Город смерти. Героиновая lovestory

Нам говорят, что наркомана нельзя вылечить и сделать из него вновь
полезного члена общества. Но если бы он был им раньше, он никогда не
пристрастился бы к наркотику. Если даже вам удастся временно перевоспитать
его, потратив на это немало времени и средств и рискуя своей безопасностью,
все ваши труды растают как утренний туман, стоит только ему столкнуться со
следующим искушением. Справиться с таким субъектом можно единственным
способом - позволить ему провалиться ко всем чертям как можно быстрее. Дайте
ему того, чего он желает, не ограничивайте его и забудьте о нем навсегда.
Участь его да послужит уроком его ближним, и не пройдет и пары лет, как в
обществе не останется дураков, готовых повторить его путь. А если и найдется
один-другой, то позвольте и им сделать свой выбор - государство от этого
только выиграет.
А.Кроули

За что боролись, на то и напоролись.
Русская пословица.

Героиновый рай, и они там вдвоём, и мы, наверное, туда попадем..
группа Люмен, "Сид и Ненси"


Я жил здесь уже почти месяц, и мне всё нравилось. Здесь – совсем как в реальном мире, ну, тоесть, слово «реальность» - не совсем уместно, конечно. Скорее, мир, в котором жил я, был очень похож на тот, который находился вне этого города. Похож всем, за исключением одного. И это одно – совсем не мелочь, как вы могли подумать, а наоборот различие было глобальным. Но система, система была той же. Есть много денег – живи и не работай, пока эти самые деньги не закончатся (если конечно ты не умрешь прежде), если денег нет – работай. Работа была нескольких уровней, но, впрочем, этого вполне всем хватало. И дальше – работаешь хорошо – зарабатываешь хорошо, ленишься или обманываешь – зарабатываешь соответствующе, потому что теряешь клиентов. Умный, способный – хорошая высокооплачиваемая работа. Без особых талантов – делаешь простую работу. И опять же, делаешь хорошо – денег хватает, плохо – становишься бедняком. Впрочем, как и везде, здесь могли выручать связи или друзья. Можно было работать на себя, но так поступал мало кто, все в основном держались на клиентах. И ты мог быть клиентом у тех, кто, в свою очередь, сам был твоим клиентом. Вот так мы и жили. Не было никаких проблем. Если тебе что-то надо, просто позвони по телефону, договорись с кем надо, и тебе принесут курьеры.
Были изготовители – таких было большинство населения, курьеры, и продавцы в магазинах. Можно было работать на двух или трех работах сразу. Каждый выбирал сам свою жизнь в рамках этой системы. Ах, я забыл – были ещё школы, но преподавали в них преимущественно сами изготовители. Понятие школы коренным образом отличалось от того её смысла, который знаком большинству людей. Здесь тоже были классы, уровни, специализации, но здесь не учили математике или литературе, хотя, в некотором смысле, ими всё же пользовались.
Ещё в городе было несколько творческих кружков, где каждый мог самовыразиться, если хотел этого.
Это место я долгое время считал раем. С самого первого дня, как только переехал сюда. Точнее, меня сюда загнали. Моя жизнь, предательство, недовольство устройством мира и проблемы с законом. Сперва я думал, что это какое-то наказание особо изощренным способом, но, попав сюда, я удивился – ведь это именно то, о чем я мечтал!
И только теперь я понимаю, что на самом деле, заслав сюда, люди просто потеряли надежду на меня и плюнули, я был потерянным для нормального общества человеком. Таким гнилым было это место. Я чувствовал себя ребенком, который так хотел играть с огнем, что мать, намучавшись, дала ему коробок спичек и просто ждала теперь, когда он сожжет себя.
В первый же день мне предложили пройти курс обучения в школе, рассказав всё о системе образования, специальностях и возможностях, ожидающих меня после окончания курса.
Я поблагодарил, сказав, что лучше сразу начну работать, так как имею уже достаточный опыт в том, чем я собирался заняться.
Мне выделили дом – не квартиру, а целый дом с большим садом, недалеко от центра города. Я сказал, что денег у меня немного, но мне объяснили, что дом выдается под некий кредит. В чем этот кредит состоит, я сразу же понял. Никому не нужно было платить. Я должен был просто работать, и зарабатывать деньги. Для себя. Потому что каждый, кто живет в этом городе – правит им. Каждый из нас был частью системы. Мы все были равны. Конечно, власть имелась, но до меня досочились вскоре слухи, что мэр собирается свергнуть деньги, чтобы мы работали не на них, а на кое-что другое. Были сторонники и противники этого решения. Да, в принципе, я мог понять и тех, и других, но сам оставался нейтрален.
Когда мне захотелось поесть, я решил поужинать в ресторанчике недалеко от моего нового жилища. Второе удивление за день – цены. Всё стоило копейки, и я понял, что те немногие сбережения, которые я прихватил с собой, здесь оцениваются гораздо выше, чем там, где я жил раньше. Налив вина в бокал и осушив его, я улыбнулся хорошему началу моей новой жизни.
На следующий день я занялся привычным для меня делом. Я с головой ушел в работу, стараясь не отвлекаться, да это было непозволительно для моей работы. Все реактивы и прекурсоры продавались на складе за те же копеечные цены, вопрос был в том, сколько будет стоить то, что ты приготовишь из них. Я был хорошим дилером в том мире, в этом мне только предстояло начать свою карьеру. Я делал своё дело и раздумывал о прошлом, о своих родственниках, которые плакали, когда я уезжал. Да, они бы вряд ли за меня порадовались сейчас, но главное, что рад был я сам, причем рад очень сильно. Я никогда в жизни не чувствовал себя настолько свободным и настолько человеком. Я знал, что наконец-то смогу быть самим собой. Причем безнаказанно.
Когда я закончил свою работу и чистый белый порошок был готов и лежал на чистой фольге, я задумался о том, что я должен делать дальше. Ответ пришел сам по себе.
В дверь постучали, и я открыл. На пороге стоял какой-то тощий и больной на вид парень, его стеклянные глаза пытались разглядеть меня, но, видимо, он был таким упоротым, что это не удавалось ему.
- Мне сказали, что ты химик, это правда? – произнес он тихим срывающимся голосом.
- Да, я химик.
- Белый делаешь?
- Да, - ответил я.
Это его явно заинтересовало и даже оживило его взгляд.
- Уже есть? – спросил он.
- Есть, только закончил. Будешь?
- Буду, - кивнул он.
Я впустил его в дом.
Он, завидев порох на фольге, заметно возбудился и спросил о цене. Я назвал сумму за грамм. Он достал из кармана брюк деньги, пересчитал и купил три грамма. Я отвесил ему на электронных новеньких весах, которые, к слову, купил на том же складе, взял деньги и передал ему пакетик с товаром.
- Можно у тебя здесь? – спросил он.
Я подумал – почему нет? И кивнул ему.
Он быстро приготовил раствор, укололся и присел, не двигаясь. Потом обалдевшими глазами посмотрел на меня и сказал:
- Парень, за такой товар бери вдвое больше. Как тебя зовут?
- Том.
- Том, давай договоримся – я быстро нахожу тебе клиентов, ты берешь с них сколько хочешь, а мне будешь продавать как сегодня. Идет?
Я обдумал предложение, инстинктивно ища в нем подвох. Но, как ни крути, его не было.
- Хорошо, - сказал я ему.
Тот улыбнулся.
- Меня, кстати, зовут Гарри.
Глядя на Гарри, мне самому дико захотелось вмазаться. Я достал всю необходимую «технику» из сумки, которую не успел ещё распаковать, приготовил и.… Ну, вы знаете.
Да, действительно, неплохо. Прет как надо.
Мы ещё посидели, болтая о разном, о прошлом и настоящем, и я заметил, что и я, и он как-то незаметно избегаем темы будущего. Позже я понял, что эта тема – табу, об этом не говорили и даже старались не думать. И неудивительно.
Ночью я не мог заснуть. Я всё думал о моей девушке. Она теперь была так далеко, и, наверное, скучала без меня. Она не была наркоманкой. Она просто очень любила меня. И я надеялся, что всё же, потеряв меня, она найдет свое счастье в том мире, который изгнал меня. Я не мог не думать о ней. Сон не приходил, а её образ крепко держался за моё сознание. Я хотел бы вновь оказаться с ней рядом, но я не жалел о том, что её нет со мной, здесь. Разве что самую малость.
Моя Диана. Она ненавидела, когда я так называл её, и просила называть её просто – Ди. Я вспоминал наши с ней вечера, её мать, смотрящую на меня, как на убийцу, и с этими мыслями я наконец заснул. Сны не снились мне той ночью.
Я думал, что одиночество в этом месте будет невыносимым, но это было не так. Гарри не обманул – клиентов становилось всё больше и больше, приходилось работать и увеличивать объем товара. Деньги я особо не тратил – было не на что. Всё, что мне было надо, всегда было под рукой. Ел я в ресторане, но не считал это каким-либо излишеством. Гарри стал моим другом. Он привел мне столько постоянных и довольных клиентов, что ему я теперь давал героин бесплатно. Сам он не был химиком, а выращивал траву у себя в садике, этим и зарабатывал себе на жизнь. Я же делал прекрасную карьеру дилера, не особо напрягаясь – ведь я занимался тем, что умел лучше всего в жизни. Я не плотно сидел на игле, поэтому уделял работе и её качеству столько времени, сколько они того требовали. И клиенты были рады, и, мало того, их число росло. Гарри даже стал работать у меня курьером параллельно со своим садоводством. Я хорошо платил ему, потому что действительно мог себе это позволить. Всё было хорошо и стабильно.
Так прошёл год, или около того. Время летело, не давая о себе знать. Мне, как одному из лучших «химиков» в городе, предложили дополнительно работать в школе, в классе химии. Я, недолго думая, согласился, - я ничего не терял, а только зарабатывал деньги и приобретал преподавательский опыт. Только я не понимал, ради чего я всё это делаю? Ради того, чтобы просто жить? Но зачем? У многих жителей нашего города смысл жизни был в том, чтобы заработать на вмазку, и забыть обо всём. Я уже давно не жил ради кайфа. Да, периодически я колол себе героин, но это было не для того, чтобы забыть о чем-то или притупить душевную боль. Скорее, я делал это просто так, по привычке. Это делали почти все вокруг меня, мои клиенты, конкуренты, мои собственные ученики. Вот и я делал это, чтобы чем-то заполнить время. Вы думаете, что мне было просто скучно? Но это не так. Скучно не было. Всегда было о чем подумать – о работе, клиентах, Ди и всей моей прошлой жизни, но когда мысли кончались – оставался героин. Всё делалось на автомате, я уже даже не задумывался ни о каких нюансах или о чем-то вроде того. Нет, я просто напросто делал своё дело. С Гарри у нас сложились отличные дружеские отношения, настолько, насколько они вообще могли сложиться в этом странном мирке, отделенном от наших прошлых жизней. Связи с внешним миром не было практически никакой, только хозяева складов заказывали из города товары, и, время от времени, в город приезжали новые жители. Их привозили черные машины с тонированными стеклами, через городские ворота. Казалось, за этими воротами даже небо другое, и солнце светит как-то по-иному. Но мы не имели возможности проверить это. Мы жили здесь, и здесь было наше всё – всё то немногое, что было у нас вообще – работа, клиенты и наркотики.
Иногда мне хотелось написать Ди письмо, но я не знал даже, можно ли его отправить отсюда туда, да и, к тому же, я не хотел напоминать ей о себе, делая этим больно. Я и так огорчил её тогда, попавшись полицейским на продаже порошка. Неважно теперь, заложил ли меня кто-то, или же так вышло совершенно случайно, мне уже было всё равно. Я был даже благодарен им всем, что попал сюда. О, как я обманывал себя самого!
И позже, узнав, что почтовой службы у нас в городе нет, я быстро сообразил, почему, хотя и не до конца понял сей замысел. Власть не хотела, чтобы мы, те, кто обманывали себя, называя это место раем на земле, звал сюда кого-то. Да, в рай ведь нельзя пройти по пригласительному, сюда попадали лишь тогда, когда того требовала справедливость. Тогда я благословлял её, слепо и бездумно, и мне казалось, что всё идёт правильно.
