лет пятьдесят назад отец его, по-русски Евлантий, участвовал в раскопках курганов с великим историком и археологом Раппопортом. Среди прочего находилось множество медных наконечников от стрел. Он принёс коробочку из-под перьевой авторучки, где и лежало несколько неровных трубочек, больше похожих на песчаник. Сохранились лишь фрагменты наконечников. Но они были точно такие же, какие остались и у меня после школьной археологической экспедиции летом в тех же местах, между Чудским и Псковским озёрами, под руководством того самого Раппопорта!
– На земле забот больше, чем счастья, – сказал он тихо. – Зачем я храню всё это? – сам себя спросил, всё глядя на ту же берёзоньку за окном…
Вечерело. Уже начав собираться, я спросил, скорее для приличия, как долго стоит этот дом его, пытаясь прикинуть, сколько может быть лет голубой ели около входа. Отвечая и попыхивая трубкой у внутренней лестнички, он пропускал меня вперёд. И тут опять меня словно качнуло. Я ощутил это и ногами. Он же едва заметно улыбнулся глазами: «Я, – говорит, – под балку, на которой пол стоит, в самой середине «горошину» подложил. Вывесил, высчитал всё. Пол от стен не зависит; при некотором перевесе качнётся чуть – и всё»…
…Идя по улице, я невольно раз-другой обернулся мысленно проститься с этим незаурядным человеком. Вот ведь душа морская – ещё и с долей лукавства – не умерла! Или это память о своих героических предках? А дом с угловым входом – тоже дань пароходам: форштевень напоминает, и лестничка на второй этаж – как сходни, и перильца там напоминают ему судовые леера или даже капитанский мостик.
Непременно воспользуюсь его приглашением, приду сюда ещё раз.


ЧЁРНАЯ СЛЕЗА
Словно золотистый жемчуг холодили лицо слёзы. Они не были солоны, но вблизи на их поверхности отражалось холодное небо. Они были такими, как если бы мастер нарисовал их кистью много-много веков назад и они долго-долго там блестели. Так долго, как и капли воды, что сначала вытекают из родника, сливаются, образуют ручьи, после – реки, и в них уже нет больше земного тепла…
Уже двадцать два года стекают они, когда Она приходит к тому, кто был её второй половинкой. Она не останавливала их, не смахивала. И казалось, что вот-вот эти слёзы застынут и тогда вон та, кладбищенская, сорока-трещотка сначала приметит икряным взглядом, а потом и утащит их на свою ветку.
Дни становились короче. Подул ветерок. Сорока улетела. Растворённые сумерками секунды на часах менялись: на место «восемь» бесшумно возникала перекладинка «девять». К ней пристраивалась «десятая» палочка, а прежняя цифра обращалась ноликом с черной пустотой в серединке…
От долгого сидения она замерзала. Но, заслышав его шаги, поворачивалась к нему, поднималась, и они вместе начинали ходить вокруг ограды: слева – дед и бабушка, ещё далёкий дядя, неожиданно приехавший и умерший в городе своего детства, кто-то ещё. Шаг за шагом, пригревшись друг к другу, они всё продвигались. Молчали и говорили, молчали и говорили. Иногда им было жарко, когда он приобнимал её, а то… словно наступала ночь.
Ветер крылом навеял холод, начал сыпать дождём; или это был мелкий снег. Пора ей было возвращаться, но он много-много лет всё так же держал её под руку, не отпускал, щетиной своей легонько касался её лица.
На лице светились тёплые, добрые глаза и, отражавшие ночь, чёрные жемчужины слёз.








Лариса САМОФАЛОВА
       
ОСТОРОЖНО: МУРАШИКИ
       Она открыла дверь в комнату сына, подошла к окну, подняла жалюзи, и солнечные лучи осветили скользящие в воздухе пылинки. Комната наполнилась светом и радостью жизни. А за окном эта жизнь была в самом расцвете. В саду, словно нарядившись к венцу, готовые воспарить в вальсе, яблони ждали приглашения на свой главный танец.
       Долго она стояла у окна, погружаясь в эту весеннюю мелодию, пока не очнулась от мысли, что май - это месяц ароматов, и ей захотелось выйти в сад, вдохнуть смешанные майские запахи.
       Присев на скамью под яблоней, она изумлялась красоте пышно цветущего дерева и думала: «Что я значу по сравнению с этой яблоней, которая наполнила сад медовым ароматом цветения и вокруг которой вьются, жужжа, зависая над каждым цветочком, пчелы и шмели. Вьются так осторожно, словно боятся своими крылышками разветрить пахучую пыльцу». Ей вспомнилось, как в детстве, когда ещё не было у неё сада, собирала открытки с видами растений и цветов, а на одной красовалась именно яблонька в окружении такой же жужжащей заботливой свиты. Вспомнилось, как много лет назад, когда готовилась стать матерью и всё больше капризов и желаний съесть что-нибудь эдакое, появлялось у неё, она утоляла эти желания кислыми, едва зародившимися яблочками. Эти несозревшие ещё плоды набивали оскомину, но тогда, казалось, ничего вкуснее не было на свете. Она просто спасалась ими.
       И вот такая же яблонька-спасительница цвела за окном её сына и спасала теперь её прошлое, её сладкие, с подкисленным вкусом ранних плодов, воспоминания. Она искала своего с ней сходства и поняла, в чём они равны. Они приносили в этот мир плоды, каждая свои. Ей хотелось верить, и она надеялась, что её плод - её единственный сын – украсит своим присутствием этот мир. Для неё было сокровенным желанием, чтобы главным в жизни сына была доброта. Доброту и душевность она ценила в людях превыше всего.
       Мысли её то попадали в завихрения, то ныряли в дальние уголки совсем было забытых подробностей и несли, несли её в далекое прошлое – прекрасное и такое же теплое, как этот залитый солнцем день. Она вспоминала, как учила сына не срывать с деревьев листья просто так, чтобы бросить их на землю, не наступать на мурашиков и жучков, жалеть каждую букашку. А вот теперь, когда он вырос и все время спешит, бежит куда-то, вряд ли видит он этих маленьких трудоголиков, вечно путающихся под ногами у людей. И ей стало грустно, словно её усилия по созданию в его душе доброты были напрасны. Но мысль её бежала вперёд, а впереди все-таки была надежда на то, что он вспомнит о муравьях потом, когда сам станет отцом и будет учить своего сына или дочь не наступать на них. Ах, если бы эту осторожность сохранить и не терять даже тогда, когда мысли уже шире и просторнее, а заботы все важнее и значимее. Она давно поняла, что если бы все большие просто не наступали на маленьких, то это чувство великодушия унеслось бы светлым лучом ввысь и там, высоко-высоко, преломившись, отразилось бы благодатью на всех людях.
Так она сидела, погружённая в свои мысли, и не заметила, как подошёл сын, окликнул её. Она оглянулась, встала и сделала шаг ему навстречу.
- Осторожно: мурашики, - встревожился он.
        Она посмотрела на живой сверкающий ручеек, несущий мелкие травинки, подняла глаза на сына – она давно уже смотрела на него снизу вверх – и снова опустилась на скамейку. В эту минуту почувствовала теплую волну, хлынувшую прямо с небес и разливающуюся в душе, наполняя каждый её уголок.
Ей показалось, что и сын почувствовал легкое прикосновение чего-то теплого и доброго. Он обошёл муравьиную дорожку и присел на край скамьи. Так они и сидели под цветущей яблоней, такие родные – роднее не бывает, смотрели на пчел и муравьёв и молчали. Им не надо было слов, они понимали друг друга как никогда. Он не забыл её уроков, а её главное желание, чтобы он приносил этот мир что-то доброе, начинало сбываться. И в эту минуту она была счастлива, и душа её цвела, как яблонька весенней порой.









П О Э З И Я


Лев Александрович МЕЙ, русский поэт, 1822-1862

Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унёс его вдаль.

И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно к тебе в сердце лилось!

И если б усталые очи
Сомкнулись под грёзой ночной,
О пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой!


ЗАЧЕМ?

Зачем ты мне приснилася,
Красавица далёкая,
И вспыхнула, что в полыме,
Подушка одинокая?

Ох, сгинь ты, полуночница!
Глаза твои ленивые,
И пепел кос рассыпчатый,
И губы горделивые –

Всё наяву мне снилося,
И всё, что грёза вешняя,
Умчалося, – и на сердце
Легла потьма кромешная…

Зачем же ты приснилася,
Красавица далёкая,
Коль стынет вместе с грёзою
Подушка одинокая?..


ИСТОРИЯ И НЕ ТОЛЬКО
История общества составлена из страниц истории отдельных личностей и фамильных династий. Поднять и изучить историю своей семьи – почетное право каждого гражданина. Но так ли серьезно относимся мы к этому вопросу? Далеко не каждый из нас может похвастаться знанием своей родословной хотя бы до четвертого колена.
Но в нашем окружении есть и достойные примеры глубоко уважительного отношения к своему прошлому. Калининградка Елена Дмитриевна Морозова (в девичестве – Мей), дйствительный член Российского Дворянского Собрания, в постсоветский период подняла исторические архивы, тщательно их изучила и открыла для себя, для своей семьи и для нас много любопытных фактов. Она делала запросы в С.-Петербургский Государственный исторический и в Московский Военно-исторический архивы, в рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом), а также вела длительную переписку, поддерживала и сейчас поддерживает связи с Царскосельским лицеем.
При изучении документов оказалось, что род «русских немцев» Меев - дворянский и что самым старшим из пока известных нам предков героини является ее прапрапрапрадед Иван Иванович Мей. Согласно документам, в 1795 году ему было 52 года, он служил штаб-лекарем, майором Лейб-гвардии Преображенского полка. В дальнейшем многие мужчины рода Меев избирали военное поприще.
Прадед героини нашего повествования - Петр Петрович Мей женился на княжне Варваре Кропоткиной. Таким образом, в кровь Меев влилась кровь древних российских князей Рюриковичей. Известно почти триста мужских представителей княжеского рода Кропоткиных, чья деятельность всегда так или иначе была связана с военной службой. В этом роду много известных людей. Например, Иван Михайлович Кропоткин служил в Кенигсберге в должности переводчика (толмача) в составе Великого посольства Петра Первого. Собранные документы показали, что Елена Дмитриевна - потомок семьи Кропоткиных по женской линии. Ныне князья Кропоткины благополучно проживают как в России, так и за ее пределами.
И в роду Меев было много выдающихся личностей. Но, конечно, наиболее известной из них является Лев Александрович Мей (1822-1862). Выпускник Царскосельского лицея - впоследствии известный поэт, автор знаменитых исторических драм «Царская невеста» и «Псковитянка». На их сюжеты Римским-Корсаковым написаны оперы, которые до сих пор не сходят с подмостков лучших театров страны. Этими произведениями Л.А.Мей положил начало русской исторической драме и послужил примером таким писателям, как А.К.Толстой и А.Н.Островский.
 
Яркий, огромный талант Мея, с его самобытностью и со всеми его особенностями, а также глубокая трогательная любовь его к родной старине нигде не сказались в такой степени, как в его драматических произведениях, особенно в «Псковитянке». Благодаря глубокому знанию родной речи и упорной работе над собой, Мей выработал образцовый язык, превосходный стих, в особенности белый, который по красоте и легкости один из критиков приравнивает к белому стиху Пушкина.
В его творческом окружении были И.С. Тургенев, А.Н.Майков, Н.Г.Чернышевский и многие другие. Литературная судьба Л.А. Мея не была счастливой. Поэт интересный и оригинальный, он тем не менее не был оценен по достоинству современниками. В бурную эпоху 1860-х годов для демократического лагеря Мей был типичным представителем «чистого искусства». В настоящее время пересмотрено отношение к творчеству этого замечательного художника и выявились сложные связи Мея с литературной и общественной жизнью его эпохи. Это подтверждают сохранившие до сих пор актуальность строки из патриотического стихотворения «Союзникам». Оно посвящено коварству европейских союзников в русско-турецкой войне:
       Вы лжете, говоря: «мы не хотим войны!»
       ... О, нет! корысть и жажда зла
       В насильственный союз вас вовлекла.
       Сознайтесь: вас России сила
       И раздражала и страшила,
       И вы искали с давних пор
       Начать неправедный раздор?..
…Просите же скорей, по пунктам, в договоре,
       Чтобы Россия разрешила вам
Свободу плаванья в старинном Русском море,
Постройку крепостей по русским берегам…
       … Ты, Англия, проси,
Чтоб срыли наконец досадный Севастополь,
С твоей политикой несовместимый форт,
И обратили бы его в торговый порт
При английской таможне и конторе…
       … Вы вспомните: когда-то
Европа вторглась в Русь и вынесла – позор.
       
О глубокой любви Мея к древней Руси, к народ- ной поэтической старине свидетельствуют его баллады, песни, стихи и драмы: «Русалка», «Леший», «Хозяин», «Песня про боярина Евпатия Коловрата», «Предание - отчего перевелись витязи на Святой Руси», «Вечевой колокол», «Александр Невский», «Псковитянка», «Царская невеста». В конце Х1Х века критики отмечали, что если бы Мей написал только эти произведения, « … то и тогда он имел бы неоспоримое право стать в ряду замечательнейших представителей новейшей русской поэзии; то и тогда бы надо признать его высокое поэтическое дарование».
Лев Александрович владел пятью современными европейскими и тремя древними языками, что позволяло ему заниматься переводами. Как переводчика Мея высоко ценили Чернышевский и Добролюбов. Широко известны его переводы античных поэтов – Анакреона и Феокрита, а также Шиллера, Гейне, Мицкевича, Беранже, Шевченко. Особое место в этом ряду занимает перевод «Слова о полку Игореве».
  Стихи Л.А.Мея и сейчас звучат ярко и современно:

Оттепель… Поле чернеет;
Кровля на церкви обмокла;
Так вот и веет, и веет –
Пахнет весною сквозь стёкла.
        («Сумерки»)

На его стихи П.И.Чайковским написаны ставшие знаменитыми романсы «Корольки», «Канарейка», «Зачем» и другие. Обращались к его творчеству и такие композиторы, как М.А.Балакирев, М.П.Мусоргский, Н.А.Римский-Корсаков.
Вечно нуждавшийся Мей и не умел, и не хотел «устроиться», используя связи с товарищами по лицейскому выпуску. Но при этом сам никогда не отказывал нуждающимся в совете или материальной поддержке, иногда отдавая последние деньги, нужные семье.
Самой ценной вещью в его квартире был книжный шкаф, на задней стенке которого остались литературные автографы его многочисленных друзей.
Он радовался всякому успеху начинающего писателя и не любил обличительной критики. Всегда старался найти хорошую сторону в тех, в чей адрес высказывались резкие обвинения. Здоровье Льва Александровича было подорвано многолетней неустроенностью, и он умер в 40 лет. Похоронен Л.А.Мей в Санкт-Петербурге на Литераторских мостках Волкова кладбища.
На протяжении последних 150 лет интерес к творчеству поэта возникал уже несколько раз. Есть уверенность, что и в дальнейшем читатели будут открывать для себя забытый талант Л.А.Мея.
Творчество Л.А. Мея подобно драгоценному камню в благородной оправе. Однако и оправа под стать камню! Неординарные люди с фамилией Мей не переводились, род не терял своей значимости, герб его не старел.
Так, уже в советское время Варвара Павловна Мей – тетя нашей героини – была хореографом училища им. Вагановой, автором книги – «Азбука классического танца», по которой до сих пор учатся русские танцовщицы.
Наша героиня – Елена Дмитриевна – человек очень скромный, избегающий известности. Но положение обязывает. Как только появилась возможность открыто говорить о своих предках и их месте в российской истории, оказалась в центре внимания. Так, Елена Дмитриевна избрана в Совет Западного Дворянского Собрания (Калининград), она участвует в литературной жизни города, является активной почитательницей творчества русских поэтов и писателей. Но главной задачей своей жизни она считает поддержание интереса к творчеству своего знаменитого предка.
Возвращаясь к истории, отметим, что фигура Л.А.Мея выделяется из своего рода подобно драгоценному камню в благородной оправе. Однако и оправа под стать камню! Неординарные люди с фамилией Мей не переводились, род не терял свою значимость, герб его не старел.
Валентина ДОЛИНА

















Маргарита БЕСЕДИНА

ЕЛЬ ЗА ОКНОМ

 
Эта ель за окном!
Ты о чём, ты о чём
Днём ли, ночью ли тёмной молчишь?
Ты смотрела в окно
Столько лет! Как давно
Сокровенные тайны хранишь!

Там стелили постель –
Целомудренно ель
Прикрывала ветвями окно.
Там качали дитя,
Там расстались шутя,
Горько выпив хмельное вино.

Ты смотрела грустя
       На земное дитя,
На сиротскую ту колыбель.
И печальный напев,
Немоту одолев,
Посылала им строгая ель.

Сколько лет! Сколько бед!
Тот пришёл, этих нет,
Тех совсем уже нет на земле.
Как молчанья обед
Ты хранишь их секрет:
Кто упал, кто поныне в седле.

То зима и метель,
То весна и капель,
Свой отсчёт круглый год
каждый год.
Знает мудрая ель –
Наша жизнь карусель:
Всё придёт в свой черёд
и пройдёт.
 


ПОД МУЗЫКУ ДОЖДЯ

Каплет дождь: кап-кап…
Иду по лужам.
Мой пёс промок, мой пёс озяб,
И зонт простужен.
И я ступаю на порог,
Готовлю ужин.
Мой дом, мой маленький мирок
Мне тоже нужен.
А дождь всё также за окном
По стёклам плачет…
Я открываю свой альбом –
Так, на удачу.
И вот опять твои глаза
Глядят с портрета,
Совсем как много лет назад –
Всё ждут ответа.
       Застыл в глазах немой вопрос,
Как в день разлуки.
…Мой пёс, мой чуткий добрый пёс
Мне лижет руки.
Бежит осенняя слеза
По глади стёкол.
Совсем промок и развился
Берёзы локон.
 

ГРОЗА

 
Раскололось небо пополам
Ослепительною вспышкой гнева!
Посылая вызов всем богам
В ярости кипит шальная дева!
Рокот…
Ропот…
Всполохи…
Угрозы…
Говор струй!
Сомненье…
Исступленье!
Светлые струящиеся слёзы,
Тихая улыбка и…
прощенье.
Бурю страсти, видно, утолив,
И в слезах омывшись
с головою,
Вновь оно, как женщина в любви,
Дивною сияет глубиною.
 


ПРОШЛА ГРОЗА

 
Как воздух свеж! Прошла гроза,
Хоть небо в серых клочьях
И гром ещё бормочет,
А на траве дождя слеза –
Гроза прошла. Прошла гроза!

Ты тоже хмурилась весь день –
Мрачнее этой тучи! –
Сама ходила, будто тень,
Но вот надежды лучик
Заметил я в твоих глазах
И верю, что прошла гроза.

Немножко сердишься ещё.
В чём виноват? Не знаю.
Твоей печалью удручён.
За что прощён – но я прощён,
Я вижу, дорогая!

Всему приходит свой черёд.
Так и твоя печаль пройдёт,
И с новой силою опять
Захочется любить, мечтать…
Так после бурных летних гроз
Приходит время светлых грёз.

ЧЕРЁМУХА

 
Весна черёмухою дышит,
Залётным соловьём поёт.
Воркуют голуби на крыше
И дни, и ночи напролёт.

А лёгкий ветерок колышет
Нежнейших лепестков метель.
Весна черёмухою дышит.
Цветёт черёмухой апрель.

Сегодня свежим утром ранним
Благоухающий букет
Наполнил комнату дурманом,
Очарованьем юных лет,

Очарованием беспечных
Весёлых дней – простыл их след!
Казался платьем подвенечным
Тогда черёмуховый цвет.
 

КОЛДОВСКОЕ ОЗЕРО

Там, за озером где-то
Колдунья жила,
От темна до рассвета
Свои чары плела.
Оставляла одежды в зелёном бору,
И с зарёю купалась она по утру.
Под навесом пахучих сосновых ветвей
Молодую колдунью увидал соловей.
Зачарован, под властью таинственных сил,
Ей одной с той поры свои песни дарил.
И от песен его расцветала душа.
А колдунья на диво была хороша!
Тех, кто видел её –
всех сводила с ума!
Но однажды она полюбила сама.
Полюбила не к счастью…
полюбила к беде…
Утопила любовь ту в озёрной воде.
И теперь в заозёрной печальной глуши
Уж никто не живёт –
ни единой души!
Лишь в зелёном бору всё о ней и о ней
Неустанно поёт свою песнь соловей,
Да в колдуньином озере стонет вода -
Не велит здесь бывать никому!
Никогда!
       …Там, за озером где-то,
Колдунья жила,
И однажды поэта
Сюда привела.
 

       ***
Я приехал в свой город.
Здесь я не был давно.
Здесь был счастлив,
был молод…
Вот родное окно.
У знакомого дома хожу,
как в бреду.
Обещал, что вернусь,
обещал, что приду…
Тонкий профиль!..
И те же герани в окне!
Или всё это только
 привиделось мне?
Я бегу, я взлетаю
в крутом вираже,
Рвусь в закрытую дверь
на шестом этаже.
В нетерпении я обрываю звонок…
Слышу шаг торопливый, лёгкий шаг твоих ног.
Вот и голос знакомый…
ключа поворот!..
 - Здесь такая уже двадцать лет
не живёт. -
Я полсвета объездил,
столько стран повидал!
А на главную встречу
свою опоздал.
Обещал, что вернусь,
говорил, что приду…
В проходящий трамвай
я вскочил на ходу.
Город детства меня
проводил на вокзал.
А колёса стучат:
опоздал…опоздал…
Только чудится всё,
как в навязчивом сне,
Тонкий профиль
и те же герани в окне!

 


ПОПЫТКА ИСПОВЕДИ

 
Успех? Гордыня? – Эка блажь!
Листок бумаги, ручка, карандаш –
И больше ничего, мне кажется, не надо.
Стихи мои! Ну это ль не награда
За приступы тоски, за долгую разлуку,
За то, что обрекла себя на муку
Порой играть чужую роль,
И потому всё чаще в сердце боль…
И сколько? Сколько мне ещё осталось?
И, может быть, не за горами старость,
И как её я буду принимать?
(Ко встрече с ней совсем я не готова),
И будет ли она ко мне сурова
Или придёт как Божья благодать?
А может, как бывает у актрис,
В угоду прихотливой Мельпомене,
Сыграю свой последний бенефис
И тихо растворюсь на сцене.
И скажут про меня «была,
Жила и, знаете, ведь даже
Стихи писала».
Впрочем, это ль важно?
Куда меня ты снова завела,
Фантазия моя шальная?
Подружка, ты сегодня злая!
Зачем ты про меня всё «ла» да «ла»?
А может, осени своей я буду рада:
За золотую прелесть листопада,
За то, что ожиданьем не обманет,
Пустой надеждой не заворожит,
А просто и спокойно буду жить,
Подругой станет старая скамья,
В песочнице играют чьи-то внуки,
А я сижу, сложа спокойно руки…
Но, если тотчас не умру от скуки.
Неужто это тоже буду я?!

 


Валентина ДОЛИНА

ГОРЛИЦЫ

 
Встречали ль вы в природе голубей
Не дикой стаей, страждущей и алчной,
А парою, похожей на людей,
Живущей по законам брачным?
Который год перед своим окном
Я наблюдаю горлиц сизокрылых!
Два голубка в мороз и в зной
Живут на тонких веточках осины.
Пытались как-то свить они жильё
У старой липы на высокой кроне,
Но тучей чёрной налетело вороньё,
Смело гнездо и обернуло счастье горем.
И горлицы не строились потом,
Свое бессилье перед злобой ощущая,
А стали жить на веточке вдвоём,
Не ссорясь и почти не расставаясь.
Я вижу эту пару светлым днём
В заботах птичьих бесконечных
И вечером, когда в беседах о своём,
Они воркуют дружно и сердечно.
Холодной ночью спят перед окном
На той же тоненькой постельке,
И голубок, обняв любимую крылом,
Дарит тепло своим горячим тельцем.
Порывом шалый ветер колыхнёт
Столь ненадёжное и хрупкое жилище
И сердце нежной жалостью замрёт:
Ах, ветер, ну, пожалуйста, потише!
О да, вы слышали немало про любовь…
Что мой рассказ с несложною канвою!
Но разве вас не взволновала вновь
История двух птах, не избалованных судьбою?
 

       







ГОРОДСКОЙ РОМАНС

 
Мой старый дом под красной черепицей …
Служил он долго: не одной семье,
И спал, и просыпался с пеньем птицы,
И, наконец, достался мне.
Частицей малой города большого
Впитал в себя он тяготы времён,
Подобно генералу пожилому
Сановный вид и важность приобрёл.
В тени высоких вековых деревьев
Его непримечательный фасад
Одним невиданным явленьем
Нередко изумляет взгляд!
Приметен дом реликвией живою…
Откуда появились и когда росли!?
Два деревца между собою
У старого крыльца переплелись!
Высокий ясень с молодой берёзкой
Соединились тайной навсегда,
И, проходя под кроной низкой,
Я слышу их влюблённые сердца.
Она ему на плечи положила
Девичьи косы светлые свои,
Ему объятья нежные раскрыла,
Даря тепло берёзовой души.
 

 
КРЫМ

 
Я тоскую по южному небу…
Нескончаемый звездный шатер,
Не скупясь, принимает к ночлегу
Опалённый жарою простор.

Полог соткан из чёрного шёлка
И расшит мириадами звезд,
В щедром августе на небе ярко
Звездопадов виднеется хвост.

В тишине зачарованной ночи
Жаром дышит ковыльная степь,
И теплом обнимает за плечи
Райской прелести нежная сеть.

Есть такие земли уголочки,
Где душа, вырываясь из пут,
Хочет счастья хмельного глоточек,
Чтобы птицей свободной взметнуть!

Берег Крыма, на солнце нагретый,
Перевит виноградной лозой,
Воздух йодом и солью напитан,
Принесёнными тёмной волной.

Окунись в эти тёплые воды,
Растворись в них, в бескрайность летя,
И почувствуй, что ты у природы
Бесконечно родное дитя!

Благодатью, как сладостным дымом,
Притягательна эта земля…
И всегда, уезжая из Крыма,
Оставляешь частичку себя!
 


К ЧЕМУ СТИХИ?

 
К чему стихи? Кричит душа:
Без них мне жизнь не хороша!
Стихами не надышишься,
Стихами не пресытишься!

Они и плачут, и поют,
Как будто в путь с собой зовут,
Желая с облаком проститься
И строчкою земной явиться.

Одни спускаются легко,
Им и привольно, и светло,
Они, смеясь, играют с нами,
И быстро строятся строфами.

Другие медлят, не спешат,
Не привлекает их парад,
Они не сразу расцветают
И нас в раздумье погружают.
Стих этот за сюрприз сойдет:
Прими – и сразу запоёт,
И заиграет клавесином
С изящной и весомой силой.

Иные строки тяжелы:
В них растворилась соль земли,
А в красоте воспетой розы
Смешались лирика и проза.

Не все рожденное в стихах
Сумеет пережить века,
Но каждый раз, поставив точку,
Лелеешь мысль о новой строчке.




 

ВЕСНА

 
Весна долгожданною песней
       Игриво звенит за окном,
Она опоздала на месяц
Творить добродетель теплом!

Ручьи прожурчали беспечно.
Что им до промоченных ног!
Мы птицам усталым привычно
Желаем счастливых дорог…

Слабеют от паводка льдины,
Поет на реке ледоход,
Зеленых тонов палантина
Земля с нетерпением ждет.

Хозяйкой весна поселилась,
Холодные ветры тесня,
И солнце на небе умылось,
Жар-птицею яркой горя!

Весна … все живет в ожидании:
Кто – первой любви, кто – тепла,
А кто – вдохновенья отчаянно
И лучшего в мире стиха!
 


МАЙ

 
В старом сквере куст сирени
Источает аромат,
В синем небе свиристели,
Майский празднуют парад.

Изумрудною метелью
Запорошилась земля,
И зеленою пастелью
Разукрасились поля.

На деревьях вдоль дороги -
Новый праздничный наряд:
Цвет зеленый в мае моден,
Для фасонов нет преград!

На полянке ландыш нежный
Скромно светит серебром,
Он сегодня самый важный,
Но не ведает о том…

В это светлое мгновенье
Вездесущий Аполлон
Посылает вдохновенье,
Пробуждает души он.

Поэтические строчки
Кружат в танце красоты.
…Как зеленые листочки,
Появляются стихи.

СЕРЕБРЯНАЯ НИТЬ

 
Придет украдкой новый вечер,
Не забывая старых ссор.
Печальную луну приметив,
Сердитый брошенный Трезор

Завоет громко и тоскливо,
Давая повод для тревог,
И заиграет клавесином
Дощатый временный забор.

И в унисон тому звучанью
Услышу душу я свою:
И стон, и боль, и покаянье
Ночную песню запоют.

Прошедших лет воспоминанья
Сжигают душу как свеча
И дум причудливых виденья
Назад уносят по ночам.

Живыми муками терзаясь,
Я с благодарностью храню
Кусочек жизни, где признаньем
Звучало нежное «люблю».

И в тех годах, что пролетели,
Мне важно сердцем уловить
В своем жемчужном ожерелье
       Любви серебряную нить…
 








СЧАСТЛИВАЯ ЗВЕЗДА

 
Нередко гостьей к нам удача
Приходит светлою звездой
И улыбается сквозь тучи
С неукротимой добротой.

Но как найти еще прекрасней
Звезду - с сияньем колдовским,
Чтобы дарила только счастье
Прикосновением своим?

Луч счастья так непостоянен…
Звезда мерцает в темноте:
То ярким светом обливает,
То растворяется во мгле.

В безбрежном жизни океане
Мы – в ожидании звезды,
На ближнем нам меридиане
Сегодня царство темноты,

Но завтра тайною небесной
Взойдет счастливая звезда,
И, принимая свет чудесный,
Вдруг оживет твоя мечта…

О счастье я прошу звезду:
Блесни бесценным опереньем
И обогрей еще одну
Судьбу трепещущим свеченьем..
 
ИГРА

 
Вчера ваш взор меня ласкал,
И я казалась королевой,
В душе глубоких чувств накал
Скрывала маской Мельпомены.

Вы обжигали страстью глаз,
А я, не допуская ссоры
И улыбаясь всякий раз,
Гасила чаем наши споры.

Мне нравилась игра в слова,
Она изяществом блистала,
От встреч была я без ума,
Но это, как могла, скрывала.
 
Нежданно взгляд ваш потускнел –
Как будто не пылал огнями,
А я в потоке разных дел
Не согреваюсь сладкими чаями.

Какой игрой кружила жизнь,
Сплетая искренность с обманом?
Вы, разжигая страсть, не обожглись -
Я, остужая, опилась дурманом…

Не допущу печального лица,
И, слез себе не позволяя,
Я королеву доиграю до конца,
Цены своих потерь не измеряя!
 

ХУДОЖНИК

 
Во мне давно живет художник:
Не тот, что красками творит,
Не тот, что с помощью графита
Марает быстро белый лист,

И даже не такой, что мелом
Исчертит тротуар умело.
О, мой художник - он волшебник!
…Он много спит и часто дремлет,

Но вдруг, очнувшись ото сна,
Выходит делать чудеса:
Один лишь взмах волшебной кисти -
И в небе радуга повисла!

Захочет - и сотрет морщины,
А лица сделает добрей…
Как жаль, что все его картины -
Продукт фантазии моей!

Скучать с ним просто невозможно,
Меня он часто веселит,
С ним даже целый город можно
В один момент преобразить:

Он здесь поправит, там построит,
А это вовсе уберет -
И вижу я знакомый город,
В котором все наоборот:

Дороги - гладенькие ленты,
Со всех сторон освещены,
Народ гуляет по проспектам,
Что удивительно чисты.

Увы, картины – лишь мираж,
Их не узнает вернисаж!
С собой картин не унести–
Они - лишь чудные мечты…

Но вдруг случится: с изумленьем
Увидит он плоды творенья –
Не как игру воображенья,
       А как живое претворенье!
 
МЕЧТА

 
Прекрасная мелодия
       застыла тишиной,
Ее лишь часом раньше
       сыграли за стеной.
И, звуком наслаждаясь,
       чуть слышно я пою,
А за мотив соседей
       в душе благодарю.
Волшебная мелодия -
       помощница мечте
О бесконечных скачках
       на вороном коне.
Мне хочется галопом
       по полю проскакать
И рысью по дорогам
       навстречу счастью мчать!
Я слышу в звуках ветер
       и ровный стук копыт,
Желаю шум прибоя
       морского уловить.
Мечта манит отчаянно
       в далекий теплый край,
Где пальмы, кипарисы
       и вечный светлый май.
Там острые вершины
       высоких снежных гор
Поддерживают неба
       развернутый ковер…
Иллюзия-мелодия,
       волнуя, прозвучит
И грезами далекими
       в бескрайность улетит,
Меня оставив с памятью
       о музыке-мечте
И бытием насущным
       на пятом этаже.
 


Владимир ОЛЕЙНИК

 
Мое сердце – качалка с брандспойтами –
заливает окружности тела:
от стыда – оно красное более,
а от гнева – белое, белое.
А легко мне – шар надувной оно,
накачает себя и – взлетает,
дирижаблем плывет в Глубокое,
не небесное – мечтательное!

Лишь при взрывах – камнем на дно оно
В гущу темную зарывается,
Как в подушку, от слез теплую,
В кулаки все пальцы сжимая.
От лохмотьев везде: вдоль и всюду,
Просто-напросто – не качается!
Здесь с готовностью, как в запруду,
Без всплеска оно
кончает себя!
 

***
 
Туман вечерний
колодезно откроется,
раздутый ветром, –
потянет холодком,
и целый мир
в прогалину покрошится
и разобьется
легким ведерком.
И повернутся,
звездами порадуя,
Вокруг оси неведомой
поля.
Моя звезда, быть может,
И Полярная,
Взглянет в глаза,
последний раз боля.

 

ГЛЯДЯ НА ФОТО. НОЧЬ. СНЕГ

 
Кто только не были с нами… -
С нами поговорили бы?
И прошуршали б снегами –
Маленьким белым нимбом…

Нас окружают снеги,
Блоковские снежинки.
Только вот Блока – нету, -
Революционной пружинки.

Нет у многих родителей,
Их – миллионы – летают!
Ночью бы ИХ увидели
Дети и внуки мая.

Праздновали б салютами,
Разноцветными шариками…
…Падает снег уютно.
Память о НИХ – взлетает!
 

ВРЕМЕНА ГОДА. КОНЦЕРТ

 
Утро – здесь зареванной зарёю
Высвечивает среди коряг-каштанов
Соцветий малые сады,
дарованные
Нам любящей природою, как мамой.
И между них, свечей деревьев,
Меж листьев, свернутых в иголочки,
Меж их ветвей – покажутся
деревней
Возня шмелей и
пчел с брюшком неколким.,

И шумных птиц,
и – легким ветром
Ворвется неба синева меж этим всем,
Знакомым с детских лет
и очень верным,
Как призрак лета
и как ночь и день!

…Заря, такая пылкая, как губы,
Оранжевой монетою разрезанной,
Зовет к себе в друзья луну
и будут
Искать друг друга,
исчезая нехотя,
Кружиться, танцевать, под Осень – падая.
Не верил в Бога я,
Но он стоял все рядом.
Кружиться, зарываться в листья желтые –
 До Рож -де - ства!
Когда веселым ангелом
Придет такая же краса снегов
с поземками!

Атласом белым, инеем,
и ямками,
И льдом, по краешку
как брынза белая,
Придет Зима –
рисунчатою яшмою
Раскрасит брови
моей любови – Преголи!
 

ЧЕЛОВЕК-ЯЩИК*

 
Я никак не опомнюсь от бега.
От себя. От нее. От друзей.
И Москва для меня – не помеха,.
И стихами дразнить – дразней.

Я – как тот человек ниоткуда.
Невидимка, почти поэт.
И «почти» остается всюду.
Где б меня не искали –
нет…

Словно я – человек в коробке,
Разукрашенной мулине,
На негнущихся ножках, с кнопкой,
И – растерянное слово – «ме-е-е».

И веселый, как Чаплин в кепке,
Закрывающей горизонт…
Закрываюсь - цветок на ветке.
Раскрываюсь – японский зонт.

И – боксер с тигровым окрасом,
Как разыскиваемый кобель,
И зверинец я - одним разом!
Я и ласковый нежный зверь…

И никак не забуду, откуда
убежал от боксера шутя…
Я - в прыжке с парашютом, оттуда,
Где дожди и шмели шумят.
 

       *Кобо Абэ. Повесть «Человек-ящик».


Лариса САМОФАЛОВА

 
Я по аллее мысли чудной,
И по тропе совсем безлюдной,
Вновь побреду одна, босая,
От пустоты себя спасая.
Найду родник и намолю
Воды прозрачные истоки,
И жажду зноя утолю,
Вдох сильный сделаю, глубокий.
И, обновлённая, вернусь
Давно исхоженной тропинкой,
Я ловкая не оступлюсь.
Я босиком, я по старинке…




***
 
Небо в гости к нам спустилось
Белыми туманами,
На поля облокотилось,
Обнялось с бурьянами,
Растеклось и развалилось
На траве некошеной,
Осторожно притулилось
К мельнице заброшенной.
Все обшарив, все измерив
Мерками небесными,
Каждый уголок проверив
Там, за перелесками,
Нежно обласкало речку,
Растворилось, расплылось,
Белым облаком-овечкой
Восвояси унеслось.
 

***
 
Перебирал колосья ветер
И солнце красило восток,
Я возвращалась на рассвете.
Укутываясь в нежный шёлк.
Птиц радужная перекличка
Неслась за мной с куста на куст…
Ах, эта старая привычка –
Рябину пробовать на вкус.
       Ручей приветствовал журчаньем,
       И стрекоза над ним вилась,
       А ива встретила молчаньем,
К воде ветвями наклонясь.
Дивясь прозрачности берёзы
И корабельности сосны,
Едва я сдерживала слёзы
от встречи с местом мне родным.
Я возвращалась на рассвете,
Укутываясь в нежный шёлк,
Переполнял меня восторг:
Мой дом был радостен и светел,
Любил меня,
Как только мог.
 

***
 
Еще косой не тронуты луга,
И буйство красок так меня волнует.
Но травы скоро уберут в стога,
Ну, а пока – растут, цветут, балуют.
Умыто утро сонное дождем,
Распахнуты из туч лиловых шторы,
И синева раздвинула просторы,
Пронзив пространство радугой-мостом.
Шатер плакучих ив издалека
Манит, своей прохладой подкупает.
И, лезвием блеснувшая река,
Течением неспешным увлекает.
Мой век пройдет средь этой красоты!
Храня в душе свет радужного следа,
Я никуда отсюда не уеду,
Ведь я с травинкой каждой здесь на «ты».

 

***
 
Собирал тоску по перелескам
Конь стреноженный гнедой.
И скачками скованными, резкими
Возвращался к вечеру домой.
Долго запивал тоску водою,
А потом делил её со мною.

То вдруг волком одиноким выла,
То подброшенным щенком
Нестерпимая тоска скулила,
Кралась в душу мне тайком.
Но в душе тоске – залетной птице –
Не позволю царственно кружиться.

Отпущу коня гулять на волю,
Пусть несет тоску в широко поле,
У реки в прибрежные пески
Сбросит муку тягостной тоски.

 

***
 
Люблю смотреть я, как горит свеча,
Одна, в раздумьях дома по ночам.
Горит – и чуткий лепесток ее
Дыханье ловит каждое мое.
Пыталась я дыханье задержать –
Он замирал и прекращал играть.
И в этот миг смиренный огонек
Осенний мне напоминал листок.
Дыханье ветра для него – закон:
Подует если – встрепенется он,
А если нрав уймет игривый свой –
Лист, трепетавший, обретет покой.
Но отдыхать недолго будет он,
Порыв прервет его осенний сон.
От ветки оторвав, швырнет в ковыль,
Иль на обочину дороги, в пыль…
Он не перечит ветру, он смирен,
Он знает, что попал природе в плен,
Но этот плен надежен и так чист!
Придет на смену новый, сильный лист,
Свое по праву место он займет,
И так он скажет, что любой поймет:
«Украсить ветку дерева собой
Мне завещал зеленый предок мой».
И все вернется на круги своя,
И вспыхнет вновь свеча оплывшая.
И будет кто-то мой, но без меня
Смотреть на яркий лепесток огня…

 

***
 
Мир в радужных красках я видеть хотела,
Мечтала лишь в радужных, но не сумела.
Легла мне на душу унылая серость,
Отчаянье черного, белого смелость.
А яркие краски манили и звали,
Своим переливом меня увлекали.
Я им улыбнулась, я к ним потянулась
И радуги я осторожно коснулась.
И мне помогли те счастливые краски
От серой, унылой избавиться маски.

И пусть они снова прольются мне в душу,
Приму благодарно, приму и не струшу.
Я ими отважно весь мир разукрашу,
Свою черно-белую жизнь, да и вашу.

 

***
 
Земля согрелась и готова
Делиться ласковым теплом.
Алеет мак на крыше дома,
Трепещет каждым лепестком!

А теплый ветер бархатистый
Песнь разложил на голоса,
Колышет нежные батисты -
Души летящей паруса.

Холмы, сомлевшие, притихли,
Прикрылись маками, горят.
И в этой песне не о них ли
Поет рассветная заря?
 

Александр АНДРЕЕНКО

ВРЕМЕНА ГОДА

        …Да просто надо полюбить!
К.Шульженко
Я вспомнил вашу грустную усталость.
С.Есенин
Смотрю на город задремавший
И снова очарован жизнью:
Порой способной чувства наши
На очень добрые сюрпризы.

Я всё, что сбудется со мною,
Приму без всяких опасений.
Прекрасно раннею весною
Любовь с горчинкою осенней.

Печаль седую превозмочь
Помог романса слог старинный,
А за окном притихла ночь
С чудесным именем любимой.


НЕРАЗДЕЛЁННОЕ

По-смешному я сердцем влип.
С.Есенин
Глупая, тревожная,
Ужасно безнадёжная,
Мучительная, вздорная,
Но всё же благотворная,
Слепая, безответная,
Но чистая и светлая –
Любовь моя осенняя.
Скорей всего, последняя.





МАЙСКАЯ МЕТЕЛЬ

Чтить метель за синий цветень мая…
С.Есенин

 
Вы и сами того не хотели,
Но нежданно вошли в мою жизнь.
Нет – неистовой майской метелью
Вы не вошли, а ворвались.

Мир наполнили краски и звуки,
О которых давно позабыл.
Но признаться Вам в трепетных чувствах
Я, пожалуй, слегка поспешил.

Что ж, напрасно надеждами тешился:
Холодок в отношениях наших.
Из-за этой моей поспешности
Завершился роман, не начавшись

Грустно, что это произошло,
Только я ни о чём не жалею.
Знаете, видеть мне Вас тяжело,
Но не видеть – ещё тяжелее.
 


Юлия ЧЕКМУРИНА

ЗАМОК

 
Старинный замок пуст,
И стены обветшали.
В недвижной тишине
Недвижный дремлет сад.
Но чудится луне:
Под бледными лучами
То шелохнется куст,
То чей-то вспыхнет взгляд,

То смолкшей лютни звук
Напевом старым
Соединяет в ласке рук
На танец пары,
И вздох в окно летит,
И чутко ловит слух...
Но менестрель молчит.
И старый замок глух.

И песню не сложить,
И не звенеть струне.
Но вздох в окно летит,
И слышно в тишине,
Как в том саду грустит
Забытая печаль...
И не понять луне,
Кого же ей так жаль.
 


Анатолий МАРТЫНОВ

Может быть, не совсем потерянный
Этот созданный кем-то мир?
Отчего же в душе растерянность,
Словно он мне не люб и не мил?

Словно нет ни дождя августовского,
И нет сумерек в шуме сосен…
Я рассказы люблю Паустовского
И вставать на работу в восемь.

Ты придёшь – ты моя растерянность –
На мой остров, в дождях затерянный.

***
Слабеет свет из окон.
Все вокруг укрывает иней –
Даже сон.
Даже синие очи России.


       /Е.Дворецкому – другу и однокурснику/
Я прошел этапы грусти, пол-Земли.
Розы также и в Германии цвели.
Ах прости меня, калинушка, прости,
Видно сбился, заблудился я в пути.
Дождь и солнце есть повсюду, а во мне –
Лишь калинушки-калины белый цвет.
Вот разлился он по маю, по весне,
Захлестнул меня волной прошедших лет.
Это мне как укоризна и как месть:
Оторвался, оторвался от родимых мест.
Гамбург весел, Гамбург в праздничных огнях…
Говорят, мол, ностальгия у меня.
***
Жизнь - мечта, а без мечты о милой
Жизнь повиснет нищенской сумой.
Ты была метеоритом, мигом,
Песней искрометной и хмельной.
Отчего же сердце так коварно
Согласилось позабыть тебя?
Видно, сердце, ты плохой товарищ,
Или мысль неправедна моя?
***
По улице, проплакав, похороны прошли
И жизнь мою как будто унесли.
Как будто мертво все. Тогда зачем
Слезинка каплет из моих очей?
И так же деловито воробьи
Снуют у ног доверчиво моих?
Все лучше б убежать от той любви –
Куда угодно, хоть на край земли.
И жить естественно, как те же воробьи,
Но…похороны медленно прошли.

СТИХИ К РОМАНСУ
 
У грусти руки нежные,
Она, как сон, легка.
Бывает: души грешные,
А рвутся в облака.
По осени, по золоту
Листвы иду по городу,
А вслед за мною странница –
Грусть паутинкой тянется,
И мысли покаянные
Приходят, как слеза.
Ушла моя желанная,
А мне уйти нельзя.
Мне от нее (пусть каюсь я)
Не убежать – увы!
Не от любви спасаюсь я,
А от дурной молвы.
По осени, по золоту
Листвы иду по городу,
А вслед за мною странница –
Грусть паутинкой тянется.
 
***
В какого рыцаря играю?
Не знаешь ты – и я не знаю.
Но погибаю, погибаю
В доспехах собственных, родная.
***
 
Друг уехал за границу,
Друг уехал. Как же так?
Там вокруг чужие лица,
Речь чужая на устах.
Все оставил – дом и дачу,
Взял жену, детей и вот
Друг решил свою задачу:
Друг мой в Гамбурге живет.
А я здесь, я верен крову,
Тут мои отец и мать,
Женщины любимой стать.
И словарь мой здесь толковый,
А на нем: Владимир Даль,
Так что мне не нужно в даль.
 

***
Идти всегда – и только в гору.
Путь к истине и строг, и крут.
Что жизнь пуста – не верьте вздору…
В семье вас даже нищим ждут.
***
 
Душа – не дом Облонских, но
В ней все смешалось непонятно.
Мой бунт до двери и обратно
Бывал во время ссор с женой.
А тут я вышел в дверь и полем
По травам сонным зашагал
Я что-то выстрадал и понял,
И приобрел, и потерял.
Я приобрел (подумать только!)
Себя утратившего вновь,
Но не могу представить толком,
Была ль ты счастлива со мной.
Я потерял покой квартирный –
Приют двухкомнатной среды,
Где на ковре в смятенье смирном
Твои тревожатся следы.
Тот синий свет из-под ресниц
Я потерял, я был транжира.
И потому так грустен в мире
Вечерний голос мудрых птиц.
 
***
 
Сам по себе гуляет кот.
Вот так и я- сам по себе.
В моей неласковой судьбе
«сам по себе» - не эпизод.
Турнули сызнова. За что?
Да ни за что, да просто так.
А хлеба ведь никто «за так»,
За той, известной всем чертой
Не даст, как небо ни моли.
Часы над столиком моим
Стучат и, видимо, не зря.
А мне в потемках бытия
Блуждать не только до утра.
Наедине с дождем
 
***
 
Розы первой любви увядали,
Незамеченные, неподаренные.
Надеваю я туфли старенькие,
Что знакомы
       до стертых подошв,
И из дома иду под дождь.
В сад, где мокрые спят цветы.
Среди них я хочу остыть
И забыть, если можно,
       забыть
Расставание наше с тобой,
Как, смеясь, говорила:
       «Ну что ж,
Ты другую себе найдешь…».
Ни луны, ни твоих шагов,
Только дождь,
       дождь,
       дождь.

 

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

 
Снова осень, хотя
Eще сердце
Живет беспечально
По каштанам октябрь
Желто-красными водит очами.
Вот он смотрит мне в душу,
Наполняя смятеньем, шепча:
 - Посмотри и послушай,
В мире осень сейчас.
Отвлекись от суетных
Дел и мыслей, вглядись:
Багрянеет на ветках
Солнцем налитый лист.
Все прекрасное кратко,
Миг в юдоли земной…
Быть не нужно Сократом.
Лист кружит над землей…
 

У ФОНТАНА
 
В тени кипарисов, платанов и роз,
В холодных, как женское сердце, стенах
Стою у фонтана – источника слез,
Который не раз мне являлся во снах.
И в эти минуты под сводом мечетьским
Мне тайну свою открывает фонтан.
Вот евнуха профиль зловеще очерчен,
А рядом невольницы горестный стан –
И вскрик, этот вскрик удивленья и боли
Мне в сердце татарскою входит стрелой,
А где-то цветут безмятежно магнолии
И где-то есть край бесконечно родной.
Но отнята воля, растоптана воля.
Лишь кнут все свистит и свистит над тобой.
Уйти бы тебе, убежать, но куда?
В небе призывная светит звезда.
Стать бы звездой, недоступной, горячей…
Но плачет фонтан, неутешно так плачет.
 
