Электричка

Было уже станций восемь как за полночь,
сидя в углу, я смотрел за окно:
что-то как-будто на миг обозначилось…
я упустил тот же миг всё равно.

Если в вагоне один, без попутчиков,
вдруг так бывает: как пристальный взгляд…
Ночь словно тамбур меж прошлым и будущим.

Время сквозит.
Колёса стучат.

Срез абсолютного – здесь, в относительном
(едешь в Москву, «до ближайшей» билет);
баюшки-бай с невзначайными мыслями;
печку включили, убавили свет.

Парень вошёл, когда спички закончились,
- мимо проехал невзрачный вокзал, -
вышли курить, заодно познакомились.
Парень простой был,(немного хромал).

Кто и куда, да откуда, да как оно –
так незатейлива нить(и длинна),
но зацепили, где рвалось и вязано…

нить натянулась –
и повела:

«Я вырос в пригороде Ада –
лакал из лужи облака,
где ржа отстояна в колодцах,
и в плиты загнана река.

Земля там вся в таких туманах…
в лоскутьях грязного бинта,
и на задворках полувека
бараков битые стада.

Складской, гаражный край без окон.
Злой вой в высоких проводах.
Ворон, ворон-то! Хрип кромешный –
на свалках, рынках, в куполах.

Моторы. Фары. Стропы. Краны.
Там в котлован сползают дни…
а следом годы самосвалом
как щебень валятся на них.

Но я всё знал уже родившись,
потом немного забывал).
В клетях упрелых деревянных
я днями плакал, ел и спал.

А ночью слушал шорох мёртвых,
их души провалились в пол.
Они там дышат, просят водки,
крадут просыпанную соль.

Сквозь щели подбирают волос,
отдушинами цедят пар.
Еда им – нервы, грязь, осколки.
Табак их – матерный угар.

Но раз, начав ходить, споткнулся.
И, злой оглоблей сбитый с ног,
учился жить:то быстро ползать,
то зарываться вдруг в песок.

И мой костыль подрос со мною,
мы вместе шли с ним в первый класс.
Я понял: ждать – одно из худших.
Урок взял десять лет за час.

Я кулаками жал глазницы.
Я был весь сломан как нога.
Писал…Считал… И люто помнил:
там, за окном, шумит тайга.

Потом удары – в нос и ухо.
По клетке школьного двора
меня пинает всей гурьбою
с весёлым лаем детвора.

Я уходил в леса по шпалам,
- там умирают поезда, -
в скелетах их железный ветер:
он едет, едет… Навсегда.

Я забирался прямо в небо
по чёрным трубам заводским.
Смотрел, как облако летает.
Летел куда-то вместе с ним.

Внизу всё было как игрушка –
многоэтажное кино.
Мне было очень одиноко…
Скажу как есть, прошло давно.

Её я повстречал не в мире,
а между осенью с весной –
в трущобах брошенных от скуки,
(или разрушенных войной?),

где кажется, что всё случилось
и кажется, что всё равно…
Я проходил в сгоревшем доме, -
она смотрела там в окно

как пробегают искры тока
по узким листьям сорняка,
и дверь приоткрывают соки
с протяжным вздохом сквозняка.

Была со мной смешной и нежной…
С ней было можно всё – три дня.
Шептала что-то как другому,
так страшно глядя сквозь меня.

Скулила раненной волчицей…
и я подумал: это бог.
Она исчезла в люке лунном,
переметнувшись за порог.

Вообще немного я рисую.
Серьёзно. Маслом и углём.
Однажды просто слушал плеер
и засмотрелся на пятно

(на скатерти какой-то дрянью),
немного подразмазал и…
Лицо! Как есть: смотрю и вижу.
Попробовал перевести.

Не получалось правда долго:
тут весь в случайности момент.
Нарочно трудно.Очень трудно.
Вот показать с собою нет…

Я, например, один раз видел:
в деревьях свет был как вода.
Вечерний свет такой на ветках –
как свечка светит в никуда.

Или ещё рисунок: угол,
какой-то дворик весь зарос;
дрова лежат, железо, листья…
Вглядишься: симпатичный пёс!

Но самое моё, конечно…

Бегло прощались в Калуге на выходе –
мне выходить, не заметил. «Бывай»
- Глянь-ка рассвет… Рисовать не забрасывай.
Стой! сигарет хоть возьми. Извиняй.

Я навернулся (несильно) и сплёвывал.
Он улыбался и долго кивал.
Ночь была тамбур меж прошлым и будущим.

Парень простой…
Как зовут, не узнал.