Разрушители стульев! постановка!

Мы рады представить вниманию публики пока что единственную пьесу ОДРа. Она похожа на песню, но песней не является. Более того – она похожа на пьесу. Мы ни в коем случае не открещиваемся от тёмного звучания. Мы вообще не открещиваемся. В том числе – от созерцания всех нас. Всех вас. Мы открываем вам «зазеркалье». Там свинья может оказаться птицей. А птица – свиньёй. С этим ощущением... читайте. Если вы «заглянули на огонёк», то – мы не жжём свечей напрасно!

Б. Б.


Постановка «Разрушители стульев».

Действующие лица

Б. Б.

Г. Г. д. К.

О. Б.

А. М.

Е. П.

С. М. или П. О.

Л. И.

Ф. Г. ф. Г.


Подмостки. Пыль и сухой лист. Рабочий сцены выносит ветхие стулья и расставляет их в виде неправильной подковы.

На сцену выходит человек, облачённый в бинты. Это Фарг, по совместительству – антерпренёр (Ф. Г. ф. Г).

Фарг:

восстало
царствие небесное, обрушившись на землю -
в келью
мёртвых!

Надолго воцаряется тишина, Фарг оглядывается... тихо... Фарг ещё раз оглядывается... подходит к одному из стульев и осторожно, дабы не сбить бинты, присаживается.

Проходит что-то около минуты, хотя откуда знать.

На сцену выходит девушка невысокого роста, она облачена в синее муслиновое платье. За руку она везёт манекен дамы на колёсиках. Дама – пышногрудое ретро в широком белом платье. Это Ольга. В смысле, не манекен, а девушка. Ольга садится на один из стульев подальше от Фарга и смотрит на него предосудительно.

Ольга:

Удивления больше нет, не узнали себя, погруженные в приступ икоты.
Переплавили снег и булавки, Прекрасную Даму, тлетворных миазмов строку.
Духовидцы плевали на крест, безголосые верили в ноты,
Я себя на портретное сходство с хромою судьбой обреку.

Случайно задевает манекен, манекен падает. Фарг вздрагивает и, достав из складки бинта часы на цепочке, тревожно взглядывает на циферблат.

Шаги не звучат, на сцену выходит высокий юноша с широко расставленными глазами. Это Плывущие Облака. Раскурив трубку, он начинает смотреть куда-то вверх. Продолжая курить трубку, смотрит. Он забыл, зачем вышел. Фарг начинает пероявлять беспокойство. Наконец, постукивает подошвой ботинка о пол. Облака не слышит. Фарг поднимает руками одну ногу и топает ей. Облака оглядывается и, улыбнувшись, произносит...

Облака: Ах, да... конечно же... сейчас, я сейчас.

... в этой луже сердечной среды
генетически связаны дни и зародыши маток,

не иначе, а – рухлядь пустот – их желудочный тракт,
а весна – их отрыжка; как я мог запускать свою руку туда?
как я мог целовать за ушами каркасы
обезумевших в тьме пуповин, поедая себя и себя?...

Облака подплывает к стулу, и, сев, продолжает курить трубку, дочитывая своё стихотворение, не утруждая голосовой аппарат.

Когда рано ждать следующего появления, на сцену выбегает Евген (Е. П.). Он одет в спортивные шаровары и тулуп с высоким воротником. Под тулупом – тельняшка и фляжка на ремне.

Присутствующие смотрят на Евгена.

Ольга: Здравствуй, солнышко!

Евген: Привет, Оль.

Садится на стул. Рабочий сцены проносит плакаты со смайликами. Евген и Ольга смотрят друг на друга с симпатией. Облака курит, Фарг сидит, как мумия. Неожиданно Евген достаёт из кармана яблочный огрызок и бросает в зал.

Евген:

Что напишется набело, взвесь
отрешения смутит, запустит
холодки свои мятные, здесь
помышляя скорее о вкусе,
чем о вязаных тёплых вещах,
и, кружа, осыпаясь в предсердье,
станет воздух пустой завещать
мягкой мысли о тверди.