Владимир БЕЛАЛОВ

Господь
дал ночь для продолженья рода
       дал день воспитывать детей
       дал утро просыпанию народа
       дал вечер подводить итог вестей
Вера –
не вера нас до исступленья
       в любви познанье истины
       надежда о святом спасенье
       старанье души выстроить
Блаженство
дарит нам Богопричастье
       и создает уют в душе
       и окунает в море счастья
       и Рай наводит в шалаше
Радение
помогает выжить людям
       и дарит теплый круг забот
       раденье никогда мы не осудим
       оно всей нашей радости полет
Причастие
кровь дает испить Господню
       нам помогает выживать
       дает обряд богоугодный
       и вызывает благодать
Крещение
грехи нам отпускает
       и смысл жизни нам дает
       оно нас к вере поднимает
       его принявших к подвигу зовет
Любовь
одна она - от веры в Бога
       вселяет в души доброту
       дает нам чувств прекрасных много
       провозглашает красоту
Моленье
грехоочищенье
       и всеоснова бытия
       нам даст надежду на спасенье
       она боль к истине моя
Венчание
благословляет пары
       их к верности оно зовет
       удерживает от кошмара
       для продолженья рода все дает
Пост
очищение души пред Пасхой
       благодарность выше всех вершин
       и подтверждение что веришь не напрасно
       да излечение недужности души
Пасха
святое празднество вовеки
       надежда на иную жизнь
       все поднимает в человеке
       играет веры в Бога гимн…

БЫЛ МЕСЯЦ МАРТ…

 
Был месяц март, трещал мороз.
Природа словно замерзала.
Осадков много нам привез
Природный бунт – весны начало.

И тихой радости поток
Входил в сердца к нам еле слышно,
В унынье радости глоток
Храня от суеты излишней.

Творец вершит свои дела,
Наполнив красотой природу.
Тоску сжигает он дотла
И хочет сделать всем в угоду.

Но тот, кто веру отмахнет,
И путь свой в прошлое направит,
Погрязнет в тысячах болот,
Которые его отравят.

Здоров ли, болен ли – пиши,
Души своей ты откровенья
И отличай в её тиши
Ты чудо от лихих знамений.

Очисти душу в славный пост,
Что нас готовит к покаянью.
Да будет круг той жизни прост
Для просветления сознанья.

Природой двойственной владей
Ты одинаково, дружище,
Чтоб не вмешался лиходей
Все извратить в твоем жилище.

Лежит в иные дали путь -
Очистить я хочу сознанье,
Меж тьмой и светом не забудь
Постигнуть тайны мирозданья.

И научившись говорить
На языке, что послан Богом,
Сумею чудеса творить
Его могущественным слогом…
 


В ХРАМЕ

 
Я в храм вхожу - и отлетают
Волненья суеты мирской.
Пред Богом пустословья тают,
И благодать дает покой.

Я счастлив, что душе поэта
Есть место, где набраться сил,
Поэтому стезе я этой
Себя без грусти посвятил.

И вижу, как в поток единый
Всех душ добро рекой течет.
Оно не прячет за гардиной
Себя от нас – лишь счастья ждет.

Понять нам всем необходимо:
Кого простить, кого любить.
И вера душ всепобедимо
Научит правду говорить…
 

Аида ДОБРЯКОВА

Осень зазвенела серебристой нитью,
Светятся деревья золотой парчой,
Я брожу в Измайлове по шуршащим листьям
И мечтаю снова встретиться с весной.

Очи очарованы красотой осенней.
Что же настроение унылое нашло?
Уж не слышно птичьего гомона и пенья.
Лето развеселое в прошлое ушло.

Хочется запеть мне песню величальную,
С возрастом Россию я люблю сильней.
Как в любом прощанье, на душе печально.
Провожаю взглядом стаю журавлей.



Евгений ПУДОВИКОВ

И Н К Л Ю З Ы
       
 
Скажи, куда летишь, комарик?
Пропой, старик, кого любил?
Миллионы лет
       тебе янтарик
В смолистом склепе подарил.

Янтарь- он камень не скалистый,
Весьма в нем призрачен уют,
И пчелки-мушки, прежде голосисты,
В инклюзах песен не поют.

Пой, балтийская русалка, тайну янтаря,
Что скрывают под волнами синие моря.

Дремал тысячелетья камень этот
На Прибалтийском берегу.
В нем я услышать мезозоя эхо
При виде бабочки «могу».
У той у самой бабочки янтарной,
Без явной боли на лице,
Застыла точка жизни в камне –
То крик души в ее конце.

Пой, балтийская русалка, тайну янтаря,
Что таили под волнами синие моря.
Тебе цветы даря при встрече,
Я тайну эту рассказал,
И мы в музей пошли в тот вечер
В Янтарный – как в концертный зал.
Музыка вечности – инклюзы –
Играют, сказочно маня.
«Янтарно-солнечные блюзы, -
Сказала ты – влекут меня».
       
Пой, балтийская русалка, тайну янтаря,
Что ласкают под волнами синие моря.
Друг мой, живем! Забудь о муках.
Открой для радости глаза.
Летим, плывем в янтарных звуках.
Пусть на щеке горит слеза.
 

ПАРУС МОЙ
 
Скажи, чем день сегодня полон
в янтарном городе весны?
Ты весел, или вдруг взволнован
напевом золотой струны?
Тут лиры сердца жаждут руки
полета, песен, губ и плеч.
И пел поэт здесь не от скуки –
Легенды нам его беречь…

Припев :
Парус мой, с соленым ветром споря,
Тихо тает в дымке голубой.
А глаза в лазури цвета моря
Увлекают за собой.

Ты улыбнешься: «День мой полон
Янтарным городом весны»,
Где ветер странствий, чаек гомон,
Каштаны, аромат волны…

Ни от кого любовь не скроешь…
Сбываются порой мечты…
Надежда позовет с собою,
И крылья обретаешь ты.

Парус мой, с соленым ветром споря,
Не растает в дымке голубой.
А глаза в лазури цвета моря
Увлекают за собой.
 
ЛЕБЕДИНЫЙ ЗАЛИВ
       
 
Помнишь сильный прилив
На заливе, Преголе-реке ?
Вижу лопнувший трос, вот и шрам на руке…
В белой лодке сидишь,
Тает в дымке знакомый причал,
Лебединый косяк что-то нам прокричал…

Припев:
Не от волн , не от волн, не от ветра
Мой голос дрожал.
Я тебя , я тебя , мое счастье,
В ладонях держал…


Одарило нас небо
Букетом «слепого дождя»;
И я в радуге вижу такую тебя:
С колдовскою улыбкою
Ты, обнимая весло,
Будто чайка паришь.
Нас в открытое море несло…

Переливчатым светом
Закат над водою горел,
А у лодки мотор, словно сердце, гремел.
Нас прилив обжигал,
Пламенея янтарной волной…
Неужель наш фарватер прошел стороной?..
 
Людмила ПОЛИКАРПОВА

 
От стихов моих веет прозой.
То ли дело ахматовский бриз,
Для которого шелест березы
Превратить в песнь сирены – каприз.

Но иногда и около меня
Вдохновенья ветерок порхает,
Свежим ароматом слов пьяня –
Лепестков, ложащихся стихами.
 

ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ПРОШЛОГО

 
Ушла ступенька из-под ног,
Я испугалась: мрак и пустота внизу,
Но стоило поднять глаза, и дать себе зарок
Вниз не смотреть, и утереть слезу
По прошлому, чтоб крылья обрести,
И улететь отсюда навсегда.
Без сожаления хочу расстаться с прошлым я.
И пусть оно не мучает меня.
В разгаре и на склоне дня
Пусть свет с небес вливается в меня
Легко и радостно. Свободна я - ничья!
 


НЕ СБРАСЫВАЙ ПОСЛЕДНЕГО ПОКРОВА

 
Когда в угаре пьяного задора
Ты обнажаешься перед толпой,
Не сбрасывай последнего покрова,
Не оставайся перед публикой нагой.

Окрыляет любовь тебя снова и снова,
Тайну сердца постичь не спеши головой,
Не сбрасывай последнего покрова,
Не представляй себе любовь нагой.

И если вдруг постигнешь тайну слова,
И истина забрезжит пред тобой,
Не сбрасывай последнего покрова,
Не обнажай ее перед толпой.
 

МОРЕ

 
Я в сердце уносил тебя с собой,
Мечтая никогда не расставаться,
Все слушать, как звучит во мне прибой,
И вместе в свете солнца растворяться.

Я уносил тебя с собой и улыбался,
И слышал голос твой, что так мне мил,
В твои объятья, как в нирвану, окунался,
Божественный нектар дыханья пил.
 

СОН

 
Я сплю, и это сон – и он прекрасен.
Я сплю, и это сон, и это сон.
Свод неба надо мной глубок и ясен,
И, кажется, весь мир в меня влюблен.

Мне птицы в этом сне поют зимою,
Я в платьице лечу, а ведь мороз,
Но в воздухе запахло вдруг весною,
Пьянящей свежестью едва расцветших роз.
 
***
 
Неужели снова в сердце
Зарождается любви росток –
Затрепещет вдруг оно, зазеленеется
Лучиками яркими восторг,
И засветиться улыбкой розовой
Утренняя майская заря,
И так радостно по-детски несерьезно
Ты смеешься, мне восторг даря.
 

***
Этот светлый восторг,
И улыбка твоя.
Бесконечный восторг
На краю бытия.
Бог светильник зажег
Отворив небеса.
Бесконечный восторг,
И бессмертья заря.

П О Э З И Я В О К Р У Г Н А С

(ТВОРЧЕСТВО ШКОЛЬНИКОВ)

Мы продолжаем публикацию наших авторов – как опытных, так и дебютантов. Хотелось бы подчеркнуть: выпускники школы № 46 продолжают с нами сотрудничество, а ребята из других школ его только начинают. И ещё. Не помню, кем сказано, но сказано, согласитесь, здорово:
«Поэзия – это не просто что-то, написанное в рифму или не в рифму, а особое мировоззрение, особое состояние души.».
В Клубе любителей поэтического слова с этим определением согласны. Поэтому в предлагаемой рубрике можно встретить и прозу. Приятного чтения!
       Руководитель Клуба А.М.Андреенко

Екатерина РУДЕНКО, 4-й класс

ЧУДО

Снежинка упала ко мне на ладошку.
Упала,
Пропала!
Зову я Сережку:
«Снежинка упала,
Куда-то пропала!»
«Снежинка пропала,
Ты это видала?
Так, знаешь, воры пропадают,
Ведь просто они убегают!
Но я, сестренка, сыщик,
Снежинки я ищу.
И даже мелкий прыщик
Поверь, не пропущу!»
Но тут на помощь мама скорее к нам пришла,
Куда снежинка делась, я вскоре поняла!
Она просто растаяла от моего тепла!


ТУЗИК
Маленький щеночек,
Собаки той сыночек.
Гладенький, белый
Тузик наш смелый!
Он маму защищает,
Хотя сам еле лает!
Ведь наш красивый Тузик
Всего лишь карапузик!

Евгений МАСЛОВ, 9-й класс

ВСТРЕЧА

Я первый раз тебя увидел –
Ты была как майский цвет.
Губы, словно лепесточки,
Раскрывались мне в ответ.

А глаза – алмазный пламень,
Как полночная звезда,
От улыбки засверкали
И – погасли навсегда.

Ты меня не замечала.
Но размышляла обо мне:
Может, он рождён для счастья,
Что приходит по весне.
 
Александр БАБИНОВИЧ, 9-й класс

А ТЫ ОЗЕРО ПЕРЕПЛЫВЁШЬ?
        Недавно родители научили меня плавать. Я решил переплыть озеро. Разделся и полез в воду. Не скажу, чтобы она была тёплая. Решил плыть по-собачьи и достиг двухметровой глубины. И тут увидел восточно-европейскую овчарку. Я сразу кинулся плыть к берегу – кто знает, что у псины на уме.
        Ну, думаю, переплыву озеро на спине, никакая собака не помешает. Плыву с закрытыми глазами. Кажется, вечность прошла. Открыл глаза – тот же пейзаж, та же раскидистая ива, тот же папа под ней. Малышня рядом плещется.
        Я встал на ноги. Странно! Неужели я переплыл озеро? Вокруг все смеются. Тогда мне стало понятно, что плавал я кругами на одном месте. Досадно!
        Ничего! В следующий раз озеро переплыву!


СОБАКА
Я очень люблю собак, но недавно моё мнение поменялось.
        Начался новый день. Всё шло как обычно. Стемнело. Мы играли с мячом. Затем хотели разойтись по домам, но передумали и решили напоследок во что-нибудь ещё сыграть. Проголосовали. Выбор пал на банальную «Маю». Меня замаяли. Только замахнулся, чтобы кинуть палку, как тут меня сзади кто-то сильно толкнул. Я повернулся и увидел собаку. Она была явно какой-то бешеной, изо рта текли слюни. Хоть породы боксёр, но всё равно страшная. Собака была с намордником, но он на ней почти не держался.
        Тем временем она нанесла мне второй удар, повалила меня с ног.
  Я больно ударился. Собака стала на меня рычать и лаять. Пришлось закричать: «Уберите собаку!»
        Все друзья боятся и одновременно смеются надо мной. Тем временем псина опять набросилась на меня. Я её пытался отталкивать. Вроде удалось. Но Чарлик, как называла его хозяйка, хотел совершить ещё удар, но не успел: в него полетел брошенный мной камень. Не попал, но псина испугалась! Я повторно крикнул:
- Уберите собаку!
        Хозяйка была явно с каким-то сдвигом.
- Твоя собака, вот и убирай!
        Хоть она держала в руках поводок и звала её по кличке. Псина убежала.
        Я пригрозил, что вызову милицию.
        Хозяйка вскрикнула:
- Не каркай!
Позвала собаку и быстрым шагом пошла, почти побежала. Я тут же пошёл домой и рассказал об инциденте.
Бабушка вышла со мной во двор, чтобы разобраться в случившемся. Но хозяйка и её собака испарились.
  Теперь я больших собак стал побаиваться, а может, не стоит. Верны слова из песни:
       «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей».

Антон АНИСИМОВ, 8-й класс

ВТОРАЯ МИРОВАЯ

 
Та битва роковая - тяжелая война,
Россия победить в ней с трудом большим смогла.
Как много русских воинов погибло в том бою,
И не увидят более те родину свою.
Но те, кто выжили, – победу одержали,
Свою страну - Россию - в рабство не отдали.
После войны домой отправились скорей,
В надежду их отцов и счастье матерей!
А если б немцы злые поработили нас,
Тогда что б с нами было в тот судьбоносный час?
Но дух российский бравый
Всем фрицам не сломить,
В любой войне – с отрадой
 России – победить!
Великий майский праздник святым был всегда,
Надеюсь, не наступит военная беда.
И к братским могилам мы носим цветы…
Россия, Россия, Россия! – всё можешь ты.
 
Денис МЕШКОВ, 8-й класс

ЗИМА

 
И вот зима вступила
       В пустынные сады.
Луна глядит уныло
       На голые кусты.
Но скоро будет радость,
       Множество чудес.
Дождётся снегопада,
       Загрустивший лес.
Принесём мы ёлочку,
       Озябшую домой-
Её украсить хочется
       Яркой мишурой.
Станем долгожданный
       Новый год встречать,
От души подарки
       Разные вручать.
А потом конечно,
       К ёлке подойдём
Песенки сердечные
       Хором запоём,
Бой курантов слышу я-
       И со мною вся семья.
Здравствуй, праздник ненаглядный,
       Яркий, красочный, нарядный.
Жаль, что есть проблема эта:
       Нет снега, словно летом.
Ну какой ты Дед мороз ,
       Если снег нам не принёс
Но посетило счастье всех:
       Ночью тихо выпал снег.
В окошко утром погляжу-
       Всё кругом бело на диво,
Лишь грач чернеет сиротливо.
       …Я счастье в этом нахожу.
 

ОСЕННИЙ ЛЕС
       
Осенний лес в раздумии тревожном
 Стоит уныло, думая о том,
       Как был красив, зелен и весел
       Когда стоял под летним он дождём.
 
       Но всё - теперь печаль настала
       И мглою затянуло небеса
Не скоро уж у летнего причала
Он снова повстречает чудеса

Ну, а сейчас самозабвенно
Он слушает симфонию дождя
И говорит всем откровенно
О том, чего забыть нельзя
 

СОЛДАТ

 
Я помню: солнце радостно сияло, но злобный миг…
Оледеневшие тела. В глазах то смерть, то гордость проплывала
О ,Боже, нелюди, как они могли?
 Лишили жизни матерей, детей
За что нам это наказанье?
Снаряды рвутся ,нити жизни тоже
Судьбы удача как нужна ты им:
Погибшим, выжившим солдатам молодым,,
Что на земле всего дороже увидеть
Те глаза, в которых жизнь кипит,
 Глаза той женщины, которая не спит.
 А может быть ещё ждёт сына,
Который хочет воздухом тяжёлым не дышать,
Который смертью весь пронизан,
Но выстрел …
Пуля, как каратель, налетела…
И обездвиженное тело…
Он больше не вернётся никогда
 Туда, где ждёт его весна -
Весна победы, радости и счастья.
 Был месяц май, цвели сады.
 Не омрачит пусть больше нас ненастье:
Мы не хотим войны
 

Даша НОВИКОВА, 8-й класс

       ПУШИСТЫЙ КОШМАР
        Я открыл глаза. Была ночь. Комнату освещал торшер, стоявший возле окна. Мне показалось, что в комнате кто-то есть. Из темноты на меня смотрели два чьих–то страшных глаза. Послышалось угрожающее рычание. Я почувствовал, как кто-то прыгнул на меня, когти прошли сквозь одеяло и впились мне в руку. Торшер погас. Стало страшно. Я закричал и спрятался под одеяло.
        Мгновение - и в комнате уже горел свет. Обеспокоенная мама пыталась стянуть с меня одеяло. Я сопротивлялся, но вскоре сдался. Хотелось найти того, кто на меня напал.
        Под окном на полу лежал разбитый торшер. А рядом, в углу, стоял кто-то маленький, пушистый и рыжий.
       Это он на меня напал! Мама подошла к нему, взяла на руки. Котёнок! Вот кто напугал меня!
        Окно было открыто. Теперь понятно, как он попал сюда. Мама отдала котёнка мне. Совсем не страшный! Оставлю его себе.
        Я покормил его и лег спать. Теперь меня никто не напугает!
       
ВЕЧЕР
       Калининград. Преголя. Вечер. Свет фонарей. Лёгкий ветерок. Мелкая рябь на воде. Красота!
Ею можно любоваться часами. Длинная речка. Мост.
        Тишина. Жёлтые листья кружат. Осень.
        Вот моя улица. А вон трамвай. Вдали человек. Опять одна.
        Похолодало. Темно. Звёзды на небе. Моросящий дождь. Где б укрыться?
        Но дождь заканчивается. Мой дом недалеко. Прощаюсь с Калининградом до утра.
       Спокойной ночи, любимый город.

ПОЧЕМУ?

 
Почему меня никто не понимает?
Почему у всех на сердце лёд?
Почему не может он растаять?
Почему его никто не разобьёт?

Почему я не порхаю в небе птицей?
Почему прекрасный принц не снится?
Почему так счастье далеко?
Словом, жить на свете нелегко.
 

ПРАЗДНИК-БЕЗОБРАЗНИК
        Аня открыла глаза, села и посмотрела на часы: 8-00.
        -Через час маме на работу вставать, - подумала она.- Праздник, а мама всё равно работает.
        Девочка поспешила на кухню. Сегодня 8 марта, и она решила приготовить праздничный завтрак. Самое интересное было в том, что раньше Ане не приходилось готовить. Но ей очень хотелось порадовать маму. И, взобравшись на табуретку, девочка достала с верхней полки толстую поваренную книгу.
        -Праздничный ужин, праздничный обед, а где же праздничный завтрак? - пробормотала Аня, перелистывая страницы.
        Недолго думая, она остановила свой выбор на обычной яичнице. Достав всё необходимое, она взялась за дело.
        -Налейте небольшое кол-во растительного масла на сковородку, - читала Аня, выливая четверть бутылки: мол, кашу маслом не испортишь.
        -Разбейте пару яиц.
        Через две минуты яичница была готова. Аня отошла в сторону, сравнивая то, что она приготовила, с картинкой в книжке. И, решив, что это выглядит весьма неплохо, вновь взглянула на часы: 8-55. Мама скоро встанет. Девочка достала тарелку и попыталась положить на неё завтрак. Но яичница оказалась очень жидкой и вылилась на пол. И юная хозяйка поняла, что яичница - это не совсем каша, и пословица тут плохо срабатывает.
        В комнате прозвенел будильник. Послышались шаги – это мама проснулась.
        Аня хотела взять тряпку, чтобы протереть пол, но не успела: мама уже вошла в кухню.
        -Что это? – спросила она, глядя на пол.
        Когда дочка ей всё рассказала, мама не стала ругать её, а даже похвалила: несмотря на неудачу, маме было приятно, что о ней заботятся.
        И через 10 минут они вместе готовили новую яичницу, которая, кстати, получилась очень даже вкусной.

НА ОЗЕРЕ
 
Мы с Вовкой гуляли по льду.
Вот я – осторожно иду,
Товарищ вперёд убежал,
Из виду мгновенно пропал.

Я к Вовке на помощь помчался –
У лунки большой оказался,
Услышал глухое «Тону!» -
Приятелю руку тяну.
Я вытащил Вовку на берег,
Боялся немного: вдруг он заболеет.
Я его курткой своею укрыл,
Ещё б не хватало, чтоб Вовка простыл.

Теперь вы поняли и сами:
Мы стали лучшими друзьями!
 
Оксана ЯНУШКО, 8-й класс, гимназия № 1

ГДЕ НАЙТИ СПАСЕНИЕ

 
Мир грешен? Да?
И где найти мне частичку спасенья?
Это человеческий порок, беда…
Но верны ли мои суждения?
Лишь в готике есть успокоение.
Этот мир подвластен тишине,
Здесь нет ни красок ни цветов,
Здесь неуместны радость, смех,
Здесь каждый человек искупит свой грех…
 

ВЫБОР ТВОЙ
Мрак, темнота, полночный бред или реальность, приносящая счастье? Для кого-то так, а для кого-то наоборот, а кто-то вообще над этим не задумывался и не считает этот вопрос важным для него. Но рано или поздно эта проблема встает перед нами. Некоторым нравится мрак, а другие даже не хотят слышать о нем как о месте жизни. А кто-то выбирает середину: просто не может решить, что лучше для него…
Неопределённость оказывается для одних спасением, а для других проклятием: кто-то всю жизнь мечется, выбирая, а кто-то просто старается забыть об этом всем и уходит с головой в свои насущные проблемы… - тоже выход, но не решение.
Но от многих требуется определенное решение и, сделав выбор, кто-то остается на земле Света, а кто-то уходит во Тьму… Мне ближе Свет в конце нескончаемого туннеля –
Жить в темноте и иметь Свет как недостижимую жизненную цель – тоже своего рода повод для существования.
Почему они уходят во тьму? Свою роль играет темная сторона души каждого человека – она или сильнее или слабее светлой. Почему иногда сильнее? Возможно, были обстоятельства, заставляющие свет уступить, дать место тьме – смертельная обида, потеря кого-то очень дорогого…
Не смог перебороть себя и начать все сначала – добро пожаловать в реальность тьмы! Здесь свои законы, и с ними придется считаться. Не уважаешь законы мира, в котором живешь – отправишься туда, где царит вечное спокойствие и непоколебимая сила – на небо…
А смог оправиться, пережить черную полосу – оставайся на свету, тебе будут рады.
Тьма для тебя навсегда останется закрытой дверью с потерянным ключом.
Вся твоя жизнь зависит от твоего характера, твоих решений. Сделай свой выбор и живи как хочешь!

Полина ПОМИГУЕВА, 8-й класс

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

 
Мир полон счастья и добра, а меня тянет в темноту,
Я живу в мире света с душою мрака,
Почему? Ничто из них не дарит мне мечту!
И что ж? Во мне совсем нет страха…
Нет боязни пропасть во мгле ночной,
Тонуть в её безмолвной тишине…
Но нет! Я не хочу на свет, домой,
Где солнце свой луч зажигает в душе.
Прости мой друг, я больше не вернусь –
Не жди меня, прощай…
Я верю, у тебя исчезнет грусть,
Я верю – только не скучай!
 

ПРОБУДИ МЕНЯ

 
Что ты можешь видеть в моих глазах,
Ведущих в мою душу?
И будет холодно в моих остывших снах,
Только вынеси меня на сушу
Из тех холодных, морских глубин,
Где я замерзала без твоей любви…
Навеки не будешь потом ты один –
Останься со мной, отогрей, сохрани…
Но где же ты, где? Отзовись, я ведь жду!
Кто ты: он или она?...
Да, пустые крики в тишину –
Еще одну шутку сыграла судьба…
Ну что ж, время есть, шанс еще не потерян:
Если друг есть – он придет, он мне верен!
 


ЗАЧЕМ МНЕ ВЕРА

 
Зачем мне вера? Я отреклась,
Не нашла я в ней своей мечты…
Не дала она мне свободой насладиться всласть –
Свободой, нужной мне больше, чем ты…
Новые друзья ушли, а старые в меня уже не верят –
Им не понять порыв моей души!
Но пройдет время, и они измерят
Колодец жизни, полный лжи…
Сейчас им важен Бог,
Совсем не нужный мне…
Не перешли они еще порог,
Когда и без него можно жить вполне.
Зачем мне вера? Я и без нее мечты осуществила,
Плыву спокойно в своем сне…
Мне готика мила, красива –
Живет она теперь вечно в моей душе…
И зачем мне вера?
 

Юлия МОРОЗОВА, выпускница школы № 46 2004г.

 КАЛИНИНГРАД

       
Ты для мня прекрасней всех на свете,
Ты – воплощение духовных сил.
И мне приятен северный твой ветер,
Ты вдохновеньем историческим мне мил.

Люблю дожди твои косые
       И пульс твоих проспектов шумных.
…Зачем я запахи ловлю своей России,
Зачем в тебя я влюблена безумно?
 

ДЕНЬ ВОСПОМИНАНИЙ 9 МАЯ

 
Я опоздала к Вам на праздник, несомненно,
Не поднимаю чаши круговой,
И только вымолвить могу несмело,
Что я за Вас болею всей душой.

Сей праздник – для живых и павших,
Они глядят на нас с небес.
За родину, Россию нашу,
Им дан – один на всех – великий крест.

А память не ушла - она жива
Но проявляется не только в праздник,
Но и когда мальчишка не шутя
Заступится впервые за девчонку Настю.
 


УХОДЯ…

Прощаемся. Но будем помнить
Наш первый класс, учителя наказ.
Не все усвоим, безусловно,
Запомним главное – усталость глаз,

Что по утрам улыбкой нас встречали,
Что помогали в трудный час.
Вы нам не только знания давали –
Вы быть людьми учили нас.














Д В О Й Н О Й П О Р Т Р Е Т

Владимир БЕЛАЛОВ, Александр АНДРЕЕНКО
 
КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ ЮРИЯ НИКОЛАЕВИЧА КУРАНОВА

 
Когда мы в феврале приходим
Сюда к доске мемориальной
То снова друга здесь находим
В тиши торжественно печальной

И чувств возвышенность святая
Нас посещает в тот же миг
А в сердце постепенно тает
Гнетущей черствости ледник

Завеса тьмы на снег ложится.
Февральский день спешит в леса.
Тому желаем поклониться,
Кто ткал из Слова чудеса

Творил художник не для славы
Во фразах вычурности нет -
В них дух свободный величаво
Слагает вечности сонет

На место слёз приходят думы
О том пути, что он прошел
А в небе низком и угрюмом
Туманный виден ореол

Где образ мастера витает.
Ему хотелось одного:
Чтоб мы, его слова читая,
Немного поняли его.

И души те, что прикоснулись
К великой магии Добра
Оцепенение встряхнули
Постигнув суть его пера

Нам труд его безмерно дорог
Он доброте учил людей
…Струится мягко снежный полог,
Сливаясь с пухом лебедей.

Он к чудесам родной природы
Талантом приобщал своим
Мы с благодарностью сегодня
Поем ему февральский гимн…
 


СМОЛА ВЕКОВ

 
Хвойный лес все сносил: и дожди, и морозы,
Пробуждался весною от сумрачных снов.
От жары выступали смолистые слезы,
Каменея под прессом минувших веков.

Временами стихия, почуяв свободу,
Бесновалась как с привязи рвущийся зверь,
Исступленно терзала и землю, и воду,
Не смущаясь ценою грядущих потерь.

И ревниво природа таила богатства
За печатью глубокой, седой старины.
Приходилось немало по дюнам скитаться
Поселенцам туманной приморской страны.

Этот берег жестокие штормы терзали,
Обрекали на смерть беззащитных людей,
А на влажном песке за собой оставляли
Мириады пронизанных солнцем камней.

И когда первый прусс поднял камень с волненьем,
Тот ему подмигнул золотистым лучом.
Человек изумленно застыл на мгновенье,
Словно Вечности книгу прочел.

Суетливый жучок по делам торопился,
А его поджидала беда на пути.
Из тягучей смолы он на волю стремился,
Но не смог, как ни бился, спасенья найти.

И теперь мы стоим, словно смотримся в вечность,
Нас туда приглашает задумчивый Геб,
Чтоб когда-то постигнуть судьбы бесконечность,
Посмотрев на янтарь через тысячи неб.

Этот камень тепло из неволи доставил,
Оживил нашу веру в прекрасные дни,
На Балтийской земле след горячий оставил,
Чтобы радовать душу сквозь камня огни…
 



П Е Р Е В О Д Ы
Александр АНДРЕЕНКО

 
F. FENIKOWSKI

ZAMEK
Ju; posn;;y zamkowe koty,
ju; wrzosowe przekwit;y zorze,
tonie okruch rdzawej poz;oty
l;ni;c; ryba w szklanym jeziorze,
w czarnym, dzikim zb;;kana winie
mruga gwiazda - ;;;ta latarka
i do pompy ju; na dziedziniec
wysz;y cienie spod ;uk;w arkad.

Ksi;;yc - s;u;ka nocy poga;skiej
z rogiem srebrnym na baszcie stoi.
Spij! Ju; kroczy rycerz malta;ski
w mlecznej smudze i chrz;;cie zbroi,
skrzypi;, skrzypi; dyle pod;ogi
w korytarzu, pod drzwiami prawie,
dzwoni;, dzwoni; srebrnie ostrogi
jak dwa ;wierszcze w smolistej trawie.

Spij! W zamkni;te drzwi izby puka
r;kawica d;o; komandora.
Do latarni w winie i ;ukach
;my zlatuj; sponad jeziora,
na dziedzi;cu srebrnieje pompa
otoczona milczeniem cieni...
Czarny rycerz przez zamek st;pa,
a; w male;k; mysz brzask go zmie'ni.


Ф. ФЕНИКОВСКИ (перевод с польсккого)

ЗАМОК
Дремлет замок в сумраке мглистом,
Сыплются вереском зори.
Золота влажными искрами
Бьётся рыба в ночных озёрах.
В чёрном, диком вине стеклянном
Жёлтой цепочкой звёзды зажглись,
Мрачные тени в лунном сиянии
На зловещий парад собрались.

Месяц - ночи языческой стражник -
Ярким рогом венчает башню.
Спи! Мальтийский рыцарь шагает
И гремит одеяньем тяжким.
Спи! В закрытую дверь грохочет
Рукавицей ладонь командора.
Привлекает бабочек ночью
Свет под арками и в озёрах.

По скрипучему ветхому полу,
В коридоре, под дверью почти
Лёгкий звон рассыпают шпоры,
Как в полуденных травах сверчки.
Во дворе застыли тени
В жутком гробовом молчанье.
Чёрный рыцарь-привиденье
На заре мышонком станет.
       
CHARLES LECONTE DE LISLE

L'ORBE D'OR
L'orbe d'or du soleil tomb; des deux sans bornes
b enfonce avec lenteur dans l'immobile mer,
Et pour supr;me adieu baigne d'un fose ;clair
Le givre qui p;tille ; la cime des mornes.

En un m;lancolique et languissant soupir
Le vent des hauts, le long des ravins emplis d'ombres
Agite doucement les tamariniers sombres
O; les oiseaux siffleurs viennent de s'assoupir.

Parmi les caf;iers et, I;s cannes m;ries,
Les effluves du sol, comme d'un encensoir,
S'exhalent en m;lant dans le souffle du soir
A l'ar;me des bois l'odeur des sucreries.

Une ;toile jaillit du bleu noir de la nuit,
Toute vive, et palpite en sa blancheur de perle;
Puis la mer des soleils et des mondes d;ferle
Et flambe sur les flots que sa gloire ;blouit.

Et l';me, qui contemple, et soi-m;me s'oublie
Dans la splendide paix du silence divin,
Sans regrets ni d;sirs, sachant que tout est vain,
En un r;ve ;ternel s'ab;me ensevelie.
ШАРЛЬ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ (перевод с франц.)

ЗОЛОТОЙ ШАР
Пылающий шар с необъятных небес
Падал неспешно в морские глубины,
Из огненной бездны тронув вершины,
Где иней струит изменчивый блеск.

Меланхолический протяжный томный вздох –
И ветер предгорий, промчавшись долиной,
Колышет легонько листки тамариндов,
И щебет беспечный в кронах умолк.

Меж деревьев кофейных и тростников
Почва кадильный дух источает,
Дыхание вечера сплетает
Тонкий запах сластей с ароматом лесов.
       
Звезда в прохладной синеве мерцает,
Животрепещет белизной жемчужной.
Стихия миллионом солнц бушует,
Слепящим пламенем прилив пылает.

Душа к совершенству стремится,
Чтоб в самозабвении высоком
Без желаний тщетных, без упреков
В покое блаженном от мира укрыться.
 
       Леконт де Лиль Шарль (22.10.1818, Сен-Поль, о. Реюньон - 18.07.1894, Лувесьенн, близ Версаля) - французский и реюньоский поэт и общественный деятель-республиканец. С 1886 - член французской Академии. Сын французского фельдшера, эмигрировавшего после Реставрации, и креолки. Учился в Бретани, работал в суде на Реюньоне. Участник революции 1848. Инициатор закона об отмене рабства в колониях. Основоположник эстетики "Парнаса", но без её холодного адемизма. Отвергает религию, особенно католицизм - "зверя в пурпуре" ("Канн" и другие стихотворения).
       Сборники "Трагические стихотворения" (1884) и "Последние стихотворения" (1895 - посмертно).

ALOIZ J I R ; S K A

STAROM;STSKY ORLOJ
V Praze na Starom;stsk;m n;m;st; je star; radnice s velk;m orlojem. Kdy; hodiny bij;, stoj; p;ed orlojem v;dy mnoho lidi. D;vaj; se na cifern;k hodin, pln; zlat;ch kruhfi, na sochu smrti a lakomce, na dvan;ct apo;tol; a na kohouta, kter; kokrh;. Tento orloj sestrojil v patn;ct;m stolet; mistr Hanu;.
Vypravuje se, ;e z r;zn;ch mest a zem; p;ich;zeli lid; a prosili mistra Hanu;e, aby jim zhotovil podobn; hodiny. Ale starosta m;sta Prahy necht;l, aby i jin; m;sto m;lo takov; orloj. Proto se odhodlal k hrozn;mu ;inu.
Byla noc, na ulic;ch tma a pusto. Mistr Hanu; sede"! ve sv;m pokoji a pracoval. Tu se otev;ely dve;e a do pokoje vb;hli t;i mu;'!, p;epadli mistra a oslepili ho.
Zpr;va o zlo;inu se rozl;tla po cel; Praze. V;ude hledali zlo;ince, ale marn;.
Mistr Hanu; sedSl smuten ve sv;m pokoji. Na stole le;ely pl;ny a kresby, ale mistr nevid;l nic. Tou;il po pr;ci, nebo; pr;ce — to byl jeho ;ivot.
Kdy; c;til, ze zem;e, prosil jednoho sv;ho b;val;ho ;;ka, aby s n;m ;el do Staro¬m;stsk; radnice. P;i;li ke s;roji orloje. Slep; mistr naslouchal zvuku hodin a myslel na ty, kten ho oslepili. Pak vzt;hl ruku do stroje — a vi-fe najednou utichlo. Hodiny se zastavily. Lid; b;;eli na radnici — a na zemi vedle stroje hodin na;li um;raj;c;ho mistra Hanu;e.
A orloj st;l a st;l, a dlouho nebylo nikoho, kdo by ho spravil.

Алоиз ИРАСЕК (перевод с чешского)

СТАРОМЕСТСКИЕ КУРАНТЫ
На Староместской площади в Праге есть старая ратуша с большими башенными часами. Когда они отбивали время, вокруг всегда собиралось много народу. Люди восхищались циферблатом, украшенным золотыми кружочками, фигурой Смерти с косой, двенадцатью апостолами и петухом, который громко кукарекал.
Эти куранты построил в пятнадцатом веке мастер Ханус. Со всех концов земли приезжали в Прагу люди и просили сделать часы, похожие на эти. Но староста Праги не хотел, чтобы в других городах было подобное чудо. И потому решился на страшное злодеяние.
…Была ночь. На улицах темно и пусто. Мастер сидел у себя в кабинете и работал. Вдруг распахнулась дверь и в комнату ворвались трое неизвестных, закутанных в чёрное. Они бросились на мастера, свалили его на пол и выкололи ему глаза.
Весть о страшном злодеянии разнеслась по всей Праге. Преступников искали повсюду, но тщетно.
…Печальный, сидел Ханус в своей комнате. Перед ним лежали проекты и чертежи, но видеть их он не мог. Крепко тужил по работе старый мастер, ибо в ней была вся его жизнь.
А когда почувствовал приближение смерти, то попросил бывшего своего ученика отвести его на площадь, к ратуше. Они пробрались к самому сердцу курантов. Ханус прислушивался к ходу часов и думал о тех, кто его ослепил. Потом чего-то коснулся в механизме – и сразу всё стихло. Часы остановились.
Люди бросились в ратушу. На полу, у замерших курантов, лежал бездыханный Ханус.
… А часы стояли и стояли. И долго не было никого, кто бы мог их починить.





О Т З В У К И

Адель КИСЕЛЁВА

БИОГРАФИЯ В МИНИАТЮРАХ РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ Ю.Н. КУРАНОВА

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
        С Юрием Николаевичем Курановым я познакомилась, когда он переехал в Светлогорск из Пскова в 1982 году. Он уже был признанным мастером художественного слова, и известность его далеко перешагнула пределы нашей страны.
        Кто-то из моих друзей сказал, что в городе нашем будет жить большой писатель. Помню, что это известие меня обрадовало, и я спросила, в каком жанре он работает. Оказалось, что он писатель-деревенщик. К своему стыду, я не знала его творчества, и подумала, а может, это тот счастливый случай, когда знакомство с его произведениями станет открытием.
        Первая встреча с Юрием Николаевичем была организована директором Светлогорского Дома творчества – был такой очаг культуры в нашем городе. Мне представлялось, что к нам выйдёт крепкий мужик с увесистыми кулаками, с продублённым ветром и солнцем лицом. Каково же было моё удивление, когда перед нами предстал аристократической наружности мужчина с тонким волевым лицом и острым взглядом художника. Одет он был элегантно, и создавалось впечатление, будто сошёл со страницы журнала мод. “Вот тебе и деревенщик!” - подумала я не без восхищения. Держался он непринуждённо и уверенно. А когда заговорил, то сразу всех покорил. Рассказывал о себе просто, не задумываясь о том, какое впечатление производит, но перед собравшимися вырисовывался образ личности незаурядной.
        Юрий Николаевич организовал в городе Клуб любителей художественного слова, и встречи с писателями, искусствоведами, поэтами стали проходить постоянно. Конечно же, сразу захотелось окунуться в мир его книг. Это, действительно, стало событием для каждого, кто соприкоснулся с творчеством Куранова.
        Его живая, многоцветная и звучная проза захватывает… Наслаждаешься музыкой языка, его пластикой, картинами листопадов или вечерними туманами на полях и лугах, которые манят влажностью, таинственностью… Каждая былинка, лист, капля дождя в его рассказах дышит, вздыхает, живет. Читаешь и невольно приходишь к мысли, что никакая это не проза, а поэзия.
        Наверное, и не могло быть по-другому у этого человека. Писатель Ю.Н. Куранов родился и провёл годы раннего детства в Русском музее и Эрмитаже. Полотна великих мастеров были самыми яркими впечатлениями его детства. Из детства же его любовь к деревне. Шестилетним мальчишкой он по воле случая или судьбы узнал суровые сибирские края. Там, в далёкой деревне на Иртыше, он впервые попробовал вкус деревенского хлеба. А потом, с весны 1957 года, родными стали ему Костромские земли. Здесь у друга, на хуторе Трошино, у села Пыщуг проведёт он долгие годы, найдёт себя в творчестве, и полюбит эту древнюю русскую землю. Осядет здесь.
        В 1969 году Куранов вместе с семьёй переберётся в Псков. К этому времени он уже знаменит. Его называют певцом северной русской деревни, виртуозным мастером короткого рассказа. Юрий Бондарев в “Литературной газете” писал: “Куранов писатель своеобразный, с тонкой чистотой красок, со своей манерой, со своей труднейшей краткостью, требующей слова алмазно отточенного, верного и лишённого нарочитости”.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ЛЮБВИ
Поезд мчался на Север. За окном вагона мелькали леса, овраги, перелески, ровные, словно проутюженные, поля. Всё заливало сиянием наступающей Весны. Он любил эту раннюю пору пробуждения природы, когда дыхание Весны едва улавливалось по сиреневой дымке, лёгкой вуалью окутывающей дали, яркому синему небу, и свежему запаху талого снега, разлитому в воздухе…
        К своим 26 годам Юрий Николаевич Куранов много повидал, много поездил по стране. Но всегда, когда оказывался в вагоне, не уставал восхищаться мелькавшими за окном картинами. Ему всегда хотелось всмотреться в природу, ещё и ещё раз подивиться её изобретательности и совершенству.
        “Вон с пригорка поглядывают бревенчатые длинные дома, вытянувшиеся в цепочку. С противоположной стороны подпирает село высокий холм. Неохотно расступились перед топором могучие леса, открывая увалистые богатырские дали. На холме шумит берёзовая роща”1. А вот, словно синие очи девушки, мелькнули озёра, окаймлённые густыми ресницами остроконечных елей.
        Юрий стоял у окна, пока не стало темнеть, а проводник начал разносить чай. После чаепития, уютно устроившись на верхней полке, он погрузился в раздумья… Представлялось, как встретится с другом. Вспомнилось их знакомство. Юрий в ту пору учился во ВГИКе. И как-то к ним в общежитие постучался знакомый сценарист, выпускник вуза, и попросил приютить своего знакомого художника из Костромы, отрекомендовав его как “потрясающего парня, с натурой неистовой глубины, но очень стеснительного”.
        “Козлов Алексей поздоровался, взял стул и, не снимая пальто, сел в угол, положил на колени потрёпанную зимнюю шапку. Широкоплеч, даже кряжист, лицо немного азиатское, и в то же время совершенно русское, и даже крестьянское. Глаза напряжённые… Взгляд быстрый, увесистый. Надбровные дуги мощные… Молчит. Дышит шумно. Выражение лица усталое. Впечатление, будто хочет спать, хотя ещё середина дня”. Пробыл он у них недолго. Пригласил к себе в деревню и добавил: “Там тишина, тетерева на берёзах сидят. Лиса за баней бегает, зайцы. Можно баню вытопить, да так напариться, что кости разопреют. На краю леса всего два дома стоят: родительский да дом двоюродной сестры”2.
        Что-то было в этом парне такое, что хотелось встретиться с ним, увидеть его картины, узнать его поближе. Юрий любил русскую деревню с её укладом жизни, душевностью и доверительностью отношений сельчан между собой, и с удовольствием откликнулся на приглашение Алексея приехать.
        Удивительно, но именно в дороге, словно на экране, всплывают воспоминания. Вот и сейчас промелькнувшие за окном деревеньки увели его мысли в далёкое детство.
        Ясно представилась та тревожная летняя ночь 1936 года, когда его, пятилетнего мальчика, пронизал страх. И он впервые понял значение слова “обыск”. “Это случилось на улице Халтурина, бывшей Миллионной, в Ленинграде… Какой-то странный звук оцепенил всё пространство… Он шёл из-за дверей, за которыми слышались какие-то шелестящие негромкие звуки и негромкие же человеческие голоса. Казалось, множество каких-то змей заполнили квартиру и ползали по полу, потолку, по стенам. Но голоса у змей этих были человеческие, и они о чём-то равнодушно переговаривались…” Затем вой стеклянно звенел по квартире поверх змеиного шелеста.
- Это кто там? – спросил я тогда у тёти, младшей сестры отца.
- Это Полкан.
- А что с ним?
- Он плачет, - ответила тётя Тоня»3.
Полкан был сторожевой овчаркой, которую отец щенком принёс в Эрмитаж. Отец тогда был хранителем особых кладовых музея, а затем, чтобы не участвовать в распродаже сокровищ культуры за границу, ушёл заведовать реставрационными мастерскими: постыдной казалась ему та торговля. Был он парторгом Эрмитажа в ту пору.
        В середине 20-х годов Николай Владимирович окончил Академию художеств. К моменту своего ареста с женой Людмилой Александровной Ивановой, тоже выпускницей Академии художеств, был в разводе.
        Последствия той ночи – десятилетняя ссылка отца на Соловки. Причина же и обыска, и ссылки – слишком бурная реакция его на убийство С.М. Кирова, в декабре 1934 года.
        Это событие отразилось на дальнейшей судьбе всей семьи. Шестилетний Юрий вместе с дедушкой, бабушкой и тётей оказались высланными тоже. Далёкая сибирская деревня на Иртыше стала им родной на долгие годы.
        Его, городского мальчишку, потрясла привольем и сказочной красотой сибирская земля. Первое время он боялся ходить по траве, ведь в Ленинграде он видел её лишь на газонах с табличками, грозящими штрафом. Тогда и спросил у бабушки: “А где же здесь ходить можно?” И бабушка, смеясь, ответила: “Да где хочешь, внучек, там и ходи”. И всю жизнь, сколько себя помнит, Юрий не мог преодолеть робости перед живой красотой: запомнил цветок, который не решился сорвать в лесу, белку в тайге, перед которой замер, боясь спугнуть.
        Поезд уносил его всё дальше от шумной столицы в края Российского севера. Он мечтал окунуться в работу вместе с Алексеем на лоне природы, которая всегда служила для него источником вдохновения, будила поэзию в его душе. Он физически ощущал её многообразные оттенки, улавливал настроение в порывах ветра, в загадочном сиянии лунных ночей, слышал музыку в журчании ручья, в щебете птиц, в мчащихся по небу облаках…
        Под монотонный стук колёс он уснул. Сон был неглубоким, как обычно бывает в поезде, и всё же не обошлось без сновидений. Привиделось, будто сидят они с Алексеем за столом, и вдруг, после лёгкого стука в дверь, в избу вошла девушка с крынкой молока. Вся она будто соткана была из солнечных лучей. Они играли в её, цвета спелой пшеницы, волосах, светились в глазах, отчего глубина их казалась бездонной. А когда она поставила крынку на стол и протянула руку, чтобы поздороваться, её ладонь, пронизанная светом, стала похожа на большой розовый цветок… Деревенская изба с незатейливой утварью преобразилась. Стало как-то светлее и уютнее.
        Поезд резко затормозил, Юрий проснулся и схватился за край соседней полки, чтобы не свалиться. Видение исчезло, но сон запомнился. Настроение изменилось. Он вдруг почувствовал, что в его жизни произойдёт что-то особенное. Это ощущение не покидало его и на следующее утро. Шёл 1957-й год.


ВСТРЕЧА
        Районное село Пыщуг Костромской области со всех сторон обступают леса. Дома бревенчатые. “Между лесами затеряны поля, засеянные рожью, пшеницей и льном. От цветущего льна поля выглядят голубыми. Вокруг живут светловолосые и трогательно близкие к природе люди. Любовь к земле, хозяйственное отношение к природе растёт здесь в людях с детства”4.
        Молодая сельчанка, каждый раз спеша на работу, отмечала малейшие признаки, лёгкие намёки и сигналы наступающей Весны: так хотелось, чтобы скорее пришла любимая для неё пора. Но Весна в этом году не торопилась. Медленно, словно боясь возвращения ледяного дыхания северных ветров, набухали почки на деревьях. Ещё не проклюнулись острые ростки свежей травы. Однообразный пейзаж нагонял тоску. И всё же её внимательные, с лёгким прищуром, глаза замечали изменения…
        Вон на ближайшем пригорке показались жёлтые, словно крошечные солнечные зайчики на коротких мохнатых ножках, цветы мать-и-мачехи. Скоро, совсем скоро зазеленеют косогоры, прольются теплом и светом потоки солнечных лучей, всё преображая и обновляя…
        С этим радостным настроением Зоя распахнула дверь сельской почты, где работала телеграфисткой. Быстро приняла смену. Посетителей было немного. Вошёл молодой человек в сером клетчатом пальто, вместо головного убора - копна густых вьющихся волос. Посетитель спрашивал о художнике Алексее Козлове, он несколько лет подряд проводил лето в этих краях. Художника этого Зоя не только знала, но и приходилась ему племянницей, и жил он рядом с домом её матери на хуторе Трошино, в 13 километрах от села Пыщуг.
        Зоя не осмелилась вмешаться в разговор незнакомца с её тёткой, тоже работницей почты. Но любопытство взяло верх, и она решила пройти мимо и посмотреть поближе на приезжего. Девушка встретилась взглядом с яркими, словно выстроченными, глазами на тонком, озарённым внутренним светом лице. “Писатель”, - подумалось ей.
        А он, глянув на её усеянное веснушками лицо в ореоле светлых волос, подумал: “Отмеченная Весной!” Ему не сразу пришло на ум сравнить её с героиней его сна. Только позже, при других обстоятельствах, образ девушки из сновидения высветился в его памяти.
        День для Зои прошёл на удивление быстро. Почему-то мысли её вращались вокруг понятия “писатель”. Книги были самой большой радостью в её жизни. Она зачитывалась Грином, Тургеневым, Куприным, обожала поэзию Пушкина. Писатели казались ей людьми мудрыми, с огромным багажом знаний. И неужели ей предстоит познакомиться с одним из них? Её дядя Алексей Козлов, подшучивая над ее неистовой любовью к чтению, часто обещал ей непременно познакомить с настоящим писателем. И вот писатель в их краях. Какое-то неясное волнение мешало ей заснуть в эту ночь
        Вспомнилось детство. Семья осталась без отца, когда Зое было всего 12 лет. Она была старшей, и ей пришлось помогать матери по хозяйству, следить за младшими братьями – их было четверо – и сестрёнкой. Работать приходилось много. Сажали картошку, зерновые, держали корову, солили капусту, грибы. В доме всегда было много сушёных ягод. Умудрялись выращивать в этих северных краях даже помидоры. Правда, дозревали они в валенках. Всё это помогало выживать. Мама работала в колхозе. Особого достатка в семье не было, но не голодали.
        В 15 лет Зоя пошла работать. Тётка помогла устроиться на почту. Пришлось переехать от мамы в районный центр. Домой на хутор Трошино приходила только на выходные. Её всегда с нетерпением ждали. Она приносила хлеб, сахар, селёдку. Каждый раз, возвращаясь домой, она вновь и вновь переживала то непередаваемое радостное ощущение тепла, которое охватывало её, когда открывалась дверь родного дома… И почему сегодня всё это всплывало в её памяти, - задавала она себе вопрос. С ним и уснула. Утром на работу отправилась в приподнятом настроении. Впереди был выходной день, и она проведёт его в родном доме.
        Дорога домой показалась ей лёгкой. Все сразу обступили её, как только она вошла. В избе вкусно пахло пирогами. И Зоя догадалась, что мама пошлёт её угощать соседей. Так у них было заведено. Так и случилось. После обеда она увидела на столе кувшин молока, накрытый большим куском пирога. Зоя взяла угощение и вышла. Сияло солнце, небо было синим-синим, и на нем не было ни одного облачка.
        Художник Алексей и его гость сидели на лавке у стола и рассматривали большой альбом, когда раздался стук в дверь, и вошла Зоя.
        - А вот и наша красавица! – промолвил Алексей и подошёл к девушке, чтобы взять у неё кувшин. - А это писатель, о котором я тебе рассказывал.
        Гость смотрел на Зою и некоторое время ничего не говорил. От пристального его взгляда девушка смутилась, покраснела и стала так хороша, что невозможно было отвести от неё глаз.
        - Здравствуйте, - произнёс, наконец, гость, - давайте знакомиться. Я Юрий, - и, протянув руку, через мгновение ощутил лёгкое пожатие горячей девичьей ладони.
        Алексей начал что-то говорить, но молодые люди, казалось, не слышали его. Они продолжали смотреть друг на друга, и ладонь её всё ещё была в его руке.
Он вспомнил, что где-то уже видел её. Но где? Её лицо с веснушками всё светилось. И его вдруг осенило: девушка из сна!
        - Ну что вы застыли-то? – вдруг донеслись до них слова Алексея.
       Зоя назвала своё имя и почему-то фамилию, затем поспешно отдёрнула руку. Вскоре, сославшись на занятость, она ушла.
Вечером у Алексея собрались хуторские ребята. Пришла и Зоя с друзьями. Пили чай, Алексей и Юрий горячо спорили о направлениях в искусстве. А Зоя всё думала и думала, какое ёмкое содержание таится в коротком слове “писатель”.