И эти люди, которые приезжали – были разными и совершенно одинаковыми одновременно. Все они – недостаточно бдительные дилеры, толкачи, простоватые покупатели, короли наркобизнеса – были связаны между собой общей идеей. И всё же, каждый из них имел раньше свою жизнь, своё прошлое. Теперь же, хотели они того или нет, все становились частью нашей единой системы. В ней, на первый взгляд, для нас не было ничего плохого. Наоборот, мы, казалось, наконец, обретали своё истинное место в жизни, могли занять его и заниматься тем, к чему призывал наш голодный до кайфа мозг. У нас было теперь всё то, чего когда-то нам так не хватало, ради чего мы были готовы потерять всё остальное, и теряли, всё равно не обретая этого самого. Зато теперь, когда то, что мы так искали, было предоставлено нам в лучшем виде, в огромных количествах и совершенно легально – волновало ли нас то, что теперь всё остальное, все ценности прошлого были утеряны навсегда и безвозвратно? Нет, мы просто не думали об этом. Думать о таких вещах было некогда. Нам дали то, чего мы сами хотели и так отчаянно добивались, тем самым отняв всё, что находилось За рамками нашей безумной мечты. Можно даже сказать, что мы сами выбрали свою жизнь. Она, как и любая другая, не была идеальной даже для нас, но мало кто это замечал и обращал на это внимание.
Гарри был одним из тех, кто понимал истинный смысл пребывания в этом месте. Всё же ,несмотря на кажущуюся идеальной жизнь здесь, это было наказанием. Наказанием одним из самых страшных, что может только изобрести человеческий мозг. Это было испытание мечтой. Только мечта – и ничего больше. Нам даже не надо было больше за неё бороться.
Наши родные трудности, от которых мы тоже получали своеобразное удовольствие, работа, к которой лежала сама душа, и блестящий идеал, к которому, как нам казалось, мы не только прикоснулись, но и приобщились, стали его частью. Мы не знали, что идеала не существует, но мы видели его перед собой каждый божий день, мы жили в нем, ели и пили с ним из одной чаши, и это было здорово.
Гарри объяснил мне всё это незадолго до своей внезапной смерти от передозировки. Я думаю, это было спланированным решение, что было вызвано внутренним разложением его нравственности от царившей здесь идеализованной плесени, смерти и зловонной мечты безумца. Мы все умирали. Мы гнили в этом городе заживо, не замечая того, наш разум был затуманен блеском фальшивого идеала.
И Гарри умер. Пришёл ко мне и, как обычно, взял себе три грамма. Денег я с него не взял, он поблагодарил и ушёл. Я предложил ему остаться у меня и вмазаться вместе, тем более, что делать больше ничего не хотелось, а думать об одних и тех же вещах просто осточертело, но он отказался. Впервые за всё то время, что мы с ним были знакомы. Он всегда кололся у меня, если я предлагал. А в тот раз сказал, что хочет побыть один. Да, я уверен, что он всё продумал, что это не было случайной передозировкой.
Как-то я прогуливался недалеко от стен городского забора. Стены эти казались мне каменными щитами, защищавшими не нас от мира, а мир от проникновения в него наших пороков. Я заметил, как в городские ворота въехала всё та же черная машина с темными непроглядными окнами. Из машины вышла девушка с сумкой. Я угадал в ней какие-то знакомые черты, и что-то заворошилось в груди. Не может быть!
Да, это была она. Моя Ди. На миг меня захлестнуло такое сильное отчаяние, что я едва не захлебнулся в нем. Мелькнула мысль о том, что теперь потеряно всё. Всё, что только можно было потерять. Но в то же время сердце, столь долго пребывавшее в щемящем одиночестве, обрадовано подпрыгнуло внутри.
Лишь одного я не мог понять – как и почему она здесь оказалась? Неужели…
Я стал всё быстрее приближаться к ней, но она, казалось, не смотрела на меня. Но вот она подняла глаза… Гамма чувств – удивление, облегчение, и, наконец, счастье – в её глазах цвета свежей травы.
- Ди!
- Том!
Мы обнялись. Я почувствовал, что она сильно похудела.
«Ну ничего, крошка, это не страшно. Мы теперь вместе» - так думал я.
Я договорился с представителем власти, что она будет жить со мной. Ему было всё равно, и он дал согласие, сказав, что мы – сами себе власть. Что ж, так оно и было.
Она поселилась в моем пропахшем химией доме. Наша спальня была на втором этаже. Это была тихая комнатка со светло салатовыми обоями, огромным окном и выходом на балкон, где Ди сразу же захотела сделать нечто вроде маленьких клумбочек в горшках. Я был согласен на всё, что угодно, главное – она со мной, она рядом, она.. здесь.
Мы пообедали в моем любимом ресторанчике, и она задала мне тот вопрос, которого я так страшился:
- У тебя есть, чем вмазаться?
Я кивнул. А что мне оставалось делать? Смотреть, как она мучается, или позволить ей купить у кого-то другого? Нет, уж лучше мой порошок отличного качества, чем чья-то бодяга.
Мы пошли домой, где я приготовил ей немного раствора, поставил ей, и приготовился слушать её историю. Она, придя в себя, начала говорить.
Итак, когда я уехал, она поняла, что я уже не вернусь. Побыв неделю в отчаянии, он попыталась забыть обо мне. Но не думать обо мне она могла лишь во сне, поэтому она стала пить много снотворного, чтобы спать практически всё время. После случайной (или нет) передозировки таблеток её подруга Олли предложила завязывать с этим. Но Ди уже привыкла к своему снотворному и не могла просто так бросит пить его. Олли была подружкой мелкого толкача, но всё же он смог посадить её на иглу. Это притупит твою боль, - сказал он ей, и впервые в жизни белый раствор влился в её вены.
Да, действительно, боль прошла. Ди не думала о ней, не вспоминала. Она расслабилась настолько, насколько может расслабиться человек, и отдалась этому чувству. Несколько месяцев она просидела на героине парня Олли, затем сама стала чем-то наподобие курьера, и только потом, через год ей пришла гениальная идея попасться на продаже наркотика, чтобы попасть сюда. Она так скучала по мне, так хотела снова увидеть меня, что готова была на встречу с неизвестностью, каким и было для неё это место.
Особо стараться не пришлось, её поймали практически сразу, и, после суда её приговорили к жизни в этом городе. В городе Смерти. И вот теперь она здесь.
Да уж, я смотрел на неё с любовью и болью, поскольку не желал ей когда-нибудь понять суть этого места, этого гниющего ада. И для того, чтобы не думать об ожидающих её самообманах и разочарованиях, я вмазался и сам.
Когда мы легли спать, я не могу уснуть, точно так же, как и тогда, в свою первую ночь в этом городе. Я думал о том, в каком обществе живу и о том, что теперь в этом обществе будет жить и моя возлюбленная, моя любимая Ди. Я не желал ей такой жизни и такой смерти, какой умирали люди в этом городе. Я не желал ей этих килограммов белого порошка, несущего смерть и разлагающего нас. Я не желал ей ни этого солнца, ни этого неба, словом, ничего из того, что составляло мою жизнь.
Я так и не заснул до самого утра, зато, когда она проснулась, её уже ждал приготовленный мною завтрак. Она была так рада всему, что окружало её. Но я был настроен решительно.
- Послушай, Ди, надо сваливать отсюда.
Она посмотрела на меня, не понимая, что я имею ввиду.
- Я многое понял за то время, что нахожусь здесь. И я не хочу, чтобы и ты когда-нибудь осознала то, что осознал я. Это просто болезненное разочарование, понимаешь, Ди? Надо бросать всё и уезжать из этого дерьма.
- Но, Том,… как же так!? Ведь здесь мы будем счастливы! А то, что тебе было плохо, это из-за того, что меня не было рядом с тобой. И теперь ты хочешь уехать отсюда, вернуться туда, в тот мир, где мы никому не нужны? Нет уж! Спасибо! Мне нравится здесь, потому что здесь все такие же, как мы, здесь каждый сможет понять нас, никто не отвергнет, не плюнет в лицо только потому, что тебе нравится этот белый порошок или что-то такое! А что там? Там одни страдания, и страх, что тебя могут схватить или даже убить!
- Ты заблуждаешься, Ди, дорогая, - спокойно произнес я в ответ. – Я тоже так думал сначала. Но смысл жизни – не в том, чтобы принимать наркотики независимо от мнения других людей, а в том, чтобы не зависеть ни от чего, ни от мнения, ни от наркотиков.
- Но ты же…
- Да, я сам могу уколоться. Но это уже не доставляет мне прежнего удовольствия. Мне больше не нужно то, что давал мне когда-то героин. Я хочу жить и быть свободным человеком. Я в состоянии сам дать себе эту свободу, а не просить её у геры. Ты должна бросить, МЫ должны покончить с этим и уехать отсюда, -я жестом остановил её, заметив в её взгляде то, что она хотела сказать, - не обязательно возвращаться туда, к нам домой! Можно осесть в любом городе, в каком мы захотим! Прошу тебя, давай!
Она смягчила выражение лица и, отпив кофе, сказала:
- Но почему ты не хочешь остаться здесь?
Я удивленно посмотрел на неё – я ведь только что объяснил, почему. Она что, не слушала?
- Ну, я имею ввиду, мы ведь можем завязать сами, но остаться жить здесь?
- Нет. Нет, Ди. Наше пребывание здесь – это как тюремное заключение. Мы не должны находиться здесь, если твердо решили начать жизнь заново.
- Но здесь у тебя есть работа, есть друзья…
- Мой единственный друг, Гарри, покончил с собой как раз из-за того, что понял смысл своей жизни в этом городе. Поэтому не говори мне о друзьях, прошу тебя. Работа? Хм, неужели ты считаешь, что она сможет удержать меня здесь? Я убиваю людей, Ди, убиваю их тем, что продаю им это. И даже свою последнюю дозу Гарри взял у меня, понимаешь? Это я дал ему её, Я! Послушай, я не хочу говорить обо всём этом. Давай просто уедем, прошу. Так будет лучше для нас, в первую очередь! Для тебя и меня, Ди. Пожалуйста. Не заставляй меня убеждать тебя.
Я сказал не все, что мог сказать. Но я и вправду не желал приводить ей все свои аргументы. И она сказала:
- Ради тебя, Том. Я поеду с тобой.
Этого было достаточно. Целую неделю мы не кололись. Ди было плохо, но я заставлял её держаться, поддерживал её и всячески заботился. Мы справились. И в тот решающий день, в понедельник, мы шли по направлению к городской ратуше. Мы время от времени поддерживала друг друга теплыми улыбками, чтобы не волноваться. Мы собирались попросить у мэра разрешение покинуть город и вернуться к нормальной, прежней жизни. Мы вошли в большое белое здание с колоннами, поднялись по лестнице на второй этаж и постучали в приемную мэра.
Этого простоватого на вид человечка с лысеющей головой звали Дональд Джонс, и мы были практически уверены, что он, как всегда, даст нам своё легкомысленное согласие.
Он сидел в кресле у стола со скучающим и уставшим видом. Увидев нас, он, кажется, обрадовался. Он был рад любым посетителям, потому что практически целыми днями просто просиживал в своём кабинете один, без особых событий.
- Добрый день, мистер Джонс, - сказал я.
- Добрый день, дорогие мои. Чем могу вам помочь?
- Видите ли, мы пришли к вам с просьбой.
- Ну что ж, просите. Постараюсь сделать то, что в моих силах.
- Мы хотим уехать отсюда.
Дональд Джонс молчал. Казалось, он не расслышал моих слов.
- Что? – переспросил он.
Я повторил.
- Как вас зовут? – спросил он, обращаясь ко мне.
- Том, Том Купер.
- Мистер Купер, я слышал, вы один из лучших химиков у нас. Зачем вам уезжать?
- Мы хотим начать новую жизнь. Мы любим друг друга и собираемся вернуться назад, в тот мир.
- Прости, сынок, но это не реабилитационная клиника. Это место нельзя покинуть. Если уж вы здесь, то дороги назад нет. Оставайтесь здесь. Вы сами добивались такой жизни, вы её и получили. Спасибо можете не говорить. Я всё сказал Можете идти.
- Нет, я не уйду так просто, - не отступал я. - Я изменился, я стал другим. Я понял, осознал свою ошибку. Неужели вы не дадите мне шанса?
- Шанса? У вас был шанс. И не один. Бросить, завязать, жить по-другому. Но вы выбрали кое-что другое. Вы так отчаянно боролись, так рвались к своей заветной мечте, и вы её получили. Что ещё вам надо? Обратно? Нет уж, этого не будет. Вы имели всё, о чем мечтали. И никто у вас не отбирает этого. Вас не спрашивали, хотите ли вы попасть сюда, и не стоит полагать, что вы можете отказаться. Дороги назад нет. Можете завязать, мне всё равно. Рано или поздно всё равно не выдержите. Трудно жить в дерьме и не испачкаться.
Я был ошеломлен. Нет дороги назад? Но как же так? Хотя, я не знал никого, кто уехал бы отсюда живым… Получалось, что Джонс говорил нам правду.
Я попрощался и мы с Ди вышли. Я присел на лестницу ратуши, и стал напряженно думать. Ди начала ныть, что ей срочно нужна доза. Я отказал, сказав, что есть идея.
- Какая ещё идея? Ты что, не слышал, что сказал этот тип? И какого черта я тебя послушала?
- Хватит! Это было не зря, и я тебе докажу. Запрет какого-то Дональда Джонса ничего не значит для нас, верно, Ди? А значит, он не остановит нас! Мы ведь так хотели, так старались, не для того, чтобы теперь сдаться!
- На что ты намекаешь?
- Мы сбежим. Ночью. Никто и не заметит.