Фарг фыркает.
Воцаряется тишина. На минуту или... откуда знать?
Откуда-то с краю звучит музыка Мэнсона скрещенная с музыкой Сопор Аэтернус. Странная мелодия обрывается криком ночной птицы и на сцену выходит Готфрид (Г. Г. д. К). На чёрной шляпе и сюртуке – соломинки. Готфрид окидывает пространство озадаченным взглядом.

Готфрид: Хм... замечательно. Уже читать?

Готфрид:


Не доплетя букет из слова, опия и тлена,
Покамест отложу недостихотворенье я
Промеж страниц четырёхбуквенного цикла Бенна
До скудных похорон, до воскресенья ноября.

Остынь, остынь, ещё не время пробиваться
Сквозь тусклых фонарей обуглившийся стыд.
Пока в груди не взбух мясистый ком пульсаций
Уже мешающий дышать, уже-цветком-раскрыт.

Ко мне в cello из города едет
на велосипеде-пауке tot, кто везет
мне в саквояже стихи из города
в виде Totenkopf.


Готфрид садится на стул и надвигает шляпу на глаза. Фарг в оцепенении смотрит на Готфрида, затем издаёт ладошами три хлопка. При этом из бинта вылетает рой оранжевой пыли. Все застывают и словно бы чего-то ждут.

Из-за края стены выглядывает Л. И. (Леонид). Его нос припудрен белым.

Л. И: Господа, позвольте я постою тут. Я могу и так что-либо сказать.

Леонид:

Штаны отягощают шаг...
Я слышу: в дальнем царстве Ё
Сломался трубопровод.

Леонид:

Проснулся с Хаси я в носу,
Подумал и сказал: "А почему бы
Не пойти работать в морг?"

Леонид:

Иисус из Назарета
Воскреснув лишь, воскликнул:
"А где моя конфета?
"Не знаем", - Ильфа крикнул.
Пилат и его римляне
Ему так отвечали:
"Из рёбер ваших выпала,
Когда мы вас распяли."


На стульях замечается беспокойство. Фарг начинает разматывать бинт с руки и нервно теребить разьехавшийся его край. Ольга обмахивается веером. Облака закашливается и угрожающе вращает глазами. Кадавр изображает отстранённый вид. Евген снял тулуп и остался в одной тельняшке. Леонид прекращает читать и, поскольку делать больше нечего, выходит и садится на стул.

Леонид: Вот. Вот и ладно. Одна команда, как в офисе или морге.

Некоторые из присутствующих прыскают, другие некоторые качают головой.

Затишье.

Все ждут, когда появится Б. Б. (Батлер).

Но выходит А. М. (Анатолий Михайлов).

Анатолий просто выходит, без всяких, садится на стул и требовательно смотрит на окружающих.

Анатолий (не вставая со стула):

бог это просто попутный водитель
он знает куда и кого везти
и пока в гробе труб не проснется водичка
нам не будет везти нам не будет везти
и не будет удачи
если время застыло (а когда-то текло?)
и наверное нам не удастся
локтем стиха разбить стекло

Опять становится тихо.
Выходит Батлер. Серебристый плащ измаран чернилами. К пальцам прилипли листочки и ручка.

Батлер: Привет, солнца. Прекрасно, что вы все уже тут. К сожалению, я не помню заготовленную речь.

Батлер садится на стул и смотрит на остальных. А потом все смотрят друг на друга.
А потом начинается несвязный диалог:

Фарг:


Праздник! Праздник! Люди изо ртов
Повынули гирлянды солитёров –
Украшать понурых вдов,
Превознося великолепье горя.

Готфрид:

Играет в ящик Шнитке,
бежит, сломя хребет,
такой весь ловкий, прыткий,
такой весь фат и ферт...

Фарг:

/Люди! Люди! Freshest flesh!
Съешьте уши, печень, речь!
Я отдам вам даже плешь!
Только очи… дух, сиречь…
Я прошу… не ешь!/

Готфрид:

... и треф, и пик чернилом
его глазниц провал
излит, а в теле хилом
букет костей хрупчал.

Фарг:

Однако всякий бы утратил духа
Присутствие при виде радостной оравы!
Как то: жирдяи, сорванцы, капухи,
Мальцы, туберкулёзники… да мало ли отравы!..

Готфрид:

Взбешённой моли ломче,
хилее мотыля,
кислотой лунной смочен
И влагой февраля.