ЛЕТО МОЕГО СЧАСТЬЯ
       Юрий и Алексей с головой ушли в деревенскую жизнь. Гость поселился на чердаке, а хозяин устроил свою мастерскую на повети, где обычно хранилось сено. Перед друзьями предстал близко, ощутимо, зримо мир природы.
       Ночи у костра, звездопады, таинственность сумерек, когда очертания знакомых предметов приобретают причудливые формы, напоминая то сказочных великанов, то замки, то корабли, бегущие по бурному морю. А как трогала их души пора северных соловьёв!
       “Пение их звучно, как-то до грусти однообразно, словно они время от времени повторяют несколько задумчивых фраз и поют вдалеке друг от друга, и каждый говорит о своём. Скажет, задумается, просто помолчит и опять напомнит… Нет в их пении сладости, красок и залихватской роскоши украинских или курских собратьев… Но есть грустной сладостью убивающая душу серьёзность, когда соловью как бы стыдно в этой робости и тихости ночи оглушать перелески и реки, и он говорит только о том, о чём уже не может молчать.
       И ещё зори. Каким бы жарким ни был день, заря всегда прохладна, всегда лес одевается в чёрный сумрак, и бывает такое мгновение между сумерками и полночью, когда затихает всё, и даже молчат комары. Тогда явственно представляется, как в тёмной тишине лесов замирают и к чему-то прислушиваются не уснувшие на ночь цветы, как притворяется дремлющей пронзительно-белая ночная фиалка, и как пахучий её аромат, подобно сладкому дыму, выходит далеко на поляны.
       Звёзд почти не видно. До самого рассвета стоит негаснущий отблеск солнца, и над лесами тонко разлита желтизна, напоминающая лёгкий полусумрак разбавленного китайского чая".5
       Этот мир восхищал и вдохновлял друзей. Они были одержимы работой. Алексей переносил свои впечатления на холсты, Юрий – на бумагу.
       За ужином они обсуждали сделанное за день. Причём на таком подъёме, таком накале страстей и эмоций, что обмен впечатлениями походил на ссоры – так рьяно каждый из них отстаивал своё мнение. Иногда в такой спор вмешивался кто-либо из заглянувших к ним на огонёк местных ребят и девчат. Они приходили сюда послушать по радиоприёмнику музыку, да и разговоры Юрия и Алексея об искусстве были им чрезвычайно интересны. Юрий прекрасно читал стихи – и свои, и других авторов. Алексей выставлял на обозрение только что написанные картины. И разгоралась дискуссия. Обстановка была непринуждённой, все знали друг друга, никто не стеснялся высказываться. Это была та атмосфера творчества, без которой друзья уже не мыслили своего существования.
       Юрий всё больше и больше убеждался в том, что литературная стезя – его путь. К нему он шёл трудно, не один год искал себя. После школы, которую он окончил в городе Норильске, где жил после ссылки его отец, он уехал в Москву и поступил в Московский государственный университет на искусствоведческое отделение исторического факультета. Через два года учёбы понял, что это не его. Он оставляет МГУ и поступает во Всесоюзный государственный институт кинематографии. В это время он пишет стихи, небольшие рассказы. Пишет с упоением, на одном дыхании. Мастерству учится самостоятельно на произведениях И.Бунина, А.Грина, И.Тургенева. А однажды осмелился – и позвонил Э. Казакевичу в Переделкино, попросил разрешения приехать с рассказами. На встрече присутствовал В. Каверин. Он жил рядом с Казакевичем, и они были друзьями. Прочитав рассказы, они посоветовали Юрию Куранову уйти из института и серьёзно заняться литературой, добавив, что Юрий – состоявшийся писатель. А знакомство с К.Паустовским окончательно определило творческий путь Куранова. Поддержка таких мастеров окрыляла. Юрий постоянно находился в творческих исканиях. Он мог часами бродить по просёлочным дорогам и тропинкам, вьющимся среди полей, лесных просек, по берегам рек и озёр. Именно в такие моменты он мысленно писал свои новеллы.
       Часто он встречал Зою, которая спешила на работу, и, провожая её, делился с ней своими литературными находками. И тогда лились стихи:
Деревень лебединые стаи
На пустых поднебесных холмах,
И до неба дорога пустая,
И берёзовый звон в небесах.
Да ветра тот берёзовый рокот
Раздувают, за кручи струя,
Позабылись подзвёздные тропы,
Позабылись чужие края;
Полюбились простые восходы,
Над зарёй предморозная синь,
Разливанные русские воды
Облетающих в небо осин…
       Красота и напевность их звучания преображали всё вокруг, и Зоя не чувствовала усталости, отшагав более десяти километров до своей почты.
 Юрий черпал вдохновение в событиях совсем незначительных. Вот он вышел за грибами с шестилетним Мишей. Этот поход лёг в основу маленького рассказа под названием “Пыщугане”, который войдёт в его первую книгу “Лето на Севере”. Соседи-ласточки, свившие своё гнездо на чердаке, до того как Юрий оборудовал там свой “писательский кабинет”, стали героями его изумительного рассказа “Ласточкин взгляд” – произведения, ничем не уступающего по мастерству работам маститых писателей.
       А между тем весна как-то быстро шагнула в лето. Куранову казалось, что он в этих краях уже давно и всё больше и больше прикипал к ним сердцем. А ещё – эта тоненькая девочка, светловолосая, с веснушками – племянница Алексея! Нет, он не назначал ей свиданий. Их дороги пересекались как бы случайно. Вот она идёт из библиотеки с книжками в руках в белом платье со светло-зелёной отделкой – настоящая полевая ромашка! А вот пришла на Пыщуг купаться, а они с Алексеем уже сидели там на берегу и вели свои нескончаемые беседы. Она приходила в дом Алексея вечерами послушать их умные речи. И Юрий замечал, что в её присутствии ему хотелось как можно лучше прочитать стихи. Она волновала его по-особенному. Он не был наивным неискушённым парнем. Но такого нежного трепета, такого благоговения, как сейчас перед её чистотой не испытывал ни перед кем. Встречи такие случались часто: жили-то по соседству.
Как-то перед грозой Зоя прибежала к ним и попросила помочь убрать скошенное сено. Этот эпизод стал сюжетом для маленькой поэмы.
Мы сгребали пахучее лёгкое сено,
Мы стожили за лесом густые стога.
Ты стояла с граблями в стогу по колено,
Золотой головой уходя в облака.
По лугам, как медведи, косматые копны,
Ковыляя, на вилах высоких ползли,
Их бросали под стог, вытиралися потно
И тебе улыбались под небо с земли.
Вдруг нагрянула низкая чёрная туча,
Белый дождь задымился на голом лугу,
Сенокос разбежался под ели сыпуче,
И одна ты осталась по пояс в стогу.
Ливень парил поля за лесами и около,
Из-под елей острил над тобой сенокос,
Твоё белое платье, как парус, намокло,
И курился туман от распавшихся кос.
Ты сначала нагнулась, попятилась боком,
Но тотчас же под этим дождём молодым
Распрямилась и руки воздела к потокам,
Хохоча сквозь белёсые чащи воды.
Над зарёй разливается ласковый вечер,
И одна, в тишине за гумном подождя,
Ты встречаешь меня, но улыбку и плечи
Словно прячешь, как там на стогу от дождя.
Не уйти, не уйти тебе будет от ливня.
Так чего же стоишь ты, робея теперь.
Ты ладони, как ветру, смеясь, протяни мне,
И, как доброму ливню, счастливо поверь.

Эта девушка занимала все его мысли. В ней нравилось всё: её скромность, трудолюбие, любознательность, начитанность и то внутреннее, врождённое, достоинство, с которым она держалась.
Ему было интересно общаться с ней. Очаровывал и внешний её облик. “Весна”, – мысленно называл он Зою, хотя вслух этого не произносил.
Он чувствовал небывалый подъём внутри себя. Из-под его пера выходил один рассказ за другим. А стихи рождались будто сами собой. “Летом своего счастья” назовёт он этот период своей жизни.
В один из звёздных летних вечеров он, заметно волнуясь, спросил Зою: “Ты выйдешь за меня замуж?..” Она, боясь поверить в серьёзность его слов, ответила уклончиво.
Он уехал в Москву. Писал редко, а на следующее лето приехал, и они поженились.

Евгений ЛУШЕВ

КУРАНОВСКИЕ КОРАБЛИ
Миниатюра “Корабли” Ю.Н. Куранова занимает несколько строк. Прочитал ее за минуту-другую. Вернулся к тексту. Прочел еще и еще. Постепенно приходило понимание того, как много сказано в ней, как много смысла таится за каждым словом, предложением, как красива и мелодична сама миниатюра. Внешне заурядное событие – подготовку срубов для домов на окраине села – автор приподнял над обыденностью, опоэтизировал. Он сравнил срубы с кораблями, которые вот-вот двинутся в бесконечный счастливый поход.
А воображение, оттолкнувшись от скупых строчек автора, рисовало жизнерадостную, жизнеутверждающую картину простой, здоровой, трудовой жизни людей на природе и вместе с природой. Срубы рубят для людей. И не просто людей. Дома на Руси всегда строили для молодых семей. Чтобы они вили свое гнездо в новом доме, жили счастливо, трудились, рожали и растили детей. Те, в свою очередь, в свое время построят их для своих детей. В срубах играют дети. Строят их отцы и деды. Создают для будущего. Панорама стройки – это своеобразный гимн мирной, счастливой жизни людей труда.
Деятельность – главное тут в поведении людей. Здесь нет пассивного созерцания природы людьми, пресыщенными земными благами. А есть созидательный труд, работа строителей, умельцев, всегда уважаемых в народе.
Взаимные отношения людей и природы здесь просты и понятны. Они обоюдно уважительны. Люди берут из необходимого для жизни то, что восполнимо. Природа щедро делится богатствами: лес, окружавший село, и в этот раз привел людей к сосновому бору с высокими, уходящими в небо деревьями. Люди спилили их. Убрали сучья, кору, высушили и привезли на лужайку около села.
Закипела работа. В ритмичный, размеренно-неторопливый шум обычных и вертикальных пил вплетается звонкий перестук топоров, вжиканье рубанка и сверл. Эта бодрая музыкальная импровизация завораживает, привлекает не только малышей, они все здесь, но и взрослых жителей села. Они приходят на лужайку послушать ее, посмотреть на исполнителей.
Главный инструмент на стройплощадке – топор. Мужчины в незаправленных рубахах, осыпанные опилками и мелкими стружками, так ловко управляются с ним, что могут и весь дом построить только с его помощью. Приятно смотреть, как в умелых руках топор делает чудеса. Несколько точных ударов по бревну – и готово ложе для укладки другого. А обтесывание бревен! Несколько минут – и бревно становится ровным и гладким с двух сторон. Только на земле остаются два ряда приятно пахнущей деревом свежей щепы. Все это делается легко, ловко, весело, с шутками и – красиво.
Ох уж эти въедливые старики! Чуть что не так – переделывай. Допустивший огрех краснеет, не возражает. Теперь он надолго будет объектом беззлобных шуток сверстников-острословов. Все знают: лучше заранее посоветоваться с мастером и не спешить, чем опозорясь, переделывать.
Намётанным глазом с помощью только складного метра да уровня, отвеса да карандаша строители определяют все размеры срубов, порядок их сборки. Готовые срубы удивляют точностью соблюдения нужных пропорций, стройностью, красотой, даже элегантностью. Трудно поверить в то, что строители не могли слышать о золотом сечении. Видимо, в вековую мудрость входит и это понятие.
Воздух на лужайке насыщен смолистым запахом сосны. Тут господствует белый цвет срубов, напиленных досок, обтесанных деревьев, стружек и опилок. На фоне окружающего село зеленого моря белые срубы напоминают корабли в гавани. Они в свои сроки уплывут и станут домами на отведенных местах. Менее удачна судьба других кораблей – произведений автора. Их десятилетиями удерживали в гавани. Но подует попутный ветер – и они отправятся в плавание по безбрежному морю жизни. Мы, почитатели творчества Юрия Николаевича, и призваны стать этим попутным ветром!


Маргарита БЕСЕДИНА

ПО ЛЮБИМЫМ СТРАНИЦАМ РОМАНА «ВОЙНА И МИР»

СТАРЫЙ ДУБ

Лишь старый дуб весеннею порою
Среди весёлых, радостных берёз,
Унылый и с обломанной корою,
Весь старыми болячками оброс,
Сердитым и презрительным уродцем,
Скрывающим на теле столько ран,
Не верил ни весне, ни солнцу,
Как будто говорил, что всё обман,
Бессмысленный обман! Любовь, надежда
Пусть молодость обманывают вновь.
Всё это было, было прежде -
Сейчас едва течёт по жилам кровь.
 Цветы цвели, трава под дубом,
Над ним клубы весенних облаков,
А он был неподвижным, хмурым,
Должно быть, нёс в себе печаль веков.
Рассыпались по лесу ели,
Не нарушая общей красоты.
Не так уже бубенчики звенели,
В глубокой зелени деревья и кусты.
Был жаркий день, но небольшая тучка,
Прорвавшись, чуть прибила пыль,
Позвольте! В этой зелени кипучей
Ведь недовольный дуб когда-то был!
Ужели он? – Раскинулся шатром зелёным,
В вечерних солнечных лучах,
Казался молодым, влюблённым,
Приветливо листвой качал.
Нет недоверия, нет горя,
Нет старых скрюченных сучков,
Листвою птичьим песням вторил:
Надежда, Вера и Любовь!











ПЕРВЫЙ БАЛ НАТАШИ РОСТОВОЙ

 
Мороз. Искрится снег скрипучий.
На козлах поджидает кучер.
В известном доме нынче бал.
Каких красавиц он знавал!

Они туда приглашены!
Продуманы все туалеты,
Причёсаны, надушены,
Напудрены, почти одеты,
В атласных белых башмачках,
С розанами в корсаже,
В глазах восторг, надежда, страх…
Последний штрих, последний взмах –
И вот подходят к экипажу.

Что ждёт её на этом бале
В огромной освещённой зале,
Средь шума, блеска люстр, зеркал -
Ах, кто об этом не мечтал! -
Среди блестящих кавалеров,
Средь дам - искусных чаровниц
(Тому немало есть примеров).
О, сколько здесь мелькает лиц!
И, юной прелести полна,
Она стоит совсем одна,
Одна среди людского моря,
Готова к счастью или к горю.
Андрей, любивший танцевать,
На бале не привык скучать.
Бал – не для важных разговоров
И не для всяческих раздоров,
Такого рода болтовню
Для политических комиссий
Оставим завтрашнему дню.
Бал для других, приятных миссий.
Идёт с поклоном он к Наташе.
Конечно, были дамы краше:
И эти худенькие руки,
И грудь неразвита, мала.
«Я так давно тебя ждала!» -
За эти несколько мгновений
Сказало всё её лицо.
И вальса сладостные звуки,
И обнажённых рук кольцо,
И эта грация движений,
Восторг, счастливая улыбка
Среди уже готовых слёз –
Как всё сейчас у ней всерьёз!
И даже все её ошибки –
Всё в этой девочке так мило!
Как много ей ещё дано.
И этой прелести вино
Андрею голову кружило.
 

***
 
Наташа!.. Что случилось с нею?
Она принадлежит Андрею,
Любима, любит. С ним она
Почти уж год обручена.
Но здесь сейчас Андрея нет,
И этот год – как сотня лет!
Зачем надолго так оставил?
Такой ль была ещё вчера?!
Все эти балы, вечера…
Что для неё теперь Курагин?
Что для него она? Игра?
Одна игра?! Игра без правил?
Какую он имеет власть!
Нет, это подлинная страсть,
Неведомая ей доныне,
Страсть взрослой женщины к мужчине,
Быть может, пагубная страсть!
Но пусть всё будет так, как будет!
И пусть её осудят люди!
И ничего не хочет знать,
Что скажет свет, отец и мать.
Бежать он предложил? –
Бежать!
 
















Б Е Р Е Ж Н О О П Р О Ш Л О М

Юлия ЧЕКМУРИНА
ИЗ ЦИКЛА «СЁСТРЫ»

УРОКИ НА ЗАВТРА
Удивительно, сколько всего хранит память! Кажется, ушедшие годы забылись, все, что когда-то происходило, проживалось и переживалось, улетело далеко и безвозвратно, слилось во что-то общее, зыбкое и неопределенное… Но иногда какое-то событие, или ощущение, или просто запах вдруг вызывают из этой туманной неопределенности живые, яркие, удивительные в своей реальности картины. Будто вспышкой света выхватывают они из темноты, свернувшейся клубком, словно старая скомканная кинолента, какой-то кадр – и тогда прошлое вырастает вдруг и заполняет собой реальность. Одно время как бы вкладывается в другое, и, существуя в «сегодня», живешь во «вчера».
Однажды поздним летним вечером, задержавшись на работе, я возвращалась домой впервые в жизни по-настоящему голодной. К этому моменту во мне остались только два сильных ощущения: усталость и чувство голода – такое сильное, такое мучительное, что я готова была съесть даже… да все равно что, лишь бы усмирить это чудовище, терзавшее меня изнутри. Чтобы не смотреть на витрины закрывшихся магазинов, в которых ни булки , ни шоколадки, ни «все равно чего» уже не купить, я свернула в плохо освещенную улочку, которая была кратчайшим путем к дому. И вот тут настиг меня запах свежеиспеченного хлеба. И угораздило же меня пойти мимо хлебозавода! Головокружительный запах оказался нестерпимым для желудка, он дернулся, сжался и словно в ответ на это в голове прозвучали ясно и четко слова: «А ты знаешь, как пахнет хлеб? Его запах никогда не надоедает…»
Хлестнула по глазам вспышка света – и хлебозавод, и темная стена домов, и тротуар с тенями-деревьями стали вдруг светлой, залитой солнцем комнатой. Я сидела на диване, сестра - напротив, за столом.
 - Моей обязанностью было получать по карточкам хлеб, - говорит сестра, отрешенно глядя в немыслимую глубину стола, видимо, в свое далекое военное детство. – Идти надо было не так уж далеко. Но зимой в мороз, в метель казалось, что улицы вытягиваются. Но еще длиннее был путь обратно, когда я шла уже с хлебом… Ах каким же долгим, каким длинным был он!
Я удивленно посмотрела на сестру, не понимая, как одна и та же дорога может быть длиннее или короче, но она не улыбалась, а все так же задумчиво и неспешно, словно не для меня, а для самой себя, говорила:
- Чтобы не слышать запаха, я заворачивала хлеб в платок и прятала под пальто… а потом всю дорогу считала шаги или повторяла уроки. И всегда, - тут сестра наконец улыбнулась – чуть заметно и чуть грустно, - всегда приносила домой целую буханку. Ни разу не отщипнула даже крошечки.
- Ну естественно! – недоумевающее сказала я, удивляясь, что можно было даже подумать об этом.
Сестра медленно оторвала взгляд от недоеденного, растерзанного мною пирога и откуда-то издалека, мне показалось – с сожалением, посмотрела на меня:
- А ты знаешь, как пахнет хлеб? Его запах никогда не надоедает, никогда не бывает неприятен даже самому сытому человеку. Я слышала его через платок, через пальто… И поверь, удержаться было очень трудно!
Я молча кивнула, а сама подумала: «Ерунда! Я бы тоже так смогла! Да у меня и мысли бы не возникло!»
Комната, неожиданно выплывшая из того давнего времени, когда я еще училась в школе, а моя старшая сестра уже учила в школе, постепенно растворилась в тусклом свете редких фонарей.
И вот сейчас, идя мимо хлебозавода сквозь этот вкуснющий, дразнящий запах, я уже не думала с той глупой, детской сытой уверенностью, что так уж легко голодному ребенку донести домой нетронутую буханку хлеба. И уж вовсе не была уверена в том, что «Я бы тоже так смогла!»
И всю дорогу рядом со мной, чуть впереди и чуть выше, шла по застывшему от мороза незнакомому мне городу худенькая маленькая девочка, упрямо твердившая в уме таблицу умножения, чтобы только заглушить мысли о хлебе (а они упорно вместе с запахом вползали в голову), чтобы только удержаться и не отломить самый маленький кусочек хрустящей корочки.

СОРОК ШЕСТЬ – ПЯТЬДЕСЯТ
- Девочки, перестаньте! Не надо плакать! – успокаивала Лиля сестричек, унимая дрожь и изо всех сил гоня от себя ужас.
Но девочки плакали. Светланка, маленькая светловолосая девчушка, раскачиваясь из стороны в сторону, горько причитала:
- Де моя мама? Де? Де сонька?
Милочка вообще-то плакать не любила: это была бой-девица. Но сейчас слезы, большие, как родинка на ее правой щеке, неудержимо катились из глаз.
- Ну Милочка, ну не плачь, ты ведь уже большая, - стараясь, чтоб не дрожал голос, говорила старшая сестра.
- Это не я, - показывая на куклу, отвечала Милочка, - это Буся плачет.
«Эвакуация – это не так уж и страшно, даже совсем не страшно, если с мамой, вот если…»
Тут Лиля наконец нашла затерявшуюся в детских вещах соску, и, вручая сестричке, радостно сказала:
- Вот твоя сонька, только не плачь. Сейчас придет мама, сделает вкусный-превкусный супчик…
- Зюпа попеста? Де зюпа? – обрадовалась Светланка, но тут же опять запричитала: - Де моя мама?
С другой стороны Лилю дергала за рукав Милочка:
- Ну когда же мама придет? Ее все нет, а мы уже едем, а её всё нет…
- Скоро, скоро. Вот сейчас досчитаем до десяти, и придет, - загадала вслух Лиля, но сразу поняла, что до десяти – мало, даже не успеет придумать что-нибудь. – Нет, до двадцати досчитаем…
- Ты что? Ты забыла волшебное слово, до какого считать? – со страхом заглядывая в лицо старшей сестре, спросила Милочка, и глаза ее вновь наполнились слезами.
Испугавшись нового взрыва отчаяния, Лиля уверенно сказала:
- Ничего я не забыла. Надо считать до пятидесяти. Вот, смотрите на меня и повторяйте: раз…два…три…
«Эвакуация – это совсем не страшно. Только бы с мамой!»
-…четыре…пять…
«Нам-то хорошо, нам всегда было хорошо, у нас мама! А у нее кто? А как же она?»
- …шесть…семь… - голос все-таки дрогнул, и от жалости к маме Лиля сама чуть не заплакала. «И почему я раньше не догадалась?! Я у нее должна быть, я! Ведь я – старшая!»

Стараясь не расплескать драгоценный кипяток, мама бежала по перрону, но поезд набирал ход, мелькали окна, открытые двери все быстрее проносились мимо…мимо…
- Девочки! Девочки мои! – Казалось, она вся превратилась в один порыв, в один стремительный полет, в одно большое, готовое порваться сердце. Оно билось во всем теле и испуганно, отчаянно кричало: «Девочки! Девочки мои!».
И тут какой-то военнослужащий из последнего вагона сердито крикнул:
- Руку давай, дура!
Втянув ошеломленную женщину в тамбур и заглянув в ее глаза, он смягчился и уже добродушно спросил:
- Что же ты за своим вагоном-то бежала? Тут уж в любой надо вскакивать.
- У меня там дети, задыхаясь от быстрого бега, а еще больше от пережитого ужаса, растерянно ответила мама.
- Испугалась, что потеряешь? – сочувственно улыбнулся мамин спаситель. – Кто там у тебя?
- Девочки.
- Маленькие?
- Лиля с книжкой, Мила с куклой, Света с соской. Лики, Мики, Светлячок.
Военнослужащий покачал головой и, взяв из рук мамы чайник, вздохнул:
- Эх, война! Ну, пойдем, провожу.
Пробираясь к своему купе, мама издали заметила девочек, обнявшихся и шевелящих губами. Вдруг Лиля, словно почувствовав ее, вздрогнула, приподнялась и громко воскликнула:
- Сорок шесть…пятьдесят! Мама!


ПЕРЕД НОВЫМ ГОДОМ
В углу яблоневого сада, окружавшего деревянный двухэтажный дом, стоял фонарный столб. Из-под нахлобученной на нем жестянки, напоминавшей старинную шляпу с большими полями, лился тусклый свет, постепенно угасавший в заснеженных ветвях. Из темноты появлялись снежные хлопья – большие пушистые, медленным дождем пролетали в его свете и падали в невидимое. И можно было долго-долго смотреть на их завораживающее падение, казавшееся волшебным занавесом, за которым живет зимняя сказка.
А на втором этаже – в комнате за освещенными окном мелькали тени и слышался смех. Там летали и множились, отражаясь от зеркала, и от окна, и от стен, ликующие блики улыбок и наполняли комнату счастливым светом юности.
- Лильчик, как хорошо, просто чудо! Какая ты хорошенькая!
- Да? Идет мне? Правда хорошо?
- Ну, конечно, ведь это же прелесть что за платье!
Сшитое из черного тонкого габардина, оно и в самом деле получилось замечательным. Отец носил форму аккуратно и бережно, а габардин, предназначенный на пошив новой формы, отдавал маме и девочкам. Благодаря этому, а еще, конечно, маминому ночному вдохновению, выдумке и умелым, не знающим покоя рукам и мама и все три дочки были неплохо (для того трудного послевоенного времени), совсем неплохо одеты.
Ирма счастливо и весело разглядывала подругу, хотя на какой-то момент, всего на короткое мгновение, грустинка мелькнула в ее взгляде. Но огорчаться по такому поводу, как отсутствие нового платья к празднику, пусть даже самому любимому, чудесному из чудесных, Ирма считала чуть ли не непристойным и уж во всяком случае непорядочным по отношению к маме. Но, видимо, Лиля поймала это короткое мгновение, потому что вдруг вспыхнула, заторопилась и, простившись с подругой, побежала домой.
Бежать было недалеко: только спуститься на первый этаж. Мама, сидевшая на диване за вязанием, услышала торопливые шаги по лестнице и удивилась: «Что-то непривычно скоро…» Но когда увидела Лилю, быстро прошмыгнувшую в детскую, удивилась еще больше и даже встревожилась: «Неужели поссорились? Такого еще не бывало!» Пока она сидела и решала, что лучше: пойти и постараться ее успокоить или дать ей время прийти в себя, Лиля уже выскочила из комнаты. Все еще взволнованная, но с каким-то радостным ожиданием в лице, она бросилась на диван.
- Мамочка! Пожалуйста! Ведь у Ирмы нет нового платья, а как же Новый год, и вечер, и… - Лиля замолчала, подумав, что на вечере обязательно будет Сергей, и если бы Ирма была в новом платье!.. – Можно, мамочка, ты не обидишься? Ведь у меня два, ну то есть платье и костюмчик, а у нее ни одного.
Мама отложила вязание и молча посмотрела на дочь.
- Ну как? Ну что, мамочка? Ты не обидишься?
Мама не выдержала и улыбнулась. Она еще не ответила, но Лиля уже все поняла.
- Спасибо, мамочка, я так и знала! А Ирму я уговорю. Ведь это от чистого сердца! А что ей лучше подойдет? Платье? Или костюм? Нет, наверное, платье… - Лиля немного растерялась. И опять мама, милая, добрая, все понимающая мама, нашла решение. Такое простое и такое «чуткое решение».
- Ну, раз от чистого сердца, - сказала она, - то, я думаю, Имра сама должна выбрать, что понравится.
Лиля вскочила и, схватив новый костюм, чмокнув на бегу маму, помчалась наверх.
А за окном все падал снег. Мама, опустив вязание на колени, смотрела сквозь стекло и думала о том, какое это счастье – такие дети, как их девочки.

 
МЕЛОДИИ ПОЮЩИХ СНЕГОПАДОВ
- Ты помнишь, помнишь?
За окном кто-то водит рукой по стеклу. Может, хочет что-то сказать? Нет, это только ветер, снежный ветер. Он шумит в кустах под окном, шершаво прижимается к земле и вновь взлетает к верхушкам деревьев. Зачем-то. Зачем?
- Слышишь, ты слышишь?
Он что-то шепчет. И непонятно, грустный это шепот – или нет. А может, это просто шум. Это похоже на тихий, медленный снегопад. Когда смотришь на него в окно, может показаться, он беззвучный. Но если стоишь в нем – все по-другому. Постой подольше – и услышишь музыку. Сначала это как будто просто шум, может, шорох падающих хлопьев, может, шелест бальных платьев… Потом где-то в снежной дали возникают другие звуки и долетают до тебя обрывками странной, чудной мелодии. Кажется, когда-то, невероятно давно, она уже звучала, и было тогда что-то очень хорошее. Что-то… Если бы она зазвучала чуть громче, кажется, все бы вспомнилось. Но она где-то далеко, порой почти совсем затихает – вот-вот пропадет. И так хочется, чтобы она не кончалась! «Пой, пой еще, не исчезай!» - просишь кого-то. А снежных хлопьев все больше, снегопад все гуще, и музыка… музыка уже в тебе. Ах кто же это поет? Зима ворожит, ворожит… и постепенно перестаешь понимать, кто летит в этих звуках: снег или ты…
  -- Помнишь? Ты помнишь бесконечное белое поле? Ни лес, ни овраги, ни деревеньки не могут его остановить. Поле только обтекает их и продолжается. До края земли, до края неба. Отпляшут на нем ветры и вьюги, взбудоражат, вздыбят, оставляя у дороги и по краешку леса причудливые сугробы: то большого толстого зайца с повисшими ушами, то северного медведя, то разинутую пасть какого-то замерзшего на обочине невиданного, страшного зверя, - и вновь поле тихо и необъятно…
Подожди, подожди, что-то очень знакомое. Кажется, я знаю это поле… и эти сугробы у дороги… А ведь действительно, они были похожи на диковинных зверей. А один – я вспомнила! – один был стариком. У него большая борода и шапка чуть-чуть набочок…
Снегопад. Куда мы летим – он и я? Где-то в глубине, где мысли еще не становятся фразами, понимаешь, что спрашивать не нужно, потому что там, еще глубже, ЗА мыслями-еще-не-ставшими-словами, ты знаешь: есть ответ.
Снег уносит меня. Я лечу вместе с ним, я не сопротивляюсь и не боюсь. Я отдаюсь его полету. Он, конечно, меня заворожил. И я догадываюсь, вспоминаю, я почти уже знаю, куда мы летим. Только вот кто это все время шепчет? И шепчет, и шепчет про снежное поле, про огромные сугробы с козырьками от ветра, про ватного клоуна и еще что-то неразборчивое: «Ти-ру-ру, ти-ру-ру… затируха…»
- А помнишь маленькую девочку? Она идет…
Я ее вижу. Она идет по дороге. По длинной белой дороге через бесконечное белое поле. Только сначала это шоссе. Для нее оно начинается у школы. Вырвавшись из города, оно бежит мимо церкви, мимо большого кладбища, самого страшного места, мимо которого хочется бежать, закрыв глаза. Шоссе его тоже, наверное, боится, потому что сразу от церкви скатывается вниз длинной горкой – убегает. На подъеме вдоль него появляются деревушки. Одна, другая. Маленькие домики засыпаны снегом, кое-где из сугробов торчат темные дощечки заборов. А еще дальше шоссе раздваивается, и начинается лесная дорога, та самая, которую стерегут белые фигуры.
- А девочка? Ты видишь ее? Она сидит в сугробе под козырьком и горько плачет. Ты знаешь, о чем?
Знаю. Она замерзла. У нее совсем белые щечки, заледеневшие, как снежная корка на поле. Завтра они растают, и из них потечет вода. Это будет так же больно, как сейчас… Нет, еще больнее. Но плачет она не от боли. Она устала и уже не может угнаться за мальчишками, а оставаться одной ей страшно. Скоро стемнеет, и лес шагнет к дороге, и застывшие снежные фигуры начнут оживать.
-Позови ее тихонько. Успокой. Ведь ты узнала ее?
Да. Это… я … Милочка, не плачь. Они вернутся. Смотри, они уже увидели, что ты отстала. Сейчас Лешка подойдет к тебе и спросит сурово: «Ну, чего ревешь?» Ты будешь только хлопать глазами и так и не скажешь ни слова. Я знаю, ты сердишься на себя за слезы. Но он все поймет и скажет: «Ладно, вставай давай, а то примерзнешь к сугробу, отдирай тебя потом. Ну, давай, не бойся, мы помедленней пойдем». Но ты, оказывается, так замерзла, что уже не можешь сама встать. «Ну, чего ты? – удивится Лешка. – И вправду примерзла? Руку-то давай!»
Ах Милочка, Милочка-Копилочка! Как ты обрадуешься, что Лешка вернулся, что не забыл тебя здесь, что не надо ничего говорить, потому что мальчишки, вытянув тебя из сугроба, уже опять не обращают на тебя никакого внимания.
- Вот ты и вспомнила. А ведь тебе казалось, что все уходит и исчезает, как сны на рассвете. Но теперь ты знаешь, что это не так.
Да. Оказывается, это всегда жило со мной, только притаилось где-то. Прошлое – ведь э
То мы сами, куда же оно может от нас уйти? Только в нас самих. И это белое поле, и мальчишки… Как бы я могла все это забыть?! Ведь это была наша дорога, наши семь километров, и мы каждый день – дважды – проходили по ней. В любую погоду. Пешком. Правда, иногда нас подвозили. Да-да… помню: «лошадка мохноногая»… Но ведь это только в стихах да в кино красиво: сани летят, полозья скрипят, снег искрится… А на самом деле… Когда сидишь – еще ничего, не очень боишься, только холодно. Ветер обжигает, хлещет по лицу, забирается под шапку, в рукава… Лежать в соломе, конечно, теплее, но уж очень страшно. Сани подпрыгивают на ледяных кочках, их то и дело заносит в сторону, так и кажется: «Вот, сейчас перевернемся»! А на следующий год – нас тогда было уже не четверо, а человек пятнадцать, так вот, на следующий год у нас появился автобус.
-Ах-ах, ха-ха-ха, - ветер бросил пригоршню снега в стекло, и он, ударившись, разлетелся белыми брызгами и унесся прочь мелким дробным смехом.
Да, смешно. Это был смешной автобус. Его сделали из старого грузовика. Фанерные стены и крыша – просто коробка. Но у нее были узкие длинные окошки под самой крышей и дверца, которую шофер Василий Иванович, усадив нас в этот ящик-салон, закрывал на замок. Внутри – полумрак: окошки были слишком малы. К тому же сделали их уж очень высоко, и мы, сидя на узких деревянных скамейках вдоль стен и распевая всю дорогу песни, видели только друг друга. Что было за стенами автобуса, где он ехал, подпрыгивая и дребезжа в мелкой тряске, - мы не знали. Но все равно это был замечательный автобус! Во-первых, в нем было тепло. Во всяком случае, теплее, чем на улице. А во-вторых, он же мчал нас с бешеной скоростью, километров тридцать, я думаю. И понятно, что он казался нам чудом и долгое время был предметом нашей гордости! Да еще дядя Вася брал одного из нас к себе в кабину. Это вам не сани! Сесть в кабину рядом с водителем – да разве можно с чем-нибудь сравнить эту радость? Ну разве что с венчанием на царство! Разумеется, на это почетное место была установлена строгая очередь. Исключений и поблажек не делали никому: ни детям начальника санатория, ни забиякам-мальчишкам, а в спорных случаях арбитром выступал сам дядя Вася.
Дядя Вася был человеком добрым, и нас он любил. Но еще больше любил горячительные напитки. Поджидая нас у школы, он частенько согревался обжигающей жидкостью из припасенной бутылочки. И вот однажды…
***
- Мил, сегодня твоя очередь, - распорядился Лешка.
- Знаю, - звонко ответила Милочка, подпрыгивая на месте.
Василий Иванович, помогавший девчонкам забираться в автобус, посмотрел на нее и спросил:
- Что, пичуга, замерзла уже?
-Нет, - ответила «пичуга», не успела еще.
Зато сам Василий Иванович, похоже, успел.
«Бедный!» - подумала девочка, глядя на его раскрасневшееся лицо. – Наверное, рано приехал, а ведь сегодня морозно…»
-Ну, красавица, - раздался над ухом оживленный дяди Васин бас, - помогать-то будешь?
Буду, буду, - заторопилась Милочка, а сама подумала: «И почему его назвали Васей? С таким голосом ему бы лучше Мишей быть, Михаилом Иванычем!»
Они вместе захлопнули дверь, и, пока Мила придерживала ее поднятыми руками, Василий Иванович повесил огромный амбарный замок и закрыл его на два оборота – для верности.
-Все, залетели птички в клетку, - повертев в руках ключ, хрипловато засмеялся он, и подмигнув Миле, кивнул в сторону автобуса: - сейчас петь начнут!
Глаза его тоже смеялись – они были влажные и блестящие.
«Дядя Вася хороший, он всегда веселый», - подумала Милочка и улыбнулась в ответ.
-Ну, давай и ты забирайся, - и веселый дядя Вася легонько подтолкнул ее к кабине.
«Нет, ну как же здесь все-таки здорово! Светло, все видно. Вот, снег пошел. И можно представить, что начинается путешествие, что за поворотом окажется совсем новое, незнакомое место, что там…»
Вдруг они резко вильнули и поехали почему-то по другой стороне дороги. Милочка испуганно повернулась:
-Дядя Вася, ты что? Ты что, спишь?! – Она стала дергать его за рукав и кричать: - не спи, дядечка, не спи, а то мы сейчас в канаву съедем!
Дядя Вася открыл глаза, поморгал, высоко поднимая брови, и крепко вцепился в руль.
-Ты чего? Не кричи! Не бойся, не съедем!
Милочке стало страшно. Вся прелесть едва начавшегося путешествия мгновенно исчезла. Теперь она смотрела только на дядю Васю и на дорогу и все время твердила: «Не спи, не спи, дядя Вася, миленький, не спи!».
Василий Иванович то и дело клевал носом, но все-таки Милин голос не двал ему окончательно заснуть. Он поднимал голову, делал лицом какие-то странные движения – и некоторое время они ехали ровно, пока сон не начинал вновь одолевать его. Так они доехали до развилки. Еще немного, еще один поворот – и они дома! Но тут большой сугроб, похожий на медведя с поднятой лапой, будто бы повернулся, встал и пошел прямо на них.
-Дядя Вася, смотри, смотри, - закричала Милочка, но дядя Вася уже не слышал.
Он уронил голову на руль, и автобус на полном ходу въехал в белого медведя. На стекло посыпался снег. Кто кого задавил? Милочка просто оцепенела от ужаса.
«Тук-тук-тук-бом-бом-бом» - загрохотали фанерные стены.
-Что случилось? Дядя Вася, Мила! Откройте нас! – услышала она и словно очнулась. Ключ! Надо найти ключ! Они же там умирают от страха!
-Дядя Вася, проснись! – тормошила она бесчувственного водителя. - Где ключ?
Василий Иванович шумно сопел, никак не реагируя на Милины попытки его разбудить. В фургоне на время замолчали, но вскоре вновь раздался стук и крик.
- Сейчас, - крикнула Милочка и стала открывать дверь. Но она почему-то не открывалась Мила посмотрела в окно: снег завалил дверцу почти до половины. «ВСЕ! КОНЕЦ! ТЕБЕ НЕ ВЫБРАТЬСЯ ОДНОЙ!» - незнакомым ледяным голосом сказал кто-то в ее голове. «Нет!» - закричала Милочка и начала изо всех сил толкать дверь. Она толкала руками, давила плечом, наваливалась всем телом, упираясь лбом в стекло…Но снежный медведь был все еще сильнее. Тогда она подняла ноги на сиденье, уперлась ими в безмятежно храпевшего водителя и навалилась спиной на дверцу. «Ого! Как больно!» Дверная ручка впилась ей в спину, но зато дверь наконец приоткрылась. Милочка радостно ахнула: «Неужели получилось?» и тут же почувствовала, как ее начала бить противная мелкая дрожь. Торопясь и волнуясь, она стала вылезать из кабины, но пространство оказалось слишком тесным, поэтому на свободе оказались только голова и плечо. От мысли, что она может застрять, а машины здесь не ездят, только на шоссе, и то редко, у нее потемнело в глазах и стало так холодно, как никогда в жизни. «Давай, лезь назад», - сказала она себе и, осторожно, стараясь не торопиться, стала проталкивать себя назад. «Это пальто! – обрадовалась Милочка, когда ей удалось вернуться на свое место. – Конечно, пальто! Я ведь в нем раза в два толще, или даже в три! Сейчас сниму – и запросто вылезу! Только сначала надо раздобыть ключ!» Мила начала вспоминать, что сделал дядя Вася после того, как повертел ключом в воздухе. Ведь куда-то же положил его!
-Точно! В карман! В правый! – Милочке стало весело. «Главное – знать, что надо делать, - подумала она. – Вот когда не знаешь – тогда страшно, аж жуть берет!»
Достав ключ, она сняла пальто, подумала и сняла еще и мамин теплый платок, который в морозы носила вместо шарфа, и, подбадривая себя, протиснулась в щель. Не удержавшись, упала в снег. Ох как холодно! Какой злой мороз! Какой ледяной ветер!
Было тихо. Дети уже устали кричать. Наверное, они прислушивались к тому, что происходит снаружи. Милочка, на ходу натягивая пальто, громким, срывающимся голосом сказала:
- Не бойтесь! Я иду! Я достала ключ! Сейчас я вас открою!
В автобусе опять зашумели, а она, дрожа так, что иногда даже всхлипывала, долго не могла попасть ключом в замок.
- Сейчас, сейчас… - говорила она. – Снег мешает, ветер…
Ветер – словно кто-то водит рукой по стеклу. За окном темно. Снегопад кончился, только вдали тонко-тонко кто-то поет. Где-то там, далеко, в моем детстве, идет снег.

