Адам

Он почти каждую ночь точит ножи,
Надеясь на то, что они пригодятся.
Но нельзя не признать его мастерство:
Лезвие разрезает пух на молекулы
И вены любви на слезы изгнания.
Он устал от своего наказания,
Он старается выглядеть незаметно в толпе,
Боясь, что его заметят и скажут,
Что поступил Он неправильно.
А может и была ошибка совершена
В те времена, когда не было времени,
И стоило простить Ее, прекрасную...
Но это прошло, это забыто в пыли,
Сейчас Он избегает женственных глаз,
Чувственных рук и прочих святынь.
Ему лишь снятся ночные свидания,
Которых не было уж тысячу лет,
Когда слова не мешали понятиям,
Когда глаза не врали зря и в пустую.
Он хотел стать властителем мира,
Но для этого он был слишком ленив,
И решил стать властителем дум.
И Он идеально подходит для роли,
Он молчалив, красив и угрюм...
Его строфы оживают на влажных губах,
С которых еще не сошел поцелуй,
Они превращают вечное в прах,
Они живы больше, чем глупые люди.
Он забыл, что значит жестокость,
Для него сила утратила смысл.
Он хотел быть самоубийцей,
Но был почти невесом для петли,
Он даже погружался в разврат с головой,
Но устал от томившей бессонницы.
Он заглядывает сам себе в глаза,
Ловя в их взвинченной зелени
Что-то, что ушло, уплыло за
Небеса, облака, за рай, что забит железами.
Он снова держит ножик в руках,
Смотря на кровавое лезвие,
Пробует кровь, что горчит на губах,
Не может понять, чья же, кто автор ее...
Он закрывает глаза в бессилии,
Пытается погрузиться в изнеженный сон.
Он просыпается от незримого запаха
Вифлеемских духов и шоколада.
запах этот ему настолько знаком,
Что Он щиплет себя за ноги,
Пытаясь очутиться в другом помещении.
И в это же самое мгновение,
Он ощущает кого-то в зелени глаз,
Как будто в них пытаются утопиться.
И он видит столь родную улыбку,
Что помнит сотни, нет, тысячи лет,
Он обнимает ее хрупкими пальцами,
Ему слышится звон забвенных монет.
И последнее, что Он помнит отчетливо –
То, как Она взяла кисть, краску, что-то еще,
И стала рисовать на окне, озаряемом
Светом невидимых звезд.