Побег был спланирован быстро и, как мне казалось, неприятностей не должно было возникнуть. Мы оделись в черное, чтобы в темноте нас не было видно. Когда стемнело достаточно, чтобы на улице никого не осталось, мы вышли из дому. Я держал Ди за руку, чтобы чувствовать тепло её тела. Мы тихо прошли по главной улице, мимо ратуши, мимо домов, магазинов, склада, школы, и теперь перед нами было около пятисот метров пустого пространства, где были лишь деревья, поглощенные темнотой. Было тихо, только сверчки и кузнечики, словно ночной оркестр, играли в кустах свою хаотичную мелодию.
Никого не было видно. Мы подошли к воротам вплотную.
«Слишком просто всё это, что-то не так» - пронеслась мысль у меня в голове, но я знал, что могу и ошибаться в своих предчувствиях, поэтому сказал Ди, чтоб она перелазила первой, пока я буду смотреть, чтобы никто не шёл.
И вдруг тишину прорезал чей-то крик.
- Стой! – раздалось из темноты.
- Лезь! – сказал я Ди. – Не обращай внимания, лезь быстрее.
Она старалась лезть быстро, но у неё не получалось. Вдруг раздался выстрел. Я был уверен, что стреляли в воздух, чтобы спугнуть. Ди остановилась и больше не лезла.
- Том? – спросила она подрагивающим шепотом. – Почему?
Я думал, что, если она перелезет быстро, то, возможно, хотя бы ей одной удастся сбежать.
- Не останавливайся! – велел я ей.
Прогремел ещё один выстрел. На этот раз Ди оторвала руки от железного сплетения ворот и упала прямо к моим ногам.
- Ди?
Я не мог в темноте хорошо разглядеть её. Я знал, что она побоялась выстрела и спрыгнула, просто немного неудачно, но теперь надо было убегать.
- Вставай!
Молчание. Какой-то хрип.
- Ди, милая, вставай! Надо убегать!
Я стал трясти её, и ощутил, что моя рука мокрая. Черт, что это? Я достал из кармана зажигалку, щелкнул и захотел, чтобы всё это оказалось сном. Ди умирала у моих ног, две пули прошли в её сердце.
- Нееееееет!!!! – заорал я в полном бессилии. – Почему она? Почему не я?
Я кинулся к её телу ,стал целовать его и шептать., чтобы она не покидала меня, но она уже была мертва.
Я ждал, что появится тот, кто стрелял, но вокруг была лишь мертвая тишина. Я взял её тело, и, заливаясь слезами, пошел к дому, обратно. Я уже принял решение. Я знал, что делать, знал, как победить это место, этот чертово гнилое чистилище, полное скверны и полумертвой плоти.. этот город Смерти.
Дома я раздел Ди, вытер кровь с её тела и одел в чистую одежду. После этого я положил её на кровать в нашей спальне на втором этаже и произнес:
- Подожди ещё немного, милая, я сейчас.
Я спустился вниз, туда, где хранил свой товар. Взял, не посмотрев даже на количество и не взвешивая, пару пакетиков по грамму, ложку и шприц, и вернулся в спальню.
Там я растворил порошок в воде, всосал в шприц, даже не используя фильтр, дождался, пока выступит вена на руке, всунул иглу, взял контроль и ввёл несколько кубов крепкого, как сама смерть, раствора.
- Ну вот и всё, - сказал я и лёг рядом с Ди, взяв её за руку.
Так я прощался с городом, со своим адом. Не пытаясь кому-либо отомстить, не желая забыть всё и начать всё заново, не обижаясь ни на кого и не написав даже предсмертной записки. Будущего теперь нет, это точно. Да, мне кажется, для меня оно уже давно перестало существовать. Я ухожу вслед за Ди, за Гарри, за тысячами таких же, как мы. Больше не будет отчаяния, боли и чего-то вроде этого. Больше не будет ни работы, ни клиентов, ни смертей и побегов. В раю на земле мне не было места, я был изгнан в этот ад, который казался мне райским садом. Здесь всегда найдется свободное место для потерявшегося в самом себе странника, для отчаявшейся души, для доверчивого дилера и невнимательного покупателя. Но я покидаю это место.
Прощайте.