СИРЕНЕВАЯ АЛЛЕЯ
Почему так бывает порой?
Почему однажды вдруг всплывут в тебе робкие видения – полуощущения-полувоспоминания, будто толкнут тебя изнутри, ты можешь даже покачнуться, - и тут же исчезнут, еще не узнанные. Что это? С кем это было? Когда? Через год или два это повторится и уже не отпустит. Странное ощущение будет появляться снова и снова - запахом, цветом, звуком, вдруг нахлынувшей грустью о чем-то забытом – и тут же таять, оставляя слабый след, неясный и тревожный. И мучаешься, и пытаешься понять: что это было? Забытый сон? Мечта? Воспоминание?
В старом, сильно заросшем лесу прохладно и сумрачно. Пробираться в нем трудно. Но вот поднимаются ветки, еще и еще, и перед нами открывается просторная дорога, вдоль которой с обеих сторон ровными рядами стоят цветущие кусты. Что это? Как мы попали сюда, в это странное, почти нереальное место? И как он оказался там – посреди леса, - этот заброшенный старый парк? Мы молча бредем по нему. Вот темная липовая аллея. Она зовет, она манит скользящими в ней тенями. Кажется, там ходит кто-то беззвучно. Но я не иду туда. Меня притягивает другая, необычная, странная аллея – сиреневая. Там все дышит тайной. Там ветер шевелит запахи и покачивает солнечные пятна на теплой траве. Я вхожу в нее, иду по ней, дышу ее сиреневым запахом, и чудится мне, что где-то здесь прячутся шепоты и тихий смех, рассыпавшийся когда-то по кустам, по траве. Где-то здесь летает старая, забытая песня. Только теперь ее поют листья. Или птицы? Или воздух?
Тени в аллеях похожи на людей. Они проплывают за кустами и, кажется, наблюдают за мной. Я знаю об их присутствии, но не смотрю по сторонам. Я иду легко, тихо, стараясь быть незаметной, чтобы не пугать ее – прежнюю, неведомую, таинственную жизнь. Она все еще здесь. Ее хранит парк, словно никак не может с ней расстаться, словно не хочет ее отпустить.
***
Утро. Такое ранее, что все краски бледны, все словно под вуалью: бледное поле, бледные цветы, и вдали полоска тумана медленно тает. И сонный парк грезит о чем-то в белесой дымке. У пруда мелькает среди ветвей белое платье. Вот оно вновь показалось за кустами, вспорхнуло на дерево, нависшее над водой, и медленно опустилось на него.
- Ах, как хорошо! Какое чудесное утро! Необыкновенное! Вот если бы оно длилось долго-долго, а я бы так сидела и сидела…
Люка вздохнула и осторожно опустила ногу в воду. Прохладно, но как хорошо!
- Как только взойдет солнце, обязательно искупаюсь! – пообещала она голубой стрекозе, дремавшей на листе кувшинки.
- Помнится, Золушка теряла только одну туфельку, а тут целых две.
Люка вздрогнула так сильно, что чуть не соскользнула в воду. Голос был незнакомым, и кому от принадлежал, не было видно.
- Странно, - продолжал рассуждать голос. – Неужели здесь поселились духи? Потому что такая крошечная обувь уж конечно не может принадлежать человеку.
Раздался смех. Люка тоже улыбнулась. Испуг уже прошел, да и неудовольствие из-за непредвиденной помехи как-то незаметно исчезло. Незнакомец вдруг перешел на громкий шепот.
- Жорж, ну почему ты не предупредил, что в парке появились феи?
Люка едва сдерживала смех.
- Ах, прости, прости. Не успел, - послышался голос Жоржа. – Но я исправлюсь. И чтобы загладить свою вину, я познакомлю тебя с одной из них. Она наверняка сидит на своем любимом дереве.
- Так это дриада? – удивился незнакомец.
- Сейчас сам увидишь.
И с этими словами из аллеи наконец вышли Жорж и незнакомый молодой человек. Он улыбался, и от его улыбки становилось и спокойно, и радостно… Только откуда этот холодок внутри – будто летишь с огромной высоты и дух захватывает?
- Позвольте нарушить ваше уединение и пожелать вам доброго утра, - весело сказал Жорж, как бы вовсе не замечая легкого замешательства своего спутника и девушки.
Люка быстро справилась с волнением и ответила чистым, спокойным голосом:
- Доброе утро, господа.
- Вы не исчезнете? Пожалуйста, не исчезайте! Ведь феям позволительно иногда побеседовать с людьми? – Незнакомец повернулся к Жоржу. – Ну же, представь меня скорей, а то вдруг это небесное создание улетит с первым лучом солнца и оставит мне только воспоминание и безутешное горе, да еще, быть может, вот эти чудные туфельки.
Жорж рассмеялся и церемонно сказал:
- Позвольте представить: мой старший брат. Лейтенант Павел Лесновский. Прибыл в отпуск.
Поль щелкнул каблуками. Ах, как ловко это у него получилось!
- Очень приятно, Павел. Жорж мне все уши о вас прожужжал. Да и не только мне. Меня зовут Юлия.
- Ну, разумеется, я мог бы и сам догадаться! – воскликнул Павел и улыбнулся.
Жорж и Люка переглянулись. И Павел продолжил:
- Вы ведь знаете, что ваше имя переводится как ангел. Никакое другое вам и не подошло бы.
- Вот как? А все домашние и друзья зовут меня Люка и не испытывают от этого ни малейшего неудобства.
- Люка? – переспросил Павел. – Это еще лучше. Самое подходящее имя для феи.
Жорж поморщился.
- Ну, хватит, Поль, ты уже слегка переборщил с феями. Люка может обидеться.
- Нет, нисколько я не обижаюсь. Мне даже немного жаль вас разочаровывать. Но ничего не поделаешь. Я вовсе не бесплотный дух, и вы можете в этом убедиться, - девушка, глядя на Павла, протянула ему руку, - а заодно поможете мне встать.
Жорж был всего на полшага ближе, но оказался проворнее. Когда Павел увидел ее стоящей на дереве, такую хрупкую, легкую, с огромными сияющими глазами, она показалась ему еще прекрасней. «Я мог бы часами смотреть на нее и любоваться, - подумал он. – И я знаю, что это и за целую жизнь мне бы не наскучило. Если бы только это было возможно…»
Люка легко спрыгнула на землю. И в этот момент Павлу и впрямь показалось, что она может взлететь, и то ли, чтобы удержать ее, то ли еще почему захотелось взять ее на
руки. Павел тряхнул головой, отгоняя эти мысли, и неожиданно для всех вскочил на то самое дерево, где только что была девушка.
- Поль! – воскликнул Жорж.
Сбрасывая обувь, Павел попросил:
- Подождите меня! Всего пять минут! Только не исчезайте, Юленька!
- Что вы делаете? Павел, куда вы? – Люка ахнула и растерянно посмотрела на Жоржа. – В одежде…
-Сам ничего не понимаю, - развел руками Жорж.
Но Павел уже не слышал: он плыл быстро и красиво, словно одежда совсем не мешала ему.
- Солнце встало, - сказал Жорж. – Пойдемте в аллею. А Поль… пусть купается, раз ему так хочется.
Люка, не двинувшись с места, спросила:
- Слышите? Птицы поют. Вы слышите, какие счастливые у них голоса? Странно… Раньше я этого не замечала… Как хорошо, правда? Какое утро чудесное!
- Правда. Чудесное! – подтвердил Жорж. – А почему вы сегодня так рано?
- То же самое я хотела спросить у вас.
- Поль хотел встретить рассвет. Он немного сентиментален.
- Я тоже. То есть… Я тоже вышла встретить рассвет. Но… - Люка посмотрела на пруд, на солнце, поднимающееся за лесом, и улыбнулась: - но мы его уже пропустили.
Ей не хотелось объяснять, что она и сама не знает, как это вышло. Просто она проснулась от какого-то необъяснимого волнения. Ей почему-то захотелось выйти в парк. Сегодня под утро ей приснился странный сон. Она видела себя в сиреневой аллее. Мимо проплывали лиловые грозди, а у нее в руках был букет белой сирени, той, что растет в одном-единственном месте – на берегу пруда у виноградной беседки. Во сне ей было весело и легко. Так легко, что она лишь изредка касалась земли кончиками туфель и от этого движения плавно взлетала. Сиреневый воздух мягко обнимал ее и кружил. На берегу она еще чуть оттолкнулась и – полетела над водой. Сирень в ее руках роняла белые лепестки. Они летали вокруг нее и пели что-то незнакомое и нежное. Незаметно они превратились в тонкую накидку, ниспадающую с ее плеч. И тогда вокруг стало еще светлее и ярче. Но потом легкая ткань рассыпалась на мелкие цветы. Они еще кружились, еще пели, но все тише и тише, и, постепенно затихая, падали в пруд и гасли в нем.
Проснувшись, Люка не сразу поняла, что это были только ночные видения. Она закрыла глаза покрепче и подумала, что если это сон, то пусть он снится ей и дальше. Ей хотелось вернуться туда, где было так хорошо, где счастье, словно большое теплое солнце, сияло, и грело, и купало ее в своем радостном свете и где вот-вот должно было произойти что-то очень хорошее. Но сон не возвращался, и воспоминание о нем, таком необыкновенном и удивительном, уже начинало бледнеть.
 Люка задумалась и не слышала, что говорил Жорж. И только теперь, когда он замолчал, она очнулась. Жорж смотрел на нее, ожидая ответа. «Ах, как неловко вышло! Кажется, он о чем-то спросил меня. Что же мне делать? Переспрашивать – невежливо…»
- Эй, на берегу! – раздалось за их спинами.
«Это он!» - подумала Люка, и ей показалось, что солнце стало сиять ярче и греть теплее. Сначала она увидела букет белой сирени, а потом Павла, выходящего из-за кустов.
- Белая! – прошептала она. – Как же это! Ведь это сон. Он продолжается!
- Простите великодушно за неподобающий вид, но все же позвольте преподнести вам эти милые цветы. Они так идут к вам и к вашему платью.
Люка, растерянно улыбаясь, взяла букет.
- Благодарю. Они замечательные. И такие душистые! – Она спрятала лицо в цветы и не увидела, как отвернулся Жорж, скрывая досаду.
«Почему не я? - думал он огорченно. – Ну вот почему он догадался, а я - нет! Почему он всегда впереди, всегда на высоте… - но тут же одернул себя: - нет, нельзя… Нельзя… Это просто зависть – мелкая, пошлая, низкая зависть! Поль умный, добрый, веселый, ироничный, он удивительный, такой же удивительный, как она! – И тут его пронзила мысль – такая ясная, отчетливая и одновременно болезненно-острая. – Они похожи! – понял он. – Бог мой, как они похожи! Но неужели… неужели это про них сказано: созданы друг для друга?!»
- Жорж, на минуту, - услышал он голос брата. – У меня к тебе просьба… - Павел перевел взгляд на девушку: - Простите, Юленька, мы ненадолго оставим вас, если позволите.
- Да, конечно, пожалуйста, - ответила Люка, стараясь не выдать своего недоумения.
Жорж пожал плечами и молча пошел за братом.
- Странно все-таки! Ушли. Оба. – Люка медленно пошла по аллее.
Все было странно сегодня: и этот удивительный сон, и это дивное утро в парке, и встреча с Павлом… Но самое удивительное – это, конечно, букет белой сирени. Какие странные бывают совпадения! И отчего они бывают? И означают ли они что-нибудь? Или все-таки нет?
Размышления ее прервали шаги за спиной. Она быстро повернулась. Это был всего-навсего Жорж.
- А что же Павел? Неужели решил еще раз искупаться?
- Нет, что вы! – ответил Жорж и рассмеялся: – Вот уж нет!
Люка вопросительно смотрела на него, и Жорж сказал:
- Нет, нет, не спрашивайте меня, пожалуйста.
Слегка заинтригованная, Люка промолчала, думая о том, что, видимо, странности этого дня еще не кончились.
- Впрочем, - вдруг с коротким смешком сказал Жорж, - если вам непременно хочется знать, что делает Павел, я скажу. Только предупреждаю: если вам это не понравится – меня не вините. Нет, нет, ничего страшного. Просто я помог Полю выжать рубашку … хм … одежду, если быть точным, и заодно снял с него несколько довольно жирных пиявок. А теперь он сам отдирает остальных. Только не говорите Полю, что вырвали у меня это признание.
«Какой ужас! Бедный Павел!» - с содроганием подумала Люка, представив впившихся в тело мокрых, скользких пиявок, и невольно зажмурилась.
- Вы же не собираетесь падать в обморок из-за этих червяков? – насмешливо спросил Жорж. – В сущности, они безобидны и безвредны, и даже, я слышал, наоборот.
Люка мгновенно открыла глаза.
- Вы прекрасно знаете, что я не слабонервная барышня. Я никогда не падаю в обморок. А вы…вы, Жорж, лучше пойдите, помогите брату.
***
Я уже как будто знаю, что в конце аллеи будет пруд. Поэтому, когда я дошла до конца и за кустами действительно показался пруд, я почти не удивилась. Он был большим, темным, заросшим осокой и кувшинками. Над неподвижной водой кружили летние запахи. «За мной, сюда, не бойся… Я расскажу тебе…» Они шептали все сразу, и я так и не разобрала, что они хотят поведать мне. Какие-то другие голоса звали меня, торопили, но они были далеко и совсем не волновали меня. На противоположном берегу, за деревьями, я увидела большой белый дом с колоннами. В первый момент у меня распахнулись глаза от удивления и неожиданности, но потом я как будто вспомнила его. Я шагнула к воде и увидела в луче солнца рассыпающиеся над прудом лепестки цветов. Я протянула руки, и они тотчас слетели в них. Кажется, мне слышались какие-то голоса. Они куда-то звали меня.
***
На следующее утро Люка проснулась рано, вместе с солнцем. И ей опять хотелось идти, нет – бежать в парк. «Нельзя! - уговаривала она себя. – Он может решить, что я ищу встречи с ним». Но потом она подумала, что когда еще проснутся в доме и когда еще будет завтрак… Нет! Так долго она не выдержит! Она просто прогуляется, как обычно. Да и почему нужно отменять утреннюю прогулку? И потом, лето так быстро пролетает, и вообще, в такое чудесное утро грешно сидеть дома. Доводов «за» оказалось больше, чем доводов «против», и через полчаса Люка шла по парку.
«Какое красивое утро!» - пели ей цветы и птицы. «Какое веселое утро!» - шелестели солнечные зайчики, прыгая по деревьям и по дорожке. – Если хочешь, можешь попрыгать с нами», - смеясь, предлагали они ей. «Я бы не прочь, - отвечала она, - но ведь в любой момент может появиться он, и что тогда? Что он подумает обо мне?».
Они увидели друг друга одновременно.
- Еще не встало солнце, а утро обещало быть добрым. И сдержало свое обещание: в тени сиреневой аллеи я этим утром встретил вас!
- Ах Поль, да вы поэт! Доброе утро, господин поэт!
Здороваясь, Поль протянул ей веточку белой сирени.
- Когда вы успели? – удивилась Люка.
- Я люблю рано вставать. День еще только начинается, все впереди. И никто не может угадать, что произойдет с ним сегодня днем или вечером…
- Или даже через час, - добавила Люка. – Но честно признаюсь, я люблю вставать рано только летом. Я вообще больше всего люблю лето. А вы?
- И я. Впрочем, и осень тоже люблю. Знаете, когда в лесу тихо и безветренно, и слышно, как падают листья.
- Да, а в березовой роще так светло, и ярко, и спокойно, и только чуточку грустно. Но еще тепло – и можно долго гулять, шуршать листьями и думать…
- Или мечтать…
- Или читать стихи, - подхватила Люка, и они, посмотрев друг на друга, почему-то рассмеялись. Им было удивительно легко, и хотелось говорить и говорить, и вот так же, как сейчас, смеяться.
«Милая Юленька! Я всегда буду называть вас милая Юленька!» – пелось в душе Павла. И вдруг, неожиданно для него самого, слова эти вырвались, словно уже не могли оставаться невысказанными:
- Я буду называть вас … Юленька… Можно?
- А я вас? – вместо ответа спросила Люка. – Поль или лучше Павел?
- Поль. Или Павел. Мне лучше так, как лучше вам. – Он вдруг остановился и посмотрел ей в глаза: - Знаете, Юленька, это самое лучшее, нет, это второе самое лучшее утро в моей жизни. – И подумал, что теперь-то он знает: так бывает! Так могло бы случиться и с ним – чтобы каждое утро всей его жизни было теперь самым лучшим!
Люка только улыбнулась в ответ. Ей очень хотелось спросить, когда же было первое, но она не решилась.
- А первое было вчера, - словно угадав ее мысли, признался Павел.
***
Обычно мне жаль времени на сон, и я всегда стараюсь отодвинуть тот час, когда нужно укладываться спать. Но сегодня – совсем другое дело. Сегодня я с нетерпением жду и тороплю ночь. Даже не ночь, а просто то время, когда будет прилично лечь в постель. Почему-то мне кажется, что сегодня мне приснится тайна сиреневой аллеи.
***
На широкую просеку полосой легла тень, и первые капли, еще редкие и крупные, упали в траву, скользнули по их лицам, и вдруг все вокруг заполнил тихий шелестящий звук – дождь зашумел по листьям, по траве, по земле.
Они спрятались в лесу. Здесь было темно: вокруг росли вперемешку с молодыми осинами и какими-то кустами огромные ели. Это были старые и могучие деревья. Но когда дождь припустил сильней, даже они не смогли укрыть их от веселых прохладных капель, и все трое вздрагивали и ахали, когда тонкие быстрые струйки, сбегая по шее, по спине, щекотали разгоряченную солнцем кожу.
- Как вы думаете, - спросила Люка, - это надолго?
Павел осторожно отодвинул ветку и посмотрел на небо. Светило солнце, дождевое облако проплывало над лесом.
- Нет, это легкий дождь, быстрый… И он уже кончается.
- Грибной, - сказал Жорж. – А давайте понаблюдаем за каким-нибудь местом! Может, нам повезет, и мы увидим, как грибы растут?.
Ничего смешного он не сказал, но все засмеялись. Им было весело, и никакой дождь не мог испортить им настроение.
  - Дайте же и мне посмотреть! – Люка подошла к краю елового шатра и выглянула наружу. – По-моему, он уже кончился, - сказала она и шагнула вперед, но задела головой ветку – и будто снова хлынул дождь. Она ахнула и, прикрыв голову руками, выбежала из-под ели.
- Вы не промокли? – спросил Павел, выбираясь из укрытия вслед за ней.
- Пустяки! – весело отмахнулась она. - А вы?
- Ерунда! Солнышко мигом высушит, - ответил Павел, стряхивая с волос вместе с водой еловые иголки прямо на брата..
- Только не на меня, - отскакивая, закричал Жорж. – У меня уже много.
Дальше Люка не слышала. Она сделала шаг и остановилась. Сквозь ветки деревьев хлынули солнечные лучи – тонкие, стремительные, а на них и вокруг них дрожали мелкие капельки дождя и сияли. Они висели в воздухе и почему-то никак не падали. «Так не бывает! Этого не может быть! – думала Люка. – Как будто разбросил кто-то хрустальные брызги…» Она стояла внутри дождя, а он замер и сиял – празднично и волшебно.
- Как же это может быть? – наконец прошептала она. – Кто это сделал?
- Что? Что случилось? Что с вами? – заволновались ничего не понявшие братья.
- Смотрите, смотрите скорее, дождь повис в воздухе. Вы видите? Видите, он не падает!
Братья взглянули вверх и замерли. Над их головами висели капли дождя и озаряли все веселым своим сиянием. И от этого пропадало чувство реальности, все казалось таинственным и прекрасным, и у Павла даже возникло ощущение, что случилось это специально для них. Но вдруг в один неуловимый миг все исчезло, словно испарилось. Люка молча постояла еще немного, ожидая, что чудо повторится, но воздух был уже прозрачен. Она медленно повернулась:
- Вы это видели, господа? Что это было?
Поль и Жорж молчали. Они смотрели на нее. Глаза Люки стали похожи на сверкающие сапфиры. Свет от них ложился на лицо девушки, на ее волосы. И ни один из братьев не смог бы сказать, что их поразило больше: замерший дождь или сама Юленька. Она заметила их восторг, но поняла его по-своему, и оттого, что они вместе окунулись в какой-то волшебный поток и одинаково счастливы этим, братья стали ей еще ближе. Она не знала, что это за чувство поднималось в ней теплой волной, но, пожалуй, больше всего оно было похоже на благодарность.
- Да, - опомнился наконец Павел. – Нет, я не знаю… Впрочем, может быть, это и есть сухой дождь? Я слышал, что в жару бывает такой: он не успевает долететь до земли, испаряется в воздухе. Но я никогда не слышал и не знал, что это так красиво.
- Так просто? - с небольшой долей разочарования спросила Люка. – А было так необыкновенно…как чудо…и словно специально для нас.
Павел, услышав это, даже вздрогнул.
- А вы посмотрите, как после дождя все заиграло, - удивился Жорж.
И правда, знакомое место сейчас выглядело по-другому. Или это они посмотрели на него другими глазами? Деревья и травы словно подросли: вытянулись, распрямились и так смело и свободно глядели на мир, будто знали о нем, а может быть и о них, что-то очень важное.
«Боже мой, как все это прекрасно! Все радуется жизни, всюду разлито счастье… Нет ничего лучше нашего леса, это самое прекрасное место в мире…Нет! Весь мир прекрасен, вся земля и все люди…Ах! А как же… ведь где-то, наверное, сейчас, в эту минуту, кто-то болен, кто-то плачет, а где-то идет война! Ну ладно болезни, это неизбежно, а война? Разве можно самим, своими руками уничтожать счастье… жизнь…эту красоту… Ах, если бы я могла нарисовать этот лес – вот такой: яркий, радостный, с его спокойной уверенностью, с его таинственным светом в листве и траве, чтобы все увидели, как просто и счастливо нужно жить! Нет, я плохой художник, лучше написать стихи, такие замечательные и понятные всем… Или нет, это должна быть песня, она зазвучит по всему миру, она будет так прекрасна, что все поймут, какая непростительная, чудовищная глупость – война, и боль, и горе, и как удивителен мир, и что он создан для счастья, и нужно беречь его…» - Люка вздохнула.
- Как это все прекрасно! Я ничего не знаю лучше этого леса, этой просеки…
- И этого дождя, и этого дня, - поддержал ее Павел.
  - И этого луга, - продолжала Люка, - с его простыми цветами и травами. Нет, правда… Мы просто привыкли ко всему, а если приглядеться, каждая травинка, даже самая простая, – совершенна, каждый цветок, даже эта маленькая лесная незабудка, - ведь это чудо.
Жорж повернулся к Люке и сказал:
       - А я знаю кое-что в нашем лесу, что вас удивит… и что вам непременно понравится. И это настоящее чудо.
- Правда? Неужели настоящее?
- Да, - кивнул Жорж и посмотрел на брата: - Поль, подтверди!
- Подтверждаю! – сказал Павел. - Раз ты говоришь, значит, настоящее.
- Поль! – воскликнул Жорж. - Без шуток! Я же серьезно.
- Да и я серьезно. Только ты хотя бы намекнул: о чем? – И тут Павел вдруг оживился: - Ну конечно! Озеро! Как я мог забыть о нем? Юленька, вы еще не видели бездонного озера?
- Как? – ахнула девушка. – В самом деле – бездонное? Вы меня не разыгрываете?
- Мы бы не посмели! – шутливо раскланиваясь, ответил Павел. – Странно, что вы ничего о нем не слышали.
- А где оно? Далеко отсюда? – Юленьке уже не терпелось посмотреть на него.
- Не очень, - неуверенно сказал Жорж, который был готов хоть сейчас отправиться в путь, чтобы показать Юленьке таинственное озеро. – Ну, как? Пойдем?
Но Павел покачал головой.
- Нет, сейчас не стоит. Уж если идти, то утром, к девяти часам - чтобы увидеть все, как есть.
- Почему же именно к девяти?
Жорж хотел ответить, но Павел опередил:
- Сия тайна велика есть.
Люка топнула ножкой:
- Как вам не стыдно, господа! Вы просто подшучиваете надо мной! Где это видано, чтобы ходить смотреть на озеро, хотя бы и бездонное, как вы говорите, надо было именно в девять часов утра?!
- Да нет же, нисколько мы не подшучиваем и не разыгрываем вас! – бросился на защиту брата Жорж. – Поль говорит чистую правду.
- Чистую правду и ничего, кроме правды, - прижав руку к сердцу, сказал Павел, поклонился, и, поднимая голову, умоляюще произнес: - Ваша милость, сделайте милость, смените гнев на милость, - и не выдержал, рассмеялся первым.
- Хорошо, хорошо, - с улыбкой сказала Люка. Она никогда не сердилась долго. – Но посвятите же меня в эту тайну поскорее, а то я просто умру от любопытства.
- Об этом озере, - начал Павел, - ходят разные слухи. Говорят, что даже в засушливые годы, когда пересыхают речушки и пруды, воды в нем не становится меньше ни на каплю. Говорят, это потому, что у него нет дна. Конечно, находились охотники проверить это…
Люка ахнула:
- Ныряли?
- И ныряли тоже, были такие смельчаки, хотя вообще-то в нем не купаются. Может быть, потому, что с ним происходят странные, необъяснимые вещи, - Поль замолчал.
- С озером? – не поверила Люка.
- Вот именно. Дважды в день – утром около девяти часов и вечером, в пять или в шесть, вода в нем начинает бурлить, поднимаются волны, озеро словно кипит несколько минут, а потом опять успокаивается. Иногда в нем появляются какие-нибудь предметы. Говорят, что однажды после такого «кипения» люди увидели на воде довольно большой обломок доски. Его выловили, и знаете, что на нем было? На нем была надпись: ШХУНА «СВЯТАЯ МАРИЯ». Правда, там каких-то букв не хватало, стерлись, вероятно, но прочитать можно было. И это видели несколько человек.
- Вы серьезно? Это правда? - и Люка посмотрела на Жоржа, всей душой желая, чтобы он подтвердил слова брата.
- Истинная правда. Мы, к сожалению, этой доски своими глазами не видели, но слышали о ней от многих, - серьезно сказал Жорж, и Люка поверила.
- Тогда, - сказала она, - мы обязательно пойдем туда завтра. И надо прийти заранее: я ни за что не хочу пропустить самое интересное. И знаете что? Давайте проверим, есть ли у него дно? Вы знаете, как это нужно сделать?
Братья переглянулись.
- А что, Поль, - предложил Жорж, - давай попробуем! Может быть, нам удастся… помнишь, мы как-то и сами хотели.
***
Сегодня это странное наваждение опять коснулось меня. Я шла вдоль обрыва. Внизу шумело море. Вверху сияло небо, а здесь, в лесу, было тихо, спокойно, прохладно. От раскаленного песка поднимался теплый воздух, и сильные ветви платанов словно бы лениво перебрасывали его струйки друг другу. И вдруг какой-то другой ветер подул мне в лицо – тоже теплый, но совершенно другой: в нем плыли другие запахи и звуки, в нем были другие звезды и росы. Он подул мне в лицо, заглянул в глаза, скользнул по рукам, он обнял меня…В нем было что-то знакомое: жаркий шелест листьев, узорчатые пятна на тропинке, солнце… Оно светило сквозь деревья, и один его поток, разбившись о ветку сосны на тысячи лучей, прозрачным золотым шатром спустился на землю. На листьях, в траве, на крыльях бабочек – всюду заиграли солнечные улыбки, и в воздухе затрепетало ожидание – радостное, нежное ожидание. И кто-то сказал тихим, счастливым голосом: «Юленька!» Я стояла, боясь пошевелиться.
***
Люка сидела в беседке. На коленях ее была раскрытая книга, но читала она не ее. В книге лежал листок бумаги. Подошедший Жорж, мельком взглянув на него, узнал почерк брата. «Вот оно что! – с внезапной обидой подумал он. – Вот почему светится его окно по ночам! Поль пишет стихи…»
Люка, поглощенная чтением, не чувствовала его присутствия, и Жоржу стало неловко. Будто он специально подошел тихо и наблюдает за ней. Он пошаркал ногами – чтобы не испугать девушку внезапным появлением – и вошел в беседку.
- Доброе утро… Простите, если помешал, но мне так хотелось увидеть вас… - тихо сказал Жорж. – Можно мне сесть рядом?
- Доброе утро, Жорж, - Люка весело посмотрела на него. – Ну разумеется, садитесь. Надеюсь, вы не будете и дальше таким… безупречно вежливым….
- Мне так хотелось увидеть вас, - повторил Жорж, - что если бы этого не случилось, я бы…
«Я бы, наверное, заболел», - подумал он, но ничего не сказал и не заметил, что фраза осталась незаконченной.
- Что с вами? Отчего вы говорите так грустно?
- Грустно? Нет, что вы, вам показалось.
 Еще утром Жорж был настроен решительно. Сегодня он хотел признаться, сказать, что любит, и если получится, сказать, как сильно он ее любит – на всю жизнь. Но сейчас, после того, как он увидел стихи Поля и то, с каким счастливым лицом она читала их, ему показалось это невозможным.
- Я всего лишь посыльный. - Он грустно улыбнулся и протянул ей письмо.
Люка молча открыла розовый конверт. Там были два листа знакомой почтовой бумаги, исписанные мелким почерком. «Здравствуйте, моя королева! Юлия Единственная!» - прочитала она, и у нее радостно забилось сердце. Глаза нетерпеливо скользнули ниже:
Вы – королева стран тех дальных,
Где радость, счастье и уют
Встречают рыцарей печальных
И им покой и мир дают.
Вы в рыцари рукой своей
Меня когда-то посвятили,
И тот обет в тени ветвей
Мы клятвой верности скрепили…
Люка улыбнулась, и яркие картинки промчались перед глазами.
 
Они возвращались с прогулки. Поль рассказывал свою любимую легенду о короле Артуре, и разговор естественно коснулся и рыцарских романов, и рыцарей, и их подвигов во славу прекрасных дам.
- Интересно, есть ли еще рыцари на свете? – спросила вдруг Люка, ни к кому особо не обращаясь.
Поль театрально раскланялся:
- Приказывайте! Я готов к любым свершениям ради вас, моя королева!
«О! – подумала Люка. - Как неожиданно!» Но ответить ничего не успела, так как Павел уже понял, какой подвиг совершит сейчас.
 Береза была словно выдернута из земли, и с одной стороны даже торчали корни, но ее зеленая верхушка застряла в ветвях соседних деревьев, и поэтому она не упала, а лишь немного наклонилась. Не раздумывая, Павел подбежал к березе и ловко полез по ее ровному, гладкому стволу. Жорж нахмурился. По его лицу было видно, что он и сердится на брата за его неразумный поступок, и боится за него.
- Павел, - крикнула Люка, - пожалуйста, не надо! Это опасно, она едва держится!
Павел не отвечал и упорно взбирался наверх. Когда он был уже возле тонких верхних веток, дерево скрипнуло и немного повернулось. Люке показалось, что Павел падает, и она в ужасе замерла, не в силах ни шевельнуться, ни крикнуть, ни даже заплакать. Жорж бросился было к дереву, но остановился: Павел каким-то чудом удержался, выпрямился и, одной рукой ухватившись за ветку, другой помахал в воздухе и крикнул: «Да здравствует королева Юлия Прекрасная! Ура!» Потом он немного спустился, может быть, на шаг или два, но это было, наверное, труднее, чем подниматься, и он - с этой невероятной, как казалось Люке, высоты - спрыгнул. Почему-то она не заметила, как Жорж оказался рядом с братом. «Господи! – шептала она. – Спаси его! Я больше ни о чем тебя не попрошу, только сделай так, чтобы с ним ничего не случилось!» Между тем Павел поднялся с земли – невредимый и даже улыбающийся, но, увидев испуганную, потрясенную Юленьку, изменился в лице и поспешил к ней.
- Простите! Ради Бога, простите, Юленька! Я никак не ожидал… Ничего же не случилось… Ведь я умею прыгать, да здесь и невысоко совсем. Вы напрасно испугались. Ну что мне сделать, чтобы вы простили меня?
Пока он говорил, Люка немного успокоилась.
-Я прощаю вас, только, пожалуйста, впредь никаких подвигов! Мне они не нужны! Мне больше нравится, когда вы на земле, рядом со мной.
«Юленька! Милая Юленька! – пелось в душе Павла. – Как бы я хотел быть всегда рядом с вами!» И он с искренним раскаянием сказал:
- Я постараюсь больше никогда не огорчать вас!
Они посмотрели в глаза друг другу – и никого и ничего не стало для них. Жорж отошел, постоял немного и медленно пошел в лес. Они не видели. Они сели в траву. Что-то тихо говорил Павел. Она улыбалась и что-то тихо отвечала ему. Кажется, пели птицы, а в небе над ними проплывали легкие облака. Кажется, шелестели березы над их головами. Они сидели и тихо переговаривались. Иногда встречались их счастливые взгляды. Иногда встречались их руки и тут же испуганно отодвигались, чтобы через минуту встретиться вновь. Кажется, ветер кружился в траве и сияло на белых стволах яркое солнце. Но что им было за дело до всего этого? Вернулся Жорж, так и не дождавшийся, когда они его догонят. Но он словно был где-то далеко, и они не могли разглядеть, какое бледное и напряженное у него лицо, точно натянули на него тесную маску.
- Такой поистине рыцарский подвиг достоин награды! – громко сказал Жорж, пытаясь вернуть их к действительности.
Они вздохнули с сожалением, а потом вдруг оба смутились. И чтобы скрыть это смущение, Люка сказала торопливо:
- Да, конечно! Вы совершенно правы, Жорж. Этот подвиг достоин рыцаря…то есть достоин награды… В общем, Павел, я посвящаю вас в рыцари.
- Посвящайте! – Павел покорно склонил голову с той кроткой и вместе лукавой улыбкой, какой никто больше не умел улыбаться и от которой у Люки что-то замирало внутри.
Она огляделась в поисках чего-нибудь подходящего. Корявая палка вместо меча? Нет, не пойдет. Цветы? Но поблизости не было никаких цветов, только папоротник. Что ж, пусть будет папоротник! Она быстро сорвала несколько веток, равнодушно отмечая, какие зелено-рыжие полосы они оставляют на руках, и сплела из них венок. Потом она подошла к Павлу, и он, словно угадывая ее желания, опустился на колено и наклонил голову. Люка, вспоминая сцены из рыцарских романов, трижды ударила его по плечу венком, потом надела его на голову Павла со словами:
- Встаньте, сэр рыцарь Поль, и будьте достойны этого высокого звания и этого прекрасного венка победителя!

Люка очнулась от воспоминаний и увидела перед собой грустные глаза Жоржа.
- Почему вы так печальны, Жорж? – спросила она. – Разве можно грустить в такой прекрасный день?
Жорж посмотрел на ее сияющее лицо и вместо ответа спросил:
- Что такое можно написать, чтобы заставить вас так улыбаться?
- Милый Жорж, ну пожалуйста, не надо так грустно. Это просто стихи. Правда, очень милые стихи…
Она была так хороша, так счастлива, что Жоржу трудно было решиться и сказать то, что он должен ей сказать. А Люка перевернула страничку. Стихи кончились, и под ними она прочитала: «Я верю, нет, я знаю, что пройдет немного времени – и в вашей гостиной зазвучит знакомый, впрочем, может, слегка забытый голос: «Приветствую вас от всего сердца, о моя королева!»
- Что это? – спросила она, с недоумением посмотрев на Жоржа.
«Нет, - подумал он, - надо сейчас, потом будет труднее». И старательно безразличным голосом произнес:
- Поль не придет. Он просил передать его извинения за то, что не смог попрощаться с вами лично.
- Попрощаться? – изумилась Люка. – Почему попрощаться?
- Они с кузеном уже уехали. Мы поедем завтра, и Поль воспользовался возможностью передать со мной это письмо. Он писал его сегодня ночью…Он писал его всю ночь.
- Что случилось? – Люка наконец поняла, что Жорж не просто хандрит. У него есть на это какая-то причина. Какая-то нехорошая причина. – Что случилось? – повторила она настойчиво.
Не глядя на нее, Жорж сказал:
- Кузен… Я рассказывал вам о нем и я обязательно вас познакомлю, они вернутся в конце лета …ближе к осени…
«Что он говорит? – с ощущением чего-то непоправимого думала Люка. – Зачем он о кузене? Мне это неинтересно! Где Павел? Что с ним?»
- Вчера он приехал, - продолжал Жорж, - было уже поздно, и сообщил, что невеста Поля возвращается из путешествия на две недели раньше. Поэтому они выехали утром, засветло…в Петербург, встречать… Ну, и потом… венчание будет в Петербурге…
В ушах так сильно застучало, что Люка закрыла их руками. Жорж бросился к ней.
- Что с вами? Пожалуйста, не думайте сейчас об этом…забудьте о нем, о них, забудьте все… Я люблю вас! Боже, что я говорю!
Но Люка и не расслышала. Чуть погодя она спросила:
- Простите, что?
Жорж растерялся и сказал то, о чем сейчас думал:
- Вы так побледнели…
- Не беспокойтесь. Все в порядке. Просто у меня сегодня болит голова, и от этого шумит в ушах. Знаете, это бывает. Но сейчас уже прошло. Впрочем, мне все-таки лучше пойти домой. А письмо я дочитаю потом, - она подумала, что нужно улыбнуться Жоржу – он такой внимательный, такой добрый, - но не смогла. Положив письмо в конверт, она встала. – Пойдемте. Вы ведь проводите меня?
Они медленно шли по сиреневой аллее. У нее было неприятное ощущение, что дорожка стала липкой, и она с трудом отрывает от нее ноги. «Нет, нет, я ни за что не буду плакать! – твердила она себе. – Я не позволю себе плакать! Но неужели это случилось с нами? Что это? Павел! Как это?»
- Спасибо вам, Жорж, - как могла спокойно и мягко сказала она. – И … пожалуйста, передайте Полю мои поздравления. Я уверена, что у него замечательная невеста и что Поль будет счастлив… с ней.
       Она впервые так назвала Павла, и этим как будто отодвинула его от себя. «Я не должна, и я не буду думать о нем, иначе просто сойду с ума». Люка высоко подняла голову и посмотрела вокруг, словно пыталась выбраться из темноты на солнечный простор. Она остановилась и тронула своего молчаливого спутника за руку.
-Давайте здесь попрощаемся. Я дальше пойду одна.
Она постояла немного и, глядя ему вслед, подумала: «Сирень уже отцвела. Так скоро!»
***
Я стояла, боясь пошевелиться. Мне вдруг стало страшно, что со следующим шагом я провалюсь во что-то неизвестное. Еще шаг – и я исчезну с этого обрыва, из этого мира, но только не знаю, вернусь ли, смогу ли…А ветер улетал в тихих шепотах, в странно знакомых запахах, и что-то, что было сильнее моего страха, влекло к нему. И я шагнула. Но он исчез. Я опустилась на траву под каким-то деревом и тихо попросила: «Вернись, пожалуйста, вернись»! И тут же услышала за спиной:
- Люка!
Меня никто так не называл, но я почему-то обернулась. По тропинке, наполовину скрытой ветвями, шел человек в светлом костюме. Лица его было не разглядеть, но я знала, что он улыбается и смотрит на меня.
- Павел? – спросила я, но голоса своего не услышала, и губы не разомкнулись – непослушные, как после глубокого сна.
Он подошел ближе.
- Ты думала… Ты ждала кого-то?
- Жорж? – Кажется, я произнесла это достаточно громко и почувствовала, что ветер, тот, другой, вернулся. И закружил листья вокруг нас, а я все смотрела на этого странно знакомого человека, но никак не могла разглядеть его лица. – Я не узнаю тебя. Скажи, кто ты?
- Я всегда знал, что мы увидимся еще… хотя бы раз. Ты молчишь… Ты не узнаешь меня? – Он протянул мне узкий розовый конверт: - Я так давно написал это…
Листья вокруг нас кружились все сильней, и пыль, и песок, и в этом вихре исчезла его улыбка. И он сам. На миг потемнело и запахло грозой. Но смерч пронесся быстро, как вздох. И я все так же сидела в тени дерева, и так же светило солнце, и в руках у меня был конверт. Я открыла его и достала два листочка, исписанные мелким почерком.
«Милая моя! Любимая! Я никогда не говорил тебе этих слов. Ни разу за все то время, что мы были вместе. Самое светлое, самое чистое, самое прекрасное время в моей жизни. Оно все живет во мне, и я говорю: слава Богу, что оно было! Хоть это у нас было общее, наше.
 Я часто перебираю в памяти те счастливые дни. Знаешь, когда в тот первый раз мы встретились, я целый день мучился, вспоминая, где и когда уже видел тебя. Потом вспомнил: ты мне снилась – вот точно такая, какой я тебя увидел в тот день. Вспомнил твою улыбку, твои глаза, даже прическу… Любимая моя, как же долго я живу без тебя! Как давно я не слышал твоего голоса, твоего смеха – самого лучшего на свете. Я живу без тебя так давно... И все-таки я счастлив. Я счастлив тем, что оно было – наше светлое, счастливое наше юное время.
Может быть, я иногда обижался на тебя – ненадолго. Может быть, иногда, обиженный, искал в тебе недостатки, но если они и были, то были твоими, на них лежал свет твоего очарования, и я принимал их, я любил их и очаровывался ими. У меня никогда не хватало смелости и не хватало слов, чтобы сказать тебе о своих чувствах. Мне и сейчас мало их, этих слов – невысказанных, томивших меня все эти долгие годы.
Помнишь, мы называли тебя Юлией Единственной, Юлией Удивительной? Но в мыслях я всегда называл тебя «милая Юленька»…»
Дальше читать я не смогла. Мне показалось, что я сейчас задохнусь. Я встала и подошла к обрыву. Я смотрела на море, на прохладную воду: казалось, так легче дышать. Пальцы разжались, и два листка бумаги выпали из руки и заскользили вниз по склону.






Анна ЛЕЛЕЦКАЯ

ТИХАЯ МОЯ РОДИНА
(Поэма)
                У каждого из нас
На свете есть места,
Что нам за далью лет
Всё ближе, всё дороже…
Из песни.

 
Вдаль умчались года…
Я ж опять, как всегда,
Всё о прошлом своём вспоминаю,
О Берёзовке той, деревеньке простой,
Книгу памяти сердцем листаю.

Деревенька моя!
Детства сказка моя!
По тебе я всё так же скучаю.
Снова память зовёт,
Мне уснуть не даёт,
В светлой грусти рассветы встречаю.

Ах, сторонка моя,
Грусть и радость моя,
Ты по-прежнему мне дорогая.
В снах я вижу тебя,
И, как прежде любя,
По тебе я тоскую, родная.

Вспоминаю просторы
Лугов и полей,
В мыслях руки я к ним простираю…
Там бежит говорливый,
Весёлый ручей,
Родниковой водой исцеляя.

Шум берёз, тополей,
Звонкий крик журавлей,
И заливистый хор соловьиный –
Это голос любимой сторонки моей,
Деревеньки далёкой, родимой.

Вот мне видится дом
И сирень под окном,
Сад вишнёвый, плетень с повиликой,
Слышу песнь петуха,
И рожок пастуха,
И как кот свою сказку мурлыкал.

После страшной войны
Собрались вместе мы,
Сразу выросла наша семейка.
А садились за стол –
Не в обиде никто:
Всем хватало там мест на скамейке.

Нас друг к другу влекло.
Вместе было легко.
Мы стояли горой друг за друга.
Всегда с нами была
Неизменно она, семиструнная наша подруга.

Ах, гитара моя…
Я в неё влюблена
С того раннего, нежного детства.
Где бы я ни была,
Со мной всюду она,
В такт звучала с тоскующим сердцем.

Вечерком при луне,
Будто в сказочном сне,
Всё звенела и пела гитара.
И под нежные звуки,
Аккордов её
Танцевали влюблённые пары.

Как теперь он далёк
Тот родной огонёк,
Те гитарные нежные звуки…
Там о дружбе, любви
Пели песни свои
Мы до самой последней разлуки.

Этот бабушкин дом…
Мне запомнился он.
Там рассвет я свой первый встречала.
Милый дом, тихий сад,
Нежный бабушкин взгляд –
Это всё моей жизни начало.

Там любили меня,
И, в мир сказок маня,
Колыбель мою мама качала.
Охраняла мой сон,
Чтобы сладким был он,
Пробужденье – улыбкой встречала.

Перед взором они,
Те счастливые дни,
Когда в нашей речушке купались,
А морозной зимой
Всей весёлой гурьбой
С крутой горки на санках катались.

 
Вспоминаю о том,
Как стремились в тот дом
Мы с двоюродным братом Алёшей.
Чуть постарше он был,
Меня нежно любил
Мой братишка, мальчишка хороший.

С ним мы вместе росли,
Вместе в школу пошли,
В речке рыбу ловили, играли…
Его Фёдором я
Тогда в шутку звала,
А меня величал он Натальей.

Взбудоражим весь дом,
Всё поднимем вверх дном:
Были с братиком мы непоседы.
Но ни слова в упрёк
Не слыхали потом –
Всё прощали нам бабушка с дедом.

Пролетели года.
Только я никогда
Свою бабушку не забываю.
Ах, какой она ласковой,
Доброй была –
Я с любовью о ней вспоминаю

С ней беда – не беда:
В летний зной, в холода
Хлебом-солью всегда нас встречала
И парным молоком
(Всё от деда тайком)
Каждым утром внучат угощала.

Дед, бывало, ворчал:
«Это что ж за напасть?
От содома такого нет спасу!» -
Рассердившись, кричал:
«Понимаешь ты? Страсть!»
А она: «Расстрелит-твою мясу».

И, забыв про себя,
Всех жалея, любя,
На детей никогда не ворчала.
Наша бабушка мудрой
 Старушкой была –
Всех к добру с малых лет приучала.

До конца своих дней
Не забудем о ней.
Всем хорошим в характере нашем
Мы обязаны ей,
Той, что нам всех родней
Нашей бабушке милой, Наташе.

Сколько лет пронеслось,
Сколько видеть пришлось,
Сколько разных людей я встречала,
Но по близким своим,
Дорогим и родным,
Я до слёз, я до боли скучала.

Дорогие мои!
Хоть вы были бедны,
Но порядок во всём образцовый.
Вы сердечны, просты
И душою чисты,
Как я всех вас люблю, Просвирцовы!

Говорят про меня:
«Вот она, их родня,
И повадки её все отцовы:
Как отец, весела,
Как отец, озорна
И характером вся в Просвирцовых»

Пронеслось много лет,
Но покоя всё нет:
Я тоскую, грущу и скучаю.
Лишь открою альбом,
Снова вижу наш дом,
Эх! Начать бы опять всё сначала!

Вот бы снова за стол
Всей семейкой попасть,
Угостила б нас бабушка квасом,
И услышать родное:
«Ну что за напасть,
От содома опять нету спасу!»

Как-то раз или два
Я в деревне была –
Не осталось от дома и следа.
И от мысли печальной
 Душа замерла:
Нет уж бабушки там, нет и деда.

Он навеки умолк,
Строгий дедушкин бас,
Не слыхать «Расстрелит-твою-мясу!»
И никто на пороге
Не встретит уж нас,
Не нальёт нам холодного квасу.

Деревенька моя,
Ты теперь уж не та,
Не такая как прежде, - другая.
Но былую твою
Доброту, красоту
Я в душе сохраню, дорогая.

Отчий край дорогой,
Мне навеки родной,
Как всегда, хлебом-солью встречаешь,
И не броскою, тихой своей красотой
Лечишь душу мою и спасаешь.
Деревенька моя,
В сердце ты у меня,
Там близка мне, мила и желанна.
И просторам твоим
Низко кланяюсь я
Благодарна навек.
Твоя Анна.


60-ЛЕТИЮ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ

Маргарита БЕСЕДИНА

ПАВШИМ ПРИ ШТУРМЕ КЁНИГСБЕРГА

 
А враг из всех щелей всё бил и бил…
Неистово! Остервенело!
И, кажется, не хватит больше сил
Поднять с земли измученное тело.

Но командир охрипшим ртом орёт! –
И будто умножалась сила.
«В последний бой!
       За Родину!
       Впе-рёд!!»
И поднимается в атаку взвод.
Победа! Ликованье!.. И могилы.

Четыре дня боёв! Без отдыха, без сна.
В пороховом дыму. В атаках…
А в городе была весна.
Считала дни уже война.
Апрельский дождь о павших плакал.

Ещё ждала родная сторона
С войны своих любимых, близких,
А здесь уже врезались имена
В надгробия и обелиски.

Победа! Но какой ценой!
Победа! Но какою платой!
Их сколько, не вернувшихся домой!
Их сколько, с искалеченной судьбой,
Несущих скорбь и боль утраты.

Будь проклята!
       Будь проклята война!
Пусть никогда её не знают дети!
Во все века,
       на всей земной планете.
Да сбудутся такие времена!
Живущие,
       за это вы в ответе!
 

***
 
Город Гофмана. Город Канта.
Город тех, кто его возродил,
Тех солдат, кто погиб здесь когда-то,
Став огнём у братских могил.

Город парков, озёр и скверов,
Город музыки и цветов.
Я исполнен высокой веры,
Что он был и будет таков!

Дуют с моря прохладные ветры,
И синоптиков не спрося,
Льют дожди. Я уеду, наверно,
Пусть они без меня моросят.

Я уеду. Вернусь не скоро.
До свиданья, а может, прощай.
Только вдруг понимаю, как дорог
Мне мой город, мой ветреный край.

И мечтаю уже вернуться,
Чуть покинув родной порог.
Я прощу ему лужи-блюдца
И машин непрерывный поток.

Сяду в сквере у драмтеатра.
Есть прекрасные города.
Вот пройти бы сейчас по Монмартру
И опять вернуться сюда!

Город Гофмана. Город Канта.
Город тех, кто его возродил.
Этот город моим стал когда-то,
И расстаться с ним нету сил.
 





***
 
Тот Город слышал канонады,
Свист пуль, разрывы бомб, гранат.
Молясь, он не просил пощады.
Он – город-воин. Он солдат.

Ещё недавно горделивый,
Под сводом красных черепиц,
Теперь, похожий на могилу,
Поверженный, лежащий ниц,

Он посылал войне проклятья,
Но после жарких битв лихих
Он павших хоронил, как братьев, –
Друзей ли, недругов своих.

А изувеченные стены,
С глазницами пустых окон,
Не понимая перемены,
Казалось, исторгали стон.

И город не прощал измены.
(Его сады!.. Его дворцы!)
Как медленно вставал с колен он.
- Кто вы? Убийцы иль Творцы?

…С трудом залечивались раны,
Но от зари и до зари
Над городом всё плыли краны
И тьму пронзали фонари.

Вздыхали парки на скамейках,
Орали птицы про весну,
И только под гармонь калеки
Всё пели, пели про войну.
 


Евгений ПУДОВИКОВ

НАШ МАРИНЕСКО

 
В небе горит – это не НЛО!
То дух Александра,
       его самого.
Каждый подводник, все до одного,
Знают его.
       Имя ценят его
В мире морей очень веско.
       Флота Балтийского он золотник.
       Подвиг его бесподобно велик.
       Бился в истерике фюрер – и в крик:
       -Кто этот дьявол?!
       -Зверь!
       -Экипаж этот дерзкий!...
Припев:
       А мы, пока помним себя,
       Да, не забудем тебя –
       Мы сердцем с тобой.
       Ты наш герой!
       Ты наш герой, Маринеско!
       
 Пенной волною расхожа молва:
Мол, да…Возможно…
       Сорви-голова…
Было. По-флотски крутые слова
Мог стебануть, и не как-нибудь – «в путь»,
Да с юморком, по-одесски.
       Тех, кто в лампасах, не всех признавал,
       Бил только «в яблочко». И наповал!
       Почести?
       - Что ты?! Он их не видал.
       Ведь рисковал! Не вилял, не рыдал.
       Был он удал!
       Вот такой он, наш Маринеско.
Припев:
«Финский бульон» так отважно любил…
А от погони всегда уходил
На «эс-тринадцатой». Век свой победил!
С честью служил. Но чашу испил…
Да, горьку чашу испил. А ведь был
С самой морскою фамилией…Из советских…
 
       Ты в сорок пятом (под возраст Христа)
Фрицу забил два торпедных «креста»
И не случайно! Нет!
       Не спроста!
       Наш Александр,
       ты не икона,
       Не миф македонский…
       Не ангел! Не фреска…
       Ты – Маринеско!
       Наш Маринеско!
Александр Иванович!
Александр Иванович!
Александр Иванович Маринеско!







ЛЕТЧИКИ СОРОК ПЯТОГО

 
Кенигсберг сорок пятого года,
будто зверь, хищной пастью дышал;
город славы тевтонских походов
боевую армаду держал.
Мол, мы русских побьем неизбежно,
мол, Иван в Кенигсберг не пройдет…
Но зацвел в зоопарке подснежник,
и советский запел самолет:

Припев:
Небо затем, чтоб его открывать.
Небо затем, чтоб его покорять.
Небо зовет нас любить и мечтать.
Небо зовет нас летать и летать!




Краснозвездные наши пилоты
сбили с фрицев фашистскую спесь.
Наши в небо рвались самолеты.
Нам «Хорст Вессель»- что бранная смесь
Мы в песок головой не зарылись,
мы великую ставили цель:
Рейх сломать! И того мы добились-
сокрушили его цитадель!

Припев
Велико то сражение было!
До сих пор болью память горит.
Здесь немало героев погибло…
И наш летчик был тоже подбит…
Перебито крыло молодое.
Для тебя тут погас белый свет…
Мы крылатым гордимся героем,
Бережем вечной славы букет:

Евгений ЛУШЕВ

МАТЬ
        Клёв был превосходный: только успевай подсекать. Внимание от поплавка отвлек звук – будто в воздухе зудят комары. Прислушался: бормотанье? Да. Уже можно разобрать отдельные слова. Оставив удочку, поднялся из ложбины на луг.
        Сгорбленная старушка в тёмном платке и темном платье шла по дороге в деревню. Негромкой скороговоркой она произносила монотонно, без выражения слова и фразы, видимо, многократно повторяемые, привычные для неё, а потому как бы свободно льющиеся.
  -За зелеными долами, за дремучими лесами, за высокими горами, за широкими морями, в чужой земле холодной лежат мои родимые сыночки…
  Cтарушка удалялась, говор её затихал, слова сливались, становясь неразборчивыми. Она прошла рядом, не заметив меня. Думается, она видела только то, о чём говорила, машинально передвигая ноги по тысячи раз исхоженной дороге к дому. В её отстраненности, уходе в себя угадывалось глубокое, неизбывное материнское горе, ощущение безысходности: несколько лет минуло после войны, с которой не вернулись её сыновья. Они живут только в её сердце.
        Позабыв о рыбалке, я долго смотрел вслед уходящей Матери.


ПОСЛЕДНИЙ УРОК
 
Иду по улице братьев Гаркушенко

С Запада надвигалась большая война. Братья учились в школе. Володя в девятом классе, Петя – в седьмом. Мальчики бегали еще на занятия в истребительный батальон. Его юных бойцов в народе называли ястребками. Их готовили к борьбе с диверсантами.
В тот день мама собрала и проводила детей в школу, как всегда.
Долго – много дней и ночей – ждала она ребят…Лишь через двадцать лет очевидец поведал ей и другим о том дне. Случилось так: ястребки одни против вооруженного до зубов фашистского десанта.
Заработал пулемет Володи. А когда умолк, к пулемету лег младший – Петя. Вновь застучал пулемет и еще долго был слышен…
Последний урок братьев. Оценка – навечно в истории…

СИНЕНЬКИЙ СКРОМНЫЙ ПЛАТОЧЕК
Солнечное морозное утро на станции Холмогорская Северной железной дороги. Привезённый в гости к тёте, накормленный, тепло одетый, я вышел на улицу. Передо мной станция с неповторимым запахом смеси неотработанного масла, мазута и ещё чего-то. Не помню, что ещё было на станции в тот день. Внимание сразу привлёк длинный пассажирский состав, начало и конец которого были за пределами станции. Окна вагонов открыты. В каждом из них молодые ребята в тельняшках. Одни, видимо, лежали на средних полках, так как видны были только головы и плечи. Другие - сидели у окон. Матросы пели. Слова незнакомой песни доносились слева, справа и из середины состава, создавая у меня иллюзию нахождения в центре большого поющего коллектива. Завороженный, остановился. Слушаю песню, исполняемую сотнями молодых мужских голосов. “Cиненький скромный платочек падал с опущенных плеч…” Моряки поют о любви. Но почему они такие грустные? Не видно улыбок. Не слышно ни шуток, ни смеха.
       Вдруг кто-то закрыл мне глаза руками в мягких шерстяных перчатках. Оборачиваюсь. Улыбающийся молодой мужчина в морской шинели и шапке-ушанке:
       -Что, малыш, махоркой торгуешь?
       -Нет, дядя, я просто посмотреть.
Он слегка похлопал меня по плечу, уже внимательно смотря вдоль состава, и, сказав: “Гуляй, малыш,” - направился к вагонам. Вскоре поющий состав ушёл к югу.
       Много позже мне стало ясно, что говорил со мной старшина из охраны воинского эшелона. Матросов на перроне не было. Их, видимо, не выпускали из вагонов. Морскую бригаду, сформированную из моряков- добровольцев Северного флота, везли под Сталинград. То была вторая военная зима. Там их сразу же бросали в бой, в атаку. Сколько их красивых, молодых…
       Средняя продолжительность жизни солдата в Сталинграде, по свидетельству возглавившего его оборону маршала В.И. Чуйкова, составляла 24 часа.


