Фото Парижа

I

Мы с Женькой сидели в чужой машине. Вокруг стеной стоял дождь. Вокруг стеной лил дождь. Мы могли бы заняться сексом, но это было бы во имя сюрреализма, а не во имя любви, по-этому мы этого не сделали. Мы могли бы законно пить пиво, но это был бы поганенький протест, а не утоление жажды. Нам хотелось нас. Как говорится, имидж – ничто, жажда – всё!
Сидеть и читать вслух друг другу “Rolling Stones”, а когда пересыхает горло, пить минерал-ку. Не знаю, хотелось ли хотя бы одному из нас именно этого, но это было свежим воздухом. Да и сюрреализма в этом было больше, нежели я стал бы отливать на колесо этой машины.
Великая радость вместе постигать хоть что-то важнее системы образования. Не знаю, при-годится ли хоть когда-нибудь нам история группы “The Police” (может, где-нибудь и когда-нибудь я вверну сравнение “он занудный, как Стинг”), но, по-любому, она важнее обычных пьяных раз-глагольствований.
Я чувствовал себя мужчиной. Я взял мою женщину за руку и повёл по неизвестным стра-ницам глянцевого журнала. А она с радостью согласилась, она чувствовала себя моей женщиной. Второй раз этот фокус не прокатит. Ни у кого.
Это был Париж. В смысле кортасаровский Город (далее я буду писать его с маленькой бук-вы, а может, не буду). Он наступает как нога, а потом точно также внезапно поднимается. Он вкрадывается незаметно как ночь – и тает. В данном случае его лил дождь. Не исключено, что только для нас.
Я нарекаю этот город Парижем и ношу его в потайном кармане вместе с другими внезем-ными чудесами, вроде марсианских заруиненных цивилизаций или автоинтервью “200 лет одино-чества”.

II

— Что такое сюрреализм? – спросила меня Женя, но ещё не Ева.
— Ces est Paris.
— …
— Однажды Генри Миллер и его друг Альфред Перле нищенствовали в Париже. И к ним пришёл зануда, который был зануден как Стинг. Так вот, Миллер и Перле решили нассать в бу-тылку и подать ему под видом аперитива. Подали – аперитив ему не особо понравился. Потом раз-говор зашёл о сюрреализме:
— Что такое сюрреализм? – спрашивает monsieur Зануда.
— Сюрреализм – это когда вам отливают в бутылку прежде, чем подать её к столу, – не-винно отвечает Миллер.
Стинг всё понял, резко и молча встал, развернулся и ушёл.
Женьке понравилось. Она смеялась просто взахлёб. Мы вообще так много смеялись, что нас не брала даже водка.
Скорее всего, этой истории не было. А, впрочем, не всё ли равно?!

III

Мы играли в преинтересную игру. Клали колоду рубашками вверх и прежде, чем перевер-нуть карту, пытались угадать. Угадывалась, примерно, каждая седьмая-восьмая карта. Это захва-тывало сильнее, чем покер. Особенно, когда тебе жидятся проиграть.
В перерывах мы выпивали по рюмке водки. Водка была вкусной.
Иногда играла музыка, под которую нам хотелось танцевать. Что мы с удовольствием и де-лали.
Скорее всего, этой истории не было. А, впрочем, не всё ли равно?!

IV

Я проявляю фотографию Парижа и сразу же довожу её до совершенства отпечатком ботин-ка.
Теперь я кладу её в потайной карман вместе с недотыкомкой, собранной из шерстинок пер-чаток, и записями “Love” и “The Hollies”.
Ещё один трофей нашей беспощадной с Женькой любви. Кто сказал, что любовь добра? Да вырвут лгуну его гнусный язык! Она зла! Но чудо любви именно в том и состоит, что, сколько бы зла ты в неё не вкладывал, в результате получается только добро.
— Что за бред?
— Я не собираюсь ничего доказывать. Вот только глупо не подобрать пятихатку, бесхозно лежащую на дороге.

3 сентября 2007 года.