Больно.
Плохо.
Меня разбудил свет, настойчиво пробивавшийся сквозь мои закрытые веки.
Я на небесах.
Я слышу голоса и думаю, что они принадлежат ангелам, или, может быть, самому Богу.
- Открой глаза, Том! Очнись!
Черт. Что-то не так. Этот голос принадлежит Эвану, но неужели он тоже умер? Или может быть, это я не…
Я открыл глаза и увидел расплывающиеся контуры его лица в ярком свете солнечных лучей. Я был зол и удивлен. Не может быть.
Меня окружала моя комната, слабый запах химикатов и Эван, не понимающий, что происходит. Мертвое тело Дианы всё ещё лежало рядом на кровати, и я, словно вновь пережив её смерть, закрыл лицо руками, надеясь, что это окажется лишь сном. Но нет, во сне не бывает так больно.
- Что случилось? – спросил Эван.
Я молчал.
- Что с ней? Она…?
- Да.
- Господи…. Том.. как это случилось? Вы передознулись? Я сожалею.. Боже!
- Что тебе надо? – нетерпеливо, но вяло спросил я.
- Я хотел взять у тебя немного белого, понимаешь, такое дело…
- Ладно. Сейчас.
Я встал, хотя с трудом, и медленно поковылял вниз, не думая ни о чем. Мне было слишком плохо, чтобы о чем-то думать. Я хотел одного – чтобы всё это было моей иллюзией.
Я отсыпал Эвану порошку, взял, не пересчитывая, деньги и сел на диван.
Эван, не спрашивая, тут же приготовил и втерся.
Постанывая то ли от удовольствия, то ли от облегчения, он присел рядом со мной.
Что делать? Что делать? – думал я. Ди…. Господи, за что? Почему она?
Без церемоний я приготовил немного героина в вмазался шприцом Эвана. Меня не пугала перспектива заразиться от него чем-нибудь вроде СПИДа, мне было всё равно. Я по-прежнему ненавидел мир, себя и всю свою бездарно прожитую жизнь в тумане самообмана. Чем плохо, если я сокращу свой срок?

Эван был одним из нас. Параллельно он работал на складе и в школе. Сам он ничего не изготовлял, только выращивал галлюциногенные грибы. Они не пользовались особым спросом в городе, где почти все сидели на героине, но благодаря двум параллельным работам он обеспечивал себя и своего брата Джастина, который попал сюда вместе с ним, попавшись копам на продаже кокаина. Его прошлая жизнь могла бы сложиться совсем неплохо, если бы он однажды в своем почтовом ящике не нашел пакетик с пятью граммами кокаина. Зная о наркотиках из статей в журналах, он присвоил себе этот пакетик, сам тогда не понимая, с какой целью. Конечно, ему было известно о зависимости, но было известно и о сказочной эйфории. Таким образом, Эван решил поступить так – в качестве единоразового эксперимента вынюхать один грамм вместе с братом, а остальное продать.
Они так и поступили. Словив кайф, они отправились на улицу в поисках клиентов, поскольку сами не были знакомы ни с кем из употребляющих наркотики. Решено было останавливать наиболее подходящих внешне под определение «наркоман», тоесть всяческих фриков, неформалов и подростков с удолбанным, потрепанным жизнью лицом.
Несколько часов простояв на улице, наконец им показалось, что удача улыбнулась им. К ним подошел парень довольно мрачного вида, с серьезным, хмурым лицом и, выслушав условия покупки вещества, сказал, что возьмет всё ,только сперва сходит за деньгами домой, мол, при себе денег нет. Довольные Эван с Джастином, потирая руки в предвкушении скорой прибыли, ничего не подозревали. Через 20 минут парень вернулся, отдал им деньги, и попросил показать товар. И в тот самый момент, когда довольный Джастин пересчитывал купюры, а Эван надрывал пакетик с порошком, из-за угла подошел полицейский с таким же довольным выражением физиономии. Прятать всё было поздно, и Эван в ужасе заплакал. Он не был готов к такому повороту, как и его брат.
Кто и почему подкинул наркотики в его почтовый ящик, было неизвестно. Но в полиции никто и не собирался это выяснять. Отчаявшиеся родители, огорченные сыновьями до глубины души, и сам судья решили, что лучше будет отправить их сюда, в замкнутый наркомирок. Эван, как ни старался убедить родителей в своей невиновности и непричастности к наркоманскому миру, не был услышан никем. И вот, черная машина стала их проводником в этот город.
Сломленные братья в отчаянии не знали, что им делать, но, узнав местные законы, быстро поняли, что выхода нет. Случай привел их сюда. Нелепая случайность, совпадение – и они уже здесь, среди всех этих разлагающихся отбросов общества. Решив, что бороться смысла нет, они выбрали жизнь, такую, какую навязывала сама атмосфера этого места. Героин стал для них если и не смыслом жизни, то её неотъемлемой частью – точно. Как и многие, они выбрали мой порошок, и теперь были моими постоянными клиентами.
Что до меня, то мне было искренне жаль их. Теперь, пробыв здесь достаточно времени, я понимал, что в чем-то они виноваты сами. Но я знал также, как тяжело бывает противиться порочному соблазну, и больше всего в душе винил сам случай. Понятное дело, что тот кокаин подкинул дилер своему покупателю, но покупатель опоздал. Эван и Джастин нашли его первыми, и теперь расплачивались за эту, в сущности, мелочь.
Сами они говорили всегда, что счастливы в этом месте, что не жалеют ни о чем. Я не хотел своим объективным цинизмом рушить их сладкий самообман, хотя прекрасно знал, что они либо поймут вскоре, где оказались, либо же умрут ещё задолго до этого.

