Перезагрузка

«Она плачет по утрам – ты не можешь помочь,
За каждым новым днём – новая ночь,
Прекрасный Дилетант по пути в гастроном,
Того ли ты ждал, того ли ты ждал?»
БГ

Раскрывая ясные глазки с утра, вспомни, что есть я…
Нежно потягиваясь под одеялом или без него, вспомни, что где-то есть счастье…
Творя наскоро спасительный завтрак, или грозный кофе, или ласковый чай с молоком, подумай, что из чего следует…
Одеваясь, чтобы выйти на улицу, наряжаясь, любуясь в зеркало, забудь о преградах…
Собираясь уничтожить этот мир, подумай, а не поздно ли уже…
Она пишет песни во сне. Я это знаю, она это знает. Только почему-то не верит, наверное, потому что трудно верить тому, что не оставляет следа. Даже одной-единственной, самой ничтожной нотки не остаётся в необъятном рюкзачке сознания. Новые, безумно красивые песни разлетаются в разные сто-роны, как стайка пугливых бабочек от нестерпимо жаркого огня Солнышка, от горячего и прихотливого пламени Сердца. Резво взмахивая опалёнными крылышками, они улетают прочь, не прощаясь и не прощая.
Она пишет картины. Она потрошит сомнительный мир откровенным и проникающим взглядом так, что, казалось бы, прочную кожу мира встряхивает крупная дрожь. И, пока он остаётся в таком се-кундном замешательстве, она вычерпывает из него столько красок, сколько сможет всецело осознать только очень растревоженный разум. Ровно столько, чтобы мир Новый, созданный на её картинах бла-годаря старому миру, расцвёл бы душою её несравненного гения. Но Она никогда не верит в картины, ровно так же, как и в песни. Только пламя рассвета плавило её совершенные краски, жадный огонь ут-ренних лучей съедал без остатка все её картины из памяти…
Она не видела снов, никогда не видела снов, она их создавала…
Она лепила их из тех картин и песен, в которые никогда не верила. Она создавала совершенный мир, который был подобен Райскому саду, с тем отличием, что её мир не был никому завещан. Этот мир был её, её полноправной собственностью, мир, созданный только для того, чтобы в нём было невоз-можно побывать, чтобы выкинуть его в костёр священной инквизиции Рассвета.
Собираясь расстраиваться по одному из самых горьких поводов, постарайся стать счастливой…
Пытаясь познать самую великую радость, попробуй пропустить через себя всё человеческое горе…
Делая шаг навстречу этому сомнительному миру, вглядись получше…
А, может быть, это мир делает шаг навстречу тебе…
Знаешь, может быть, ты не замечаешь, но мы проникаем в сердце самых замечательных игр. Привратники торопливо теснятся, наблюдатели нехотя отворачиваются. Небо остаётся совершенно та-ким, каким оно было бы в любом случае. Ведь мы не могли бы сорвать все облачка с него и, спрыгнув на твёрдую землю, спрятать их у себя за пазухой. Ведь там у нас и так слишком много льда, и, ещё не-известно, первее этот лёд заморозит наши сердца, либо сердца растопят его хладную сущность. Стран-ная растаявшая влага… Она пускается нами в кровь и всё же растворяет наши жизни…
Может быть, это самые замечательные игры – живое сердце со льдом…
Может быть, это самая волшебная скука – живое сердце, растопившее лёд…
Может быть, это самая дорогая музейная редкость – живое сердце в кусочке льда…
Может быть, это самая необратимая трагедия…
Когда мне заливали цементом ноги и тащили волоком к таинственному тихому омуту, кишмя кишащему жизнерадостными чертями, я вдруг услышал твой голос. Твой голос дал мне всецело полное и явное понятие всего того смехотворного, что со мной происходит. Подарил мне способность улыбать-ся в ситуации приставленного дула к виску.
Когда я болтался в таком состоянии на самом дне омута, мне ничего не приходилось больше де-лать, кроме как думать. И по странному стечению обстоятельств хотелось думать о тебе. Молчаливые пучеглазые рыбы баранами смотрели на меня, жизнерадостные черти любопытно скалились, когда я с цементным грузом на ногах всплывал на поверхность.
Не поверишь, но там, на самом дне, я услышал твои песни… там, на самом дне, я увидел твои картины,… я увидел твои сны.
Зажигая на кухне слепое колечко газовой горелки, вспомни, что есть солнышко…
Наблюдая за медленно плывущими тенями по потолку, вспомни, что есть небо…
Разбивая старую чашку о бесконечную поверхность пола, угадай, что есть сердце…
Вот так мы путешествуем, вот так и живём. Так мы дарим пепелящему огню часть себя, так мы поднимаемся в небо, чтобы сорвать с него ледяные облачка, так мы опускаемся на дно самых глубоких океанов, чтобы в толще воды думать о том, что осталось впереди.
Вот так мы живём на этой Земле, на земле твёрдой и основательной. Мы ищем и не находим опоры. Мы ложимся на землю, раскинув широко руки и ноги, обнимая её, как единственного и родного человека. Обнимаем её, как любимого человека, который никогда не сумеет и не захочет предать, кото-рому мы принадлежим всецело и полностью. С которым мы не расстанемся даже после смерти.
Мы лежим на Земле, широко раскинув руки и ноги, и смотрим, как птицы улыбаются, как рыбы поют, как волнительные искорки рассвета на цыпочках вышагивают свою колыбельную. И мы хотим сказать. Сказать что-то единственно важное, сказать что-то слишком важное для того, чтобы это можно было произнести. Мы молчим, потому что это не могло бы быть настолько важным, если бы мы это ска-зали.
И мы молчим, мы закрываем глаза, чтобы пока увидеть то…
…что ничего не выживает в огне…
…что никто не летает в небесах…
…что никогда не возвратиться из глубины морей…
…что ничего нет…
Перезагрузка необходима!