Скрытые часы

 Час первый—искупление вины.

Женщина, с красивым лицом, обернулась —
 дрожь прошла по телу,
 когда наши взгляды столкнулись,
 мне стало жутко страшно
 от глубокой синевы её глаз и широкой улыбки,
 скорее напоминающую гримасу панического отчаяния, чем радость.

       И так было всегда и очень давно.
Я знаю, что это лицо вечно рядом и в явь, и в сон.
 Мне не скрыться от ужаса созерцания глубоких глаз.
Я смотрю на себя, исчезающего в побеге от самого себя
 и от той, которая жила со мной рядом.

       Я так ошибался, считая память короткой, а жизнь долгой,
и теперь я плачу по долгам
 той женщине, с перевязанным на лбу голубым платком.
Отплачиваю своим страхом,
безумством и болью души,
отплачиваю за всех,
кто впал в бездну страстей и лжи,
долги отцов и детей за гибель Лилит.
       

Час второй—Армагеддон.

 Жарко, очень жарко,
 и тела в крови лежат на пыльной площаде
между каменными домами.
Среди них лежу и я,
в тени лоскутка рубашки,
 алого, смоченного в тёплой крови,
 повисшей на деревянных, каких-то палках,
торчащих из груды камней и железа.
 Я лежу и слушаю тишину.
 Как жарко мне, я не могу шевельнутся,
ничего не ощущаю кроме Солнца,
 греющего в огне всю площадь.
 Нас трое лежим молодые,
безжизненные лицом к земле,
возле друг друга.
Это конец. Сомнение..

       Была битва, шум и крик,
 была доблесть, боль и гордость.
 Произошло ведь нечто значимое.
 Мысли, вопросы,
 сомнения сменяют друг друга.
Я принимаю тишину,
я принимаю слабую прохладу в тени,
 качающего на ветерке, сохнувшего, алого лоскутка,
 когда-то моей белой рубашки.
 Чувство покоя охватывает всё вокруг
 и я вне этой площади в этот жаркий, пыльный день.
 


Я очень горд,
да, правда именно гордость сознаю за кровь мою,
 вытекающую до последней капли в землю.
 Я горд смертью, которую не вижу, но познал.
 Я радуюсь робко, не нарушая тишину,
 я дорожу покоем странным,
властелином этого мгновенья.
       Как сильно хочется вздохнуть,
 впустить в себя ту тесноту,
привычную до боли сердцу.
Я знаю, точно знаю.
 Что не смогу дышать.
Теперь я прибываю в радости покоя и одиночества.
 Я оставляю пыль, жару,
себя в тени кровавого лоскутка моей рубашки.
Я ухожу.

 

 Час третий—Ноев час.


       Дышащий рядом,
 бывают мгновения, когда люди стоящие в ночи,
 махая руками пытаются найти белую птицу,
порхающую вокруг нас.
 Они её не видят, потому что мгла покрывает их взоры,
 они слышат только хлопки её крыльев
и чувствуют прохладный ветерок, изредка бьющий в лица.

       А иногда кто-то зовёт эту птицу,
 в надежде, что она понимает,
как сильно мы, люди, нуждаемся в ней
и слёзы, стекающие с наших глаз, слёзы человеческие.
 Только человек знает о мире,
 где есть- свет и есть тень,
только человек знает,
что кроме мглы и темноты есть белая птица,
 чайка, порхающая над тёмными водами морей.
 И детский голосок, звонкий голосочек,
недавно произнёсший первое слово,
 кричит и весело взывает волны,
 ласкающие прибоем его нежный слух
 на протяжении всей недолгой жизни.
 Ребёнок не знает о птицах, ребёнок дружит с океаном.

       Где они, люди прошлого, что стало с нами?
 Ведь время говорит нам:
« Живите, живите, вечность—она не ваша».
 Душа в унисон  прошепчет:
« Живите, живите в вечности и помните её».
А слышим мы с того, что донесли они –
живите, играйте, вечность вспоминая.



       Ребёнок хочет тронуть воду,
 улыбка на его лице,
а рядом слезами моет морщины старушка.
Они потеряли огонь,
они потеряли свет,
они познали потерю.
 Чайка, кружась, ловит капли с кудрявых волн,
и редко касается ладоней просящих,
 смехом человеческим будоражит толпу,
 и только детский лепет и птичий смех
 проносятся жизнью сквозь стоны и плач.
 Что с нами стало, где мы есть, и где нас нет?
Может, смерть сырой прохладой коснулась нас,
может быть, но это не сейчас.
 А сейчас мы стоим толпой и ждём,
с надеждой ждём, когда мрак рассеется
 и смех не только птичий,
но людской услышат небеса.
 И все мы, как один вернёмся в жилища,
 и ясность заполнит наши сердца.
 Тогда слёзы оставленные в океане сольются с дождём,
даром небес Земле.
       

06.07.2006.
Баку.