Мир грез – он сладок, в этом нет сомнений ни у кого. Мир иллюзий, мир химических оргазмов всегда пленил и притягивал самые непростые из умов. Посредственным личностям легче отказываться от такого рода удовольствий, ведь в основе их мышления лежат чаще всего стереотипы, навязанные родителями, учителями, докторами и улыбающимися дикторами с телевидения, повествующих о вреде наркотиков прямо из экрана телевизора в уютных гостиных. И они, неспешно соображая своими трезвыми головами, ни за что не променяют то, что имеют, на другое, пускай даже самое совершенное из всех благ.
Те же, кто видят мир по-другому, те, кто идут против правил и законов системы, те, кто стремится познать мир объективно, а не по учебникам, все те, ищущие чего-то идеального в неидеальном, порой невыносимом мире – очень часто они приходят к этому порочному увлечению. Я не могу сказать, что это плохо. Я не могу сказать, что это хорошо. Так сложилась судьба. Почему так трудно заставить человека бросить наркотики? Потому, что мир пока что не предлагает нам альтернативы. Чистый, естественный кайф от общения, смеха, интересных книг, радость от прихода весны и первого снега становится в глазах испробовавшего жалким суррогатом, пародией на то удовольствие, которое дарят наркотики. Это – мир, и те, кто открыли его для себя, навсегда поселились в нем. Тот, кто однажды изведал этот запретный плод, обречен всегда сравнивать его вкус со вкусом других плодов. Адам и Ева, отведав запрещенный Богом плод, вынуждены были покинуть их прежний мир и уйти в новый, полный бед и скитаний. Вот только не в каждом из нас есть тот дьявольский змей, шепчущий нам на ушко, что существуют и другие наслаждения, кроме тех, что дозволены и законны. И если человек готов нарушить правило ради запретного знания, готов покинуть свой совершенный, беззаботный мирок, лишенный барыг, аптек, болезней и ломок, он послушает этот голос и переступит черту между двумя мирами. Иногда картина нового мира может настолько испугать человека, что тот поспешит вернуться поскорее назад, хотя бы ненадолго ,а лучше – навсегда.
Здесь ,в этом городе, нет потребности и возможности возвращаться. Здесь всё, что нужно было нам для счастья, и немногие из нас поняли, что в пугающей близи наша мечта оказалась настоящим кошмаром. Здесь нет возможности, испугавшись, сбежать, вернуться, спастись. Мы обречены на жизнь с нашими исполнившимися в опасной полноте желаниями, самыми откровенными и невероятными. Те, кто мечтал о бесконечном героиновом дурмане, получили его, правда, им открылась и другая сторона медали – та, где холод и темная, глухая пустота, в которой лишь крик о помощи и предсмертный стон разносится оглушающим эхом, сводя с ума.

Как бы там ни было, теперь, когда что-то вытащило меня с того света, куда я так рвался после смерти Дианы, я твердо знал, что надо жить. Я обречен жить.
Её похоронили на нашем кладбище, где уже покоились тела умерших от передозировки, потому что другая смерть нам не была дана. Теперь я приходил на кладбище навестить две могилы – Гарри и Ди. Простынь с кровавым пятном я сжег у себя во дворике, а потом просто несколько дней не вылезал из героинового запоя.
Боль прошла, оставив лишь воспоминания и мутный осадок на стенках души. Я продолжал жить.
Как-то утром раздался звонок в дверь. Сам Дональд Джонс пришел навестить меня.
Я предложил ему присесть в гостиной, а сам пошел на кухню, чтобы приготовить хотя бы кофе.
Наш разговор начался с его вопроса.
- Как у тебя дела, Том? – спросил он таким голосом, будто был моим личным психиатром.
Я что-то пробубнил, потому что не знал истинного ответа на этот, казалось бы, простой вопрос.
- Знаешь, - начал он, - мне очень жаль, что так получилось. Но пойми, таковы правила. Твоя подруга, должно быть, значила для тебя очень много, если ты решил начать с ней новую жизнь во внешнем мире. Я бессилен, Том, действительно бессилен помочь кому-либо. Я знаю, что ты думаешь об этом месте теперь. Ты думаешь, что оказался в тюрьме, в которой отбываешь пожизненный срок, в месте, где ты никому не нужен. Но я хочу, чтобы ты понял, что это не так. Твоя жизнь ценна, по-своему ценна, как и жизнь любого из нас. Тебе важно сделать выбор. Я знаю, что многие уже готовы сдаться, и даже пойти на самоубийство, но это неправильно. Цель любого подобного места – в том, чтобы люди исправились. Сперва ты понял, что был неправ в своем выборе, потом – что ошибался относительно этого места, а потом, ты должен понять, что здесь не так уж плохо. Ты осознал свою ошибку, Том, а Диане пришлось расплатиться за вас обоих. Потому, что ты вновь рвешься куда-то, не зная ценности того, что имеешь!
- Отлично! – воскликнул я. – И что дальше, по-вашему, я должен делать? Если у человека в нормальном мире, сидящего за решеткой, есть будущее среди нормальных людей, есть шанс выйти и воспользоваться тем, что он исправился, то ради чего я должен был стараться? Ради того, чтобы подохнуть здесь от долбанного героина? Вы говорите, что я не знаю ценности того, что у меня есть? Но всё это – дерьмо! Как вы можете говорить, что дерьмо имеет ценность, о которой я не знаю?!
- Том, успокойся. Не надо кричать. Я объясню тебе всё, только не надо криков. Что бы ты делал, если бы тебе удалось сбежать? Устроился бы на работу? Завел бы семью? Попросил бы прощения у родителей?
- Да.
- Но жить, Том, жить везде больно. А ты, знающий о лучшем из способов снять боль, разве не обратился бы к нему?
- Нет, я же говорю, что уже…
- Не перебивай, позволь мне высказаться. Я знаю, что ты держался бы до последнего, возможно. Что старался бы подавить в себе это желание. Но боль нельзя долго терпеть, особенно тогда, когда есть возможность избавиться от неё. И что? Ты бы сорвался когда-нибудь, и взялся бы за старое. Зачем, в таком случае, тебе нужен тот мир, если здесь можно жить с тем же успехом и к тому же не мучить самого себя? Тебя ведь никто не заставляет быть наркоманом. Просто живи. Пользуйся этим миром, потому что этот мир – полностью твой. А тот мир, другой, он принадлежит сам себе. Он никому ничего не должен, там каждый сам за себя.
- Но здесь тоже..
- Нет. Ты поймешь это, если задумаешься глубже. Этот мир, этот город – не совершенен, но для тебя он намного лучше, чем прежний, в котором ты жил. Здесь есть свои трудности, но их тебе легче преодолеть.
Я задумался. Этот тип был прав. Он бесконечно прав. Здесь лучше. Потому, что легче. Черт, и почему это не пришло мне в голову раньше, до того, как приехала Ди? Может быть, всё обошлось бы, и она бы не…
«Умерла». Это слово внезапно пронзило моё сердце неистовой острой болью. Это всё из-за меня. Я хотел куда-то, куда-то, лишь бы не быть здесь, и тащил её за собой, и вот теперь её нет. А что здесь? Здесь, как сказал Джонс, не так уж плохо, как кажется мне. Не рай, конечно, но разве есть рай вообще где-то, кроме мира иллюзий?

- Жизнь здесь довольно однообразна, Том, но зато лишена непреодолимых трудностей.
Он улыбнулся, попрощался и покинул мой дом, а я, допивая остатки остывшего кофе, размышлял над его словами.



- Не против, если я присоединюсь? – спросил женский голос за моей спиной.
Я сидел в ресторанчике и задумчиво ковырялся вилкой в салате.
Рядом со мной стояла молодая девушка довольно приятной внешности, но после смерти Дианы я как-то позабыл о том, что бывают другие женщины.
Я кивнул, и она села на стульчик напротив меня. Невольно я стал её разглядывать. Темный волосы, красивые губы, большие черные глаза, бледная кожа. Одета неплохо, со вкусом, правда ,что-то в ней самой или в её одежде выдавало её пристрастие к кокаину, причем, весьма сильное пристрастие.
- Меня зовут Мишель, - сказала девушка и улыбнулась. Я, в свою очередь, чтобы не выглядеть невежливым, тоже улыбнулся и представился, хотя моё настроение не очень-то располагало к новым знакомствам, а тем более, с женщинами.
Она, тем не менее, хотела побеседовать.
- Ты давно уже здесь живешь?
- Достаточно, - ответил я.
- А меня только вчера привезли. Такое интересное место, правда? Только вот, думаю, оно мне скоро надоест. А тебе не надоело?
- Я слишком хорошо его понял, чтобы так однозначно относиться к нему.
- Тоесть, не все так хорошо, как кажется на первый взгляд? Хм, так я и думала. Люди никогда не смогут создать что-то идеальное! Ну, черт с ним! Надо же жить! Послушай, а скажи по секрету, ты делаешь наркотики?
Я усмехнулся.
- В этом месте таких секретов нет.
- Ну так, делаешь?
- Делаю, но не то, что тебе нужно.
- Вот как? А откуда ты знаешь, что мне нужно?
- По тебе видно, хотя, конечно, извиняюсь, я могу ошибаться, но ты ведь нюхаешь кокс, правильно?
Она слегка удивилась, потом улыбнулась и сказала:
- Ну, да.
- Тогда могу тебе подсказать, где живет парень, который занимается кокаином.
- Спасибо, конечно. Но, хочу, чтобы ты знал, что я не зациклена на одном лишь коксе.

Всё понятно. Любительница новых ощущений. Может быть, художница или писательница. Или какой-нибудь начинающий дизайнер. Попалась, скорее всего, не на продаже. Может быть, когда она под экстази плясала где-нибудь в неподходящем месте, какой-нибудь смекалистый коп вынул у неё из кармана джинсов пакетик с травкой или немного кокса.
Я научился судить о жизни наркоманов по первым минутам разговора, а иногда даже его не требовалось, чтобы понять, что за человек стоит передо мной. Цинизм? Нет, просто опыт.

- Я так не считаю. Просто могу помочь тебе. Если хочешь, могу прямо сейчас показать тебе дорогу. Может, и себе возьму пару граммов.