ПОДВИГ ЗОВЁТ
Вскоре после войны услышал о подвиге матроса. Отряд моряков-десантников после жестокого неравного боя укрылся на ночь в раcщелинах скал небольшого полуострова. Патронов и гранат не осталось. Их спасала ночная мгла, окутавшая море и прибрежные скалы.
Фашисты боялись наступать в темноте. Да и зачем? С рассветом они могут просто расстрелять безоружных. До утра тем никуда не уйти: плавсредств нет. До своих по штормовому морю более полумили. Незаметно проникнуть через позиции гитлеровцев невозможно: местность перед ними освещена и пристреляна.
Командование не знает, что отряд жив. Сообщить о себе необходимо: появится возможность спасти людей. А с плацдарма начать новое наступление. Он единственный, отбитый у врага на этом берегу залива.
Командир думает…Радиостанция разбита. Путь один. Но кто сможет это? Молчат моряки, глядя на бурное море. Шагнул вперед Андрей. Среднего роста, широкоплечий. Светлые волосы, серые с голубизной глаза на несколько скуластом, но удивительно привлекательном лице его в темноте не различить. Командир с сомнением посмотрел на юного матроса. Тот недавно прибыл в отряд, успев прослыть скромным до застенчивости. Даже краснел при соленых морских байках. Но тут память командира высветила запечатленный боковым зрением момент недавнего ближнего боя: суровое лицо матроса, дерзкие, расчетливые действия.
-А сможешь, сынок?- тихо спросил командир.
-Нашу реку, Северную Двину, я переплывал и в шторм. Здесь такое же расстояние.
Командир вспомнил первую беседу. На вопрос «Откуда вы?» новичок ответил:
-Я северянин, помор…
Командир протянул пакет с донесением, но, взглянув на море, после секундного колебания вернул его в планшетку.
-Передайте на словах…Главное, сразу же световой сигнал,- закончил командир.
Крепко пожал руку матросу, обнял, на мгновение прижал к себе. В его глазах Андрей был еще мальчик, но от него зависела судьба отряда. Матросы хлопали его по плечу, обнимали, что-то говорили, давали советы. Но Андрей не слышал. Его мысли были далеко отсюда.
Он вспомнил, как на спор с ребятами впервые переплыл Двину в шторм. В мгновение, как и тогда, он рассчитал направление, вход в воду с уходящей волной, преодоление прибоя. И исчез, слился с темнотой. В бушующей черноте моря, где ветер срывал с гребней волн белопенные шапки, его было не разглядеть. Матросы напряженно всматривались в ночное море, как бы поддерживая Андрея, взглядами выстилая ему дорогу к нашим. Они вслушивались в шум моря и мощные удары прибоя о скалы.
Время шло. Сигнала не было. Зародившаяся в душах моряков надежда на встречу со своими постепенно угасала. Да и невозможно, видимо, вплавь преодолеть эту взбесившуюся массу огромных водяных валов. Когда моряки, выполняя команду, легли спать, чтобы набраться сил и энергии для утренней схватки, в стороне наших сил замелькал свет.
-Есть сигнал,- негромко доложил командиру дежурный. Все вскочили.
-Андрей доплыл!!!
Надежда стала реальной. Андрей теперь всем казался былинным богатырем. Он покорил бурное, штормовое море.
Подвиг матроса-земляка, поразив детскую душу, остался в памяти. Появилось стремление научиться плавать, как он, и быть готовым совершить подобное. Мы, ребятишки из деревеньки на берегу Северной Двины, летом почти не вылезали из воды. К юности все неплохо плавали. Желание проплыть без отдыха в море или бассейне не менее километра осталось у меня и у взрослого, стало привычкой. Однажды она помогла предотвратить беду: при внезапно начавшемся шторме в Балтийском море мне удалось выплыть и помочь спастись двум мальчикам. Один из них был моим старшим сыном.
О матросе Андрее я не забывал. Тем более что в конце войны погиб мой двоюродный брат, моряк Андрей: фашистский летчик, разбомбив штаб соединения кораблей, навсегда вырубил одну из ветвей нашего рода.
Время идет. Уже младший внук учится в десятом классе. Тысячу метров по-прежнему проплываю два раза в неделю.


750-ЛЕТИЮ НАШЕГО ГОРОДА

Маргарита БЕСЕДИНА


КЁНИГСБЕРГСКАЯ ЯРМАРКА

 
Так повелось: один раз в год
Съезжался в Кёнигсберг народ,
Народ купеческого званья.
…Торговля, празднества, гулянье!
Из прусских, польских городов
Такое множество купцов!
И вот звучит на всех наречьях
Молва на улице заречной.
Все суетятся – и не даром:
Какого только нет товара!

Торгуют ларчики, аптечки…
Есть снадобья для дел сердечных,
Пилюли, порошки – лекарства
От всех болезней, от коварства,
От бед, от порчи и от сглазу
Да и от всех напастей сразу.
(Кто меньше, а кто больше врёт?
Обманываться рад народ!)

А впрочем, есть здесь и такое,
Что можно было б приобресть.
Ах, как забьётся ретивое,
Коли в кармане деньги есть!
Никак тут (сумме сообразно)
Не удержаться от соблазна!
Иные ж, выйдя на гулянье,
Мечтают только о свидании,
Надев все лучшие одежды,
Лелеют лишь одну надежду:
Изобретательством, проворством
Свести бы нужное знакомство,
Сыскать бы здесь себе успех
У местной знати и у польской.
И обольщают этих, тех…
И, может быть, вот так – как знать? –
И самому войти бы в знать.

Другие ж – просто забияки!
Беспутство, игры, мотовство…
Кончается ведь даже дракой
Порой простое озорство.
Гуляют молодые франты.
Народ смешат комедианты,
Несут с подмостков всякий вздор!
Порой и слушать-то – позор,
Но смотрит, отворивши рот,
Довольный зрелищем народ.
Ах, этой ярмарки круженье!
И сколько, сколько искушенья!
Что не затеешь в жизни праздной?
Избави Бог нас от соблазнов.






 
КАК МУЖИК ДЬЯВОЛА ПЕРЕХИТРИЛ
(Саги Кёнигсберга)
 
Сквозь толщу лет доходят слухи,
Что ведьмы, колдуны и духи
Любили здешние места.
Средь завсегдатаев пивнушек
Ловили, завлекали души
У подгулявших мужиков:
И рыцарей, и простаков,
И тех, кто просто бьёт баклуши,
И тех, кто позабыл Христа.

Нечистая, дурная сила
Довольно зла здесь накопила,
И что потом происходило,
Должно быть, было неспроста.
От этой жуткой чертовщины
Теряли разум, говорят,
Но были на земле мужчины,
Которым и сам чёрт не брат.

Жил в Пруссии один детина.
Богат сверх меры –
жить да жить!
Ну а ему всё было мало,
Готов и душу заложить,
Чтоб только прибыль прирастала.
А бес уже и тут как тут –
Лишь только стоит оступиться!
Мол, помогу тебе нажиться,
Такие кущи прирастут!

И чёрт готовит план такой:
Я сею - урожай весь твой,
Коли сумеешь ты дознаться,
Какой засею я травой.
 Сказал –
и смотрит на детину:
- А нет, так я и душу выну! –
А мужичишка сдуру рад,
Ему ли сомневаться!
Растет трава:
Лопух?
Салат?
Народ на поле стал съезжаться.
Вдохнёшь - кружится голова…
Никто не может догадаться:
Что за бесовская трава?!
И даже лошадь отшатнулась.
Вот тут крестьянину взгрустнулось:
Не ест, не пьёт пять дней подряд.

Проходит время - день да ночь -
И приближает час расправы.
Нет никого, кто б мог помочь…
Что за трава?
Что за отрава?
Заходит в дом его старушка:
- Не плачь, спасу твою я душу. –
….Она поела, поспала,
А к ночи вышла баба в поле,
Выдёргивает траву – полет!

- Такая дрянь здесь проросла! -
Тут налетает сатана,
Рассвирепел, поднял кулак:
- Ты, видно, старая, пьяна!
Зачем мой дёргаешь табак
И чью ты выполняешь волю?!

Вот так мужик узнал секрет.
Чёрт проиграл…
А может, нет?
Теперь всё больше раз за разом
Погибших душ от той заразы.
Вдыхаем дым от сигарет,
А бес с ухмылкой наблюдает,
Как люди чахнут, дым глотая.
 


ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ
Есть в нашем городе Дом. Под тенью высоких старых деревьев, несколько помпезный: просторные залы с высокими лепными потолками, широкие лестницы, веранды.… Когда-то многолюдный и шумный, теперь же всеми покинутый, запустелый. Заслуженно или нет, но о нём ходит недобрая слава.
И поселился в одной из комнат этого Дома Человек. Нехитрая кухонная утварь, старенький диван да самовар на столе, который согревал его холодными зимними вечерами и делил с ним одиночество, - вот всё скудное убранство этой обители. Да ещё книги. Много книг. Да камень, привезённый им издалека. Чем он ценен? Не знаю. Магия? Не уверен.
Часто в комнату, где поселился Человек, стали приходить какие-то люди, очевидно, его товарищи. Тесно усаживались они вокруг стола. В ход шли откуда-то принесённые колченогие стулья и другие предметы, которые, если правильно найти центр тяжести, вполне могли быть пригодны для сидения. И, конечно же, диванчик, на который всегда можно было усадить «и ещё одного».
 Дом сразу же наполнялся шумом. Пришедшие что-то читали, декламировали, о чём-то громко и горячо спорили. Вообще, вели себя так, как не пристало вести себя воспитанным людям. Старый диван охал и вздыхал, а самовар раскалялся докрасна, пыхтел и даже, когда разгорался спор, начинал весело подмигивать то одному, то другому спорщику. Он вообще любил всё горяченькое. Судя по всему, ему нравилось это вторжение.
Но Дом… За долгие годы одиночества он уже привык к тишине и покою и стал мстить пришельцам. Не потому, что был злобен, а потому, что был стар и многоопытен. Он слышал, как горячие головы произносили слова: «создать», «построить», «перестроить». Значит, его тоже ждёт перестройка? Дом боялся этого слова: «Разрушат, а построят ли? А он, хоть и стар, но совсем не спешит превращаться в груду строительного мусора». Дом не доверял людям. И он стал мстить непрошеным гостям. Кто ему в этом помогал, остаётся только догадываться. Сначала Дом поссорил двух милых дам, про которых можно сказать «дамы, приятные во всех отношениях», просто довёл их до слёз: сначала одну, затем другую. Затем рассердился на одного надутого господина, который поучал всех с важным видом. Затем сделал гадость даме, которая воображала, что умеет писать стихи, за то, что однажды пришла чуть ли ни в вечернем платье, кольцах и браслетах, что было вообще неприлично. Другой даме подбросил в чашку такое! – фу, даже произносить не хочется. Что тут началось!
А однажды, находясь в дурном расположении духа, набросил на глаза мужчин и женщин шоры, и они перестали видеть друг друга такими, какие они есть на самом деле, часто не узнавали друг друга и потому не были счастливы.
Только когда за последним пришельцем закрывалась дверь, Дом облегчённо вздыхал и погружался в приятную дрёму.
Его же постоянные обитатели не причиняли беспокойства старым стенам Дома, хотя и предпочитали разгуливать по ночам. Они не хлопали дверями, не шаркали туфлями, не стучали каблуками. Они появлялись внезапно то в одном месте дома, то в другом, для чего им вовсе не требовалось пользоваться дверью. Некоторые из них отличались большей, с позволения сказать, живостью.
Особенно резвилось одно эфирное создание. Это была Она. Дом не мог на неё сердиться. Да, да… Старый, видавший виды Дом, питал слабость к этому существу!
Иногда она подплывала к комнате, где поселился Человек, и исчезала за его стенами.
- У неё такой весёлый нрав! – думал Дом – Вряд ли она может причинить неприятности бедняге…
И в самом деле, человек безмятежно спал, только иногда… иногда смятением наполнялась душа его. Ему вдруг казалось – лёгкий прохладный ветерок пробегает по комнате, нежно касаясь его лица. Иной раз что-то заставляло его проснуться. Ему даже отчётливо слышался лёгкий вздох… В волнении зажигал он свечу. Приснится же такое!..
Но видение повторялось, и Человек уже стал привыкать к этому. Теперь он уже не спешил открывать глаза и зажигать свет.
Спал ли он и видел сны? Или это было другое? – Человек и сам не смог бы объяснить, но он ждал появления незнакомки.
Ему казалось, напряги он память, сделай усилие, всмотрись повнимательнее - и он узнает и эти черты, и эту улыбку, но… Но, как только он уже почти готов был назвать её по имени, она исчезала.
Между тем внешнее поведение нашего героя тоже изменилось. Правда, это выразилось только в одном… и заметили это только женщины – те из них, которые относились к нему с большим вниманием и даже имели на него виды.
Сначала они ревниво посматривали друг на друга: которая же? Потом, видя, что он не отличает ни одну из них, постепенно теряли к нему интерес.
- Пропал, пропал человек! – вздыхал Дом – Вот ведь как случилось! Верно, и впрямь завладела его душой эта ветреница. К чему это приведёт?!
Но, возможно, он, Дом, сгущал краски? А может быть, и просто ошибался? Ведь каждый, даже очень мудрый, имеет право на ошибку…
Не так ли?
Все описанные события случились с совершенно конкретными людьми. Дом этот имеет свой адрес ,который не берусь указывать, дабы не нарушить покой его.
Рассказано доподлинно, так как рассказчик был очевидцем и одним из действующих лиц описанных событий.


Евгений ПУДОВИКОВ

ПО ДУШАМ С БАРОНОМ…

- Барон, вам наливать? Глинтвейн? Вы с нами пьете?
Ужель святым вы духом здесь на острове живете?
В заветном, тайном, древнем погребке дверь притворим,
Здесь с вами по душам поговорим!

Лукавый мастер россказней, пардон, отнюдь не лгун, Бывалый вы, известный Русской армии драгун, Под песенку, что нам споет оттаявший рожок,
Прошу: меня примите в свой кружок.
Противник скудоумия и вовсе не пошляк! Поведайте о случаях забавных на Луне… Эх, розыгрыши ваши! Ироничный вы остряк!
О, как же ваши шуточки – по мне! Зовут воспоминания на Мельничном пруду
О нашей встрече в …надцатом году, Турниры, аллеманды, галоп во весь опор…
Клинки не заржавели до сих пор.
Янтарные бокалы «Блютгерихта» вас манят?
Они так вызывающе блестят!
Шампанским или пивом угощаете коня…
А чем, барон, одарите меня?

Глядите: со страниц Рабле, Сервантеса, Распе
Хохочет муза Талия лет около трехсот.
Читаешь – и струится остроумный свет…
И мой след где-то рядышком споет.

Хоть восклицал, бывало, наивно Дон Кихот,
В чьих жилах благородство отчаянно течет:
«Я подарю вам, люди, целый мир!»,
Простите, только он не мой кумир.

Мираж веков растает. Не страшит судеб игра.
Влечет соблазн преодоленья неприступных гор…
Чарующе напевны вдохновения ветра.
Они манят.
В загадочный простор…



Валентина ДОЛИНА

ОДА КАЛИНИНГРАДУ

 
Ты явился на свет яснооким
Семь веков с половиной назад,
Чуть задиристым, гордым и строгим,
Наш суровый на Балтике град!

Умываясь обильно дождями,
Разрастался, мужал день за днем,
Толстостенными крепостями
Охранял свой воинственный дом.

Знал напасти, болезни и войны
И страдал от чудовищных ран,
И всегда, исцелившись от боли,
Строил новый готический храм.

Вот ты – рыцарь на сказочном пире.
Ты сейчас не в доспехах стальных,
Но на рыцарском славном турнире
Впереди даже братьев родных!

Был тевтонский герой не богатым,
Но талантливым мастеровым,
И рука, закаленная в схватках,
Мирно ладила с делом любым.

Орден пал, стал ты городом прусским,
И названье пришло - Кенигсберг,
«Королевской горой» стал по-русски,
Ждет тебя несомненный успех!

Ты в спокойные годы ушедших столетий
Размышлял в тишине золотистых аллей,
В знаменательный год философии гений
Родился на земле педантичных людей.

Кант поведал две истины вечных:
О бескрайности звездных миров
И морали души бесконечной,
Уходящей в глубины веков.

…Ты опять в неизменном мундире.
От муштры потемнело в глазах!
Охраняется крепость полком канониров,
Выполняющих строго военный устав.

Мостовая устало гудит от ударов:
Здесь фашистский проходит парад -
Ты всегда в эпицентре раздоров,
Наш воинственный будущий град!

…Штурмовали тебя непрерывно
Все четыре геройские дня,
Силы мощные в грозном порыве,
Подавляя фашизм, сокрушили тебя.

И когда, наконец, крепость пала,
Появился уже на российской земле
Город воинской доблестной славы,
Укрывая руины в весенней листве.

Отшумели дожди, поливая брусчатку
Да покатые красные крыши твои,
Смыли след от ботинок печатный,
Только свастику смыть не смогли…

Ты восстал из разрухи, развала,
Стал по-новому мудр и богат,
Поменял все мечи на орала,
Ясноокий наш западный град!

Так и дальше цвети год от года,
Как прекрасный бушующий сад,
Город дружбы российских народов –
Юбилейный Калининград!
 


ЯНТАРНЫЙ КРАЙ

 
Янтарный край - поет заря,
Играет Балтика волнами,
Россия малая моя,
Я воспою тебя стихами!
       
Уходят в прошлое года,
Вписав в историю страницы,
Как нам близка твоя судьба,
И как тобой нам не гордиться!

Ты знал и войны, и вождей,
Любил, творил и ошибался,
Рождал талантливых людей
И от фашизма задыхался.

Привык историю хранить
В сердцах, тебе родных и близких,
Словами, жгущими гранит,
Она застыла в обелисках.
Ты оказался островным
По непонятной чьей-то воле:
И от России отстранен,
Стал для Европы чуждой долей.

Приют надежды и тревог
Сейчас по-новому прекрасен:
На перекрестках всех дорог
Ты стал впервые безопасен.

Ты для Европы – как магнит,
Балтийский островок соленый:
Так притягательно блестит
Твоя янтарная корона!
 


Ольга ГУЛЕВИЧ

ПРУССКАЯ ЛЕГЕНДА. ЧАСТЬ 1

        Ранним весенним утром в большом волостном селении, которое расположилось неподалеку от моря, произошло знаменательное для всех его жителей событие. В доме волостного старосты родилась дочь…
Весна в этом году выдалась ранняя. Не по-зимнему теплое солнце быстро растопило остатки снега, подсушило землю, согрело людей и птиц, заставляя забыть собственную осторожность и изменчивость погоды. Но к концу марта снова похолодало, подул резкий северный ветер и пошел снег, крупный и пушистый. Он застелил всю землю, вселяя в людей страх, что прогневили они богов своих зимней леностью и праздностью. И теперь боги наказывают их вечным холодом.
Беспокойна и переменчива погода Самбии, самой северной из прусских областей. Окруженная со всех сторон водой моря и заливов, рек и болот, она была труднодоступна для врагов, но открыта всем ветрам. Потому каждый год капризная природа этого края преподносила сюрпризы жителям своим, заставляя их приберегать для жертвенных костров самое лучшее в хозяйстве. И вот теперь - снег среди весны, когда первая травка начала уже пробиваться. Плохая примета… Тревожно и страшно на душе у прусских крестьян. «Боги, на что вы рассердились? Чем провинились мы перед вами? За какое преступление решили вы наказать нас вечной зимой, обрекая на страдания от холода и голода? Сжальтесь, боги, не карайте так жестоко! День и ночь мы будем молить вас о прощении. Мы принесем вам в жертву лучшее, что сохранилось у нас. Хотите коз или баранов, а может, вам нужен человек? Может, боги устали от одиночества и им нужна красавица невеста? Самая чистая, самая непорочная и самая красивая из наших девушек?
Об этом знает только наш Верховный жрец, наш царь и повелитель великий Криве-Кривайто. Но он далеко, в своем Рийкото… У нас есть его наместник, его верный слуга и наш заступник перед ним и перед богами – жрец, по-прусски вайделот, старый мудрый Крайс. Он умеет разговаривать с богами, он знает все. Обратимся к нему, он не оставит нас в беде…»
Мудрейший Крайс – знающий все, как величали его селяне, действительно был умным толковым распорядителем жизни волости не только по должности своей. Он понимал первопричины происходящего, обладал даром предсказывать события и был справедлив ко всем жителям деревни. Жил он в старом городище на вершине высокого холма, окруженного каменным валом и глубоким рвом и обнесенного ровным частоколом. От его священного шатра начиналась площадь для общественных собраний, где проходили обряды и жертвоприношения. Сюда по праздникам торговцы привозили свои товары и устраивали веселые ярмарки с играми и танцами. Сюда же прятались от нападений воинственных соседей. По другую сторону площади - дом волостного старосты, самый большой и богатый во всем селении. Северный склон холма, заросший лесом, круто спускался к извилистой речушке. Противоположный - мягко сбегал на просторную равнину, к добротным хуторам самой крупной в этой местности общины под названием Русемотер. Мирные и спокойные люди жили там по законам своих богов и по заповедям, которые оставил им первый их вождь Видевут. По этим заповедям они женились, растили детей и умирали, счастливые тем, что и смерть их совершается по воле богов.
…Накануне вечером вайделот Крайс собрал всех жителей деревни на священной поляне перед огромным дубом. По случаю особой важности он был одет в длиннополый кафтан отороченный шкурой черного козла, с белой тесьмой по низу. На груди кафтан был украшен двумя белыми шнурами с тремя пуговицами. Опоясан он был широким белым поясом с бронзовой пряжкой. Голову его украшал венок из дубовых листьев.
Горел жаркий высокий костер, рассыпая искры и пепел на склоненные головы. Под раскидистой кроной древнего дуба трепетало на холодном ветру знамя Видевута. Вайделот поднялся на помост, запорошенный снегом, и обратился к собравшимся с такой речью: «Люди! Боги недовольны вами! Этой зимой вы слишком много предавались радостям жизни, пренебрегая заповедями и не слушая волю богов. Вы научились щадить и баловать детей своих, забывая, что все они принадлежат богам и в любой момент могут быть отданы им. Никто из вас добровольно, по собственному своему желанию не принес своего ребенка на жертвенный костер. А боги ждут! Они хотят знать, что вы по-прежнему свято верите в их заповеди, где сказано: «…Ибо мы говорим, что ЭТИ через огонь становятся святыми, чистыми и достойными вместе с богами смеяться и благоденствовать…» Верите ли вы? Отвечайте! Боги ждут ответа!».
- Да, верим, верим – послышалось со всех сторон, но люди инстинктивно попятились от костра.
- Сегодня боги ждут от вас подтверждения вашим словам. Но им не нужны ваши дети, уже испорченные ласками, ленью и страхом. Им нужно дитя чистое и невинное, не знающее еще ни радости жизни, ни страха смерти.
В толпе почувствовалось оживление, как бы единый вздох облегчения пронесся над поляной. Раздались голоса:
- Младенца надо, ясное дело, новорожденное дитя - невинно.
- Да, – ответил сразу всем вайделот. – Я знаю. Этой ночью в доме волостного старосты должен родиться ребенок. Я буду молиться у священного огня и взывать к милости Потримпоса*, Перкунаса* и Пиколоса*, чтобы они откликнулись на мой зов и сообщили мне свое желание. Вы будете здесь же ждать рождения ребенка и молиться вместе со мной. – Вайделот погрузился в глубокую задумчивость, прислушиваясь к воле богов.
Родилась дочь. Гордый отец вынес из дома громко орущего ребенка, наспех замотанного в полотняные пеленки, и понес его на вытянутых руках к священному дубу. Толпа почтительно расступилась, пропуская своих спасителей. Все молча ожидали, пока Крайс закончит беседу с богами. Лишь новорожденная девочка истошно кричала, размахивая маленькими красными ручонками, выбившимися из пеленок. Это был очень громкий и очень требовательный крик. Он звучал настолько жизнеутверждающе, что заставил Крайса отвлечься от молитвы и обратить внимание на жертву. Он услышал не испуганный плач ребенка, зовущего свою маму. Это было приветствие всему белому свету, радостное извещение о своем пришествии в этот мир. Девочка как будто говорила: «Здравствуй, Земля, здравствуйте, все. Вот и я – ваша новая дочь, ваша сестра. Буду любить и уважать вас, и вы любите и уважайте меня. Здравствуй, мир, принимаю тебя таким, какой ты есть, и ты прими меня».
Мудрый служитель богов многое слышал на своем веку. Он не мог не понять приветствия.
- Этот ребенок – действительно дар богов, - проговорил он, обращаясь к народу. – И она должна принадлежать им. Но только не телом на жертвенном костре, а своим служением. Она будет жрицей – хранительницей огня. Великий Потримпос – бог молодости и цветения выбрал ее своей невестой. Такова воля богов, так и будет.
Крайс принял кричащего ребенка из рук старейшины, подержал некоторое время перед собой, пристально глядя в широко открытые детские глазки. Девочка как будто почувствовала силу и власть этого человека, замолчала и едва заметно улыбнулась.
- Да будет так, - сказал Крайс и поднял ребенка высоко над головой. – Отныне властью, данной мне Криве-Кривайтисом, я отдаю это создание нашим богам. Она будет всецело принадлежать им. Ее жизнь и смерть, ее сила и ее знания - в их воле. Каждый ее день станет служением нашим покровителям. Я сам буду следить за ее воспитанием.
Вечером на закате солнца здесь же, на священной горе, состоялся обряд посвящения новорожденной в жрицы. И боги, похоже, приняли этот дар. Ветер, разогнав тучи, наконец, утих, небо стало прозрачно-синим и отблески жертвенного костра перекликались с красками зари. Люди окружили святилище и, затаив дыхание, наблюдали, как вайделот уложил младенца под священным дубом и кружился в таинственном танце, то что-то громко выкрикивая, то замирая, то припадая к земле. Солнце миролюбиво блеснуло последним лучом и село за лесом. Стало тихо, тепло и спокойно.
- Благодарю тебя, о славнейший Потримпос, за то, что принимаешь наш дар и одобряешь наши действия. Примите же, о боги, наши подарки и заверения в извечной любви и почитании.
Вайделот взял тушу козла и, разделав ее, бросил в костер. Когда мясо зажарилось, он махнул рукой, и все от мала до велика бросились к костру, стараясь вытащить себе кусок. Всем хотелось приобщиться к великому событию и разделить радость богов. По приказу Крайса выкатили бочку медовухи, и все пили ее без меры, радуясь, что боги приняли их дары. Костер угас, люди разошлись по домам.
Крайс поднял закутанного в теплые шкуры ребенка и посмотрел на него. Девочка действительно была необыкновенна. Она смотрела на жреца умными понимающими глазками и едва заметно улыбалась кончиками губ.
- Молодец, малышка, у тебя достанет терпения быть жрицей, - успокоил то ли ее, то ли себя старый мудрец и крепко прижал девочку к груди.
Первый раз за все время своего правления после вступления в должность жреца Крайс почувствовал своим большим знающим сердцем родственную душу, которой он сможет передать все свои знания, все доступные ему тайны богов. Уже сейчас он видел, что душа эта откликается на его приветствие и готова следовать за ним. И, возможно, способна научить его чему-то более глубокому и искреннему.
Крайс оставил девочку в своем доме, поручив ее заботам кормилицы и еще одной старой и одинокой женщины. Женщина эта, несмотря на возраст, была еще крепкой и вполне могла бы содержать семью. Но ввиду необычных своих способностей и рода занятий давно уже жила одна в старой обветшалой лачуге. Ни один мужчина не решался взять ее в жены. Таких, как она, называли ведьмами или знахарками. Их боялись, но в час беды обращались за помощью. Она лечила травами, варила снадобья и знала разные заговоры от боли. Добрые люди называли ее бабушка Тарона. Злые называли вредной старухой. Но и те и другие побаивались встречи с ней и обходили ее дом стороной. Крайс как мог оберегал ее и от тех и от других и не раз сам обращался к ней за помощью. Теперь же, когда в его доме появился маленький беспомощный человечек, он взял старуху к себе нянькой и наставницей. Это соседство с удивительным младенцем и радовало Крайса по-человечески, заставляя его сердце трепетать от счастья, и беспокоило его, потому что выдавало в нем человека. А он должен оставаться посланником бога в глазах людей. Потому, как только девочка немного окрепла и научилась есть самостоятельно, не нуждаясь в кормилице, Крайс снарядил ее в дорогу. Старуха увязала все необходимые вещи в большой тугой узел. Крайс же сам понес девочку на руках. Он повел женщин вдоль по речке, бегущей под высоким откосом мимо их поселения. Речка была мелкой и узкой и замысловато петляла в лабиринте холмов и лощин. Вдоль нее, также петляя и извиваясь, шла еле приметная тропинка, иногда пропадая в низком болотистом берегу, иногда поднимаясь на высокие склоны и там теряясь в зарослях ивняка и ежевики. А выше на холмах рос лес, густой, дремучий, с мохнатыми высоченными елями.
Путники шли долго и наконец вышли на окраину леса, на живописную зеленую лужайку, в центре которой рос огромный могучий дуб. Чуть в стороне в тени высоких деревьев стоял крепкий дом. Речка продолжала свой путь среди больших песчаных дюн, кое-где поросших травой и кустарником, и заканчивала его в море. По ее берегам были разбросаны бедные рыбацкие хижины. Дом, который выбрал Крайс для своих спутниц, принадлежал одинокому леснику-охотнику, служившему еще и охранником пограничных владений поселка Русимотер и всецело подчинявшемуся богам своим и их представителю на земле вайделоту Крайсу. Дом был собран из крепких отборных бревен. Маленькие оконца и низкая дверь завешены рогожкой. Посреди комнаты располагался очаг. Над ним на огромном крюке висел котел для приготовления похлебок. Рядом на полке аккуратно расставлена нехитрая кухонная утварь, горшки и миски. Поближе к окну – стол со скамьей, а за перегородкой из ивовых прутьев – кровать, застеленная соломой. И кровать, и скамья, и весь земляной пол были укрыты звериными шкурами, показывая всем входящим род занятий хозяина дома.
Охотник Торикас, так звали хозяина, был человеком странным. То ли одинокая жизнь наложила на него отпечаток затворничества, то ли он стал одиноким в силу своего характера. Но он сторонился людей, не доверял им и, пожалуй, не любил. Лес был его домом, и лесные обитатели были ему роднее, чем случайные путники. Для непрошеных гостей была припрятана у него рогатина, тяжелая дубина и острый топор. Крайс же, как и другие вайделоты или их гонцы, были для него не людьми, а скорее, посредниками между ним и богами, жестокими, но справедливыми, которых он почитал и боялся.
Крайс отдернул рогожку, пропуская вперед старуху с большим свертком в руках.
- Покой дому твоему, Торикас, – обратился он к хозяину. – Приветствую тебя от имени богов.
Охотник склонился и почтительно коснулся рукой края одежды вайделота.
- Здравствуй, великий посланец Окопириса*. Что привело тебя в мой дом? Какую службу боги назначили мне?
- Служба нетрудная, но важная. Старуха, разверни одеяло. Видишь ребенка? Ты должен растить, кормить и защищать его. И не как собственного, как сорную траву, а как драгоценный цветок, расцветший один раз на многие лета. Как божественный дар, данный нам на хранение, чтобы вернуть его в целости и сохранности. Эта девочка – невеста бога нашего Потримпоса. Его именем поручаю тебе заботу о ней до возраста. Учи ее тому, что знаешь сам. Старуха будет тебе во всем помощницей. Я буду вас часто навещать. А как подойдет возраст, объявим мы девочку Потримповой вайделоткой – законной невестой, и будет она служить хранительницей огня, ожидая встречи со своим небесным мужем.
Торикас, никогда не имевший детей, растерянно смотрел на неожиданных сожительниц. Он уже готов был умолять Крайса поискать другое, более подходящее пристанище для женщин. Но тут спавшая до сих пор девочка открыла глазки, радостно улыбнулась незнакомому дядьке и приветливо протянула ему маленькие ручки. Неведомая доселе волна нежности и теплоты захлестнула старого охотника. Он взял девочку на руки и приблизил к бородатому лицу. Девочка погладила его розовыми ладошками, и глаза ее посмотрели по-взрослому спокойно и внимательно. Казалось, что это маленькое чудо слушало их беседу и понимало каждое слово, и теперь одобрительно кивало головкой.
- Ты и правда достойна бога молодости красавца Потримпоса, - произнес охотник и благоговейно положил девочку на скамью.
- Я сделаю все, как ты сказал, мудрый Крайс, - обратился он к жрецу. – И не будет у этого ребенка более надежной защиты, чем я. – И он выразительно посмотрел на свое оружие.
- А ведь и правда красавица, - поглядывая на девочку, каждый раз приговаривал Торикас. – Для бога растешь, не для человека. А раз для бога, то и знать должна больше, чем просто человек.
Едва малышка научилась ходить, он стал брать ее с собой в лес, рассказывая понемногу о том, что знал сам: о деревьях, цветах, о птицах и мелком зверье. И всякий раз приносили они из леса какую-нибудь диковинку: то бабочку с помятым крылом, то птицу с перебитой лапой. Старуха ворчала, но всегда оказывала помощь больным, совершая маленькое чудо для своей воспитанницы. Девочка восторженно следила за действиями знахарки, стараясь понять и впитать все секреты. К пяти годам она знала уже все тайны врачевания бабушки Тароны и все тропинки в окрестном лесу. Деревья были ее защитниками, а звери и птицы – друзьями в нехитрых забавах.
- Бабушка Тарона, смотри, что мы нашли, - Гелия вбежала в хижину, сжав кулачки. Она раскрыла ладошку и показала большой прозрачный камень цвета лесного меда.
- Здесь темно, пойдем на свет, - и она вывела старуху во двор. Камень заискрился в свете солнечных лучей. – Смотри, это маленькое солнце, оно такое же яркое и теплое.
Старуха удивленно посмотрела на охотника.
- Вы ходили на море?!
- Когда-нибудь нужно показать девочке край земли. Почему не сейчас?
Стоял жаркий летний день. Девочка была в легкой накидке, перехваченной на одном плече. В туго сплетенных косах запуталась тина.
- Ты купалась в море? – строго спросила старуха.
- Нет, я только прошлась по берегу, - девочка просительно посмотрела на охотника, затем подбежала к нему, запрыгнула на руки и прижалась к бородатой щеке.
- Торикас, ты поведешь меня завтра снова к соленой воде? – прошептала она. – Я очень люблю твой лес, но твое море я полюбила еще больше. – И она посмотрела на солнце сквозь кусочек янтаря.
- Не знаю, что скажет Крайс о ваших походах, - проворчала Тарона, - но раз уж вас не отговорить, принесите мне побольше таких камешков. Сейчас, после сильных ветров, их должно быть много на берегу.
- А зачем тебе, бабушка? – удивилась Гелия.
- Это очень полезные камешки, из них можно сделать хорошее лекарство.
- Из таких больших?
- Из больших и из маленьких - разницы никакой. Все равно их толочь в порошок.
Девочка испуганно сжала свою находку в кулачок.
- Только можно этот я тебе не отдам? – попросила она. - Я хочу оставить его себе.
- Пусть остается. Будет твоим оберегом.
В тот же вечер Торикас сделал небольшое отверстие в камне, протянул крепкую суровую нитку и повесил амулет на шею Гелии.
- Пусть оберегает тебя от всякой напасти, хранит и помогает, - приговаривала старуха.
До моря было неблизко, но девочка каждый день стремилась на встречу с ним. Так, что старуха начала беспокоиться.
- Как бы ею не увлекся длиннобородый Аутримпо*, - стращала она охотника, – нехорошо дразнить богов.
- У богов свои порядки. Они сами разберутся, чья это невеста. А уж если на то пошло, по мне, любому она в пару пошла бы, хоть самому Перкуну*.
- Не ссорь богов, добром говорю, не то беду накличешь нам и девочке нашей, - ворчала старуха и странно так разводила руками, как будто отгораживала Гелию от любой беды.
Мягкий пушистый снег выпал на землю Витланда*. С первым снегом пришел Крайс навестить свою воспитанницу. Он, как обычно в день первого снега, взял девочку за руку, отвел на большую поляну и подвел к могучему дубу. Они вместе поклонились священному дереву. Затем Крайс прислонил девочку к стволу и сделал насечку по ее росту.
- Это уже седьмая. Еще несколько зим, и ты станешь настоящей невестой, - ласково проговорил он и пригладил золотистые волосы, выбившиеся из-под платка. – Не мерзнешь?
- Нет, - улыбнулась девочка и горделиво одернула теплую меховую накидку, недавно сшитую специально для нее. – Я люблю зиму, люблю снег и мороз.
- Расскажи, как проходят твои дни, что нового ты узнала?
- Было много дел. Мы готовили наш лес к зиме. Торикас сооружал кормушки для зверей, и мы вместе расставляли их в самых удобных местах. Мы сделали очень много кормушек, звери не будут голодать.
- Ты моя маленькая звериная заступница. А как люди? Никто не наведывался к вам за последнее время?
Крайс волновался не случайно. В последние месяцы все чаще стали появляться в здешних местах пришлые люди с юга. И все приносили печальные и страшные известия о войне, о нашествии непобедимых и жестоких рыцарей в белых плащах с черными крестами. Многие деревни были сожжены вместе с жителями, а те, кто уцелел, прятались в непроходимых лесах и болотах, надежным кольцом окружающих волость, или решались искать убежища в городище. Некоторые шли к морю в надежде, что рыцари не полезут в эту непроходимую глушь. Крайс и сам на это надеялся. На то, что их поселение находится очень далеко от главных владений Криве, самых населенных и обжитых участков прусской земли. Однако гонцы Криве-Кривайто все чаще приходили за людьми для защиты жрецов и приносили неутешительные известия о военных действиях. Крайс не уставал молить богов о сохранении мира на их земле и о гибели всех врагов.
- Так никто из пришлых не заглядывал в ваш дом?
- Нет, только однажды Торикас привел к нам незнакомого мальчика, чумазого, в драных лохмотьях и ужасно голодного. Мы его отмыли, одели в дядькины обноски и накормили досыта. А когда он отдохнул, Торикас отвел его в дом за холмом, к рыбакам. Мы даже не успели расспросить его ни о чем, не поговорили с ним, не поиграли, - и она по детски обиженно надула губки.
- Невесте Потримпо не пристало играть с мальчишкой, тем более невесть откуда взявшемуся, - строго проговорил Крайс, но посмотрел при этом ласково, с отеческой заботой, так, что детская обида растаяла.
- Я и не думала с ним играть, мне и самой некогда. Просто я немного волнуюсь за него. Он был такой слабый, беспомощный. Бабушка Тарона и я старались ему помочь, но Торикас увел его, даже не долечив. Я думаю, что наши боги не рассердятся, если узнают, что мы помогали вылечить больного.
- Не беспокойся, я сам схожу в тот дом рыбака и навещу вашего гостя. И если ему нужна будет помощь, вы ее окажете. Я тоже думаю, что боги не против того, чтобы люди помогали друг другу.
Девочка благодарно улыбнулась, и яркие глаза ее блеснули добрыми звездочками. Она бросилась на шею Крайсу, и он распахнул свои объятия, и его каменное, закаленное суровой жизнью сердце взволнованно забилось, как и всякий раз при встрече с этим необыкновенным переполненным жизнью, мудростью и любовью маленьким существом.
Они вернулись в дом, обогреваемый теплом очага. Тарона накормила всех вкусной похлебкой из свежей лосятины, и они долго до темноты разговаривали о жизни в свете мерцающих углей. Крайсу постелили на самом удобном и теплом месте, поближе к огню. Утром он исполнил обещание, данное Гелии, и навестил небольшую рыбацкую хижину. Мальчик был совсем плох. Вот уже несколько дней его мучила лихорадка, и сейчас он метался на соломенной подстилке, бормоча в бреду бессвязные слова. Крайс дал ему напиться из своей фляги, затем смочил этой жидкостью тряпку и приложил к горячему лбу.
- Почему вы не лечите его, почему не попросили помощи? – сурово обратился он к хозяевам.
- Мы перепробовали все свои средства: ничего не помогает. Наверное, потому что он чужой. Нам было приказано заботиться о нем, пока боги не захотят забрать его. Может быть, они уже захотели? Мы не можем им мешать.
- Этому ребенку еще рано отправляться к богам. Он должен послужить им на земле. Сходите за старухой Тароной в дом к леснику. Пусть она соберет свои снадобья и поспешит сюда лечить мальчика. Я пока побуду с ним.
Хозяева поклонились мудрому Крайсу. Мужчина, наскоро накинув тулуп, выскочил из землянки, а женщина налила в котел побольше воды и развела огонь.
Мальчик немного успокоился под действием чудесной жидкости жреца и уснул, только изредка выкрикивая во сне какие-то незнакомые имена.
Вскоре подошла старуха Тарона, осмотрела мальчика, пошепталась с Крайсом и уселась перед очагом. Она достала узелок, аккуратно развязала его и, тщательно перебирая сухую траву, откладывала нужную в небольшую миску. При этом она что-то тихонько приговаривала, поглядывая то на мальчика, то наверх, упираясь взглядом в закопченную крышу, то в костер. Затем она зачерпнула огромной ложкой кипятку из чана и выплеснула в свою мисочку. Трава зашипела, набухая, а старуха перемешивала ее, нашептывая непонятные слова. Хозяева забились в дальний угол хижины и со страхом наблюдали за ворожбой. Крайс молча покинул жилище, не волнуясь больше о мальчике, и поспешил успокоить свою воспитанницу.
Гелия сидела на коленях у тускло мерцающего костра, и бросала в него время от времени щепотку ароматной травы, напевая волшебные слова заклинания, совсем как старуха Тарона. Костер в ответ вспыхивал яркими искрами и разносил пряный запах по всему жилищу.
- Эта девочка действительно знает больше всех нас, - прошептал себе в бороду Крайс, замерев в дверном проеме. – И боги любят ее и внимают ее просьбе.
Он молча наблюдал за действиями своей подопечной и прислушивался к ее пению, чутко улавливая только ему и ей понятное магическое движение в воздухе. Чудесная сила богов спускалась на землю. До окончания церемонии Крайс, погруженный в транс, не двинулся с места. Гелия, закончив магическую песню, не мигая, смотрела на огонь, все еще находясь во власти вызванной ею силы. Она уже знала, что эта сила спешит ей на помощь. Наконец костер угас, ветер, ворвавшийся из-под непрочно заткнутой рогожки, развеял застоявшийся воздух и снял оцепенение, охватившее двух вайделотов, двух служителей богам на своей земле: старого Крайса и юную Гелию.
- Девочка моя, славная, знаешь ли ты, понимаешь ли, какой силой ты владеешь? – Крайс обнял и крепко прижал к себе хрупкое детское тело. Гелия, казалось, была еще во власти колдовства, глаза ее застилал легкий туман, тело окаменело. Но ответила она четко и спокойно.
- Знаю, отец. Мне кажется, я всегда это знала.
Они долго стояли так, крепко прижавшись друг к другу, и Крайс чувствовал необъяснимую огромную духовную связь с этим чужим ему ребенком. И ответственность за нее, а также силу и желание защитить от неведомых пока, но надвигающихся невзгод. Это непривычное слово «отец», слетевшее с губ воспитанницы, как из уст родной дочери, сказало ему, что и она чувствует то же самое.
- А где Торикас? – спросил он, немного успокоившись, стараясь вернуть себе прежний величественный вид.
- Я упросила его проводить бабушку Тарону. Теперь они уже должны вернуться.
И она, как умелая и заботливая хозяйка, развела пожарче огонь, нацепила на железный крюк котел с водой и занялась приготовлением пищи также обстоятельно и загадочно, как только что занималась ворожбой. К вареному мясу она добавила сушеные душистые травы, очистила и накрошила какие-то лесные коренья, и через некоторое время дом наполнился ароматом вкусной свежей еды.
Тут вернулись старуха с охотником, и все дружно уселись за стол отдать дань мастерству молодой хозяйки.
Мальчик выздоравливал. Теперь это стало понятно доже хозяевам рыбацкой избушки, старому просоленному морской пеной рыбаку и его измученной долгой и трудной жизнью жене. Их сыновья давно уже стали взрослыми и жили самостоятельной жизнью. Двое, тоже рыбаки, как и отец, обзавелись собственными женами и небольшими избушками поближе к берегу. Третий, младший, самый способный к разным наукам ушел служить к Криве-Кривайто в Рикойто по рекомендации Крайса.
Когда в одинокую, лишенную всяких радостей жизнь стариков вошел чужой больной мальчишка, они испугались свалившихся на них забот и ответственности за жизнь и здоровье чужака. Но теперь, когда всю заботу о нем взяли на себя знахарка Тарона и ее юная воспитанница вайделотка Гелия, как будто теплый солнечный луч заглянул в убогую лачугу.
Гелия забегала почти каждый день справиться о здоровье мальчика. Приносила ему целебные настои, приготовленные по рецептам старой знахарки. Сама поила его, отирала вспотевший лоб. Она же приносила и свежее мясо для специальных бульонов, и сама готовила их, помогая у очага старой хозяйке, которая не могла надивиться такой помощнице, впервые пожалев, что боги не дали ей дочери.
Девочка часами просиживала у постели больного, радуясь, когда он приходил в сознание. Она задавала ему несложные вопросы и немного рассказывала о себе. Когда он в первый раз открыл глаза и испуганно осмотрелся, она взяла его за руку и дружелюбно улыбнулась. Ее добрые заботливые глаза сразу успокоили больного, и он слабо улыбнулся в ответ.
- Как тебя зовут? – спросила она.
- Регин, - еле слышно прошептал он.
- Регин? Странное имя. Ты откуда?
- Я - сын кузнеца из Мединавы. Отец моего отца был сыном кузнеца из Дании. У всех кузнецов в нашей семье такое имя. Оно идет от искусного кузнеца, гнома Регина, того самого, который сотворил славного короля Сигурда из робкого принца. – Мальчик горделиво и таинственно улыбнулся и закрыл глаза.
Гелия с нетерпением ждала продолжения рассказа о волшебном гноме и доблестном короле, но Регин погрузился в беспокойный сон.
- Наверное, ему снится жаркая кузница, - подумала Гелия и приложила к его горячему лбу охлаждающую тряпицу.
В другой раз Регин рассказал, что деревня его находится очень далеко от этих мест. Он шел несколько дней через дремучие леса по топким болотам. Ел только то, что находил в лесу:: ягоды да орехи, очень устал и выбился из сил. Он шел только ночью, чтобы не встретить страшных и жестоких воинов, одетых в белые плащи поверх железного платья. При воспоминании о воинах он снова закрывал глаза и весь как-то сжимался, как будто хотел укрыться от занесенного над ним меча.
Гелия не мучила его больше расспросами, ожидая, когда он поправится настолько, что у него хватит смелости вернуться в прошлое. Вместо этого она сама рассказывала ему разные интересные истории о лесе, о море, о забавных лесных обитателях, о янтаре, который она находила на берегу моря и хранила в маленьком мешочке. Однажды она принесла красивый солнечного цвета камешек на крепкой суровой нитке и надела его на шею Регину.
- Это тебе оберег от злых духов и злых людей, - сказала она, - у меня такой же.
С приходом весны Регин совсем поправился. Он пришелся по душе старым рыбакам своей покладистостью и добрым нравом. Послушно и даже с большой охотой после долгого бездействия выполнял он любые поручения и вскоре стал незаменимым помощником в доме. Но каждый день он выкраивал время, чтобы забежать к охотнику. То принесет рыбы бабушке Тароне, то напросится в лес на охоту с Торикасом. Однажды он принес Гелии полную миску янтаря, который подобрал на берегу после сильного шторма. В тот день после ночного урагана море было еще неспокойно, и рыбаки не решились выйти за уловом. Регин бродил по берегу, размышляя, чем ему кормить приемных родителей, если шторм продлится еще несколько дней. Тут он наткнулся на кучу морской тины, застрявшей между камней. Среди мокрых зеленых нитей блестели на солнце желтые камешки, похожие на тот, что подарила ему Гелия. Только эти были еще крупнее и ярче. Регин набрал, сколько смог унести, и принес своей доброй врачевательнице. Бабушка Тарона по-своему оценила подарок, припрятала камни и одобрительно сказала: «Молодец, парень, это очень полезная находка. Я и тебя таким вот лекарством лечила. Приноси и впредь такие камешки, сколько найдешь, а я буду давать тебе за них хлеб и мясо. Тебе, поди, с твоими рыбаками уже и есть нечего. Весной они последние крохи выгребают.»
- Спасибо, бабушка Тарона. Я и сам не знаю, чем родителей кормить, когда шторм в море не пускает.
- Ну так делом моим займись. Собери для меня солнечные камни, да еще можешь поискать траву кое-какую морскую, ее тоже штормом на берег выносит. Я покажу тебе, как она выглядит. Гляди. Она обычно вместе с тиной выплывает. Собирай ее аккуратно, в тряпицу мокрую заворачивай и сразу ко мне неси. И тебе дело будет, и мне польза : забот меньше. Очень полезная эта трава, много болезней она вылечить может. А зимой – сам знаешь, болеют больше, а лекарства не найти. Спят все лекарства в земле, снегом укрытые.
Веселый получился праздник самого длинного летнего дня. «В этот день должны мы радоваться жизни и петь хвалебные песни нашим богам, - говорил мудрый Крайс. – Как сказано в заповедях нашего первого вайделота Видевута: …Мы должны испытывать перед нашими богами страх и почтение. Ибо они дали нам в этой жизни красивых женщин, много детей, хорошую еду, сладкие напитки, летом – белую одежду, зимой – теплые кафтаны, и мы будем спать на больших мягких постелях. Для здоровья мы будем смеяться и прыгать…». И ночь эту мы проведем без сна, а будем жечь костры высокие и петь гимны нашим богам. И молча будем взирать на луну и молить ее о милосердии. И все боги будут радоваться вместе с нами. И станем мы сильными их силой и мудрыми их мудростью».
Так учил добрый Крайс своих людей, и они в точности исполняли его наказы. С раннего утра этого самого любимого народного праздника на площади зашумела ярмарка, заиграла музыка и полилась рекой медовуха, сваренная из молодого весеннего меда.
Гелия прибежала на праздник босоногая, как все девчонки и мальчишки, в легком полотняном платье, перехваченном на плечах брошами. Шею ее украшала тонкая ниточка бус из непрозрачного, цвета топленого молока, янтаря. Все камешки были одинакового размера и формы, гладкие и блестящие. Накануне вечером Регин подарил ей эти бусы в честь великого дня солнца и просил носить их, не снимая.
- Они будут охранять тебя, когда меня не будет рядом, - сказал он и запнулся, не решаясь сказать то главное, к чему готовился уже целый год. Он смущенно смотрел на девочку и от волнения так яростно теребил нитку бус, что чуть не порвал их. Гелия взяла подарок из его рук и мягко спросила: « Ты сам смастерил их?»
- Конечно. Я целый год собирал эти удивительные молочные камни. И сам оттирал их шершавой шкуркой, чтобы они стали такими гладкими и блестящими. Тебе нравится?
- Да, очень красивые. У нас таких никто никогда не делал. Очень гладкие и очень теплые. Они как будто сохранили солнечное тепло, – и приложила их к груди. – Они греют и что-то говорят. Хорошее и доброе. Спасибо тебе, Регин. Ты хотел сказать что-то еще, - не то утвердительно, не то вопросительно сказала она. Но Регин в ответ только смущенно посмотрел на нее и отвел глаза. - Не расстраивайся. Завтра большой праздник. Все боги соберутся вместе, чтобы дать людям силу и мудрость. Нужно только внимательно слушать и не пропустить своей доли. Ты пойдешь в деревню?
- Я хотел бы сопровождать тебя. Ведь Крайс не разрешает тебе ходить одной.
- Мы пойдем вместе с бабушкой Таро. Выйдем на рассвете. Я думаю, отец не будет возражать, если и ты пойдешь с нами.
- Почему ты называешь его отцом? Он ваш жрец и твой наставник.
- Я так чувствую.
- А он не сердится?
- Нет, что ты. Он тоже так чувствует и называет меня дочерью своей души. Хотя при людях он так никогда не говорит. Так что ты смотри, не выдай меня.
Регин прижал руку к сердцу и страстно прошептал,
- Никогда, никогда я тебя не выдам, - и уже совсем тихо добавил, - и никому не отдам.
Регин ушел домой, унося свои невысказанные чувства и мысли, которые, казалось, стали единственным смыслом его существования, тем, что согревало и давало надежду на будущее счастье. Он очень вырос и возмужал за эту зиму. Море сделало из него настоящего мужчину, а забота о приемных родителях – хорошего хозяина в доме. И хотя Крайс с самого первого дня запретил ему думать о Гелии, как о земной девушке, его страстное романтическое сердце было отдано ей, и детское обожание сменилось взрослой преданностью. Он считал себя обязанным заботиться о ней, чтобы там ни думали и ни говорили ее боги.
Ранним утром, когда ночная мгла начала редеть, уступая место туманным сумеркам, Регин чуть слышно подошел к домику лесника и присел под старой сосной напротив входа. Немного погодя полог откинулся, и на порог вышла старуха. Она прищурила глаза, всматриваясь в белесый туман, и проворчала:
- Что, уже пришел провожатый? Не спится, что ли? Смотри, как бы на тебя за такую преданность деревенские не осерчали. В деревне люди простые, темные, не всякий поймет и не всякий знает, что ты ей жизнью обязан. Коли что заметят или напридумают, у тебя объяснений спрашивать не будут.
- А мне и объяснять нечего, - пробурчал в ответ юноша, слегка покраснев. – Я только присмотрю за ней, чтобы никто не обидел. Она же еще дитя, к тому же сирота, кто за нее заступится?..
- Глупый ты или притворяешься, не пойму. Она у нас – святая, и сами боги – ее заступники. Никто не посмеет пойти против их воли.
- Тогда я стану орудием в их руках, и от их имени буду охранять ее.
- Молчи, глупый. Я надеюсь, боги не слышат тебя в столь ранний час.
Праздник начинался с сооружения большого костра на поляне перед тремя растущими в ряд старыми липами. Каждый житель деревни, будь то мужчина или женщина, старик или ребенок, должен принести охапку хвороста или букет специально собранной и высушенной травы, которые складывались особым образом в один высокий стог. Гелия вместе бабушкой Таро набрала самые душистые травы и болотный сухой тростник, пока пробиралась еле приметной тропинкой вдоль ручья. А Регин собрал большие сухие сосновые и еловые ветки. Они сложили свою лепту в общий стог и присоединились к хороводу, который завели девчонки и мальчишки в ожидании появления жреца. Здесь же на поляне в широкое дупло старого пня еще более древней липы был установлен деревянный столб с поперечиной - древнейшее орудие предков для добывания священного «живого» огня трением дерева о дерево. Только этим божественным огнем можно разжечь праздничный костер. Вот на поляну вышел Крайс в сопровождении самых знатных жителей деревни. По взмаху его руки самые сильные и крепкие мужчины встали с двух концов столба, держась за длинные концы веревки, обмотанной вокруг него. Они поочередно тянули веревку из стороны в сторону, заставляя высокий деревянный столб вращаться в старом дупле, разогревая сухую труху. Крайс поклонился богам на все четыре стороны света и запел старую песню о том, как добывался священный огонь. Он пел все громче, призывая богов подарить людям бесценную искру. Наконец боги услышали этот призыв, сухая труха затлела и из дупла потянулся слабый сизый дым. Крайс запел еще громче, и мужчины, вторя песне, тянули веревку все быстрее и сильнее. И вот вспыхнула солома, разложенная под пнем, и жрец перенес «живой» огонь в большой костер. Костер занялся весь целиком до самого верха, обдавая жаром хоровод и разлетаясь искрами на головы и платья присутствующих. Люди запели гимн священному огню и благодарную песню всем богам, сошедшим на праздник. И началось гуляние. Хоровод вокруг костра, догонялки и прыгалки через него и безумные танцы вперемежку с обильными едой и питьем. Рядом с костром стояла огромная бочка с водой, и Крайс время от времени зачерпывал большим ковшом разогретую воду и поливал особо расшумевшихся гуляк, повторяя при этом, что огонь и вода – две святые стихии: огонь очищает, вода омывает. Веселье и радость дают здоровье и мудрость. Очищайтесь и купайтесь, прославляя богов, и они будут к вам милостивы.
Костёр не угасал целый день и всю ночь, и день и ночь люди пели и плясали вокруг него, ели и пили без всякой меры. Гелия веселилась вместе со всеми – неудержимая в танце и звонкая в песне. Она бесстрашно прыгала через костер и бежала затем вниз к речке окунуться в ее прохладную воду, смыть с себя пыль и пепел костра. Яркий солнечный день сменился теплыми вечерними сумерками. Люди зажгли факелы и продолжали веселье в их мерцающем свете. Гелия тоже взяла факел и пошла в поле, собирать известные только ей да бабушке Таро целительные травы. Регин ни на шаг не отставал от нее, пел и веселился как все другие юноши деревни, забыв все свои страхи и переживания. Но теперь в поле в свете факела он вспомнил, что собирался сказать Гелии в эту ночь то самое главное, что терзало его последнее время. Нет, не последнее, подумал Регин. Все время, сколько он знает девочку, его чувства к ней неизменны, и он должен сказать о них. Одурманенный легкой медовухой и пьянящим запахом костра, он решил, что это боги передали ему свою силу и свою мудрость, как и было обещано. Он подошел к девушке совсем близко и тихо произнес:
- Гелия, я должен сказать тебе о том, что мучает меня последние дни. То, о чем не решился сказать тебе вчера…
Девушка рассматривала собранную траву и казалось, все ее внимание было сосредоточено на цветках. Но она ответила спокойным, без тени волнения, голосом:
- Да, Регин, я знаю, я чувствую это. Ты целый день такой взволнованный, как будто должно произойти что-то очень важное – то ,что может изменить всю твою жизнь.
- Возможно, это действительно может что-то изменить. Я должен сказать, что… ты для меня самый главный, самый дорогой человек в этой жизни. Ты для меня – все…
- Я знаю это. И я чувствую так же. После Крайса и бабушки Таро ты самый близкий мне человек. Но главное в моей жизни – боги. Я сама и вся моя жизнь принадлежат им.
- Нет, Гелия, нет. Ты должна быть моей и только моей. Ты человек и должна жить жизнью человеческой. Боги поймут и простят нас. Давай убежим отсюда вместе. Мы найдем другие земли, более добрые и гостеприимные, и будем жить с тобой вдвоем. Я должен знать, что нужен тебе и что всегда могу быть рядом…
- Друг мой, я не понимаю, что ты говоришь. Я не понимаю ни одного твоего слова. Но не буду переспрашивать и ждать, что растолкуешь мне смысл сказанного. То, что ты предлагаешь, не для меня. У каждого человека, пришедшего в эту жизнь, есть свое предназначение, только не каждый знает и чувствует его. Я свое знаю …
- Нет, это не твои знания. Тебе их внушили, тебя обязали…
- Может быть… Только я еще и чувствую. Мне кажется, я с самого рождения чувствую в себе любовь к богам, к земле, к людям. Мне кажется, я призвана нести эту любовь и дарить ее всему живому. В том числе и тебе. Но я должна быть чиста в своих помыслах, иначе это будет обман. Ни небо, ни земля не терпят обмана. Ты понимаешь меня? – Гелия взяла юношу за руку и посмотрела ему в глаза. Он не посмел отвести взгляд и увидел в свете факела, что глаза ее чисты и бесстрастны, как яркие далекие звезды, посылающие свою любовь и свой свет всем, глядящим в небо.
- Да, я понял тебя, - Регин опустил руку и отвел глаза. – Прости, что я осмелился произнести свое признание. Теперь ты прогонишь меня?
- Ты должен был сказать то, что сказал, и я принимаю твою любовь и твою преданность. Но не требую от тебя обещания хранить все это. Ты свободен в своей земной жизни.
- Моя жизнь и моя смерть принадлежат тебе, и я хочу, чтобы ты всегда помнила об этом. - Регин потушил свой факел в высокой, мокрой от росы, траве и ушел в поле.
Гелия долго и тщательно отбирала нужную ей траву. В высоком небе взошла полная светлая луна, и яркие звезды разукрасили небо, затмевая собой свет факелов. В эту ночь нельзя спать, боги приказывают гулять и веселиться до утра. Но Гелия знает, что только в такую светлую лунную ночь можно найти особенные травы, который потом не сыскать и за целый год. И она трудилась всю ночь и весь следующий день, пополняя запасы бабушки Таро и свои собственные.
Наступления четырнадцатой весны своей воспитанницы Крайс ждал с особым волнением. В этот год она должна принять посвящение, отказавшись принародно от жизни земной женщины ради служения богам. Впрочем, к этим мыслям и он, и сама Гелия привыкли с рождения девочки, и не они тревожили Крайса. Где будет проходить посвящение и кто будет проводить обряд? Вдруг Криве-Кривайтис прикажет прислать ее в Рийкото, чтобы самолично посвятить? Ведь согласно заповедям Видевута, только он один и имеет на это право. Но сейчас, когда над Самбией прокатилась война, когда многие деревни сожжены, а уцелевшие живут в ожидании новых бедствий, очень опасно отпускать девушку в поход через всю страну.
И вот в конце зимы пришел долгожданный гонец от Великого Криве-Кривайтиса. Он принес кривуле – священный жезл самого Верховного жреца как знак одобрения планов Крайса и главное орудие посвящения. Вайделот решил провести обряд в день чествования Пергрубиуса*.
Весна в этом году была ранняя, но холодная. Снег сошел уже давно, да и морозы отступили. Но настоящее весеннее тепло все не приходило. Люди истосковались по солнцу, а оно не могло пробиться сквозь серые мрачные тучи, которые низко нависли над землей. И дожди. Непрекращающиеся моросящие дожди заливали и без того заболоченные поля.
«О Всемогущий Окопирис*, бог всех богов, когда же ты снизойдешь к нашим мольбам и обратишь свой взор на нас, детей своих, промоченных и простуженных твоими серыми дождями. Разбуди ради нас своего младшего сына Пергрубиуса и прикажи ему прогнать студеную зиму. Пусть снова воссияет солнце, а с ним вернутся тепло в наши остывшие дома и любовь в наши замерзшие сердца».
Каждый год приход весны ожидался как самый большой праздник, а бог Пергрубиус – ее воплощени – был самым капризным и непостоянным в своих настроениях. Люди любили и боялись его, потому каждый год, как в первый раз, они с трепетом ждали его прихода и готовили его любимые угощения.
Вся деревня готовилась приветствовать Пергрубиуса. Со всех дворов принесли меда, женщины варили его тщательней обычного, и сам Крайс обошел все дворы и проверил его на вкус и солнечную прозрачность. Отобрали самого крупного и жирного козла, откормленного специально для весеннего праздника в стаде волостного старосты. Все жители с раннего утра собрались пред шатром Крайса. Мужчины были одеты в чистые светлые платья. Их бороды, обычно торчащие в разные стороны, были аккуратно расчесаны, а длинные волосы собраны на затылке. В серо-голубых глазах застыли страх и надежда. Из-за широких мужских спин выглядывали женщины, еще более испуганные и более нарядные. Дети жались к матерям, жмуря глаза и крепко вцепившись в грубые холщовые накидки.
Сам староста служил сегодня чаровником. Весь мед слили в один большой чан, и староста огромной мерной ложкой черпал тягучую ароматную жидкость и разливал в полукруглые чаши. Последней наполнил он свою чашу, поднял ее к небу и пропел грубым, слегка охрипшим голосом: « О Всемогущий Пергрубиус, мы ждем прихода твоего. Прогони зиму, верни нам лето. Дай тепло нашим животным, травы зеленые – полям…» Он пел и отхлебывал из своей бездонной чаши крепкий пьянящий напиток. И люди вокруг вторили ему нестройным хором и также пили мед, пьянея с каждым глотком.
Когда почти весь мед был выпит и шум голосов стал уже не стройной песней, а гулом толпы, полог шатра, за которым происходили все таинства, отдернулся и вышел Крайс в праздничном белом кафтане. Он держал на руках отобранного старостой козла. Вмиг гул смолк и все замерли, ожидая священнодействия. Крайс положил обреченное на заклание животное на жертвенный камень и занес над ним топор.
«О Великие Боги, о Всемогущие наши покровители! Примите от нас этот дар и будьте милостивы к своим детям. Пошлите нам теплую весну и большой урожай.
Этот год – особенный. Сегодня мы отдаем вам в услужение лучшую из наших дочерей, названную невесту Потримпоса, юную Гелию. Волею, данной мне Криве-Кривайтисом, вашим избранником и повелителем страны, я посвящаю ее и объявляю священной жрицей.»
Он опустил топор, и брызги крови разлетелись в разные стороны , окропляя собравшихся. Затем он вывел из-за полога Гелию, босоногую, как все вайделоты, в легкой белоснежной накидке, прихваченной на одном плече большой круглой брошью. Крайс зачерпнул руками жертвенную кровь и обмазал ею лицо девушки. Красный след спускался через лоб по щекам к шее, по обнаженному плечу и руке. Потом Крайс взял ее за руку, подвел к жертвенной туше и приказал зачерпнуть крови и самой окропить всех присутствующих. Запах теплой еще крови опьянял, больше, чем мед, и люди снова запели, вторя теперь уже новой вайделотке: «О Всемогущие боги, возлюбите нас. О Великий Пергрубиус, прими наши подарки и пошли нам добрую весну…»
Страхами наполнилась земля. Говорили полушепотом, улыбались кончиками губ, смех замирал первыми гортанными звуками. Все чаще сквозь непроходимые леса и болота просачивались вести о страшной войне, о несметном неодолимом воинстве, которое грозовой тучей надвинулось на земли Самбии и черным смерчем пронеслось над полями и селениями, все сметая и сжигая на своем пути. Слухи страшнее самих событий. Люди притихли в домах своих. Жизнь в Русемотере как будто остановилась, скорчившись от напряженного ожидания приближающейся беды. Только на вершине холма, который находился на подступах к деревне, под старым развесистым дубом в окружении молодой еще рощицы горел негасимый огонь. Этот долг перед богами взяла на себя юная жрица, оставляя свой пост, только когда на смену ей приходил старый вайделот. Сейчас, когда самый воздух был наполнен опасностью и запахами гари и крови, приносимыми южными ветрами, и Крайс и Гели не переставали молиться, стараясь силой своей веры уберечь деревню от страшного нашествия. Костер не должен угаснуть ни на мгновение. Только его жаркий огонь влечет богов, согревает их сердца и будит в них жалость и сострадание к жителям селения.