Фарг:

Мы все объединились, чтобы причинять
Друг другу радость и веселье. Я. Был. Там.
С тех пор не знаю, как ассимилироваться вспять
И стать собой. Теперь я - Авраам,
Я - клоун, приносящий жертвы Смеху,
Меня не существует без толпящейся потехи…


Ольга:


Обнимутся нежно и на поклоне вместе:
Боже, adieu (пусть согласные ленью грешат).
Племянник Рамо превратился на этом месте
В наполненный горечью (только подумать) ушат.


Евген:

Остатки дня, как в паутине, в тюле
ещё трепещут, и уже паук
ветвистой тени снизу вверх на звук
секундной стрелки выползает. В улей
летит, на солнце запылившись, мысль
со скоростью, когда не слышен выстрел, пули,
и дрогнув, стекленеет высь.


Ольга:

Некуда руки девать - в партитуру, что ли.
Вечность, любовь, чума - кто продолжит ряд.
С той стороны холста я не знаю боли,
Только холсты - не романы, они - горят.

Евген:

Я остыл, я остыл, и не холод таится в словах, но названье его - не обжечься до белого кожицей слуха, не слушай. Вот, возьми моё сердце, возьми на забвенье, когда ничего не удержишь в пальцАх или пАльцах, возьми же скорее что стало холодным рассыпчатым прахом и развей на ветру перемен - или где-то ещё не в словах - в благодарность тебе от меня.

Ольга: Спасибо, спасибо. Но улыбайся. Мне так нравится, когда ты улыбаешься.

Сады Мытарств:

порочный сад болотных слюд в этюдах
заросших небом крыш довлеет над природой,
что некромант, вдыхая жизни в трупов:
очаровательна их фермерская сонность,

Анатолий Михайлов:

Так на пирах, где сыростью нас потчуют
Пытаться мглу и мрак твоих очей блюсти
И не боясь безликой черни ночи
искать где город сжал в истоме челюсти

Сады:

камыш в болоте, спящем за глазницей,
краснеет соком прошлогодних вин:
он тих, любезен, но что день - в бутылке,
чаруя варваром, кормящим царский грим,

Анатолий:

нас день догонит красный кирасирами
всю мглу и магию медлительно сожжёт
ты так красива ландыш керосиновый
что я хочу чтоб длилась ночь ещё

Сады:

усталый лебедь дней, что раб голгофы,
плывёт в силках гниющего заката,
цветёт листва сезонного осколка,
ты спишь в любви, отравленной распадом;


Анатолий:

когда фонарь ослепнет - только миг ещё
остаться мемуарами его
а после превратиться в ветер гибнущий

и шелестеть муарами - и вот
мы умираем сумерками. дивно же
устроило нас злое естество...



Леонид:

Уюту этого зала не воспрепятствуют даже
Нарочно разбитые зеркала на полу.
Пылает огонь - горячий как учительница
В середине дня, гарцующий, как ученик
Перед отходом ко сну. Не основное, за что,
Не отречёшься от бросательных движений,
Но огонь подстёгивает…

Батлер:

Не странно ли, но полдень снова жаркий.
Шум наждака и влаги - могут кроны.
И на скамейке в престарелом парке -
Огонь и череда теней зелёных.

Мир кубистичен. Склонна повесть к прозе.
Скалистый грифель заглушает шорох,
Чертя цветок на крупной целлюлозе
В напалме света. В проволочной розе
Взор полутрезвый различает профиль,
Фигуру жизни. Брошено на воздух,
рассеяно в воде, что было можно
назвать...

Леонид:

За фруктовостью света следует
Дисгармония бахчевой тьмы -
Ни то ни сё, невозможно определить,
Что там у вас стучит, подобно
Сломанной динамо-машине,
Вырабатывающей электричество
И стукающей во всех направлениях.

Батлер:

И стыдно мне за то, что так тщедушно
Заведомое чувство человечье,
Что после только каверзно и скучно,
И память мёртвая
Изящной пахнет речью.


Фарг: Господа, не пора ли приступать к просмотру спектакля?

Раздаются мнения, что все уже видели этот спектакль, но если делать больше совершенно нечего, то почему бы и нет.


ЗАНАВЕС ОТКРЫВАЕТСЯ!