Мне приходилось нюхать кокаин лишь несколько раз в своей жизни. Ещё там, в прежнем мире. Тогда для меня не было ничего лучшего, чем героин, и я не проникся эйфорией коки. В те моменты я думал лишь о том, что было бы классно вмазаться вместо того, чтобы нюхать это дерьмо. В нашем порочном городе кокаин делал лишь один человек, и звали его Сэм. Лишь несколько человек покупали его товар, поскольку, повторюсь снова, большая часть жителей сидела на героине.
Сэм жил на отдаленной улочке, затемненной тенью могущественных деревьев. Это был странный тип, угрюмый и молчаливый. Жил он одиноко и друзей среди местных почти не имел. Насколько мне было известно, прошлое Сэма было богатым на плохие события, но это не помешало ему получить выучиться на химика и каким-то чудом самому научиться изготавливать кокаин. Этим он и занимался, пока его лабораторию не обнаружила полиция. Выглядел Сэм всегда обиженным, и наверняка был мизантропом. Неудивительно, ведь поговаривали, что полиция явилась к нему после того, как один из его клиентов, которому Сэм отказался дать дозу в долг, сдал его.
Сам парень нюхал очень редко, в основном тогда, когда становилось нестерпимо от злости и расслабиться было даже важнее, чем продолжать дышать.
По дороге Мишель рассказывала мне о себе. О том, как росла, как воспитывали родители, как впервые попробовала кокаин и, как она выразилась, «влюбилась в него по уши». А потом я прервал её, сказав, что мы уже пришли. Мы прошли через дворик, и я нажал на кнопку звонка.
Сэм открыл через пару минут. Выглядел как обычно, только в дополнение к хмурости, на его лице отражалось удивление. Тем не менее, он сказал:
- Заходите.
Мы вошли. Я удивился уюту его дома. В моих представлениях, дом такого человека, как Сэм, должен был быть запущенным и неубранным, но, оказывается, Сэм любил мягкие кресла и красивые ковры.
- Сэм, мы хотим взять у тебя кокса. Есть?
- Я и так знаю, зачем вы пришли. Есть. Сколько вам?
Я протянул Сэму деньги и сказал:
- Сыпь на все.
Сэм, не показывая никаких эмоций, отправился на кухню, сказав, что, если мы не доверяем, можем пойти за ним.
Он вернулся с пакетиком, полным ослепительно белого порошка.
Мишель, приглядевшись к нему, тоже отсчитала несколько купюр и попросила Сэма отсыпать ей тоже.
Сэм не пожелал провожать нас, и просто попросил закрыть за собой дверь.
- Ты сейчас куда? – спросила Мишель, когда мы были уже на обратном пути.
- Домой.
- А можно я с тобой? Вместе ведь веселее будет нюхать!
Вообще-то, я планировал сегодня немного поработать, но от её предложения отказываться не стал. Было слишком тоскливо от одиночества, и я знал, что кокс и чье-то общество помогут мне отвлечься от неприятных раздумий.

Итак, мы рассыпали немного кокаина на стеклянный столик в моей гостиной и, разровняв на дорожки, втянули в ноздри через трубочку, скрученную из денег. Нюхать кокаин через стодолларовую купюру уже стало традицией. Разумеется, среди тех, кто вообще его нюхает.
О да… Мне это нравится. Непередаваемое ощущение. Вот теперь-то я распробовал его.
Мгновенно всё наладилось. Всё стало хорошо, все проблемы куда-то исчезли, и мир стал прекрасным и идеальным. Мишель была прекрасна, я сам был едва ли не богом. Казалось, что за спиной выросли крылья, а всё моё существо наполнилось таким экстазом, такой силой, что от переполняющего меня чувства любви хотелось обнять весь мир.
Весь вечер мы с Мишель провели в обществе кокса, веселья и любви.
Ночевать она осталась у меня.

На следующий день, после совместного завтрака и её ухода, я занялся работой, предварительно вынюхав дорогу кокаина. Я знал, что заниматься такой работой, как производство героина, лучше всего в трезвом виде, но все действия были уже настолько отточены, что я, пожалуй, мог бы заниматься этим, не думая и особо не стараясь. Под коксом работа пошла быстрее.
Вечером, когда я уже сидел и отдыхал в гостиной перед телевизором, потягивая пиво с чипсами, мне вдруг стало ужасно скучно без Мишель. Ну просто невыносимо одиноко. Я обулся и пошел, куда глаза глядят, предварительно сделав себе укол. Что-то направило меня в сторону кладбища.
Я сидел на корточках перед могилой Дианы и думал о чем-то, сам не улавливая, о чем. Глядя на темнеющее небо, я хотел чего-то, но не понимал, чего. Я чувствовал что-то ускользающее из моих рук, и мне стало тревожно. Сердце нервно заколотилось в груди, и я смутился – с чего бы это?
Мишель. Мишель. Мишель.
Может быть, она могла бы мне помочь? Но чем можно помочь такому, как я? Что мне нужно от этой жизни? Что-мне-нужно? Я всё думал и думал, пока вдруг не ощутил чью-то руку у себя на плече. От неожиданности я вздрогнул.
Это была Мишель.
- Привет! Что ты здесь делаешь? – спросил я.
- Пришла навестить своего друга.
- Аааа… Постой. Ты ведь новенькая, никого не знаешь?
- Гарри я знала ещё там, среди нормальных.
- Гарри?
- Ну да, его могила вон там, - она показала в сторону, где лежал прах моего покойного друга.
- Я знал его. Он был моим другом.
- Серьезно?
Мишель выглядела удивленной и очень грустной.
- Ты знаешь, я любила его.
Она присела рядом и уставила взгляд куда-то вдаль, туда, где сгинуло в закате солнце и теперь сгущались сумерки.
- Расскажи, как он здесь жил? Как умер? Вы ведь правда дружили, да?
Я рассказал Мишель всю правду. О том, как Гарри познакомился со мной, как пресытился гноем этого искусственного рая, как взял у меня последние несколько грамм героина, чтобы умереть от передозировки. Мишель слушала мой рассказ с отсутствующим видом, а потом ещё долго молчала. Я обнял её за плечи, зная, что сейчас ей нужна простая поддержка и понимание.
- Знаешь, - сказала она, когда мы уходили с кладбища, - мне так одиноко. Можно я останусь у тебя?
- Конечно, - ответил я.

Ночь.
Мы с Мишель пьем чай, заедая его печеньем. Нам хорошо, мы оба под кайфом. Уютно горит камин перед нами, потрескивая в ночной тишине.
- К кому ты приходил? – неожиданно спрашивает Мишель, нарушая гармонию звуков.
- Что?
- На кладбище. К кому ты приходил на кладбище.
Черт. Я не готов к этому разговору.
- К бывшей девушке.
Молчим. Я не хочу говорить об этом, даже думать не хочу, но в душе знаю, что это необходимо. Это поможет мне отпустить её. Я устал изводить себя самого обвинениями в смерти Дианы. Когда я был под кайфом, либо занимался работой, мне в голову не приходили эти мысли. Но когда я оставался один, без дела, без сладкого дурмана наркотиков, их приход был неизбежен, как смерть. Они приходили ко мне призраками в белых одеждах, становились, садились рядом со мной и молчаливым укором резали мою душу, царапали до крови, и становилось больно. Боль всегда возвращается, она приходит тогда ,когда ты одинок, и наносит свой самый лучший удар. Неожиданно, но иногда его можно предсказать. Предсказать, но не избежать.
Надо рассказать ей. Надо раскрыться, освободиться от этого бремени, этих воспоминаний, и, наконец, перестать переживать каждый день один и тот же момент. Но я не могу. Что-то в моем сердце не желает расставаться с этой болью. Возможно, если бы не было её, я бы вообще ничего не чувствовал?
- Почему ты не хочешь рассказать мне? – тихо спрашивает Мишель.
- Я не знаю, - честно отвечаю я.

Мы желаем друг другу спокойной ночи и расходимся спать по разным комнатам.
Я долго ворочался в постели, не мог заснуть. Что-то не давало мне покоя. Я открыл ящик прикроватной тумбочки, достал пузырек со снотворным, и проглотил пару таблеток. Вскоре я забылся пустым искусственным сном, не приносящим облегчения от настигнувшей тревоги.