* Примечания
Потримпос – бог молодости, цветения, источников и рек
Перкунас - бог грома и молний
Пиколос - бог смерти, старости, подземного царства
Аутримпо – бог моря
Пергрубиус – бог - воплощение весны
Окопирис – царь богов, повелевающий всеми
Витланд – древнее название прусской земли

       
Борис ПОПОВ

КАК НАМ ЕГО НАЗЫВАТЬ?
Пьеса в десяти действиях

Действующие лица:

Автор
Студент
Студентка
Человек с портретом Сталина
Иммануил Кант
Мужчина из XVIII века
Женщина из XVIII века
Николай Коперник
Гланде Камбила
Король Оттокар
Король Видевут
Просперо
Самбор
Представители племён: мужчины, женщины, старики, дети.
Танцевальная группа – 2 пары

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Улица современного европейского города. На переднем плане вывески магазинов, банков, офисов. На заднем плане башня Кафедрального собора. С разных сторон выходят Студент и Студентка в джинсах. Они подходят к зрителям и обращаются к ним под звуки задорного марша.
СТУДЕНТ И СТУДЕНТКА (машут руками зрителям). Привет всем! Всем привет!
СТУДЕНТ. Вот мы и встретились.
СТУДЕНТКА. В самом центре Европы.
СТУДЕНТ. В XXI веке.
СТУДЕНТКА. В современном городе.
СТУДЕНТ. У стен университета.
СТУДЕНТКА. После экзаменов.
СТУДЕНТ. Солнечным днём.
СТУДЕНТКА. На улице Леонова.
СТУДЕНТ. А кстати, вы не знаете, почему эта улица носит такое название?
СТУДЕНТКА. Это знает каждый. По ней ходил Алексей Леонов.
СТУДЕНТ. А кто он такой?
СТУДЕНТКА. Это тоже знают все. Он первым из наших современников вышел в открытый космос!
СТУДЕНТ. А кто его друзья?
СТУДЕНТКА. Первые космонавты.
СТУДЕНТ. Юрий Гагарин и Герман Титов.
СТУДЕНТКА. Андриян Николаев и Павел Попович.
СТУДЕНТ. Валерий Быковский и Валентина Терешкова.
СТУДЕНТКА. И мы его друзья.
СТУДЕНТ. А как же иначе. Ведь мы его земляки.
СТУДЕНТКА. Вон его дом.
СТУДЕНТ. Там его школа.
СТУДЕНТКА. Наш город - это его город.
СТУДЕНТ. Наш город - это город его сверстников.
СТУДЕНТКА. Им было несладко.
СТУДЕНТ. Им было тревожно.
СТУДЕНТКА. Они ошибались, мечтали, трудились.
СТУДЕНТ. Любили, рожали, грустили, мирились.
СТУДЕНТКА. И выросли мы, их колено младое.
СТУДЕНТ. Тела наши крепки.
СТУДЕНТКА. Чела наши светлы.
СТУДЕНТ. Готовы к работе.
СТУДЕНТКА. К дерзаньям, свершеньям.
СТУДЕНТ. Мы вместе построим в Европе наш дом.
СТУДЕНТКА. Продолжим благое.
СТУДЕНТ. Отставим лихое.
СТУДЕНТКА. Но прежде напомним наш путь непростой.

Студент и Студентка уходят. Мелодия марша обрывается. Слышны звуки пикирующих самолётов, взрывы бомб, пулемётные очереди. Видны языки пламени. Появляется Автор. Всё стихает. Картина современного города меняется на ужасные руины магазинов, банков и офисов.

АВТОР. Я приехал в мой город в самом конце сороковых. Совсем недавно отгремела война. Последний немец собирал свои скромные пожитки и уходил на запад.

Мимо автора по сцене проходит немец, толкающий перед собой тележку со скарбом и игрушечным мишкой наверху с поднятыми вверх лапами.

АВТОР. После него в городе оставались горбатые булыжные мостовые, груды битого кирпича и черепицы на тротуарах, остовы домов с пустыми глазницами окон и дверей. Их сохранившиеся стены, бывало, покачивались и обрушивались на головы случайных прохожих и трамваев. Вместо былого города - огромное кладбище! Прежний город исчез навсегда. Каким он был, этот умерший город? Мы не раз задавали этот вопрос взрослым, но нам никто не хотел отвечать. Прошли многие годы, прежде чем старый город начал приоткрывать нам свои тайны.

Автор исчезает в темноте. Слышится немецкая речь. На улице у стен той же башни Кафедрального собора на магазинах, банках и офисах появляются немецкие вывески. Кто-то поёт немецкую народную песню. Две пары танцуют немецкий народный танец. Затем с одной стороны появляется Иммануил Кант, с другой - Мужчина и Женщина, идущие под руку. При встрече с Кантом мужчина в знак приветствия снимает шляпу, Кант тоже. Пара проходит мимо Канта и останавливается, оборачиваясь в сторону Канта. Кант тоже останавливается, но не оборачивается.

ЖЕНЩИНА, по-немецки: А кто этот маленький человек?
МУЖЧИНА, по-немецки: Как, ты не знаешь? Это тот самый господин Кант.
ЖЕНЩИНА, по-немецки: А чем он известен?
МУЖЧИНА, по-немецки: О! Это знаменитый магистр философии. Он написал книгу об истории неба.
ЖЕНЩИНА, по-немецки: Да? Самого неба? Надо же! Неужели и у неба была своя история?
МУЖЧИНА, по-немецки: Ещё какая! Кант объяснил это одним из первых, поэтому мы все должны гордиться тем, что он является гражданином нашего города.

Пара уходит, продолжая обсуждать Канта, а сам Кант, поворачиваясь, подходит к залу.

КАНТ, по-немецки: Что больше всего поражает меня в нашем мире, так это звёздное небо над нами и моральный закон внутри нас. Небо бесконечно, а возникло из простейшего. Закон прост, а возник из бесконечного. Небо независимо от нас, а закон - рождается нами. Всё, что создаётся нашими умами и руками, должно продолжать путь неба и следовать законам добра. Противное - не имеет будущего. Природу и мир нельзя обмануть.

Выходит Автор.

АВТОР. Господин Кант?
КАНТ, по-немецки: Да. С кем имею честь?
АВТОР. Ваш земляк. Современник ХХI века.
КАНТ, по-немецки: Как, уже двадцать первый, а я думал, ещё восемнадцатый. Неужели я так увлёкся, что не заметил прошедшего времени?
АВТОР. Вы, господин Кант, уже давно вне времени.
КАНТ, по-немецки: А почему Вы говорите по-русски?
АВТОР. Потому что я русский.
КАНТ, по-немецки: Как же так, русский и земляк? Вы же должны жить в России?
АВТОР. Сегодня Россия пришла к берегам янтарного края.
КАНТ, по-немецки: А что же Германия?
АВТОР. Германия отступила за Одер.
КАНТ, по-немецки: Неужели опять было массовое безумие?
АВТОР. Да. И не однажды.
КАНТ, по-немецки: Выходит, что за прошедшие двести лет народы так и не построили Союз Мира?
АВТОР. К сожалению, до сих пор мы, как и Вы, только мечтаем об этом. Более того, пока Вы отсутствовали, по планете прокатились две мировые войны.
КАНТ, по-немецки: Вы сказали - мировые? Неужели и такие были?
АВТОР. Безумству нет предела! Сегодня нас пугают уже войнами космическими.
КАНТ, по-немецки: Как же так? Ведь я писал о том, что истребительные войны могут привести лишь к миру на гигантском кладбище человечества.
АВТОР. Так оно точь-в-точь и произошло. После окончания Второй Мировой войны сотни городов и тысячи сёл России и Германии превратились в огромное кладбище. Такая же судьба была и у Вашего города.
КАНТ, по-немецки: Выходит, что красивый мирный город, построенный нами, был обречён?
АВТОР. Получается, что так. Всего на фронтах той войны погибло пятьдесят миллионов человек.
КАНТ, по-немецки: Пятьдесят миллионов? О, боже! О, ужас! Как же люди допустили это? Как они могли пережить это?
АВТОР. Кто виновен, тот давно нем, а кто пережил ужасы войны, тот смог пережить и ужасы мира.
КАНТ, по-немецки: В чём же была ошибка тех, кто жил в моём городе?
АВТОР. Наверное, в том, что горожане позволяли себе сворачивать с пути, предначертанного небом, и нарушать законы добра. Это всё и объясняет. Финал закономерен.
КАНТ, по-немецки: Может быть, Вы и правы, но кроме развалин что-то должно было остаться от моего города?
АВТОР. Лично для меня остались: жестокий урок, память о нём на все последующие годы и предупреждение на будущее.
КАНТ, по-немецки: Урок, память, предупреждение... Неужели это всё, что Вы увидели после многовекового пребывания немцев на этой земле?
АВТОР. В основном, да. Теперь многое зависит от наших будущих совместных шагов. Если они, конечно, состоятся.
КАНТ, по-немецки: Если они состоятся... Мои соотечественники должны понять это и сделать всё возможное для того, чтобы наш город остался в памяти народов не только как суровое предупреждение, но и как особое место, где жили и созидали прекрасное известные всему миру деятели науки и культуры, в том числе такие, как сказочник Гофман, философ Фихте, эмбриолог Бэр, астроном Бессель, географ Гумбольдт, физик Кирхгоф, физиолог Гельмгольц, композитор Вагнер и многие, многие другие. В противном случае их жизнь окажется прожитой напрасно. Так же и моя жизнь. Не думаю, чтобы наши потомки хотели этого.
АВТОР. Я думаю, что Ваши слова должен услышать каждый немец и каждый россиянин.
КАНТ, по-немецки: Я помню одного русского. Он был у меня в доме. Его звали Николаем Карамзиным. Кажется, именно он написал многотомную «Историю государства Российского».
АВТОР. Его называли Колумбом, открывшим Америку внутри самой России.
КАНТ, по-немецки: Нам тоже надо писать историю. Всем вместе. Но не историю отдельной Германии или России, а историю единой Европы.
АВТОР. Начиная с Вашей истории неба.
КАНТ, по-немецки: И Вы готовы к этому?
АВТОР. Да вот пытаюсь, а заодно хочу познать историю нашего с Вами города.
КАНТ, по-немецки: Ну что ж, похвально. Желаю Вам успехов.
АВТОР. Спасибо, но до недавнего времени это было проблематично.
КАНТ, по-немецки: А в чём дело?
АВТОР. А в том, что мои современники разделились на две партии. Для одних история начинается с окончания Второй мировой. Всё, что было в городе раньше, для них не существует. Они боятся заглядывать в прошлое. Для других, наоборот, всё, что построено в городе после войны, кажется неудачным. Они живут давно прошедшим.
КАНТ, по-немецки: Я думаю, и те, и другие - люди без будущего!
АВТОР. Я придерживаюсь того же мнения. Как говорили греки, нельзя в одну и ту же воду войти дважды. Нельзя повернуть историю вспять, оживить миллионы погибших, полностью восстановить разрушенное, вернуть безвозвратно утерянное, а кладбище превратить в место для веселья. С другой стороны, созидая новое, нельзя забывать о прошлом, необходимо собрать разбросанные камни, даже если это сделали недруги. Иначе можно построить такой город, который опять погибнет.
КАНТ, по-немецки: Я Вас хорошо понимаю. Перед Вами и Вашими современниками очень сложная задача.

Кант уходит первым, не прощаясь. Поступь его тяжела. Автор смотрит ему вслед, затем уходит в другую сторону. Появляются Студент и Студентка.

СТУДЕНТКА. Ты слышал, о чём они говорили?
СТУДЕНТ. Да!
СТУДЕНТКА. И что скажешь?
СТУДЕНТ. А то, что те камни собирать придётся нам!
СТУДЕНТКА. Но нам же двоим этого не осилить!
СТУДЕНТ. А нас не двое. Смотри, сколько у нас помощников! (Протягивает руки к залу).
СТУДЕНТКА. Ну, тогда давай попробуем.
СТУДЕНТ. Давай.

Студенты, быстро шагая, уходят вместе.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Зал судебных заседаний. Появляется Студент в джинсах и занимает кресло председателя суда. Рядом с ним садится Студентка и занимает кресло народного заседателя. В зале собираются наблюдатели, репортёры, случайные прохожие.

СТУДЕНТ. Итак, начинаем судебное заседание. Слушается дело о нашем городе. (Обращается к Студентке). Какого свидетеля мы вызовем первым?
СТУДЕНТКА. Наверное, Первого, я имею в виду Первого Секретаря Обкома. Я слышала, что в середине шестидесятых именно он был инициатором разрушения мощных стен Королевского замка. Хотелось бы узнать, зачем он это сделал через двадцать лет после окончания войны.
СТУДЕНТ. В городе очень много тех, кто видел и знал его. Они могут подтвердить, что Секретарь хотел уничтожить любое напоминание о прежнем немецком городе. Ведь его целью было построить новый город. Старый его совсем не интересовал.
СТУДЕНТКА. А разве прошлое может быть неинтересным? Даже ошибки прошлого следует помнить, а ведь были не только они, но и достижения. И если мы хотим построить что-то новое, более совершенное, то разве не следует его созидать на прочном фундаменте прошлого?
СТУДЕНТ. Секретарь думал иначе. Он не был осторожным реставратором, он относился к тем, кто хотел созидать новое скорыми и решительными действиями, разрушая при этом сохранившееся старое до основания. Я думаю, неограниченная власть искалечила его. Он превратился в монстра, способного ради безумной идеи стирать с лица города не только отдельные дома и храмы, но целые улицы и кварталы. Не были оставлены в покое даже кладбища и надгробия на могилах почивших созидателей прежней красоты!
  СТУДЕНТКА. Ужасно! Наверное, там, на небе, ему сейчас непросто держать ответ перед ними.
СТУДЕНТ. Думаю, что очень непросто. Да и здесь, в городе мы не можем оставить его в покое за некоторые его деяния, поэтому нигде ему не будет покоя: ни на небе, ни на земле.
СТУДЕНТКА. Неужели его жизнь прошла зря?
СТУДЕНТ. Всё не так просто. Созидая, иногда приходится что-то и разрушать. Но новое должно быть лучше старого. А в нашем городе чаще получалось наоборот.
СТУДЕНТКА. Да-а! Жизнь непростая штука, особенно для тех, кто наделён властью. Пусть знают нынешние, что они нигде не скроются от нашего суда, мы не оставим их в покое даже на небе.
СТУДЕНТ. Это верно. От нашего строгого суда им никуда не скрыться.

За кулисами раздаются взволнованные голоса. В зал заседаний прорывается человек с портретом Сталина в руках.

ЧЕЛОВЕК. Прошу слова! Дайте слово! Это что же получается? Мы строили город, новые дома, улицы, и мы же ещё и виноваты. Не согласен! Категорически! Если б не мы, не было бы и космонавтов, не было бы и Алексея Леонова. Нашему городу уже больше полувека. На том стоим и стоять будем! Подумаешь, замок. Тем более, что во время войны он был сильно повреждён. А что они сделали с сотнями наших городов и тысячами наших деревень? Страшное зрелище! И всё это мы восстановили, как ни тяжело нам было. Поэтому правда на нашей стороне!
СТУДЕНТ. Сударь, успокойтесь! Ваше мнение обязательно будет учтено. Можете сесть в зале. Давайте вместе разбираться, выслушаем всех свидетелей. Может, так до истины и докопаемся.

Человек с портретом Сталина после некоторых колебаний усаживается в зале, продолжая ещё некоторое время возмущаться, но уже вполголоса.

СТУДЕНТ. Ну что, успокоились? Тогда продолжим. (Оборачивается к Студентке) Ну вот, первый свидетель у нас уже есть. Сам пришёл. Мы услышали его мнение. Секретарь Обкома нам и не нужен. Какого свидетеля мы пригласим следующим?
СТУДЕНТКА. А давай пригласим самого Канта. Пусть он тоже скажет своё слово.
СТУДЕНТ. Хорошо, согласен. Пригласите, пожалуйста, свидетеля Канта.

Через некоторое время входит Кант. В зале шум, оживление, возгласы удивления.

СТУДЕНТ. Прошу зал успокоиться (стучит по столу). Уважаемый господин Кант! Вы уж простите, что мы Вас побеспокоили, но у нас тут возникла некоторая проблема. Может быть, Вы как один из самых уважаемых философов мира сможете нам помочь?
КАНТ, по-немецки: А в чём, собственно, дело?
СТУДЕНТКА. Дело в том, господин Кант, что мы хотели бы узнать Ваше мнение по поводу прошлого и будущего нашего города.
КАНТ, по-немецки: Милая барышня! То, что я увидел, когда шёл сюда по бывшим улицам старого немецкого города, с одной стороны, повергло меня в ужас. Куда исчезли многие дома, целые улицы и даже кварталы? Говорят, что большая часть из них погибла во время налёта английской авиации с запада и штурма Советской Армии с востока. А ведь старый немецкий город был моим сверстником. Мы родились с ним в один и тот же год. В моём появлении на свет виноваты мои родители, а в рождении нового города - Указ прусского короля Фридриха Вильгельма Первого. Сегодня нам обоим было бы почти триста лет. И вот тот город исчез, сохранилась лишь моя могила. Я не нахожу себе места, моё сердце разрывается на части!
СТУДЕНТКА. Да, это ужасно, господин Кант. Мы все Вам сочувствуем, потому и собрались здесь, чтобы что-то предпринять. Но я думала, что Вашему сверстнику скоро будет уже 750. Выходит, я не права?
КАНТ, по-немецки: Да, сударыня. До моего рождения единого города не было, а было три маленьких городка, которые и родились в разное время. Самым старым из них был Альтштадт. Лет через двадцать ему действительно будет 750. Что касается Кёнигсберга, то мы, немцы, отмечали его двухсотлетие в 1924 году. Вы, молодые люди, доживёте и до его трёхсотлетия!
СТУДЕНТКА. Спасибо, господин Кант, за разъяснения. (Обращается к Студенту). Значит, прежний немецкий город - это город именно Канта, и ему столько же лет, сколько и Канту?
СТУДЕНТ. Выходит, что так.
СТУДЕНТКА. Удивительно! Мне кажется, это не случайное совпадение. И сегодня даже сам Кант рядом с нами. (Поворачивается к Канту). А скажите, пожалуйста, господин Кант, вы слышали что-нибудь о космонавтах ХХ века, наших современниках, в том числе о тех, кто жил в новом городе?
КАНТ, по-немецки: Да, мне об этом стало только что известно. Я очень рад, что человеческий разум оказался победителем в борьбе с земным тяготением и позволил человеку выйти в открытый космос. В своё время мне приходилось много думать о подобных вещах и даже издать книгу, впервые посвященную развитию Вселенной.
СТУДЕНТКА. Господин Кант, может быть, именно Вы и оказались вдохновителем полётов космонавтов ХХ века, по крайней мере, тех, кто жил в нашем городе?
КАНТ, по-немецки: Мне трудно судить об этом, но вполне возможно. Иначе почему их оказалось так много именно в нашем городе? Леонов, Пацаев, Романенко, Викторенко... Я уверен, будут и другие. Стены домов старого города исчезли, но души его прежних жителей даже сегодня живут среди вас. Хотите ли вы этого или не хотите, но от этого не уйдёте никуда.
СТУДЕНТКА. Возможно, Вы и правы. Господин Кант, а был ли свой вдохновитель у Вас? Тот, кто заставил, например, Вас обратить свой взор к небу?
КАНТ по-немецки. Конечно, сударыня.
СТУДЕНТКА. Кто же это, если не секрет?
КАНТ, по-немецки: Это вопрос несложный. Конечно, это был Николай Коперник, описавший гелиоцентрическую систему мироздания. Он жил по соседству. Скажу Вам по секрету: мне всё же удалось тайком прочитать его удивительную, но запрещённую книгу о вращении небесных сфер.
СТУДЕНТКА. Вот как, она была запрещена? Интересно. А скажите, господин Кант, почему тот город, который родился вместе с Вами, не получил Вашего имени?
КАНТ, по-немецки: О, милая сударыня. Это вопрос не ко мне.
СТУДЕНТКА. А к кому же?
КАНТ, по-немецки: Я думаю, к королю Оттокару.
СТУДЕНТКА. К какому такому Оттокару?
СТУДЕНТ, обращаясь к Студентке: Ну, может быть, хватит пока вопросов к великому Канту?
СТУДЕНТКА. Да, теперь многое становится понятным. Но мне очень хочется познакомиться с королём Оттокаром.
СТУДЕНТ. Хорошо! (Обращается к Канту). Господин Кант, Вы можете сесть в зале рядом с человеком, который держит портрет Сталина (показывает рукой).

Кант кланяется и садится рядом с человеком, который держит портрет Сталина. Оба долго и удивленно смотрят друг на друга.

СТУДЕНТ, в зал: Пригласите, пожалуйста, свидетеля Оттокара.

Входит король Оттокар в короне и королевской мантии, опоясанный мечом, становится перед креслом председателя, в левой руке у него расколотый рыцарский шлем.

СТУДЕНТ. Ваше величество, поклянитесь, что Вы будете говорить правду и только правду.
ОТТОКАР, по-чешски. Клянусь своей королевской честью говорить правду и только правду!
СТУДЕНТ. Ваше величество, расскажите нам, пожалуйста, что Вы знаете о Королевском замке.
ОТТОКАР, по-чешски. Это произошло почти семь с половиной веков назад. Я, король чехов, возглавил военный поход на север против язычников. Это были местные племена пруссов и кимбров. Моё многочисленное войско имело хорошее вооружение, в его состав входили и немецкие рыцари, поэтому победа оказалась на нашей стороне. Нам удалось подавить сопротивление всех противников, сжечь множество их селений и захватить большое количество драгоценностей. Через год после победы на месте одного древнего поселения на деньги, полученные от продажи захваченных ценностей, был построен замок, названный в мою честь Королевским. Он стоял на горе, которая тоже в мою честь была названа Королевской горой, по-немецки Кёнигсберг.
СТУДЕНТКА. Вот как? А что потом было с этим замком, Вы знаете?
ОТТОКАР, по-чешски. Точно я сказать не могу. Ведь через некоторое время я был убит в бою очень далеко от замка. Страшный удар острым мечом раскроил мой шлем и мой череп. Но, кажется, замок много раз перестраивался и стоял ещё до конца шестидесятых годов ХХ столетия.
СТУДЕНТ. Ваше величество, мы благодарим Вас за Ваши ответы, за правдивый рассказ о случившемся. Но как Вы сегодня относитесь к произошедшему тогда, много веков назад?
ОТТОКАР, по-чешски. Вы, сударь, задаёте трудный вопрос, но я король и должен отвечать по-королевски решительно. Наверное, я слишком рьяно взялся за дело и был очень агрессивен в своём походе. Бог покарал меня за это. Кроме того, и сама история впоследствии отомстила немцам и чехам за мой поход, если вспомнить то, что произошло с ними в 45-ом и в 68-ом. Но поймите меня, чешского короля. Я не мог простить язычникам убийства святого Адальберта, подданного Чехии, которое было совершено за двести пятьдесят лет до моего похода. Я приходил отомстить и добился своей цели.
СТУДЕНТ. А как же заповедь Христа о том, что на всякое зло надо отвечать добром?
ОТТОКАР, по-чешски. О, сударь, в то время нам было не до заповедей. Мы были ослеплены гневом. После моей гибели прошло триста лет, прежде чем герцог Альбрехт, правитель Тевтонского Ордена, понял эту простую истину, навсегда вложил меч рыцарей в ножны и начал строить библиотеку и университет.
СТУДЕНТКА. Ваше величество. А как Вы думаете, была бы у нашего города иная судьба в 45-ом, если бы он носил имя не короля, а Канта?
ОТТОКАР, по-чешски. Конечно, сударыня. Ни один воин Европы не смог бы поднять руку на такой город.
СТУДЕНТ. Ваше величество, спасибо Вам за прямые ответы на наши вопросы. Вы можете сесть рядом с другими свидетелями.

Оттокар почтительно кланяется и садится особняком. Зал провожает его изумлёнными взглядами.

СТУДЕНТ, обращаясь к Студентке. Ну, теперь тебе понятно?
СТУДЕНТКА. Кажется, да. Выходит, и Королевский замок, и Королевская гора в действительности носили имя чешского короля Оттокара?
СТУДЕНТ. И город Канта тоже.
СТУДЕНТКА. Тем самым была увековечена агрессия, ненависть, мстительность, пусть даже Оттокар и был чехом, родичем славян.
СТУДЕНТ. Да, ты права. Даже если сегодня король Оттокар и проявляет сожаление о содеянном, но мы не можем больше увековечивать его память подобным образом.
СТУДЕНТКА. Как же нам быть?
СТУДЕНТ. Память о нём должна носить иной характер.
СТУДЕНТКА. Какой?
СТУДЕНТ. Я пока и сам не знаю, но назидательный.

Пауза. Все обернулись на короля Оттокара, а тот замер с угрюмым видом.

СТУДЕНТ. Так. Теперь нам надо подумать о том, какого свидетеля вызвать следующим. У тебя есть предложения?
СТУДЕНТКА. Пока нет. Наверное, нужно спросить короля Оттокара, против кого он воевал?
СТУДЕНТ. Давай спросим. Ваше Величество, Вы можете ответить нам ещё на один вопрос: против кого именно Вы воевали? Кто возглавлял местные племена?
ОТТОКАР, по-чешски. Гланде Камбилу.
СТУДЕНТКА. А это ещё кто такой?
СТУДЕНТ. Сейчас узнаем. Пригласите, пожалуйста, свидетеля Гланде.

Входит Гланде Камбила. За спиной у него секира, на поясе меч, в руках копьё. В зале опять шум, возгласы недоумения.

СТУДЕНТ. Милостивый государь. Поклянитесь, что будете говорить правду и только правду.
ГЛАНДЕ, по-литовски. Клянусь богами кимбров и памятью Видевута говорить правду и только правду.
СТУДЕНТ. Господин Гланде, расскажите, пожалуйста, всем, кто Вы по происхождению и чем занимались во времена Оттокара.
ГЛАНДЕ , по-литовски. Семь с половиной веков тому назад я был вождём родной Самбии. На её земле было много поселений. Среди них и Твангсте. Оно располагалось возле реки Преголи как раз на том месте, где потом был построен Королевский замок. Мой отец Дивон – правитель соседней Бартии и потомок легендарного Видевута. Мы вместе с отцом оборонялись от набегов тевтонских рыцарей, но силы были неравными. В той войне погибли и мой отец, и моя мать, а также вся моя родня. Мне вместе с семьей удалось бежать в Новгород к князю Александру. Через некоторое время я вернулся обратно и вновь продолжил борьбу с крестоносцами, но вскоре опять потерпел поражение.
СТУДЕНТКА. Значит, это именно Вы воевали с королём Оттокаром?
ГЛАНДЕ, по-литовски. Да, сударыня! Но не только я – вместе с нами против рыцарей воевали и наши соседи, поморские славяне. Они называли себя боруссами.
СТУДЕНТКА. Его величество король поведал нам, что он приходил воевать с Вами из-за убийства Вашими подданными чешского проповедника Адальберта. Что Вы можете сказать по этому поводу?
ГЛАНДЕ, по-литовски. Сударыня! Да, действительно, убийство проповедника Адальберта произошло на территории Самбии. Но, наверное, Вы не знаете всего. Если для короля Чехии Адальберт был его подданным, то для меня и моих соплеменников Войтех, а это его настоящее имя, был очень близким родственником. Ведь он происходил из рода Розина, а тот вместе с нашими предками ранее жил на Балканах. Поэтому Войтех не случайно оказался на нашей земле. Он пришёл проповедовать не к кому-нибудь, а к своим родичам. Но с чем он к нам пришёл? Он совершил святотатство: он стал возводить хулу на наших богов, которые были не просто богами, но и нашими праотцами, в том числе и праотцами самого Войтеха. Разве могли мы такое потерпеть? И поэтому не воины, а простые люди были крайне возмущены и забили его до смерти.
СТУДЕНТКА. Ответ понятен, уважаемый Гланде, но мы всё же установили памятный знак на месте гибели Адальберта.
ГЛАНДЕ, по-литовски. Это Ваше право.
СТУДЕНТ. Уважаемый Гланде, а что Вы делали в Новгороде?
ГЛАНДЕ, по-литовски. В Новгороде я крестился, и меня стали называть Иваном Кобылой. Затем я снова пошёл воевать против рыцарей.
СТУДЕНТКА. Что произошло потом?
ГЛАНДЕ, по-литовски. Мои дети так и остались служить русским князьям, а затем мои потомки вступили на Московский престол и правили Россией более трёх веков до февраля семнадцатого года.
СТУДЕНТКА. Как, Вы хотите сказать, что императоры Романовы были Вашими потомками?
ГЛАНДЕ, по-литовски. Не только они, а также графы Шереметевы и ещё семнадцать дворянских родов Российской империи.
СТУДЕНТКА. Но этого же не может быть?
ГЛАНДЕ, по-литовски: И Пётр Первый, и императрица Елизавета Петровна, памятники которым вы уже поставили и в Калининграде, и в Балтийске, были моими прямыми потомками, причём по отцовской линии.
СТУДЕНТКА. Вот это да! Почему же я родилась в этом городе и до сих пор ничего не слышала об этом?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Наверное, потому, сударыня, что до сих пор Вы учили историю не по документам, а по учебникам. Красивые новые книги нынешних авторов молчат о многом, а ветхие листы старой бумаги вещают истину. Я имею в виду родословную императоров Романовых и Хронику Петра из немецкого города Дусбурга. Поэтому русские правильно говорят: что написано пером, того не вырубишь топором. Тем более, если это написано несколько веков тому назад и в России, и Германии.
СТУДЕНТКА. Выходит, что наш новый город находится на земле предков Петра Первого и других Романовых?
ГЛАНДЕ, по-литовски: И моих предков тоже!
СТУДЕНТКА (кричит в зал). Ваше величество, король Оттокар! Вы можете подтвердить слова Гланде Камбилы?
ОТТОКАР, по-чешски: Безусловно! Ведь я воевал с ним и его отцом и всегда знал об этом.
СТУДЕНТКА (кричит в зал). Господин Кант, и Вы так думаете?
КАНТ (спокойно встаёт), по-немецки: Сударыня, господин Гланде совершенно прав. Об этом же писали наши немецкие хронисты.
СТУДЕНТКА обращается к Гланде. Почему же мы до сих пор никак не увековечили память о Вас в нашем городе? Почему есть памятник Петру Первому и даже его внучке Елизавете, но нет памятника их славному предку?
(Обращается к человеку с портретом Сталина в руках).
А Вы, сударь, что Вы скажете на этот счёт?
ЧЕЛОВЕК со Сталиным. Никакого Камбилина я не знаю и знать не хочу. Зато я знаю Михаила Калинина и памятник ему. О нём, пожалуйста, могу Вам рассказать, если хотите.
СТУДЕНТКА. Понятно. (Обращается к Гланде). И сколько же времени предки Петра и Ваши жили здесь?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Семь с половиной веков, сударыня.
СТУДЕНТКА. Как, тоже семь с половиной?! Это же ровно столько, сколько жили в этом городе и немцы, и мы, россияне, вместе взятые. Почему же до сих пор все хранили об этом глубокое молчание? Неужели наши нынешние всё знающие историки боятся истории?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Сударыня, задайте этот вопрос им самим.
СТУДЕНТКА. И задам! Я не хочу повторять прошлых ошибок! Я не хочу, чтобы мой город стеснялся своей собственной истории!
ГЛАНДЕ, по-литовски: Это правильно, сударыня. Я с Вами совершенно согласен. Мы любили эту землю. Здесь издавна, как в сердце, пульсировала жизнь, был город, было торжище.
СТУДЕНТКА. Господин Гланде. И сколько же лет исполнилось бы сейчас селению Твангсте, на месте которого расположен наш город?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Скоро тысяча пятьсот лет, сударыня.
СТУДЕНТКА. Ого! Пятнадцать веков!
ГЛАНДЕ, по-литовски: Да, сударыня. Столько же лет Старой Руссе! Они были сверстниками. Что касается Твангсте, то оно основано после того, как в реке, протекающей через город, утонула прекрасная Преголя. Её супруг, оплакивая потерю любимой, и построил селение, чтобы здесь поминать её. А люди именем Преголи назвали реку, в водах которой осталось её тело.
СТУДЕНТКА. Какая печальная история! Значит, здесь более семи веков поминали любовь? Вот о чём надо думать: о любви, а не о мести! Будь моя воля, я бы назвала наш город Преголей, а не безымянной Королевской горой.
ГЛАНДЕ, по-литовски: Это Ваше право, сударыня. Лично я бы не возражал. Ведь они сильно любили друг друга: Преголя и Замо. Их любовь в нашей памяти осталась навечно.
(Возникла пауза, в зале тишина)
СТУДЕНТ. Уважаемый Гланде! Вы упомянули своих соседей – боруссов. Что Вы можете рассказать нам о них?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Повторяю, мы вместе с ними воевали против тевтонских рыцарей, и они тоже, как и мы, потерпели поражение. Ведь силы были неравны. Я хорошо знал князя Святополка и его братьев. Один из них, как и я, тоже уходил в Новгород да так там и остался. Если мне не изменяет память, то он служил Ярославу Ярославичу, брату Александра Невского.
СТУДЕНТ. О ком идёт речь, уважаемый Гланде?
ГЛАНДЕ, по-литовски: О князе Ратиборе. На Руси вначале его ласково называли Ретешкой, Ратшей, а потом, когда он стал тысяцким в Новгороде, то уже уважительно - Ратибором. Вы должны его знать, ведь он упоминается в русских летописях.
СТУДЕНТКА. Уж не про того ли Ратшу Вы говорите, который был предком поэта Александра Пушкина? (Указывает на его портрет).
ГЛАНДЕ, по-литовски: Про того самого. На Руси наши семьи долго дружили друг с другом и поэтому, когда в Смутное время встал вопрос об избрании наследника московского престола, восемь представителей семьи Пушкиных проголосовали за моего потомка Михаила Романова.
СТУДЕНТКА. Получается, что Пушкин, прежде всего, был потомком боруссов, а не эфиопов?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Княжеской династии, сударыня!
СТУДЕНТКА. Почему же мы об эфиопах знаем больше, чем о боруссах? Мы где живём: в Африке или в Европе? Почему мы затыкаем рот самому Пушкину?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Повелевает иногда не истина, но ложь, рождённая мечтой о славе быстротечной.
СТУДЕНТ. Я полагаю, что уважаемый Гланде Камбила убедительно ответил на твои предыдущие вопросы?
СТУДЕНТКА. Да. Но Пётр Первый, Пушкин... Разве я могу быть спокойной!
ГЛАНДЕ, по-литовски: Сударыня, к сожалению, это ещё не всё. Моим родственником был и Лев Николаевич Толстой!
СТУДЕНТКА. Как – Толстой? Этого не может быть!
ГЛАНДЕ, по-литовски: Хотите - верьте, хотите - нет, но предком всех Толстых был Литвин. Об этом знают все старые архивные крысы. На Руси Литвин крестился именем Константин. Одним из его предков был Литтво, сын Видевута. Его подданные звались литвой ещё в шестом веке.
СТУДЕНТКА. Вы что же, хотите сказать, что Лев Толстой был литовцем?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Нет, сударыня, но из Литвы!
СТУДЕНТКА. Да этого сами литовцы никогда не утверждали!
ГЛАНДЕ, по-литовски: А зря, ведь я прав.
СТУДЕНТКА. И Пётр Первый, и Пушкин, и Толстой… Что же это за город, в котором мы живём, что же это за земля, на которой он стоит? Чужая? Для кого угодно, но только не для меня!
(Пауза, все думают)
СТУДЕНТ. Уважаемый Гланде! Мне хочется задать Вам очень необычный вопрос.
ГЛАНДЕ, по-литовски: Задавайте любой вопрос, сударь, не бойтесь.
СТУДЕНТ. Но это всё же очень необычный вопрос.
ГЛАНДЕ, по-литовски: Всё равно постараюсь ответить.
СТУДЕНТ. Вот Вы в ХХ веке на месте Первого Секретаря Обкома разрушили бы Королевский замок?

