Фараон Ноараф. Два случая

       I


       Глухота телефонов в приватизированном городе, где атомная подлодка подрабатывает трамваем, чтобы сверх необходимого не мозолить глаза иностранным конкуренткам в соленой морской воде. Внутри она - трамвай как трамвай, даже похуже. Простые деревянные скамьи без спинок, капитан-вагоновожатый неодобрительно вспоминает взвод подгулявших десантников. Американская подлодка всплывает у пирса, угольно-черна и каплевидна. Сухой цветок поиска былой любимой женщины, что когда-то жила здесь, а может быть, живет и сейчас, носит ветром городского воздуха, вытесняемого потоками иномарок. Телефоны состязаются в глухоте. Случайный немолодой собеседник знает, о ком идет речь, но номера и он не знает или забыл. Странно, что город - скандально знаменитая столица Урала. Подлодка сползает с трамвайных рельс на боевое дежурство, капитан машет рукой. Неужели и такая информация только для очень богатых, а я уже не встречу ее на островке человеческой жизни. Поговорить. Жду как откровения. И, кстати, солнце не выглянет и на минуту. Переходы, витрины, залы ожидания с глухими телефонами, оранжевыми пальмами, зеркалами и колокольным боем церквей по соседству. А как глупо здесь переименованы улицы - хоть улица одна, разветвленная кроссвордом. Какое мне дело до легендарной короны в местном музее - ну, той, спаянной из золотых гвоздей, если день мне не выплавил алюминиевые ложки встреч.


       II


       ...И вот я здесь - полвека, если не век спустя. Выхожу на самую старую улицу поселка. Вот они, двухэтажные дома на одной, четырёхэтажные на другой стороне ее, неширокой. Раннее утро; похоже на май. Ни души на улицах. Чистота неба, переливы розового, серого, голубого - какая может быть через полвека, не раньше. Свету зари отвечают красные цифры - номера домов. Солнце то ли еще не взошло, то ли его не видно за домами. Поднимаю взгляд вверх, - провода над улицей, которых раньше не было; на проводе, пересекающем их и улицу поперек - две птицы, наподобие кукушек; их темные силуэты отчетливы на фоне неба. Одна, встряхнув крыльями, повернулась и снова замерла. Что-то коснулось щеки - две-три ленты серпантина, доставая почти до земли, свисают с проводов. Наверное, остались с первомайского празднества. Иду по этой недлинной улице до конца. За ней, на знакомом месте - лес, но другой. Большие, как у фикусов, но по форме схожие с березовыми или тополиными, золотисто-бурые листья жестко топорщатся в утреннем безветрии. Чистота неба; полная тишина; никого кругом. Слева от леса, также на привычном месте - новый массив строений, отдаленно схожий со старым; он изящно-конструктивен, сложен из кубических блоков. Иду вдоль него среди шпалер кустов, формой и цветом своих густых листьев сходных с лесом. За строениями - знакомое, не изменившееся поле почти до горизонта. Поворачиваю, иду среди густеющих кустов; уже продираюсь, ничего не видя за листьями и мелкими цветочными гроздьями. Внезапно выхожу на маленькую площадь, напоминающую большую, неправильной формы комнату без крыши. Стены ее выкрашены где синей, где коричневой краской, где оставлен серый кирпич. Тут уже толпятся, спешат люди - впрочем, толкаться не приходится. Перехожу площадь, иду по коридору; вижу дверь в кабинет начальницы всего этого. Подумав, толкаю дверь. Кабинет как кабинет; за столом - никого, вторая дверь, уводящая дальше, закрыта. У стены ждут несколько посетителей - подсаживаюсь к ним. Нам не надо объясняться: я - это они, они - это я. Ожидание заполняется медленным соло виолончели.