Рано утром меня разбудил звонок. Я еле разлепил веки, с трудом встал, проклиная всё на свете, в том числе и незваного гостя, явившегося ни свет ни заря.
Оказалось, звонил Эван. Его явно мучила жестокая ломка, так что я, с пониманием улыбнувшись, пропустил его в дом, передумав наговорить ему кучу грубостей на пороге.
- Дай… в долг… - тихим хриплым голосом произнес Эван.
«Черт с тобой», - подумал я и отсыпал ему две дозы – для него и для Джастина.
Он трясущимися руками взял у меня пакетик, поблагодарил и поспешил уйти, извинившись, что пришел так рано. Я ничего не ответил ему, лишь закрыл дверь и отправился обратно в свою спальню, чтобы попытаться вновь заснуть, хотя бы ненадолго. Однако всё, чего я смог добиться, это беспокойная дрема, постоянно прерываемая какими-то жуткими образами, являвшимися мне.
Решение нашлось быстро. Я спустился вниз, приготовил себе героин, и пустил по вене.
Ох! Это то, что мне надо. Лучшего лекарства нет. Я растворился в ярком, тяжелом приходе.
Я не хотел становиться наркоманом. Я не хотел быть зависимым. Зависимость от героина – прямая дорога на кладбище, а особенно, в таком месте. Я кололся, блокируя свой разум от мыслей вроде «брось всё, единственное, что тебе нужно – героин». Нюхая кокаин, частицу здравого рассудка я всегда приберегал при себе, не отдаваясь полностью во власть эйфории. Возможно, это и есть закон самоконтроля в приеме наркотиков, который пытался показать на своем примере Алистер Кроули. Но ему не удалось, так как этот человек всегда желал слишком много, а когда получал это, то буквально сливался с ним в одно целое. Мне удалось лучше. Я мог спокойно отказаться от героина полностью, но не видел в этом практического смысла и какой-либо выгоды для себя или кого-то ещё. Тогда, когда я тешил себя и Диану надеждами на возвращение к прежней жизни, мы отказались от употребления, чтобы очиститься перед выходом в нормальный мир, чтобы быть наравне с теми, кто обитал там. Это было разумное, необходимое решение. Но теперь? Что должно удерживать меня?
И всё же, я делал всё, чтобы не зависеть от чего бы то ни было.
Со сладкой улыбкой на лице я так и сидел в кресле всё утро. Потом встала Мишель и, поприветствовав меня, попросила угостить её белым. Я выполнил её просьбу. Она упала на диван, и, постанывая, лежала там несколько минут, даже не двигаясь.
Я поднял наши два шприца и выбросил их в мусорное ведро на кухне. Я старался поддерживать чистоту в своем доме, хотя иногда я становился настолько апатичным, что мог неделю не убирать шприцы с пола, не мыть посуду и не менять постель. А иногда настроение располагало к уборке, и тогда я превращался в Золушку, старательно вымывающую каждый угол своего дома-тюрьмы. Мой дом не был тюрьмой, по крайней мере, я так не считал. Мне, что бы вы там ни думали, он нравился. Здесь было куда уютнее, чем в доме моих родителей, где суровая мать всегда смотрела на меня с молчаливым укором, а отец в дни моих визитов старался напиться до беспамятства, хотя в принципе относился к алкоголю недружелюбно.

Я приготовил только кофе. В холодильнике закончились продукты, так что я решил, попив кофе, сходить в магазин и закупить еды на неделю.
Сам не зная, зачем, я предложил Мишель вместе сходить за покупками, и она, конечно же, согласилась.
Я замечал, что начинаю привязываться к ней. Постепенно, но уверенно тонкие нити дружбы начинали спутывать наши души вместе. Мне нравилось смотреть в её глаза, в них всегда, даже под самой ударной дозой сохранялась какая-то загадка. В моём воображении вырисовывался её образ – сильная, красивая, умная, загадочная и, как ни странно, реалистично оценивающая происходящее. На первый взгляд могло показаться, будто она – обычная девчонка из красочного наркомира, где балом правит экстази и скорость, припорошенные кокаином. Но это было не так. Она была куда серьезней, чем казалось. Внешне она часто была веселой, смеющейся девочкой, но в её голове роились самые необычные мысли.

По дороге в магазин мы весело болтали, словно вчерашнего разговора и не было. Да и, вообще-то, всё шло правильным ходом – мы ведь не поругались, а значит, не было ничего странного в нашей беззаботной, легкой болтовне.
Я набрал полную тележку продуктов, взял ящик пива, несколько бутылок вина, виски, и, расплатившись на кассе, на обратном пути жалел о своей расточительности. Вопрос был не в деньгах, просто больно тяжелыми получились пакеты. Мишель по дороге извинилась и, сославшись на срочные дела, свернула на другую улицу, быстрым шагом удаляясь из моего поля зрения.
Дома я вывалил пакеты на стол в кухне, разложил продукты в холодильнике, напитки оставил стоять на столе. И тут мне пришло в голову, что я давно не был в состоянии алкогольного опьянения.
Было весело вспомнить свою юность, когда мы с друзьями впервые вкушали запретные плоды взрослой жизни, весьма безобидные, однако – сигареты и дешевый алкоголь, купленный где-то на окраинах у хитрых продавцов, поскольку в магазинах нам, несовершеннолетним, никто бы не продал даже слабоалкогольных коктейлей. Я отхлебывал из горлышка бутылки красное вино, и на своих глазах становился тем мальчиком, которым я был, казалось, бесконечно много лет назад, мой дом казался мне мрачным пустырем, в котором наши пьянки пылали огнем нетрезвого веселья. Я закурил сигарету.
Дым…. Дым, тающий в воздухе, оставляя после себя слабый запах умершей сигареты.
Диана умерла.
Гарри умер.
Эван скоро умрет.
А может быть, и нет.
Череда нерадостных мыслей посетили меня одна за другой.
Что наша жизнь? – думал я, заливаясь вином и кутаясь табачным дымом. Наша жизнь – дорога, ведущая к смерти.
Среди нас нет королей и шутов, нет сильных и слабых, мы просто люди. Люди, обнаженные до немыслимого, люди с оголенными нервами, с пороками, живущими внутри нас. Мы – люди в чистейшей степени, в голом смысле этого слова.
И я, и Мишель, и Эван с Джастином, и даже угрюмый отшельник Сэм. Мы – больные нервы на теле земли.
Я знал, что не стоит всё усложнять, тем более сейчас, когда жизнь – всего лишь условность, а для некоторых – всего лишь слово. Конечно, пока мы были живы, мы дышали. Но этот воздух, пропитанный парами домашних лабораторий, дымом марихуаны, незатейливых разговоров, сам по себе был символом нечистой жизни.
Я задумался о родителях. Они-то, когда решили зачать ребенка, уж точно не могли предположить, что однажды он будет вдыхать сигаретный дым на кухне своего уютного дома в городе растленных душ, утопленных в своих собственных грязных желаниях. Они поняли это потом, тогда, когда было уже слишком поздно что-то менять. Или слишком бессмысленно. Мир, этот мир, в котором я жил теперь, не был копией того. Он был.. сам по себе. Мать. Отец. Где они сейчас? Вспоминают ли они меня, и если да, то что за воспоминания стучатся в их сердца? Плачет ли мать, вырастившая меня, любившая, но отчаявшаяся, потерявшая надежду? Горюет ли отец, сильный по жизни, но обессиленный этой нелепой потерей своего сына, меня?
Помню, как он забирал меня из школы, как водил меня в лес, пока мать, дожидаясь нас к вечеру, готовила вкусный ужин. До определенного времени мы были счастливой семьей. Счастливы ли они теперь? Я не знал, и, хотя я был жив, я не мог этого узнать, не мог спросить их об этом. Когда они умрут, я даже не узнаю об этом! Господи, как больно! Как…пусто! Я был мертв. Мертв для всех, кто был когда-либо счастлив со мной.

А счастлив ли я сам?
Одни вопросы, и никаких ответов. У меня есть дом, возможность спокойно изготовлять, покупать, продавать и употреблять наркотики, есть дорогой мне человек, есть две могилки на кладбище – моего друга и моей любимой девушки, есть родители в недоступном для меня мире, смутное прошлое и такое же будущее, и настоящее – бутылка вина и пачка сигарет. Вот и всё, что я имею. Ни любви, ни вкусного ужина, приготовленного матерью. Зато есть постоянные звонки клиентов, сидящих на игле, есть героиновые приходы, кокс, и камин в гостиной.
Стоит ли радоваться такой жизни?
Когда-то в школьном сочинении я писал, что счастье стоит того, чтобы жить. Я сам тогда не понял до конца этой фразы. Но теперь задумался – стоит ли счастье ТАКОЙ жизни, какой живу я и вообще, есть ли у меня шанс быть хоть немного счастливым?

Конечно, счастье можно найти во всём. Но не затмят ли его вечные неприятности, случающиеся на каждом шагу, люди, которым только одно и нужно от тебя, да и просто серая повседневная рутина – работа, работа, работа….
Правильно сказал Джонс – разнообразить такую жизнь очень трудно. Но, может быть, легче её просто раскрасить поярче? Добавить больше тепла, чувств, света.
В таких двусмысленных мыслях я забылся сном. Я упал в обволакивающую приятную пустоту, куда не доносились шорохи нашего мира.

Разбудила меня, конечно же, Мишель. Я открыл глаза и первым делом увидел её улыбающееся лицо, немного виноватое и смущенное.
Боже, как она красива. Её глаза, по-детски любознательные и наивные, как будто живут своей собственной жизнью.