Все замерли, Гланде вначале сделал резкое движение, а потом надолго задумался.

ГЛАНДЕ, по-литовски: Да, сударь, Ваш вопрос застал меня врасплох, но надо отвечать. Что касается ХIII века, в котором я жил, то, без сомнения, замок был бы мной разрушен до основания. Ведь он укрывал моих противников. В ХХ веке, наверное, всё было бы иначе. Замок выполнял уже не военную, а мирную функцию. В нём был музей, здесь хранились экспонаты моей любимой Самбии. Поэтому следовало бы оставить его в покое.
СТУДЕНТ. Понятно. Не скрою, все Ваши сообщения оказалась для нас весьма неожиданными. Поэтому нам теперь самое время сделать перерыв в заседании и как следует обдумать Ваши слова. Объявляется перерыв на пятнадцать минут.

Все встают и уходят на перерыв, споря друг с другом. Оттокар подходит сбоку к Гланде и что-то ему говорит. Гланде, почти не поворачиваясь, отвечает.


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Берег моря. На берег выходят представители племени кимбров. Это мужчины, женщины, старики, дети. Они только что завершили своё длительное путешествие на плотах через море. Слышатся стоны, плач, радостные возгласы. Все припали к земле, целуют её и ласкают.

ВИДЕВУТ (стоит на коленях, целует землю), по-литовски: О, земля, прими нас в свои объятья! Столько дней мы не видели тебя! Лишь только море окружало нас и болтало наши утлые плоты. О, сколько людей не закончило путь, сколько утонуло! Сердце обливается кровью. Мы никогда не сможем теперь увидеть их лица. Мы никогда теперь не сможем прийти на их могилы. О, земля! Помоги нам обрести покой на твоих берегах! Помоги нам устроить наши селения! Прими нашу поклажу и скот! Не отринь наших богов и святилищ!
(Обращается к соплеменникам). Родные мои! Вот и закончили мы своё трудное путешествие. Боги были милостивы к нам. Мы всё же достигли своей цели. Позади дни и ночи, проведённые нами в открытом море. Немного отдохните, а потом все вместе примемся за работу.

Всё племя расположилось на земле. Одна из представительниц племени начинает петь грустную песню на литовском языке. Все слушают её. После окончания песни встают и начинают строить шалаши, землянки, возводить святилище Перконса, Потримса и Патолса. Устанавливают знамя Видевута. После этого две пары начинают танцевать литовские народные танцы. По окончании танцев племя уходит за кулисы.


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Появляются Студент и Студентка, затем и другие участники заседания.

СТУДЕНТ. Продолжим наше заседание. (Поворачивается к Студентке). Кого мы теперь должны пригласить?
СТУДЕНТКА. Я думаю, Видевута.
СТУДЕНТ. Ты в этом уверена?
СТУДЕНТКА. Да, ведь мы ничего не знаем ни о нём, ни о его племени, а ведь его потомком был Иван Кобыла, Пётр Первый, и не только они.
СТУДЕНТ. Ну, хорошо. Пригласите, пожалуйста, свидетеля Видевута.

Входит огромного роста Видевут. Присутствующие смотрят на него молча, с удивлением.

СТУДЕНТ (Обращаясь к залу). Теперь понятно, почему Пётр Первый был таким высоким. Уважаемый Видевут, я не знаю, как к Вам обращаться: как к королю или как к верховному жрецу?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Обращайтесь со словом мудрейший.
СТУДЕНТ. Хорошо. Мудрейший Видевут, Вам надо поклясться, что Вы будете говорить правду и только правду.
ВИДЕВУТ, по-литовски: Клянусь своим многострадальным народом говорить правду и только правду.
СТУДЕНТ. Мудрейший Видевут, что Вы можете рассказать нам о своём племени?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Сударь, я могу рассказать лишь очень кратко. Здесь не место для долгих воспоминаний.
СТУДЕНТ. Согласен. Начинайте!
ВИДЕВУТ, по-литовски: Много веков назад наше племя жило у берегов Чёрного моря. Потом вождь Антенор привёл его к берегам Рейна. Здесь мы тоже жили много веков. После того, как Северное море стало наступать на нашу землю, мой предок Меровах повёл наше племя на юг и пересёк Альпы. Он обратился к Риму с просьбой выделить территорию для убежища, но услышал отказ. Тогда кимбры решили воевать: иного пути у них не было. Вначале они одержали победу над римлянами, но потом потерпели страшное поражение. Остатки нашего племени вернулись опять на север и оказались в Дании. Местный правитель разрешил нам поселиться на пустынном острове посреди моря. Здесь мы и жили много лет, борясь с голодом и стихией. Затем власть в Дании поменялась и её король решил продать наш остров готам. После долгих споров мы решили покинуть остров и отправиться в янтарный край. Для этого мы построили плоты и пустились в плавание по морским волнам. Вместе со стариками, женщинами и детьми нас было почти пятьдесят тысяч человек. Через несколько дней мы достигли цели и высадились на берег.
СУДЕНТКА. Неужели было возможно такое массовое переселение на плотах по морю, да ещё с малыми детьми, животными, домашними вещами?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Да, сударыня. Наше племя совершило этот подвиг.
СТУДЕНТ. И в каком году это произошло?
ВИДЕВУТ, по-литовски: В пятьсот четырнадцатом.
СТУДЕНТ. Понятно. Но, мудрейший Видевут, существует мнение, что лично Вас никогда не было, что Вы - это просто миф. Не было и никаких кимбров. Все они погибли в боях с Римом.
ВИДЕВУТ, по-литовски: Да, кто-то высказывает такое мнение, сударь, однако Вы можете обратиться к документам древних историков. Тот же Корнелий Тацит в Риме, уже после нашего поражения писал о том, что мы стали жить на самом севере Дании, а это совпадает и с моими словами. Что касается лично меня, то моих подданных, видивариев, упоминал мой современник Иордан, готский историк. Курши, латышское племя, мою землю называли Видумаа, то есть землёй Вида. Вульфстан, путешественник из Англии, в своих воспоминаниях писал о посещении нашей земли и называл её Видландом, то есть Землёй Вида. Наши соседи боруссы почитали Свентовида, то есть Святого Вида. Все эти исторические факты подтверждают моё существование и свидетельствуют о том, что племя предков Петра Первого действительно проделало тот самый путь, о котором я рассказал.
СТУДЕНТ. Да, мудрейший Видевут, вы сумели доказать свою правоту. Теперь нам хотелось бы услышать, что же происходило в Восточной Пруссии после Вашего прибытия сюда.
ВИДЕВУТ, по-литовски: Через семь лет на собрании разных племён меня избрали королём Пруссии, и я правил здесь более тридцати лет. После моей кончины мои потомки правили в Пруссии ещё семьсот лет. Последним из них был Гланде Камбила. На Руси его называли Иваном Кобылой.
СТУДЕНТ. Получается, что Пётр Первый, как потомок Гланде, тоже принадлежал к династии Видевута?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Конечно!
СТУДЕНТ. И эта земля носила Ваше имя семьсот лет?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Точно так!
СТУДЕНТ (задумчиво). Понятно...
СТУДЕНТКА. Мудрейший Видевут! Я тоже хотела бы воспользоваться случаем и задать Вам вопрос.
ВИДЕВУТ, по-литовски: Пожалуйста, спрашивайте, пока я ещё здесь.
СТУДЕНТКА. Мудрейший Видевут! Мы теперь, благодаря Вам, знаем наших предшественников на этой земле с пятьсот четырнадцатого года. А кто правил здесь перед Вами? Можете ли Вы рассказать нам об этом. хотя бы в нескольких словах? Ведь кроме Вас никто не может сделать этого.
ВИДЕВУТ, по-литовски: Если это Вам интересно, то я с удовольствием отвечу на Ваш вопрос. Последним правителем на этой земле передо мной был молодой человек по имени Рус. Кстати, Ваши летописи упоминают его, называя то Русом, то Прусом.. Недовольный итогами выборов короля, он вместе с женой, дочерью и родом своим ушёл отсюда к озеру Ильмень, где в пятьсот двадцать первом году основал город, который вы до сих пор называете Старая Русса. Там он правил и многие земли повоевал. Его имя и стала носить древняя Русь, а теперь носит вся Россия.
СТУДЕНТКА. Вы хотите сказать, мудрейший Видевут, что не только предки императоров Романовых, но и основатель Руси ранее тоже жил в Пруссии!?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Конечно, милая барышня! Мои слова могут подтвердить и русские летописи, и ваш Михайло Ломоносов, а также название племени кривичей, которые являлись подданными Руса. Ведь они носили своё имя в честь Криве – верховного жреца пруссов.
СТУДЕНТКА. У меня нет слов! Получается, что колыбель основателя России – здесь, на янтарной земле?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Безусловно!
СТУДЕНТКА. Почему же тогда некоторые из россиян до сих пор продолжают называть эту землю чужой?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Потому что они видят только вершину айсберга, а как известно, значительная его часть всегда находится под водой, и миру потребовались значительные жертвы для того, чтобы понять эту истину. То же самое нужно сделать и в отношении того города, который стоит теперь на этой земле. То, что мы видим на его улицах и площадях – тоже только вершина айсберга.
СТУДЕНТ. Мудрейший Видевут. Прежде чем нам расстаться, скажите хотя бы несколько слов о самой древней истории Вашего племени.
ВИДЕВУТ, по-литовски: Нашим первопредком был тот Антенор, который участвовал в Троянской войне, известной Вам по произведениям слепого Гомера. Он помогал троянцам в их борьбе против греков. После поражения Антенор вместе со своими подданными ушёл на Балканы.
СТУДЕНТ. А где Ваше племя жило до Троянской войны?
ВИДЕВУТ, по-литовски: В Белой Сирии!
СТУДЕНТ. А разве такая страна существовала когда-нибудь?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Она располагалась на севере нынешней Сирии.
СТУДЕНТКА. А почему она называлась Белой?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Потому что там жили не смуглые, а белые сирийцы.
СТУДЕНТКА. А как Вы можете доказать, что Ваши предки жили там?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Это очень просто. Ведь все учёные мужи знают, что только литовский язык имеет самое близкое родство с языком белых сирийцев. На этом же языке говорили Адам и все главные строители Вавилонской башни!
СТУДЕНТ (недоверчиво). Вы хотите сказать, что Адам говорил на литовском языке!? Но ведь Библия…
ВИДЕВУТ, по-литовски: Моисей как раз и начинал писать её первые строки на языке белых сирийцев, потомков сынов Божьих, сошедших на Землю. От них и земных женщин стали рождаться исполины. Это сильные, издревле славные люди. Так гласит Бытие, глава шестая, стих четвёртый. Мы, кимбры, и Ваш Пётр Первый – их прямые потомки, тоже исполины. Лишь потом книгу Моисея переводили на другие языки. Разные племена добавляли в неё и разные предания.
СТУДЕНТ. А почему же Вы поклонялись не Адаму или Моисею, а некоему Перкуну?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Потому что после поражения в Троянской войне наши предки спасались на берегах Дуная, где их приютил Перкон Менандр. Мы поклонялись ему в знак признательности за его доброту.
СТУДЕНТ. Вот как? Так просто? А мы тут всё разные теории выдумывали, писали диссертации, лгали. Мудрейший Видевут. А может, Вы расскажете нам и о боруссах, предках Пушкина?
ВИДЕВУТ, по-литовски: С удовольствием.
СТУДЕНТ. Что Вам известно об этом племени? Когда оно появилось на берегах Балтики?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Если мне не изменяет память, оно пришло сюда примерно за полвека до нас. Это было племя всадников. Своих воинов они хоронили вместе с конём. Их знаменитыми князьями когда-то были Кышек, Свентояр и Радегаст. Мне известно, что Кышек был тем, кто вёл племя боруссов на Днепр с Урала. Вместе с ним из огромного Кушанского царства, созданного Вашими предками, шли племена полян, чехов и хорват. После смерти Кышека Свентояр увёл боруссов на север к берегам Балтики. С тех пор наша земля стала носить название Боруссии, и наши преемники сохраняли её название вплоть до 1945-го года.
СТУДЕНТКА. Мудрейший Видевут, вот тут Вы ошибаетесь: она всё это время называлась Восточной Пруссией!
ВИДЕВУТ, по-литовски: Нет, сударыня, не ошибаюсь. Если хотите знать, то даже немцы на всех своих медалях и монетах вместо слова Пруссия всегда выбивали слово Боруссия. Так было даже в ХХ веке.
СТУДЕНТКА. Неужели? Какую же страну тогда завоевали наши ветераны в 45-ом: не Пруссию, а Боруссию что ли? Этого не может быть!
ВИДЕВУТ, по-литовски: А Вы спросите того, кто держит в руках портрет Сталина.
СТУДЕНТКА (обращается к человеку с портретом Сталина). Гражданин, что Вы можете ответить на данный вопрос?
ЧЕЛОВЕК. Пруссия или Боруссия - какая разница, всё равно здесь жили наши враги. СТУДЕНТКА. Ну не скажите, гражданин! Разница всё-таки есть, и немалая. Пруссаками называли немцев, но даже они далеко не все были нашими врагами. Вспомните Канта – ведь он читал лекции нашим солдатам. Вспомните Гофмана, сказки которого мы любим. Вспомните других созидателей гармонии и красоты этой земли. Боруссами же называли родичей славян. И если даже немцы бережно хранили память о боруссах, то нам сам бог велел делать то же самое, да ещё с большим прилежанием.
ЧЕЛОВЕК. Наши вожди ничего подобного нам не объясняли. Почитаемый мной Михаил Иванович Калинин был одним из них. Раз он и его последователи молчали о боруссах, значит, это происходило не случайно. Поэтому выкиньте из головы свою Боруссию. Зачем она Вам нужна?
СТУДЕНТКА. А как же Пушкин?

Человек молча разводит руками.

СТУДЕНТ. Наверное, хватит вопросов к мудрейшему Видевуту. Нам надо опять сделать перерыв, чтобы хорошенько всё обдумать. Объявляется перерыв на пятнадцать минут.

Все расходятся. Видевут подходит к Гланде Камбиле, они радостно обнимаются и уходят вместе со всеми, беседуя друг с другом, как самые близкие родные.


ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Снова берег моря. На берегу племя боруссов. Оно встречает своих рыбаков, вернувшихся с моря. Кто-то поёт народную песню польских поморских славян. Две пары танцуют польский народный танец.


ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ

СТУДЕНТ. Продолжим наше заседание. (Поворачивается к Студентке). Кого теперь нам следует пригласить?
СТУДЕНТКА. Я думаю, Коперника.
СТУДЕНТ. Почему?
СТУДЕНТКА. Мне очень хочется узнать, как он писал свою книгу о вращении небесных сфер и почему она была запрещена.
СТУДЕНТ. Хорошо. Пригласите, пожалуйста, свидетеля Коперника.

Входит Коперник. В зале шум, оживление, возгласы восхищения.

СТУДЕНТ. Пан Коперник! Мы приносим Вам свои извинения за то, что позволили себе пригласить Вас на наше заседание, но один из предыдущих свидетелей упомянул Ваше имя, и нам пришлось вспомнить о Вас.
КОПЕРНИК, по-польски: О, не стоит извиняться, пан председатель. Я даже очень рад, что Вы не забыли обо мне и я могу быть Вам полезен даже сегодня, когда на дворе двадцать первый век.
СТУДЕНТ. Хорошо. Пан Коперник, Вам тоже надо поклясться, что Вы будете говорить правду и только правду.
КОПЕРНИК, по-польски: Клянусь Иисусом и девой Марией говорить правду и только правду.
СТУДЕНТКА. Пан Коперник, ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: Вам приходилось когда-нибудь встречаться с господином Кантом?
КОПЕРНИК, по-польски: О, пани, никогда! Ведь я умер почти за двести лет до его рождения.
СТУДЕНТ. А бывать в городе, где он жил?
КОПЕРНИК, по-польски: Пан председатель хочет сказать в Альтштадте, то есть в Старом Городе?
СТУДЕНТ. Да!
КОПЕРНИК, по-польски: Конечно же, бывал, пан председатель, и не один раз. Ведь я много лет жил поблизости: в Лизбарке и Фромборке, – вначале у своего дяди Лукаша, а потом и без него.
СТУДЕНТ. Понятно. А скажите, пан Коперник, почему именно Вы стали автором книги о гелиоцентрической системе мироздания? Ведь у Вас же никогда не было обсерватории, и Вы никогда не вели многолетних систематических наблюдений за небесными светилами.
КОПЕРНИК, по-польски: О, пан председатель, это великая тайна, но сегодня, я думаю, её уже можно раскрыть.
СТУДЕНТКА. Пан Коперник, Вы сказали – великая тайна? Это правда? Ой, как интересно!
КОПЕРНИК, по-польски: Да, пани, сегодня можно сказать, что это интересно, а в моё время рассказывать об этом было бы очень опасно. Надеюсь, пани когда-нибудь слышала о кострах инквизиции?
СТУДЕНТКА. Да, но очень мало!
КОПЕРНИК, по-польски: А я, пани, знал об этом не понаслышке. Я видел эти костры наяву, когда жил в Италии. Поэтому мне приходилось принимать чрезвычайные меры предосторожности, чтоб не сгореть заживо в огне.
СТУДЕНТКА. Понятно, пан Коперник, но мне всё же не терпится поскорее узнать о Вашей тайне.
КОПЕРНИК, по-польски: Хорошо, пани. Я попробую сегодня открыть Вам свой секрет, вернее, секрет того древнего народа, который жил на территории Восточной Пруссии ещё до прихода сюда кимбров и даже боруссов.
СТУДЕНТ. Пан Коперник, о каком народе Вы говорите?
КОПЕРНИК, по-польски: О судинах.
СТУДЕНТ. О судинах? Никогда не слышал о таких!
КОПЕРНИК, по-польски: Тогда бы я хотел, чтоб Вы, пан председатель, пригласили на наше заседание ещё одного свидетеля.
СТУДЕНТ. Кого именно?
КОПЕРНИК, по-польски. Сеньора Просперо.
СТУДЕНТ. А разве был такой человек в нашем городе?
КОПЕРНИК, по-польски: Он Вам сам всё расскажет, пан председатель.
СТУДЕНТ. Пригласите, пожалуйста, свидетеля Просперо.

Входит Просперо в одеянии римского полководца. Все замерли в молчании и удивлённо смотрят на него. Коперник садится в зале.

СТУДЕНТ. Уважаемый сеньор Просперо! Представьтесь, пожалуйста.
ПРОСПЕРО, по-латински: Моё полное имя - Просперо Цезарин герба Колумн. Я являюсь патрицием, знатным гражданином Римской империи.
СТУДЕНТ. Уважаемый сеньор Просперо, поклянитесь, пожалуйста, что Вы будете говорить правду и только правду.
ПРОСПЕРО, по-латински: Клянусь вечным Римом и его славными богами говорить правду и только правду.
СТУДЕНТКА. Сеньор Просперо, а какое отношение к нашему городу, к земле, на которой он расположен, имеете Вы? Ведь Вы же жили в Риме?
ПРОСПЕРО, по-латински: Самое прямое, сеньорита.
СТУДЕНТКА. Ничего не понимаю, объясните, пожалуйста.
ПРОСПЕРО, по-латински: С удовольствием, сеньорита. Дело в том, что ещё во времена Нерона, императора Рима, я и мои друзья решили покинуть пылающий город и отправиться к берегам Балтики. Нас было пятьсот человек. Мы сели на корабли и поплыли морем вокруг Европы. Вначале мы прошли через Гибралтарский пролив, потом долго плыли вдоль берегов Галлии, Германии, Дании, вошли в Венедское море, которое Вы называете его Балтийским, и, наконец, добрались до берегов янтарного края. Некоторые мои попутчики отправились дальше – в устье Немана, а мне нужно было высадиться здесь. Ведь рядом, на берегах Вислы, правил мой кузен Помпилий, сын Лешека Третьего и Юлии Цезарь, сестры диктатора.
СТУДЕНТКА. И когда же это произошло?
ПРОСПЕРО, по-латински: Почти две тысячи лет тому назад, в шестнадцатом году.
СТУДЕНТКА. А кто может подтвердить Ваши слова?
ПРОСПЕРО, по-латински: Ваши археологи. Они могут сообщить Вам о том, что как раз во время моего прибытия сюда здесь появляются римские монеты и богатые захоронения римской знати.
СТУДЕНТ. А ещё кто может подтвердить Ваши слова?
ПРОСПЕРО, по-латински: Это могут подтвердить русские, литовские и польские летописи, а также Иван Грозный.
СТУДЕНТКА. Ничего не понимаю. Причём здесь летописи и Иван Грозный?
ПРОСПЕРО, по-латински: А притом, сеньорита, что я сам и один из моих прямых потомков – Рус, основатель Старой Руссы, упоминались в русских летописях. Ещё больше обо мне известно в литовских преданиях. Кроме того, великий литовский князь Гедымин тоже был моим прямым потомком, а его правнучкой, в свою очередь, была княгиня Софья, ставшая женой московского князя Василия Первого и прабабушкой Ивана Грозного. Так роды моих русских и литовских потомков породнились ещё раз.
СТУДЕНТКА. Это что же получается: не только Рус, не только императоры Романовы, но даже все великие московские князья имели какие-то корни на этой земле?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно, сеньорита. Но не только они. Ещё раз напоминаю Вам о великих литовских князьях герба Колумн.
СТУДЕНТ. По-вашему выходит, сеньор Просперо, что великие литовские князья по происхождению были не литовцами, а римлянами и даже у Руса и Ивана Грозного в жилах могла течь кровь римлянина?
ПРОСПЕРО, по-латински: Что касается Руса и литовских князей, то Вы совершенно правы, что касается Ивана Грозного, то по отцовской линии он был не моим потомком, а князя Рюрика.
СТУДЕНТ. Понятно. И сколько же лет Ваши потомки жили на территории Восточной Пруссии?
ПРОСПЕРО, по-латински: Почти четырнадцать веков.
СТУДЕНТКА. Неужели так долго? Это же ведь почти столько же, сколько жили здесь и потомки Видевута, и немцы, потомки тевтонских рыцарей, вместе взятые! Получается, что мы живём на земле, когда-то ставшей второй родиной для некоторых римлян?
ПРОСПЕРО, по-латински: Да, сударыня. Но не только для них, а также и для некоторых галлов, которые пришли на эту землю вместе с нами.
СТУДЕНТ. Кого Вы имеете в виду?
ПРОСПЕРО, по-латински: Предков латгаллов и земгаллов, которые ныне живут в Латвии. Они находились рядом с нами почти пятьсот лет, а потом вместе с Русом ушли на север. Несчастная Преголя, о которой Вы уже слышали, была родом из этих племён.

Пауза. Все молча думают.

СТУДЕНТКА. Значит, на нашей земле жили не только предки литовцев, но и предки латышей?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно!
СТУДЕНТКА. И где же?
ПРОСПЕРО, по-латински: Вначале возле Партегаллы, то есть Балтийской Португалии.
СТУДЕНТКА. Никогда не слышала про такую.
ПРОСПЕРО, по-латински: Она находилась на берегу залива к югу от Вашего города.
СТУДЕНТКА. Значит, здесь находится колыбель латышских племён?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно!
СТУДЕНТ. А кто ещё может подтвердить Ваши слова о Вашем пребывании здесь?
ПРОСПЕРО, по-латински: Моё настоящее имя!
СТУДЕНТ. А какое Ваше настоящее имя?
ПРОСПЕРО, по-латински: Моё действительное имя не Просперо, ведь тогда в Риме так никого не называли, а Прусий или просто Прус.
СТУДЕНТКА. Я не ослышалась, Вы сказали Прус?
ПРОСПЕРО, по-латински: Именно так, сеньорита.
СТУДЕНТКА. Вы и Прус, не может быть! Прусы - это же немцы или литовцы!
ПРОСПЕРО, по-латински: Вовсе нет, сеньорита. Прусы - это название моих подданных. Среди них не было ни одного немца и ни одного литовца!
СТУДЕНТ. (Обращается к Видевуту). Мудрейший Видевут, а Вы можете подтвердить слова сеньора Просперо?
ВИДЕВУТ, по-литовски: Конечно! Мы, кимбры, пришли на эту землю через пять веков после Просперо, но окружающие нас народы по старой привычке продолжали называть нас не кимбрами, а пруссами, то есть именем того народа, который жил здесь ещё до нашего прихода. Так мы из кимбров превратились в пруссов.

Пауза. Опять все долго думают. Неожиданно для всех встаёт Кант и говорит.

КАНТ, по-немецки: Господин Просперо, то есть господин Прус совершенно прав. До прихода сюда тевтонских рыцарей прусами называли не немцев, а местных жителей. Кстати, я сам по происхождению тоже не немец, а галл, но из Шотландии. Там галлов зовут гаэлами. Они находятся в кровном родстве с галлами Латвии.
ПРОСПЕРО, по-латински: Господин Кант совершенно прав. Мне известно то, о чём он говорит. Ведь римляне воевали в Британии много лет и достигали земель Шотландии.
СТУДЕНТКА. Но я слышала, что пруссами называли ещё и литовское племя.
ПРОСПЕРО, по-латински: Это были не настоящие пруссы, а кимбры. Настоящие же пруссы были моими подданными и подданными моего потомка Руса. Часть из них оказалась потом у берегов Западной Двины и озера Ильмень.
СТУДЕНТКА. Значит, именно в честь сеньора Просперо, то есть Пруса и получила эта земля название Пруссии?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно, сеньорита.
СТУДЕНТКА. Так вот Вы какой, Прус! Очень интересный мужчина! А почему у Вас такое странное имя: Просперо Цезарин герба Колумн?
ПРОСПЕРО, по-латински: Это потому, сеньорита, что моим предком был Секст Юлий Цезарь, человек из рода Прусиев меня усыновил, а на моём фамильном гербе изображена колонна, по-латински - Колумн.
СТУДЕНТКА. Вот, оказывается, как всё просто объясняется! А кто были Ваши родители?
ПРОСПЕРО, по-латински: Мой отец – Луций Юлий Цезарь – служил полководцем у знаменитого Помпея и погиб в Африке. Моя мать была дочерью правителя Прусы.
СТУДЕНТ. А что это за страна Пруса?
ПРОСПЕРО, по-латински: Она располагалась на южных берегах Чёрного моря. А своё название получила от основателя Прусия
СТУДЕНТ. И когда это произошло?
ПРОСПЕРО, по-латински: За пятьсот лет до моего рождения.
СТУДЕНТКА. Получается, что ещё ранее прусы жили в Прусе?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно!
СТУДЕНТ. А кем был первый Прусий?
ПРОСПЕРО, по-латински: Как кем? Русом, конечно!
СТУДЕНТКА. А разве русы жили в Прусе?
ПРОСПЕРО, по-латински. Вы меня удивляете. Об этом же писал Ваш Нестор. Надеюсь, Нестора и его «Повесть временных лет…» Вы читали?
СТУДЕНТ. Читали, конечно, но нам казалось, что он сочинял, когда писал строки о жизни наших предков у берегов Чёрного моря и в Белой Сирии.
ПРОСПЕРО, по-латински. Сочинял не Нестор, а кто-то другой, тот, кто жил гораздо позднее.
СТУДЕНТ. Вы хотите подтвердить, что наши предки, как и предки кимбров и литовцев, тоже жили в Белой Сирии?
ПРОСПЕРО, по-латински. Безусловно! Предки моей матери жили там. Предки моего отца жили там. И даже предки латышей тоже там жили. Вспомните галатов. Сегодня Вы называете их латгаллами. Они сейчас живут на востоке Латвии и часто носят русские фамилии. Вы же братья!
СТУДЕНТ. Неужели? Как-то не верится. Мы даже говорим на разных языках.
ПРОСПЕРО, по-латински. Это ничего не меняет. Их язык – это смесь слов галлов и русов. Русские слова Вам понятны, а слова галлов – нет. Всё же очень просто!
СТУДЕНТ. А пруссы, те – самые первые, к кому они относились?
ПРОСПЕРО, по-латински: А Вы как думаете?
СТУДЕНТ. Выходит…
ПРОСПЕРО, по-латински. Не спешите с выводом. Надо уточнить ещё одну деталь.
СТУДЕНТ. Какую?
ПРОСПЕРО, по-латински: Дело в том, что значительную часть моих подданных составляли также бывшие жители Венеции и Флоренции, то есть венеты и этруски. Об этом писали литовские летописи. После прибытия наших кораблей на юг Балтики венеты стали жить на берегу моря к западу от меня, а этруски - рядом со мной на территории Восточной Пруссии.
СТУДЕНТКА. Сеньор, Просперо, а кто такие венеты?
ПРОСПЕРО, по-латински. Венеты - это бывшие жители Белой Сирии, подданные Антенора, участника троянской войны, и братья кимбров. Впоследствии власть на их земле в Прибалтике перешла к боруссам, которые освободили венетов от ига готов. Именем венетов были названы Венедское море, Вы называете его Балтийским, и Страна Вендов, спорившая с датчанами и ляхами – последних Вы называете поляками.
СТУДЕНТКА. А кто такие этруски?
ПРОСПЕРО, по-латински: О! Это очень известное племя в Италии. Римляне учились у них многим вещам, наукам. Учёные историки до сих пор не могут прийти к единому мнению об их происхождении. Сами себя этруски считали потомками бывших жителей Белой Сирии.
СТУДЕНТ. Получается, что все Ваши прусы - это потомки бывших жителей Белой Сирии?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно! При этом сами себя этруски называли росами.
СТУДЕНТКА. А эти росы - это что ж, славяне что ли?
ПРОСПЕРО, по-латински: Нет, конечно, но их братья. Они говорили на одном языке.
СТУДЕНТ. Значит, эти росы-этруски почти четырнадцать веков вместе с прусами жили на территории Восточной Пруссии?
ПРОСПЕРО, по-латински: Да, сеньор председатель!
СТУДЕНТ. Однако! И куда же они делись?
ПРОСПЕРО, по-латински: Как куда? Мой внук Веспазий на территории нынешнего Калининграда построил город с названием Балтийск и жил в нём долгие годы. Его правнук Рус ушёл на север, где построил город Старая Русса. Его потомком по материнской линии был Рюрик, известный Вам князь Новгородской Руси. Иван Грозный писал об этом в своей родословной. Другим моим потомком был Гедымин, великий литовский князь. Его отец после поражения в войне с тевтонами увёл остатки самых древних пруссов через реку Неман на юг Литвы.
СТУДЕНТ. И где же живут нынче эти росы-этруски?
ПРОСПЕРО, по-латински: Как где? В России и в Белоруссии, конечно. Их называли кривичами в честь Криве, верховного судьи пруссов и росов-этрусков.
СТУДЕНТКА. Как, Вы хотите сказать, что белорусы - это тоже потомки знаменитых этрусков?
ПРОСПЕРО, по-латински: И белых сирийцев!
СТУДЕНТКА. Ну, уж никогда не поверю, что наши белорусы – это бывшие знаменитые жители окрестностей Рима!
ПРОСПЕРО, по-латински: Тем не менее это так.
СТУДЕНТКА. А чем Вы можете это доказать?
ПРОСПЕРО, по-латински: Хотя бы тем, что родным языком моего потомка Гедымина и его сыновей был белорусский язык!
СТУДЕНТКА. Но Вы же сами говорили, что Гедымин был литовским князем, значит, и родным языком для него должен был быть литовский?
ПРОСПЕРО, по-латински: Однако все документы, составленные им и его детьми, были написаны на белорусском языке. Это Вам могут подтвердить учёные мужи той же Литвы. Поэтому настоящие пруссы говорили по-белорусски.
СТУДЕНТКА. Ничего не понимаю! (Обращается к Гланде) Уважаемый Гланде, а Вы что скажете на это?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Могу добавить, что среди древних пруссов было распространено имя Русиген. Вот и мой брат тоже носил такое имя. Наша мать была из прусов, то есть древних росов и этрусков. Некоторые из прусов ушли со мной в Новгород, и их принимали там как своих самых близких родичей.

Пауза. Все молчат в изумлении.

СТУДЕНТ. Придётся нам опять сделать перерыв для того, чтобы всё обдумать.

Все встают и, громко споря, расходятся.


ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ

На сцене племя древних прусов. Кто-то поёт белорусскую народную песню. Две пары танцуют белорусский народный танец. Потом все расходятся.


ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ

СТУДЕНТ. Итак, продолжим наше заседание. (Обращается к Копернику). Пан Коперник, а какое отношение сеньор Просперо имеет к Вам, к Вашей книге о гелиоцентрической системе мироздания?

Коперник встаёт в зале и отвечает.

КОПЕРНИК, по-польски: Пан председатель, сам сеньор Просперо никакого отношения ни ко мне, ни к моей книге не имеет.
СТУДЕНТ. Почему же, в таком случае, Вы его упомянули?
КОПЕРНИК, по-польски: А потому, пан председатель, что сеньор Просперо может объяснить нам кто такие судины.
СТУДЕНТ. А зачем нам это надо знать?
КОПЕРНИК, по-польски: Но Вы, пан председатель, хотели же узнать тайну происхождения моей главной книги?
СТУДЕНТ. Ну, хорошо. (Обращается к Просперо). Сеньор Просперо, объясните нам, пожалуйста, кто такие судины?
ПРОСПЕРО, по-латински: Судины? А Вы разве не знаете? Их же упоминал известный греческий географ и астроном Птолемей. Они жили на восточной окраине моей Пруссии.
СТУДЕНТ. Слышать-то кое-что вроде слышали, но кто они, что они - мы до сих пор ничего не знаем.
ПРОСПЕРО, по-латински: Тогда объясняю. Дело в том, что вместе со мной из Рима бежал и астроном. Об этом писали в летописях. Но это был не простой астроном, а потомственный, из рода Судин. Этот халдейский род знаменитых философов, математиков и астрономов упоминал ещё Страбон, другой известный греческий географ. Пока мы плыли из Рима к здешним берегам, мой друг Судин всё переживал за сохранность своих книг, которые писали его предки в течение многих веков. Это были древние книги по математике и астрономии. Они попали к нему из Вавилона. По прибытии Судин и его родичи-халдеи стали жить отдельно от прусов и продолжили свои наблюдения за небом и звёздами. Так в Восточной Пруссии появилась своя собственная Малая Халдея, или земля Судинов.
СТУДЕНТКА. Вавилон, Халдея - названия-то библейские! И это всё не где-то далеко, где текут загадочные Тигр и Евфрат, а рядом с нашим городом, у берегов Преголи! Удивительно!
СТУДЕНТ. Теперь многое становится понятным. Сеньор Просперо, я думаю, что Вы уже можете сесть в зале, а вот Вам, пан Коперник, придётся подойти поближе.

Просперо садится, а Коперник подходит к председателю.

КОПЕРНИК, по-польски: Слушаю Вас, пан председатель.
СТУДЕНТ. Пан Коперник, если я правильно всё понял, то Вам удалось каким-то образом ознакомиться с книгами Судина?
КОПЕРНИК, по-польски: Да, пан председатель. Меня познакомил с ними мой дядя Лукаш, епископ.
СТУДЕНТ. И именно эти книги позволили Вам осуществить Ваш главный научный труд?
КОПЕРНИК, по-польски: Конечно, пан председатель. Иначе у меня ничего бы не вышло. Судины оставили такой богатый материал, что мне оставалось только разобраться в их записях и сделать правильные выводы. Ещё раз мне хочется помянуть добрым словом моего дядю Лукаша за то, что он в своём замке сумел втайне от Папы Римского сохранить рукописи халдеев и познакомить меня с ними. Многие из Вас, наверное, помнят тригонометрические таблицы Брадиса. Так вот, в основном, эти таблицы были рассчитаны вручную многими поколениями Судинов. И сделали они этот научный подвиг не где-нибудь, а среди лесов и болот Восточной Пруссии. Кое-кто называл их варварами, но это сущая ерунда. Если б Вы только знали, как пригодились мне в моей работе над книгой их таблицы, а так же результаты их многовековых наблюдений за звёздами и планетами! Кстати, после моей смерти таблицы Судинов были опубликованы в Германии под названием "Прусские таблицы". Вполне ответственно заявляю: без Судинов не было бы и Коперника!
КАНТ, по-немецки: Должен заявить, что без Коперника не было бы и Канта!
СТУДЕНТКА. А без Канта не было бы и космонавтов ХХ века. Вот, оказывается, какие глубокие корни у нашего Алексея Леонова на этой земле. И тянутся они отсюда аж до самого Вавилона, Вавилонской башни и Белой Сирии! Пан Коперник, а кто такие халдеи?
КОПЕРНИК, по-польски: Этого, пани, до сих пор никто не знает. На каком языке они разговаривали, этого тоже никто не помнит. Мы только знаем, что это были самые знаменитые философы, математики и астрономы своего времени. А знание астрономии очень нужно, прежде всего, мореходам, поэтому халдеи - это какие-то бывшие мореходы, но может, я ошибаюсь.

В зале встаёт Просперо и говорит.

ПРОСПЕРО, по-латински: Мне известно, что Набо Код Росор, то есть Небесный Росор, древний царь халдеев, правитель Вавилона, совершал морское путешествие за Геракловы Столбы в Атлантический океан и даже дальше. Библия называет его Балтасаром, то есть Балтом царём. Его имя до сих пор носит Балтийское море. Халдеи захватывали всю Западную Азию вместе с Финикией, Иудеей, Израилем. Своих вождей они называли расами или рошами. Внуком Балтасара был Велсарусур. Вы называете его Велесом. Он воевал против персов, пытаясь отстоять независимость Вавилона, но потерпел поражение. После этого росы ушли на южные берега Чёрного моря. Среди их правителей были известны Прусии и Палемоны. Один из последних сопровождал меня в походе из Рима к берегам янтарного края, а потом ушёл в устье Немана. Он и его дети основали Арёгалу, Каунас и другие города Жемайтии, а один из их потомков стал первым великим князем Литвы. После него правили князья из рода Китаврусов, а потом уже и мои потомки.
СТУДЕНТ. Спасибо за информацию, сеньор Просперо. А почему такое странное название имел литовский род Китаврусов?
ПРОСПЕРО, по-латински: Слово Китаврус можно перевести как Кентавр, то есть Человек-Конь, Всадник. А всадники были знатным сословием в Риме.
СТУДЕНТКА. Может всем покажется, что я говорю глупость, но слово Китаврус больше похоже на Китай Рус.
СТУДЕНТ. Ну ты и хватила! Это же просто совпадение.
КОПЕРНИК, по-польски: Библия гласит, что пророк Иезекииль и евреи были пленниками у халдеев. Пророк писал о том, что Господь просил его привести князя рошей в Израиль для наказания. Получается, что роши и халдеи - это один и тот же народ. С другой стороны, древние толкователи Библии считали, что народ Рош - это древний русский народ. В то же время известно, что после завоевания халдеями Израиля роши стали его князьями. Некоторые из них так до сих пор там и живут. Поэтому даже сегодня среди евреев вы можете встретить не только брюнетов, но и блондинов, но говорят они уже не на языке росов, а на языке, близком к языку арабов.
КАНТ, по-немецки: Пан Коперник! Мне известно, что верховному богу Халди поклонялись в Стране Ванов, расположенной к югу от Армении. Многие правители этой страны носили имя Руса. Жителей этой страны называли ванами или иванами. Некоторые из них бежали от войск Помпея в Скифию, а потом и в Скандинавию, где превратились в варягов-русь.
ВИДЕВУТ, по-литовски: Уважаемые господа! Могу добавить, что мы жили рядом с ванами несколько веков. При нас они правили Швецией. Их первопредком был Норд. Очень многие короли Швеции называли себя его потомками.
ГЛАНДЕ, по-литовски: Я знаю, что одна из правнучек Норда стала женой Ярослава Мудрого, другая - женой киевского князя Мстислава, третья - матерью короля Англии, а внучка последней - женой Владимира Мономаха. Это постоянное стремление к родству ванов и русских князей было не случайным, а закономерным. Ведь они говорили на одном языке. Кстати, один из потомков Норда - Рагнар Лодброк - приплывал в мою Самбию, и самбы принимали его господство с большим почтением. Ведь они считали его своим близким родичем. Происходило это за пять веков до моего рождения. Ваш Рюрик был его правнуком по отцовской линии. Саксон Грамматик писал об этом в «Деяниях датчан».
КАНТ, по-немецки: А в Новгороде, как рассказывал мне господин Карамзин, варягами-русь называли некоторых выходцев из Швеции. Летописец Нестор писал, что язык славян и руси был един, а их предками он считал норцев, которые жили близ Сирии. Мне теперь понятно, почему имя вана Норда и название племени норцев, которые жили в Белой Сирии, совпадают.
ГЛАНДЕ, по-литовски: А первый Ваня или Иван упоминался на Руси в 912 году. Это был один из послов Вещего Олега в Константинополе. Он составлял договор о мире между Русью и Византией на русском языке. Он тоже был родом из Швеции.
СТУДЕНТ. Уж не хотите ли Вы все вместе сказать, что халдеи тоже были русами?
КАНТ, по-немецки: Они были бывшими подданными Русы Третьего. Но, господин председатель! Я думаю, что всё не так просто. Например, Геродот ещё в шестом веке до рождества Христова писал, что германии тоже жили в Белой Сирии. В ещё более древние времена там же жили и хатты. А это одно из самых крупных племён Германии. Причём и хатты в Белой Сирии и хатты в Германии поклонялись одному и тому же богу грозы - Тору.
СТУДЕНТ. Выходит, что и предки литовцев, и предки русов, даже и предки германцев - все когда-то жили на территории Белой Сирии?
КАНТ, по-немецки: Конечно! Ведь это же земля Адама!
СТУДЕНТ. Ясно. Но откуда взялось название племени халдеев?
КАНТ, по-немецки: Это потомки какого-то Халди, о котором мы пока ничего не знаем, но он был верховным богом у ванов.
СТУДЕНТ. Ну, наверное, хватит о халдеях.
ПРОСПЕРО, по-латински: Хочу рассказать Вам ещё об одном народе, который жил рядом с нами на этой земле.
СТУДЕНТ. О каком же?
ПРОСПЕРО, по-латински: О галиндах или, точнее сказать, об индах из Галлии.
СТУДЕНТКА. Это какие ещё инды? Уж не выходцев ли из Индии Вы имеете ввиду?
ПРОСПЕРО, по-латински: Да, именно их!
СТУДЕНТКА. Ну и фантазии у Вас!
ПРОСПЕРО, по-латински. Вовсе нет. Их упоминал мой современник Гай Плиний Секунд, тот самый, который написал "Естественную историю в 37 книгах" и который погиб во время извержения Везувия. Сведения об индах Плиний получил от Корнелия Непота, а тот жил ещё раньше.
СТУДЕНТ. И что писали Плиний и Непот об индах?
ПРОСПЕРО, по-латински: Они писали, что инды, которые жили ещё дальше к востоку от Балтасара в Индии, тоже совершали плавание к берегам Балтики с торговыми целями за янтарём. Однажды во время шторма их выбросило на берег Германии. Местное племя захватило их в плен, а потом подарило правителю Галлии. Впоследствии из Галлии эти инды попали на территорию Восточной Пруссии.
СТУДЕНТ. И когда это произошло?
ПРОСПЕРО, по-латински: Примерно за сто лет до моего рождения.
СТУДЕНТКА. Выходит, что когда-то на нашей земле жили выходцы из самой Индии?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно, сударыня! Они жили здесь пятнадцать веков и поклонялись богу Индре. Своих детей они называли его именами. Причём один из князей галиндов с тем же именем воевал против тевтонских рыцарей вплоть до середины четырнадцатого века, а потом вместе со всем своим родом был вынужден уйти в Чернигов. Его сын Литвин, которого уже упоминал Гланде, был прадедом всех Толстых.
СТУДЕНТКА. Это что ж, выходит, что Лев Толстой по отцовской линии был потомком индов?
ПРОСПЕРО, по-латински: Конечно, сударыня!
ГЛАНДЕ, по-литовски: Сударыня, Вы разве не обращали внимания на сходство Льва Толстого, например, с Рабиндранатом Тагором?
СТУДЕНТКА. Конечно, обращала!
ГЛАНДЕ, по-литовски: А теперь Вы можете и объяснить это сходство.
СТУДЕНТКА. Но Толстой и Тагор... У них и имена-то очень разные!
ГЛАНДЕ, по-литовски: Ну и что! Зато и тот, и другой были потомками индов. Кстати,, Тагор был выходцем из племени тагаров. А те и появились на севере Индии как раз за пятьдесят лет до прихода кораблей индов в Венедское море, то есть на Балтику. Кроме того, как говорят учёные мужи, язык индийских тагаров был очень похож на литовский язык. Так что всё сходится! Тагары из Индии и приплыли сюда.
СТУДЕНТКА. Значит литовцы – это братья тагаров?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Конечно, но не только литовцы – славяне тоже их братья.
СТУДЕНТКА. А чем Вы это можете доказать?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Село Тагарово, единственное с таким названием на Руси, располагалось недалеко от города Владимира и являлось главной вотчиной русских князей. Кроме того, имя Тагарин в древней Руси было одним из самых распространённых некалендарных имён.
СТУДЕНТ. Значит, Вы уверены, что славяне и тагары были братьями?
ГЛАНДЕ, по-литовски: Конечно! Спросите об этом короля Оттокара. Он Вам лучше расскажет.
СТУДЕНТ. Ваше величество, король Оттокар, Вы действительно можете рассказать нам о том, кто такие тагары?
ОТТОКАР, по-чешски: Да, господин Гланде совершенно прав.
СТУДЕНТ. Но какая же существует связь между тагарами и, например, чехами?
ОТТОКАР, по-чешски: Самая прямая.
СТУДЕНТ. Пожалуйста, объясните.
ОТТОКАР, по-чешски: Если я скажу Вам, что Чех, брат Кия, основателя Киева, был первопредком чехов, то Вы этому не удивитесь?
СТУДЕНТ. Конечно, нет!
ОТТОКАР, по-чешски: Кий стал первопредком полян, а Хорив - хорват. Их отцом был Орей, который вёл своих детей из-за Волги, спасаясь от гуннов.
СТУДЕНТ. Об этом мы где-то читали, а причём здесь тагары?
ОТТОКАР, по-чешски: А притом, что за Волгой у них было огромное царство. Его называли Кушанским. Оно простиралось от Каспия до Тибета, от Урала до Индийского океана. Надеюсь, Вы что-нибудь слышали про его Тибетскую медицину или учение йогов. Вот в этом царстве и жил Орей, мой предок. Здесь же жил и Славен, предок славян, и друг Руса.
СТУДЕНТКА. Но я никогда и ничего не слышала о Кушанском царстве.
ОТТОКАР, по-чешски: А зря! Оно было таким же великим, как и Римская империя, и существовало шесть веков.
СТУДЕНТ. Ну а что же тагары?
ОТТОКАР, по-чешски: Тагары были основным населением этого царства. Среди разных княжеств в нём были и такие, как Полона, Чехия, Крорайна.
СТУДЕНТ. И где же они располагались?
ОТТОКАР, по-чешски: Недалеко от нынешнего Ташкента.
СТУДЕНТ. Вы, наверное, всё это выдумали!
ОТТОКАР, по-чешски: Вы не правы, сударь. Об этом можно прочитать даже в древних китайских летописях. Кстати, сами тагары свои книги писали русскими буквами за тысячу лет до Кирилла и Мефодия!
СТУДЕНТ. Что-то не верится.
ОТТОКАР, по-чешски: А Вы спросите у археологов и почитайте китайские летописи. Они переведены на русский язык. Найдёте там и другие доказательства моим словам. С другой стороны, моё имя Вам ничего не напоминает?
СТУДЕНТ. Оттокар? Подождите, подождите... Это что От тагар что ли?!
ОТТОКАР, по-чешски: Ну вот, видите.
СТУДЕНТКА. А Вы знаете, кто был самым первым тагаром?
ОТТОКАР, по-чешски: Конечно! Он бороздил воды далёкого Тихого океана. Его видели на Тайване и в Японии, у берегов Австралии и Южной Америки. На таинственном острове Пасхи белокожие вожди до сих пор ведут свой род от него, от Тагара.
СТУДЕНТКА. Тагары, чехи, Тайвань и даже остров Пасхи... Но зачем же тагарам из Индии и даже из Тихого океана надо было приплывать к нашим берегам? Кто их здесь ждал? Здесь же не было тогда ни литовцев, ни чехов, ни росов?
ОТТОКАР, по-чешски: К сожалению, об этом мне ничего не известно.
СТУДЕНТ. Давайте закончим об индах и тагарах, а продолжим разговор о нашем городе. (Обращается к Гланде). Уважаемый Гланде Камбила! Вы тут упомянули свою родную Самбию, на земле которой и стоит наш город. Вы можете хотя бы в двух словах что-нибудь рассказать о ней?

Гланде опять встаёт.

ГЛАНДЕ, по-литовски: Конечно, сударь. Ведь я был одним из её последних правителей. Но лучше пригласить самого Самбора.
СТУДЕНТ. Вы сказали Самбора? А это кто ещё такой?
ГЛАНДЕ, по-литовски: А он, сударь, сам всё расскажет.
СТУДЕНТ. Пригласите, пожалуйста, свидетеля Самбора.

Входит Самбор. Зал вытягивает шеи, чтобы разглядеть его.

СТУДЕНТ. Проходите, пожалуйста, сюда. Уважаемый Самбор, Вы можете поклясться, что будете говорить правду и только правду?
САМБОР. Миру клянусь говорить только правду, лишь чистую правду. Кривде нет места в сердце моём никогда.
СТУДЕНТ. Уважаемый Самбор, что Вы можете рассказать нам о себе?
САМБОР. Речь поведу о себе небольшую свободно. Родом я с юга, приплыл издалече сюда. Вместе со мною пришли великаны, дети Дану и Хишур – царя Белой Сирии славной. Строили город у берега моря, здесь же поближе у всех на виду. Не было Рима и не было Трои, Сузы стояли и древний Ассур.
СТУДЕНТКА. Милый Самбор, Вы прямо поэт! Почему Вы так говорите?
САМБОР. Барышня милая, дева прекрасная, всё оттого, что мы дети Ангираса. Их величали отцами поэтов, по-гречески – ангелос – вестники странные.
СТУДЕНТКА. Надо же! А как Вы здесь оказались?
САМБОР. С юга Ирана ушли мы, скитались, Каспием плыли, где Волга-река. Братья старшие брегами остались. Я ж со своими добрался сюда.
СТУДЕНТКА. Понятно. Получается, что это произошло очень давно, когда ещё не было Рима и даже Трои?
САМБОР. Верно, сударыня, верно, девица.
СТУДЕНТКА. А можно ли назвать дату поточнее?
САМБОР. Сорок веков и два века ещё было назад тому дело моё.
СТУДЕНТКА. Вы хотите сказать, что городу, основанному Вами, сейчас было бы четыре тысячи лет?
САМБОР. Даже чуть больше, точнее считайте.
СТУДЕНТКА. Час от часу нелегче! Неужели всё это было?
САМБОР. Самбии званье тому подтвержденье. Носит земля до сих пор моё имя. Имя того, кто был сыном Дану у асуров, что ростом титаны. Ну, а титаны и ныне нередки у балтов, рождённых сынами богов, как гласит до сих пор даже Ветхий завет.
СТУДЕНТКА. Значит, Ваши потомки жили здесь более двух тысяч лет, то есть ещё дольше, чем инды и прусы?
САМБОР. Верно, сударыня, верно, девица. Стремились сюда они встретить своих соплеменников славных!
СТУДЕНТКА. А как Вы можете доказать всё это?
САМБОР. Имя моё до сих пор носят грады соседних поляков. Прежде носили боруссов князья. А к тому же, братом моим Пуломан был честнейший. Имя его повторилось в названье князей у халдеев, да и литовского рода князей до Миндовга.
СТУДЕНТКА. Ну, хорошо. А кто такой Ангирас, о котором Вы упомянули?
САМБОР. Прорицатель великий, посредник богов, астроном, прадед Судинов славных. семь сыновей у него, родившихся в облике Бера-Медведя, а в дни потопа спаслись на борту у Ману. Позже они превратились в созвездье Медведицы Старшей: Агни-Огонь, Брихаспати-Юпитер, Утатхья-мудрец, Самварта-отшельник. Были другие. Известны все в Индии дальней, древнем Египте у Гора, Осириса сына. Вы же зовёте архангелами их и поныне.
СТУДЕНТКА. Любезный Самбор, Вы хотите сказать, что халдеи-астрономы произошли от Ангираса и находились в родстве с Осирисом и даже архангелами?
САМБОР. Все от него, даже Кант, и Коперник, Ваш космонавт Алексей сын Леонтьев, другие!
СТУДЕНТКА. Получается, что и инды, и бывшие жители островов Китайского моря и даже Тихого океана приплывали сюда не случайно, здесь жили их братья?
САМБОР. Верно, сударыня, верно, девица.
СТУДЕНТКА. Это надо проверить. (Обращается к Просперо) Сеньор Просперо, ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: кто жил на земле янтарного края в тот момент, когда Вы сюда пришли?
ПРОСПЕРО, по-латински: Здесь жили эстии.
СТУДЕНТКА. Час от часу нелегче! Хотели узнать про индов, а слышим об эстиях. Это кто ж такие, эстонцы что ли?
ПРОСПЕРО, по-латински: В некотором смысле, да.
СТУДЕНТКА. Почему в некотором?
ПРОСПЕРО, по-латински: Потому что и эстии, и эстонцы - это потомки Эстана, но эстии говорили на языке, близком к языку литовцев и латышей, а эстонцы говорят на языке, близком к языку финнов, хотя по крови эстии и эстонцы братья. С другой стороны, поклонялись эстии не только Эстану, но и матери богов Лато. Её имя до сих пор носит Латвия, расположенная по соседству с Эстонией.
СТУДЕНТКА. Вот как? А кто такой Эстан?
ПРОСПЕРО, по-латински: Это имя бога солнца у белых сирийцев. Их язык, как Вы уже слышали, был очень похож на литовский язык, но без галльских слов. А имя Эстана до сих пор носит Эстония.
СТУДЕНТ. Уважаемый Самбор, Вы что-нибудь слышали про Эстана?
САМБОР. Конечно, любезный!
СТУДЕНТ. А что именно?
САМБОР. Эстан, он же Сиват, по нашему Свет, а в Индии дальней он Вивасват.
СТУДЕНТКА. Значит, и эстонцы тоже? Наш город – это и их колыбель? Ох же и нелёгкая, оказывается, эта работа: собирать камни, разбросанные нашими предками вокруг нашего города! Голова распухла от названий и имён!
СТУДЕНТ. Придётся нам опять сделать перерыв. Всё так неожиданно. Объявляется перерыв ещё на пятнадцать минут.

Все встают и уходят, опять громко споря.


ДЕЙСТВИЕ ДЕВЯТОЕ

Опять берег моря. На берегу племя эстиев собирает янтарь. Кто-то играет эстонскую народную мелодию. Две пары танцуют эстонский народный танец.


ДЕЙСТВИЕ ДЕСЯТОЕ

СТУДЕНТ. Итак, попробуем подвести общий итог нашего заседания. Мы вместе с Вами, граждане, совершили экскурс в прошлое, даже в очень далёкое прошлое, познакомились с неожиданными персонажами. И все они, оказывается, так или иначе связаны с нашим городом, который расположен в географическом центре, Европы у мирового хранилища янтаря. Более двух тысяч лет здесь жили потомки Самбора, пятнадцать веков - потомки индов, четырнадцать - потомки Просперо, семь с половиной - потомки Видевута, семь веков - немцы, и вот уже более шестидесяти лет живём мы, россияне. Получается, что наша земля является родной не только для нас, но также для каких-то жителей Белой Сирии, Северной Индии, Эстонии, Белоруссии, Литвы, Латвии, боруссов из Польши и Германии. Здесь жили их предки, причём очень долго, много поколений. Следовательно, это не только наша земля, но и земля тех народов, о которых я упомянул. Сегодня мы уже иначе должны смотреть на наш город, на его улицы и дома, парки и скверы, набережные и мосты, на окружающие его поля и леса.
ЧЕЛОВЕК с портретом Сталина, вскакивает. Уж не хотите ли Вы разделить нашу землю со странами Балтии, Польшей и Германией? Что ж тогда от неё останется? Не позволю! За что мы кровь проливали? За что боролись?
СТУДЕНТ. Успокойтесь, пожалуйста. Никто не говорит о том, что нашу землю надо делить. Я думаю, наоборот, к ней надо каким-то образом присоединять: и Польскую Боруссию, и страны Балтии, и Белоруссию, и даже бывшую ГДР, то есть Западную Пруссию. Вы не против этого?
ЧЕЛОВЕК (опешил). Как присоединить? Воевать что ли? Да ради такого святого дела я готов!
СТУДЕНТ. Да нет же! Зачем воевать! Надо объединяться добровольно.
ЧЕЛОВЕК. Это как же добровольно? Восстановить Советский Союз или Варшавский договор, что ли? Так я опять за!
СТУДЕНТ. Нет, не Советский Союз и не Варшавский договор, а совсем новое объединение – Союз Мира, о котором мечтал Кант. Ведь мы дети из одного и того же дома! Он у нас один на всех!
ЧЕЛОВЕК. Что-то я такого не представляю.
СТУДЕНТ. Я пока тоже не совсем ясно себе это представляю. (В зал.) А Вы как думаете?
КАНТ, по-немецки: Лично я – за, ведь в этом доме когда-то находился город Канта.
КОПЕРНИК, по-польски: Кроме того, три града: Старый город, а также Липник и Надрув.
ОТТОКАР, по-чешски: И мой замок!
ВИДЕВУТ, по-литовски: Я не против, но хотел бы восстановить в этом доме и память о Твангсте и Преголе.
ПРОСПЕРО, по-латински: Мне же хочется увидеть родной Балтийск, в котором правил мой внук Веспазий.
САМБОР. А я хотел бы вновь увидеть древний Самбор!
ЧЕЛОВЕК с портретом Сталина. Как же это сделать? Опять надо строить? Но мы же чего-то строили пятьдесят лет. Не так, что ли? Или чего-то не достроили? (Смотрит вопрошающе в глаза Сталину, а потом на зрителей)

Появляется Автор.

АВТОР. Лишь один из многих городов Европы, а сколько он вместил в себя: Самбор... Балтийск... Твангсте... Замок Оттокара... Альтштадт... Липник... Надрув... Кёнигсберг... Калининград... Сколько же лет, веков, тысячелетий нашему городу?.. Как нам его называть?

Все замерли в раздумьях, смотрят на зрителей. Опускается занавес.







С У Л Ы Б К О Й О Р У С С К О М…

Александр АНДРЕЕНКО

КАЛАМБУРЫ

 
ЖЕРТВА ОБЩЕПИТА

Молочка-то нет!
       Н.А. Некрасов

Не дождался наш кот лета:
Подвела его котлета.

ГЛАС ВОПИЮЩЕГО

Да будет свет!
       Создатель

Братцы! Хватит вам про водку -
Почините же проводку!

О ВРЕДЕ ИЗЛИШЕСТВ

А ведь он худеть не станет.
       Винни-Пух

Мы не услышим соло Нины:
Плохо ей от солонины.

ЗАУМЬ

Он один у переправы.
       А. Пугачева

- Кто же варит паром щи? – К
Нам подошел седой паромщик.





ЛАСКОВЫЙ

       Спокойной ночи, малыши.
       Передача

Чтобы котик спал, под ушки
Положите две подушки.

НАБАТ

       Загорелся кошкин дом.
       С. Михалков
       Эй, пожарные, бегите.
       К.Чуковский

Что ты лупишь кол о кол? –
Стукни лучше в колокол,
Чтоб по такому поводу
Кот помчался по воду.

У СЛЕДОВАТЕЛЯ

Будьте взаимно вежливы.
       Плакат

Был начальник ваш груб или
Подчиненные грубили?

РАСПЛАТА

В воздухе пахнет грозой.
       М. Бернес

На них обрушился гром ада:
Знать, грехов была громада.
 

 
С ЧУЖОГО ПЛЕЧА

Главное, чтобы костюмчик сидел.
       «Чародеи»

Стою от ужаса немой:
Опять на мне пиджак не мой.



ТО ОДНО, ТО ДРУГОЕ

…Птиц учил летать.
       «Про Янека»

Мы то работали, то пили,
То печку старую топили,
В которой жир свиной топили,
То спьяну рыб в пруду топили
 

 
ПРИМЕРНЫЙ

Кто сказал, что дважды два четыре?
       Песня

Массу приведу примеров,
Сколь полезно решенье примеров.
На контрольной, например,
Старшеклассник – на пример.
Чтоб площадь вычислить, к примеру,
Вновь обращаемся к примеру.
Выпускник, реши пример-ка:
Идёт к экзамену примерка.


ЕЛКИ – ПАЛКИ

Цвели кругом чудеса ботаники.
       В Маяковский

Растерялся я со сна
И про ель сказал «сосна»

ПОЧУВСТВУЙТЕ РАЗНИЦУ
 
Хорошо, когда кто врёт
       весело и складно.
       А. Твардовский

Как порасскажем, где мы были, –
Сметаем выдумки и были.

В СЕВЕРНОЙ СТОЛИЦЕ

Слушай, Ленинград, я тебе спою.
       Песня

Люблю гулять я над Невой,
А ты мой верный пес не вой:
Ведь я гуляю над Невою
Очень тихо. Я не вою.

ЗДРАВСТВУЙ, ЛАГЕРЬ ПИОНЕРСКИЙ

Едут взрослые и дети.
       Песня

Глупо помышлять о лени,
Если мчат тебя олени.

ИНТЕРВЬЮ

Как вы относитесь к насилию?
Вопрос

ЧАК НОРРИС

С насильниками поступаю зло,
Поскольку ненавижу зло.

СВЯЩЕННИК

Всем насильникам назло
Не отвечу злом на зло.

ЖИТЬЁ – ПИТЬЁ

       - Давай за!
       «Любэ»

Можно, общаясь, эмоций набраться,
А можно, пожалуй, и просто набраться.

ЗАЧЕМ ВЫ, ДЕВОЧКИ?

Потому, что нельзя
       Быть на свете красивой такой.
Песня

Вечерком у «Родины»
Собрались уродины.

БУДЬ СО МНОЙ!

А девушки – потом.
       Песня

Как тоскую я по другу,
А он забыл свою подругу.

А ЧТО У ВАС?

Хлопотун Егорка
       Взялся за уборку.
       Загадка

- Здесь вчера не вы ли
       Выли?
- Нет, не мы. А вот не мы ли
       Все здесь драили и мыли?

ЦЗЮ – БОКС

Рад, что не промазал.
       А. Твардовский

Кулак внушительный у Кости:
Трещат соперниковы кости.
От его ударной мощи
Противник - как живые мощи.
 
…И П Р О С Т О С У Л Ы Б К О Й

Александр АНДРЕЕНКО

ВЗГЛЯДЫ НА ВОДОПАДЫ


       СТРОГИЙ ВЗГЛЯД НА ВОДОПАД

На маму смотрит грустно
Трёхлетний мальчуган:
– Какой дурак додумался
Перевернуть фонтан?

       ДОБРЫЙ ВЗГЛЯД НА ВОДОПАД

Другой трёхлетний мальчуган
От восторга охал:
Перевёрнутый фонтан
Смотрится неплохо!


Ольга ГУЛЕВИЧ

КОГДА ЖЕНА ЗА РУЛЁМ
Этот жаркий июльский день мы решили провести на берегу моря в тихом семейном кругу: я, моя жена и наш любимый преданный Доберман.
 Откинувшись на заднем сиденье, я прикрыл глаза, чтобы не видеть, как жена ведет машину. Этот способ я открыл для себя после нескольких лет безуспешных попыток исправить ее манеру езды. Право же, так спокойнее. Можно расслабиться и довериться судьбе.
Машина притормозила и плавно повернула на проселочную дорогу, ведущую к морю. Доберман вскочил в предвкушении долгожданной пробежки. Он уже знает, что, сворачивая с трассы, мы обычно выпускаем его.
       День пролетел легко и незаметно. И вот мы уже возвращаемся домой в том же порядке: за рулем – жена, я – на заднем сиденье, скинув тапочки и почти не сменив пляжный костюм, то есть в легких шортах и без майки, и сзади за машиной, весело подпрыгивая, несется наш любимец. Впереди развилка и шоссе. Жена притормаживает, я открываю дверь и зову пса. Он разгулялся и не желает возвращаться. Я рассерженно выскакиваю за ним, успев обуть лишь один тапок. В это время на встречной полосе показался автомобиль. Дорога была узкой, и мне пришлось захлопнуть свою дверь и спрятаться за нашу машину. Но в то же самое время жена открыла переднюю дверь и впустила провинившегося Добермана. Пес удобно устроился на сиденье, и машина тронулась.
- Ну и шуточки у вас, - подумал я и поспешил за ней.
Но она и не думала останавливаться, она набирала скорость. Я бросился вслед, подозревая, что это вовсе не шутка, а какая-то ошибка.
- Ничего, впереди поворот, - успокаивал я себя. – Жена будет вертеть головой вправо-влево и боковым зрением увидит, что меня нет на месте.
Но она не увидела. Колеса заскрипели на повороте, и машина рванулась вперед. Когда я добежал до шоссе, она уже исчезла в сизой от выхлопных газов дали. Я выбросил ненужный теперь одинокий тапок и босиком уныло побрел к ближайшему поселку. Там удалось поймать попутку и уговорить шофера довезти меня до города. Не проехав и нескольких километров, мы увидели, как нам навстречу мчатся мои родные «жигули».
 - Это она, это моя, за мной! – закричал я и судорожно замахал руками. Шофер поддержал меня и просигналил фарами и гудком.
Машина пронеслась мимо…
- Ну все, тормози, - выдохнул я. – Пойду обратно. Жена ведь до ночи искать меня будет.
И я обречённо поплёлся назад, всматриваясь в проезжающие мимо меня машины. Наконец показалась моя… Я встал посередине дороги, раскинул руки и пробормотал: « Погибать, так от своих». Машина остановилась.
Оказалось, что жена обнаружила мое отсутствие, лишь подъезжая к городу. К моему счастью, замигала лампочка датчика бензина.
- Ой Миш, что это тут мигает, - испуганно спросила она и обернулась.


Анна ЛЕЛЕЦКАЯ

КОТ ПУШОК И МУХА


       В нашем доме котик Пух
Ловит не мышей, а мух.
Позабавится немножко
И проглотит муху-крошку.

Все мы очень любим Пуха,
Гладим спинку, хвостик, ухо…
С точки зрения кота,
Жизнь – сплошная красота.

И живёт красавец Кот
Без тревог и без забот.
Но прошёл однажды слух:
Пострадал Пушок от мух.

Мухи Пуха невзлюбили,
Отомстить ему решили,
За все шалости, проказы
Пуся-котик был наказан:

Пуху в ухо влезла муха
И давай-давай жужжать,
Пух от страха, что есть духу,
Хвост трубою – и бежать!

«За какой такой грешок, -
Удивляется Пушок, -
Эта серая старуха
Нагло влезла в моё ухо?!

Ведь не плут я и не вор,
Был любимцем до сих пор,
Отчего же злюка Муха
Искусала мне всё ухо?»

Глазки вытаращил Пух,
Сам себе признался вслух:
«Есть, конечно же, грешок:
Я свалил хвостом горшок,

А ещё разбил я вазу –
Не одну, две целых сразу,
И сосиску утащил…
Всё припомнить – нету сил!»

Котик сник и влез в корзину.
«Пролежу я здесь всю зиму.
А весной поймаю Муху,
Берегись тогда, старуха!

Уж не дам тебе покоя,
Ты узнаешь, кто такой я.
Для того и есть я, Пух,
Чтоб ловить злодеек-мух!»

Кот зевнул, хвостом вильнул,
Помурлыкал и уснул.
Но опять злодейка Муха
Всё жужжит, жужжит над ухом.

Кот проснулся – лапкой р-раз!
«Прочь, каналья, с моих глаз!
Безобразие какое:
И во сне мне нет покоя!

Я же благородный Пух,
Ты мне, Муха, портишь слух!!»
И побрёл на кухню котик
Набивать пустой животик.

Вот такой у нас Пушок,
Вот такой о нём стишок.
Посвящаю его Даше,
Славной, милой внучке нашей.
 




НЕХОЧУЧКА

 
Что такое? Что случилось?
Разобраться я хочу.
Наша внучка подружилась
С Нехочучкой-Нехочу.

С нею Даша дружбу водит,
Всегда рядом всюду ходит.
На вопрос мой получу
Я в ответ лишь «Не хочу».

Быть послушной и примерной
Я строптивицу учу.
Мне с упорством неизменным
Отвечает: «Не хочу».
Если в ванну заберётся,
То надолго, я ж ворчу.
Та в ответ мне улыбнётся,
Мол, быстрее не хочу.

«Кушать хочешь?» – «Не хочу»
«Мыть посуду?» - «Не хочу.»
«Идти в школу?» - «Не хочу»
«Гулять хочешь?» - «Не хочу».

По секрету вам скажу:
Я с такими не дружу.

 

КОМАРИК

 
Увидала Комара,
Даша крикнула: «Ура!»
Схватила за лапку,
Посадила в шапку.

А Комарик испугался
И, похоже, растерялся.
Стал он жалобно пищать
И на помощь призывать.

«Что я сделал? Что такое?
Или вас лишил покоя?»
Потом стал просить Дашутку:
«Отпусти хоть на минутку».

Но сказала Даша строго:
«Не пищи ты, ради Бога!
Ты, кусачий, так и знай:
Впредь сюда не прилетай.

Если же вернёшься снова,
Накажу тебя сурово!»
А Комар без лишних слов
Улетел – и был таков!
 


Владимир БЕЛАЛОВ

ЛАБИРИНТ БЕЗ ВЫХОДА…

       Их было двое…
       Они сидели в долгом оцепенении, не зная, с чего начать разговор. Они когда-то знали друг друга, но давно не встречались.
       Но, как это всегда бывает, первым заговорил тот, кто был смелее и разговорчивее…
– как Вас зовут?
– Кирилл Иванович.
– хорошее имя.
– а Вас, простите, как зовут?
– Трофим Игнатьевич.
– замечательное имя.
– у вас красивая интонация голоса.
– не скрою, хотя ваш голос мягок и спокоен.
– а у Вас чистый и доброжелательный взгляд.
– Вы прекрасный собеседник.
– но позвольте, ведь Вы куда лучше меня. И говорить не надо.
– я настаиваю на том, что вы сама респектабельность и обаяние.
– ну что ж. Коли вы так считаете, так не угодно ли будет назвать Вас Само
       Совершенство.
– у меня просто нет слов. И, наверно, я не ошибусь: Вы наилюбезнейший,
       наипрекраснейший и наизамечательнейший человек.
       ну, знаете ли. Да вы просто верх очарования и мудрости.
– нет уж, позвольте вам этого не позволить, а напомнить, что это именно Вы
       сверхнаипрекраснейший человек.
– ну все, с меня хватит. Да знаете ли достопочтенный сударь, что Вы высочайшей прелести и наимудрейшего склада человек.
– это переходит всякие границы. Я ультимативно заявляю: Вы тот, кто не имеет себе равных в целом свете.
– сколько живу – не видел более прекрасного и глубочайшего человечища.
– нет, вы только посмотрите. Какой гениальный и непревзойденный талантище!
– Всё. Мое терпение лопнуло. Видит Бог, я не хотел, вы сами напросились. Да знаете ли вы, какой вы величайший эстет и энциклопедист.
– ну, это уже похоже на хамство. Так я вам вот что скажу. Вы самый, что ни на есть удивительно мудрый и прекрасный гражданин, каких я когда-либо видел.
– да вы, сударь, начинаете мне дерзить. Как вам, право же, не стыдно! Ведь это вы – наипервейшее и наиглавнейшее создание во всей наше стране.
– так. Теперь вы принялись и за политику. Ну, это Вам с рук не сойдет. Сейчас же требую принять от меня ультиматум в том, что вы изысканнейшая личность, не знающая себе равных на всей Земле.
– и вы после этого еще хотите со мной разговаривать!!! Советую вам поостеречься. С этого момента я за себя не ручаюсь, батенька!
       Один был более скромным и поспешно удалился, а другой остался гордо сидеть на прежнем месте, думая со злостью: «Чего я еще такого хорошего не сказал ему, что он так на меня рассердился?».

 
Маргарита БЕСЕДИНА

Нет правды на земле, но правды нет и выше.
       А.Пушкин

 
Который день жара, жара…
И вдруг прорвался дождь.
Визжит в восторге детвора,
И я доволен: что ж…

Дождь начался ещё вчера,
Всё намочил, и вот –
Ему б пройти уже пора,
А он всё льёт и льёт…

И с самого уже утра
Ты, милая, ворчишь,
Что, мол, не выйти со двора,
Сидишь, как в клетке чиж,

И что терпеть уж нету сил –
И в этом ты права! –
И я не тот, что раньше был,
Слова…. слова…. слова…

Но как, скажи мне, кораблю
Всё в штиль по морю плыть?!
И чтоб сказать, как я люблю,
Позволь хоть рот открыть!

В потоке слов твоих тону,
Но посмотри в окно!
Чуть не пошёл уже ко дну,
А дождь прошёл давно.

И вот опять жара, жара…
Как в пекле, как в аду!
Ах, как бы дождичек с утра,
Не то – с ума сойду!
 

С Ю Р , Г Р О Т Е С К

Лада ОВЧИННИКОВА

СЕРДЦЕ
Тоска
Злость
Доброта
Веселье
Любовь
Сомнение
Икс

Действие происходит в сердце. Тусклый свет, серый фон. Трон-ложе, рядом пуф. На троне Тоска. Откуда-то сверху слышится тяжелый вздох.
Тоска. Плохо тебе, сердце? Ничего, скоро ты умрёшь, не будь я Тоска! А помнишь, сердце, когда-то давно ты было огромным дворцом. Забыло уже, да? Вспомни: сотни залов, колонны, коридоры, камины. Вспомни-ка песни, танцы. Я еще крошкой была, малюткой. Но отравила и Смелость, и Гордость, и всех остальных твоих жителей. Оставила себе горстку рабов. И выросла, и созрела, и вцепилась в тебя, сердце, мертвой хваткой. И вот каким ты стало, сердце. Три комнатушки! Три серые комнаты! Обваливающийся потолок, тоненькие стеночки…
Долгий тяжелый вздох сердца. Одновременно за сценой раздаются голоса.
Голос Злости. Стой! Кто ты?
Голос Икса. Доброе утро. Я Икс. А ты – Злость? Сразу видно. А вот ты – Доброта. Рад тебя видеть. А кто там в угол забился? Неужели Веселье? Ой-ой, тяжелый случай. Как все запущено…
Голос Злости. Кто ты такой? Отвечай!
Голос Икса. Расслабься. Вам пока не понять.
Тоска. Чужак в сердце?!
Голос Злости. Ты что, слепой? На сердце табличка: «Не входить!».
Голос Икса. А мне все равно.
Голос Злости. Так… так ты Безразличие! Госпожа Тоска ждала тебя…
Тоска. Точно! (встает)
Голос Злости. Ты так же непобедим и жесток, как она. Ты женишься на ней.
Тоска. Да! Пришел… Надо принарядиться… (убегает).
Голос Икса. Мне жениться на Тоске? Никогда! Я хочу красивую жену. (пауза) И я не Безразличие. Я его злейший враг. Расслабьтесь. Хватит гадать. Я пришёл к вам на помощь. Сердце на грани… Вот-вот развалится.
Тяжелый вздох сердца. С потолка падает штукатурка.
 Долой Тоску!
Голос Веселья. Оптимист несчастный! Ты знаешь, как сильна Тоска?! Да она плюнет – мы все повалимся!
Голос Икса. Я заберу ее силу. На минуту. Но ты успеешь убить.
Голос Злости. Думаешь, тебе можно поверить?
Голос Икса. Конечно. Вам же нечего терять.
Голос Веселья. Кому как. Мне Тоска обещала, что я умру медленно, незаметно.
Голос Икса. Я рад за тебя.
Пауза. На сцену выходят Икс, Доброта, Злость, Веселье.
Икс (Доброте) Что ты все молчишь?
Злость. Она дура. Пусть молчит.
Возвращается Тоска. На ней мантия, корона. Она садится на трон, протягивает к Иксу руки.
Тоска. Господин Безразличие! Добро пожаловать!
Икс (Веселью) Вперед.
Поднимает руки, замирает. Тоска вздрагивает, вскрикивает, застывает. Веселье топчется на месте, оглядывается, решившись, побегает к Тоске и душит ее.
Тоска (задыхаясь, искаженным голосом) Награжу! Награжу!! Награжу!!!
Злость достает нож и ударяет Икса в спину. Икс падает. Свет гаснет. Звук взрыва. Стон сердца.
***
Тоска на троне, Злость на пуфе, Доброта обнимает ноги Тоски, рыдая, умоляет о пощаде. У края сцены лежат Икс (умирает) и Веселье (мертв).
Икс. Доброта… помоги…
Доброта. (Иксу) Тебе?! Да все из-за тебя, негодяй! (Тоске) Госпожа, пощади, пощади, пощади.
Злость. Отдай ее мне.
Доброта. Нет!!! Госпожа! Лучше убей!
Тоска. Бери.
Злость склоняется над Добротой, Доброта кричит. Вдруг Злость выпрямляется, настораживается, Тоска тоже. Доброта не двигается.
Злость. Что-то не так.
Пауза.
Тоска. К нам приходит Любовь.
Появляется Любовь.
Тоска. Здравствуй, милая.
Любовь. Прочь, Тоска.
Тоска и Злость смеются.
Тоска. Глупая! Думаешь, ты здесь первая? Ха! Тысячная Любовь. И всех я передушила. А тебе предлагаю дружбу. Давай объединимся. Тогда сердце помучается по-настоящему.
Стон сердца.
Слышишь? Ему уже страшно.
Любовь. Нет. Убирайся, Тоска. Я одна буду здесь королевой.
Злость и Тоска смеются.
Злость. Глупая! Ты посмотри на это сердце. Оно умирает, рассыпается. Ты в нем задохнешься от пыли.
Тоска. Замучай это сердце со мной или убирайся сама.
Любовь (оглядываясь, растерянно) Какой ужас… Полумертвое сердце… Зачем я сюда пришла…
Тоска и Злость смеются.
Но я сильная Любовь! Я вас всех…! Я вылечу это сердце.
Тоска. Ты его убьешь. Оно не выдержит тебя.
Сердце стонет.
Слышишь?
Любовь (кричит) Убирайтесь! Убирайтесь сейчас же!
Свет гаснет. Дует сильный ветер.
***
Сцена освещена ярче. По ней разбросаны серые обломки сердца, с потолка сыпется серый порошок. Фон теперь нежно-розовый. На троне Любовь, рядом стоит Доброта и плачет от счастья.
Любовь. Ну, теперь все пойдет совсем по-другому. Все будет прекрасно.
Сердце восхищенно ахает. На сцене появляется Веселье, потрепанный и шатающийся. Приковыляв поближе к трону, падает на колени.
Веселье. Госпожа Любовь… ты оживила меня.
Любовь (гладит его по голове) Веселье, мой милый… Ну вот, больше нам никто и не нужен. Втроем мы сделаем сердце счастливым!
Сердце радостно вздыхает.
Любовь (лукаво) Доброта, выйди…
Доброта уходит.
Веселье. Госпожа… что это со мной? (вскакивает, хохочет – громко, раскатисто, заразительно).
Любовь. А ты… красивый.
Веселье. Госпожа Любовь, ты все украшаешь.
Голос Доброты. О-о-о!!! Глазам не верю!!!
Веселье. Госпожа… Я без ума от тебя! (вдруг хватает Любовь и кружится с ней по сцене).
Голос Доброты. Дворец! Сердце стало дворцом! Залы! Какие огромные! Какая красота!
Веселье (остановившись, но не выпуская Любовь из объятий). Как я посмел?! Я в восторге от тебя!!! Мне хочется летать и громко кричать… А ты… ты накажешь меня, госпожа Любовь?
Пауза. Пение птиц.
Любовь (томно) Веселье… найди в сердце… две короны. И принеси мне…
Веселье убегает. Любовь задумчиво ходит по сцене.
Голос Доброты. Какой камин… как здесь уютно… Икс?! Умоляю, Икс, умоляю, прости меня, глупую…
Голос Икса. Да простил я, простил. Но ты такая маленькая и слабая. И не хочешь расти, и всего боишься. Доброта, не бойся ты быть собой.
Голос Доброты. У меня не получится.
Голос Икса. Да ну, прекрати. Посиди вот спокойно у камина, подумай. Пусти-ка.
Шаги. Икс появляется на сцене.
Икс. Добрый день, Любовь.
Любовь. Госпожа Любовь!
Икс. Расслабься. Мы равны.
Любовь. Расслабься? То есть стань слабой? Не дождешься. Я сильная. А кто ты? Я не узнаю тебя.
Икс. Любовь, ты хочешь жить вечно?
Любовь (рассмеявшись) Конечно, глупый. Но это невозможно.
Икс. А ты возмоги. Другие пытались. И не зря. Ты спасла сердце, но этого мало. Тебе очень многое нужно будет вынести. Я могу поддерживать тебя, подбадривать, советовать тебе.
Любовь. Замолчи. Мне не нужно твоих советов. Ты похож на Тоску.
Икс. Ни капли. Я ее враг, а тебе – друг и помощник.
Любовь. Замолчи! Надоел.
Икс. Меня нельзя заставить замолчать. Меня можно прогнать. Но трудно вернуть. Лучше не торопись.
Любовь. Можешь уйти, можешь остаться – мне все равно. Только не задирай передо мной нос. Сейчас Веселье принесет две короны, и я короную себя и его.
Икс. Веселье? Не надо.
Любовь. Почему это? Без него сердцу ужасно плохо.
Икс. Конечно, Веселье – славный парень, без него нельзя. Но власть испортит его. Сердцу хорошо, когда ты – королева. Но если королем будет Веселье, это будет пьяное сердце.
Любовь. Ну и хорошо!
Икс. Больное сердце.
Любовь. Зато счастливое.
Икс. Нет.
Любовь. Уходи.
Икс. Гонишь?
Любовь. Да. Ты меня раздражаешь.
Икс. Хорошо. Значит, я напоминаю тебе о твоем долге.
Любовь (гневно) Кому и что я должна?! (неуверенно) Я не знаю… (еще неуверенней) Никому… ничего…
Пауза.
Икс. Я люблю тебя, Любовь.
Любовь. Замолчи! (закрывает уши ладонями).
Пауза.
Икс (тихо) Пусть. Но ты меня видишь…
Любовь убирает руки от ушей и отворачивается. Пауза.
Чувствуешь спиной… Сильно, сильно.
Любовь вздрагивает. Пауза. Любовь резко оборачивается и смотрит на Икса.
Икс. Подумай. Я люблю тебя, Любовь. (уходит).
***
Любовь ходит по сцене, нагибается, поднимает обломки сердца, собирает их все в одну кучу. Шаги. Возвращается Веселье с двумя коронами. Любовь подходит к нему, берет одну корону и торжественно надевает на себя. Слышится громкий удар сердца, потом сердце восхищенно ахает. Любовь берет вторую корону и задумывается.
Веселье. Госпожа, я так счастлив…
Любовь. Ах, конечно…
Надевает корону на Веселье. Удар сердца. Пауза.
Странно. Без короны ты был гораздо симпатичнее. Она тебе не идет.
Веселье. Так не может быть, дорогая.
Любовь. Дорогой… кто такой Икс?
Веселье. Болтун. Враль. И лицо глупое… А ты его видела?
Любовь. Нет. Мне Доброта о нем сказала.
Веселье. Добротень – наивная девчонка. А Икс нас всех загубил. Если бы не ты…
Любовь. Расскажи, дорогой.
Веселье. Стыдно мне…
Любовь. Почему?
Веселье. Поверил пустозвону, краснобаю. Он заявил, что может убить Тоску взглядом. Я пошел за ним. Понимаешь, я же всегда рвался одолеть Тоску, я все время боролся, рисковал, ничего не боялся. Думал, этот Икс и правда чего-то стоит. А он стал у трона и давай над Тоской подшучивать. Глупо так, пошло. И раздувается весь от гордости. Я все могу, я все могу… А Тоска… взглянула на него. Он и повалился. Целует ее туфли и молит о пощаде. Ты бы слышала, как Тоска над ним хохотала! А потом убила. И меня тоже. Меня она… если честно, всегда боялась.
Любовь. Вот оно как… Так его надо выгнать из сердца!
Веселье. Мы выгоним его, дорогая, обязательно выгоним.
Веселье и Любовь берутся за руки и кружатся. Звон колокольчиков. Останавливаются.
Веселье. Дорогая… Я тебя обожаю. Мне с тобой море по колено.
 Любовь. Мне тоже хорошо…
Голос Доброты. Госпожа! К тебе идет Сомнение!
Любовь теряет сознание. Веселье едва успевает подхватить ее.
Веселье (кричит) Гони его! Гони! Скорее!
Веселье укладывает Любовь на трон.
Любовь (безнадежно, вяло) Сомнение убьет меня… Убьет.
Веселье. Что ты, дорогая. Что ты, что ты. Я Сомнение в порошок сотру. Я сейчас покажу тебе, на что способен. Без всяких Иксов. Сомнение не дойдет до тебя.
Любовь. Сомнение, мой дорогой, тебе не по зубам.
Веселье. Увидишь!
Уходит. Любовь садится, обнимает колени, прячет лицо. Сердце грустно вздыхает. Появляется Доброта.
Любовь (резко поднимая голову) Где Сомнение?
Доброта. Далеко, госпожа. Сердце стало таким большим. Я заперла Сомнение в башне.
Любовь. Почему ты, негодная, не прогнала его?
Доброта. Не смогла.
Любовь. Значит, это Сомнение из больших и сильных… Ужас.
Доброта. Но у него умное и спокойное лицо, госпожа.
Любовь. Глупая, это маска. Многие Сомнения кажутся неопасными. А потом…
Доброта. Госпожа, я видела Икса…
Любовь. И что?
Доброта. Он сказал, мы ошибаемся. Сказал, что нельзя запирать Сомнение. Что ты должна встретиться с ним. Слушать его, но не слушаться. Сказал, тебе нужно закаляться.
Любовь. Какая чушь!
Доброта. Он сказал, иначе будет хуже. Сомнение одичает, озвереет, и будет большая беда.
Любовь. Вздор! Икс – шарлатан, пустослов. Умеет только красоваться и набивать себе цену.
Доброта. Госпожа, это не так! Икс правда замечательный. Он так много знает.
Любовь. Ты наивная дурочка.
Доброта. Нет, я не глупая и не наивная. Я точно знаю, что сейчас права. Икс очень хороший.
Любовь. Смотри-ка, осмелела! Обнаглела!
Громкий стук.
Доброта
Любовь} (вместе) Что это?!
Пауза. Стук повторяется.
Любовь. Сомнение стучит… (съеживается на троне) Мне конец.
Доброта. Госпожа, не отчаивайся.
Стук.
Любовь. Я убегу из сердца.
Доброта. Ну зачем ты так, госпожа? Пусть Сомнение стучит себе, ему же никто не откроет.
Скрежет. Пауза.
Любовь. Сомнение взломает дверь. Надо бежать. (встаёт)
Доброта. Только не это! А как же мы без тебя, госпожа? А как же сердце?
Грустный вздох сердца.
Не уходи так скоро. Сердце этого не переживет.
Сердце вздыхает.
Да, да, не переживет.
Любовь. Сердце само виновато! Меня здесь плохо берегут.
Скрежет.
А если Сомнение выйдет? Я не хочу его видеть, не хочу! Надо бежать…
Доброта. Госпожа, позови Икса. Он будет тебе опорой. Позови. Ведь ты и веришь, и любишь уже. Если честно. Ну, позови.
Пауза. Скрежет.
Любовь. Как трудно… легче убежать.
Шаги.
Сомнение?! (бежит по сцене)
Доброта. Госпожа, не надо!!!
Появляются Веселье и Злость. Злость несет тяжелые цепи.
Веселье (остановив и обняв Любовь) Куда ты, дорогая? Убегаешь, что ли? Не пущу, так и знай. Ты нам нужна. Все хорошо, дорогая.
Злость. Только Сомнение убежало из башни.
Любовь вскрикивает.
Веселье. Тихо, дорогая, тихо. Я знаю, что надо делать. Вот Злость. Она прекрасная защитница.
Злость. Я могу сковать Сомнение (показывает цепи). Потрогай.
Любовь (потрогав) Их не разорвать…
Злость. Никому.
Доброта. Госпожа! Госпожа! Не слушай ее, нет! Не надо!
Злость (Доброте, грозно) Замолчи! Госпожа Любовь, я никому не дам тебя в обиду. Я буду надежно тебя защищать ото всех. Я буду твоим щитом, твоим панцирем.
Доброта. Нет, госпожа! Не надо, госпожа, не надо!
Веселье что-то шепчет Любви на ухо.
Любовь. Доброта, не кричи. Позови Икса.
Доброта уходит. Пауза.
Любовь. Что взамен?
Злость. Я никогда ничего не попрошу у тебя, госпожа Любовь. Я ничего не возьму у тебя.
Пауза.
Но сегодня… только сегодня! Избавься, госпожа, от Икса и Доброты, и я буду служить тебе вечно.
Пауза.
Больше мне ничего не надо.
Любовь. Я не могу. Нет. Никогда.
Пауза.
Злость. Без меня слишком трудно. Кто будет охранять тебя?
Веселье. Решайся, дорогая. Мне жаль Доброту, но приходится… Зато потом… потом нам будет так хорошо, дорогая. Никто не посмеет потревожить нас.
Любовь. Я не могу! Ты пойми, я не могу! Нельзя так.
Веселье (отойдя от Любви, с подозрением) А может, дорогая, тебе жаль Икса? А?
Любовь. А вдруг он тоже нужен сердцу?
Веселье. Зачем нужен я – понятно. А зачем нужен какой-то непонятный Икс? Выбирай. Икс – или я.
Злость. Госпожа, этот Икс – ужасен. Он околдует тебя, подчинит себе. Ты будешь делать не то, что ты хочешь, а то, что хочет он. И не заметишь, как станешь его служанкой. Его глаза, его голос, слова и движения – берегись их, как яда.
Икс. По-моему, он просто болтун…
Злость. Замолчи! Он коварный мошенник, очень опасный. Ах, госпожа Любовь, неужели этот удав уже загипнотизировал тебя?
Пауза.
Любовь. Уходите.
Веселье и Злость уходят. Любовь бесцельно ходит по сцене. Возвращается Доброта.
Доброта. Госпожа, Икс сейчас придет.
Любовь. Как я выгляжу?
Доброта. Немного устало.
Любовь усердно прихорашивается, принимает на троне красивую, томную позу.
Ты отказала Злости, госпожа?
Любовь. Да.
Доброта. Ты правильно сделала, госпожа. Нельзя доверять Злости. Дашь ей палец – она всю руку откусит. Ты очень мудро решила.
Любовь плачет.
Что с тобой, госпожа?
Любовь. Иди сюда (обнимает Доброту) Ты такая хорошая, такая милая, славная. Такая хрупкая, беззащитная… Мне так жаль тебя, девочка (плачет все сильнее и сильнее).
Доброта. Поплачь, поплачь, госпожа. Вот придет Икс, утешит, успокоит.
Любовь. Нет. Я его не понимаю. Боюсь. Даже очень. Вот жду и вся дрожу. (рыдает, потом успокаивается, отпускает Доброту, вытирает слезы).
Шаги.
Сомнение!!! (резко выпрямляется, прислушивается)
Шаги.
Нет… нет, это Икс… Сейчас войдет…
Убегает, тут же возвращается с подносом. На нем три разных бокала. Появляется Икс. Любовь берет один бокал, поднос отдает Доброте, идет навстречу Иксу.
Любовь. Икс, ты можешь прогнать Сомнение?
Икс. Нет. Зато я могу…
Любовь (перебивая) Угощайтесь!
Доброта идет с подносом к Иксу, они берут по бокалу.
Доброта
Икс } (вместе) За тебя, Любовь!
Выпивают. Пауза.
Икс (Любви) Мы с тобой можем победить Сомнение. Надо…
Доброта медленно уходит со сцены. Громко кашляет. Икс оглядывается на нее. Встает, подходит к ней и вдруг берет ее на руки. Доброта у него на руках теряет сознание. Икс уносит ее, не оглядываясь, уходя, кашляет. Пауза. Любовь разбивает свой бокал об пол. Сворачивается на троне, отвернувшись от зрителей. Появляется Веселье с пушистым покрывалом.
Веселье (накрывая Любовь) Поплачь, дорогая, поплачь. Но все прекрасно, все превосходно. Злость сковала Сомнение. Намертво сковала. Все хорошо. Ты умница. Мы обойдемся без них, нам будет еще лучше. Мы будем счастливы, дорогая. Все трудности позади. Поплачь, поплачь, и засни. А завтра будет новый, чудный, яркий, великолепный день. (садится на пуф)
Свет медленно гаснет – наступает ночь.
***
Ночь. Любовь на троне, укрыта с головой покрывалом, одна рука свесилась. Рядом на пуфе дремлет Веселье. Слышно их глубокое, ровное дыхание. Вдруг раздаются голоса за сценой.
Голос Тоски. Кого я вижу! Сомнение!
Голос Сомнения. Тоска!
Голос Тоски. Тише… О, какие цепи…
Голос Сомнения. Я бился, бился, бился… (пауза) Помоги мне. Ты – Тоска. Ты можешь превратить меня, Сомнение, в Страх. Сделай это.
Длинная пауза. Странное шипение – сначала тихо, потом громче и громче. Веселье просыпается, удивленно осматривается, вскакивает.
Веселье (будит Любовь) Дорогая, дорогая!!! Вставай!!! Беда!!!
Любовь (сквозь сон) Отстань, я так устала…
Шаги. Веселье убегает. Появляются Тоска и Страх. Тоска несет цепи. Страх подходит к трону, стягивает с Любви покрывало. Она пытается его удержать, ворочается. Сверху слышно частое и громкое сердцебиение. Любовь просыпается, кричит. Страх хватает ее за руку, сбрасывает с трона, волочет по полу на середину сцены.
Любовь.
Страх и Тоска обматывают ее цепями, она то и дело вскрикивает от боли. Пауза.
Страх. Это твоя последняя ночь. Утром я приду сюда и подожгу здесь все, ВСЕ. И ты загоришься, станешь Страстью, задохнешься в черном-пречерном, едком-преедком дыму. Да, будешь гореть и задыхаться!
Тоска. Долго и мучительно. А сердце станет развалинами.
Стоны сердца.
Страх. Жди нас, жди. У тебя всего полночи. Жди, дожидайся, дыши перед смертью.
Уходят. Пауза. Любовь пытается вырваться, выпутаться, но бесполезно. Она медленно подползает к краю сцены.
Любовь. Веселье!!! Веселье!!! На помощь!!! Спаси!!! (голос срывается, хрипнет) Веселье!!!!
Пауза.
Злость!!! Злость, помоги!!! Злость!!!
Пауза. Сердце ноет – негромко, но протяжно, жалобно.
Любовь (к зрителям) Заберите меня отсюда!!! Заберите меня отсюда!!! Заберите меня отсюда!!!
Сердце ноет, ноет. Занавес начинает опускаться, но останавливается. Длинная пауза. Шаги.
Любовь. Уже?!
Появляется Доброта.
Доброта. Тише, Любовь, не шуми.
Любовь. Как?!
Доброта. Тс-с-с… Икс вылечил себя и меня. Что ему какой-то яд? Тише, Любовь, молчи. (склоняется над Любовью, возится с цепями)
Любовь. Доброта, беги скорее… Скорее! Здесь… (не может выговорить) Страх… А эти цепи не разорвать.
Доброта. Молчи, Любовь, молчи.
Любовь. Прости меня. Я отвратительна.
Доброта. Ты слаба. Молчи, молчи. (снимает цепи)
Любовь медленно встает на четвереньки, потом на колени, тяжело дышит.
Любовь. Как?!
Доброта. Икс научил, кто же еще. Он умеет снимать любые кандалы. Вставай, пойдем скорее к нему, он ждет. Да, простил и ждет.
Любовь. Мы сбежим из сердца, да?
Доброта. Нет, мы спрячемся в глубине сердца, в подземельях. Притаимся.
Любовь. Нет! Там ужасно! Там темно, мрачно, холодно, сыро!
Доброта. Икс поддержит нас.
Любовь. Нет, я не пойду в подземелья. Лучше убежать. Я убегу. Пойдем со мной.
Доброта. Нет, Любовь, я пойду туда, куда скажет Икс.
Любовь. Кто же он такой? Ты знаешь?
Доброта. Теперь да. Он мне сказал.
Любовь. Кто он?
Доброта. Пойдем, он тебе скажет. Пойдем, пойдем…