Через полчаса мы, убитые героином, шагали в сторону парка, чтобы встретить близящуюся ночь. Был конец августа, это печальное время расставания с умирающим летом. Теплые, отдающие последнюю жару деньки, лунные ночи, небо, усыпанное звездами, должны были уступить свое место дождям, желтым листьям и смутной прозрачной тоске, той, что всегда предшествует зиме. Осень всегда казалась мне какой-то сумбурной, напряженной порой, натянутой слишком сильно струной, готовой лопнуть, но всё ещё дребезжащей на ветру. Однако эта осень имела сладковатый привкус предвкушения, неясного ожидания чего-то, что должно было произойти. Жизнь словно в одно мгновение стала другой, сместились полюса, негативы пленки сменились красочными цветными фото, и сердце радостно стучало в груди, как у юноши в весеннюю пору.
Я думал обо всём этом, пока шел рядом с Мишель. Думала ли она о том же самом?
Мы шли медленно, растягивая эти прекрасные минуты как можно дольше, и жизнь уже не казалась такой нелепой, я не чувствовал себя столь обреченным, как обычно, и словно сам ангел спустился с небес ко мне и неслышной поступью шел рядом со мной, приговаривая, что сегодня – один из лучших дней, и это только начало. Душа подпевала в такт ему, и я ощущал легкость своего бытия. Такие приступы радости порой бывают со всеми, приходя внезапно. Жаль, что очень часто они рушатся, разбиваются обо что-то столь же невнятное, как и то, из чего они появились. Но моё беспричинное счастье пока не разбилось, и я радовался хотя бы этому. Героиновый туман, ко всему прочему, приятно висел облачном над моими мыслями, и вечер казался восхитительным.
- Такой прекрасный вечер, - прервала меня Мишель, в задумчивости засмотревшаяся на уходящее солнце вдалеке.
Я не выдержал и поцеловал её губы, заключив в объятие. Клянусь, что в этот момент был самым счастливым человеком на всей земле, неважно, что я был и ином мире.
Несколько минут мы молчали, и лишь когда устроились на полянке, сев на траву, она спросила:
- Почему ты это сделал?

Парк был огромным, и всегда над ним было что-то поэтичное, что-то, что вдохновляло. Иногда, конечно, он вызывал из глубин души чувство безнадежной обреченности жить среди мрака, но только не сегодня. Солнце догорало красивым закатом, и уже начинали спускаться сумерки. Я был абсолютно счастлив. Что было причиной этому? Героин? Выпитое вино? Красота природы? Всё было гораздо проще. Я понял, что…
Люблю. Я люблю! Люблю люблю люблю!! Я нашел свой спасительный островок среди бескрайнего океана отчаяния, нашел потерянную частичку своего сердца и теперь чувствовал всю мощь любви. Чувство захлестывало меня, и я знал, что захлебнусь, задохнусь, если сейчас же не скажу ей. Я наконец признался в этом самому себе, секунду лишь потратив на то, чтобы смириться и обдумать всё, и теперь..

- Я люблю тебя, Мишель, - произнес я.
Повисла тишина, а в её глазах застыло облегчение и благодарность. Нет в мире ничего делающего счастливым, чем видеть ответное чувство любимого человека.
- Я знаю, Том, мы должны были встретиться, чтобы спасти друг друга.

Мы были счастливы. Мы любили друг друга и не было ничего лучше чем осознание того, что в любом уголке планеты каждый из нас может найти счастье.Даже в таком противоречивом, двуликом мире, как наш.
Я был рад каждой её улыбке. Если бы я решил описывать все наши отношения, читатель бы брезгливо отбросил это чтиво, как позорный любовный роман, дешёвый и банальный. И я не знаю, сколько слов стоило бы написать, чтобы передать, насколько хорошо нам было. Просыпаться вместе, вместе завтракать, вместе смеяться. Я старался сделать для неё всё, я заботился о ней, как о хрупком растении, тщательно, только бы оно не увяло и какой-нибудь паразит не подточил бы его тонкие корни. Но природа всегда берет своё.
У Бога всегда есть преимущество перед смертным – даже если тот умнее, Бог всегда может сбежать, щелкнуть пальцами – и весь круговорот событий закрутится вокруг кончика его пальца. Зря люди жалуются на несправедливость мироустройства. Всё справедливо и правильно, просто законы Бога неподвластны нашей, людской, логике.

Весь остаток августа, сентябрь и начало октября мы были неразлучны. Мишель жила со мной, и долгими осенними ночами мы были вместе. Весь мир преобразился, и, как только я решил, что это счастье – компенсация за прошлые потери, всё изменилось.
Моя любимая всё чаще грустила, сидя у окна с сигаретой, глядя на небо глазами, полными отчаяния.
- Просто не хочу, чтобы наступала зима, - отвечала она на мой вопрос «Что с тобой?».
Первое время я списывал это на обычную грусть, которая быстро проходит даже у мечтателей. Но чем дальше, тем больше я не находил себе место. Мишель стала задумчивой, молчаливой. Октябрь… Кто бы мог подумать тогда…
И если раньше мне хватало осознания того ,что мы счастливы вместе, чтобы радоваться жизни, то теперь, когда она впала в депрессию, понятно, что я не был больше счастлив.
Что же случилось?
Естественно, я винил себя. Но когда я пытался поговорить с ней, выяснить, в чем моя вина, она неизменно отвечала, что я ни в чем не виноват. Если не я, то кто?
Я спасался героином. По-прежнему избегал зависимости, но теперь предосторожность отошла на второй план. Однако даже под кайфом я не мог без тревоги и некоторого страха смотреть, как она печально смотрит в даль своими прекрасными глазами.
Наш дом, пропахший химией, теперь погрузился в равнодушные сумерки. Мне было плевать, убрано ли, застелена ли постель, приготовлен ли обед. По вечерам, когда я не работал, я не включал свет и, обколотый, сидел в кресле, уставившись в одну точку. Мишель было как будто всё равно. Она ничего не говорила мне, ни по этому, ни по какому-либо другому поводу. Жить стало невыносимо. Я задыхался в этой темноте, в её безмолвии.
А однажды утром Мишель исчезла. На столе лежала лишь записка.

«Время лечит».

Я был удручен. И больше всего даже не из-за того, что она ушла, а из-за того, что я не понимал, что заставило её это сделать. Если она больше не любила меня, я готов был смириться с этим. Если она хотела побыть одной – я готов был оставить её на время. Но что должны были означать эти два слова? Значили ли они, что она не вернется никогда, или же она действительно хотела какое-то время отдохнуть от меня?
Среди моих вопросов одним из самых простых был вопрос «Куда она пошла?». Мне достаточно было бы просто знать, что она есть где-то здесь, чтобы свободно вздохнуть.
Я обошёл весь город, даже зашел к Джонсу, но её нигде не было. Как это могло быть?
Я блуждал и блуждал, пока ноги сами не привели меня к Сэму. Там, обнюхавшись кокаином, я немного приободрился и рассказал ему всё. Он промолчал, уставив взгляд в пол, и криво усмехнулся.
- Сэм, ты точно не знаешь, где она? Может, ты видел её? – допрашивал я.
- Нет, - ответил Сэм и глубоко вздохнул.
Прошло несколько дней, а может, недель – я не улавливал хода времени, потому что всё время был или занят в лаборатории, или под кайфом. Боль не проходила и даже не ослабевала.
Как-то ночью, мучаясь бессонницей, я решил принять снотворное. В ящике тумбочки я его не нашел, нигде в сумках, карманах, шкафчиках его не было. Всю ночь я беспокойно, словно параноик, искал по всей квартире пузырек с таблетками, но безуспешно.
Утром я уснул и видел страшные сны – в них Мишель то смеялась надо мной, то стояла под открытым небом, с которого сыпали хлопья снега, и плакала. Я не мог подойти к ней, так, как будто между нами пролегла невидимая стена, которую ничто в мире не могло бы разрушить. Стоит ли говорить, что проснулся я в ужасном настроении, и, чтобы хоть как-то отвлечься (к наркотикам я решил не прибегать в этот раз), решил пройтись в парк и там немного посидеть.
На улице было холодно. Ветер пронизывал насквозь, но я твердо хотел попасть сегодня в парк, туда, на ту самую полянку, где тихим августовским вечером бы были с Мишель так счастливы.
В парке было тихо и темно. Сырая земля под ногами после вчерашнего дождя была мягкой, и подошвы моих ботинок утопали в ней, как в болоте. Тревожное чувство всё возрастало внутри меня, и я, разозленный своей нелепой затеей прогулки по парку в такую погоду, уже повернул бы назад, если бы мой взгляд не приковало что-то, лежащее на земле.
Я поспешил туда, где что-то чернело.
Дыхание перехватило.
Это Мишель.
Это она. Я кинулся к ней, и, хотя всё понял, в душе ещё теплилась надежда на лучшее.

Я принес её тело домой.
«Ещё одна покойница в моем доме», - невольно подумалось мне.
В кармане её куртки я нашел сложенный вчетверо бумажный лист, на котором размытыми дождем чернилами можно было опознать останки слов. Правда, которой я никогда уже не узнаю. Я посадил труп на кресло, а сам сел в другое и так просидел до самого утра, в молчаливом шоке. Я даже не думал ни о чем, потому что мысли закончились ещё там, на поляне, возле того самого каштана, где рядом с её бездыханным телом валялась пустая баночка от снотворных таблеток.

На её похорон пришло всего несколько человек – Эван с братом, Дэниел, уже более двух лет плотно сидящий на игле и больной СПИДом, и Сэм. Приход Сэма удивил меня.
Когда гроб с её телом опускали в землю, я смотрел, как зачарованный, и не мог отвести взгляда от этого ужасного зрелища. Я не мог, не хотел видеть её там, и всё же что-то словно приковало мой взгляд к её телу, которое я видел в последний раз в своей жизни.
Когда всё закончилось и я собирался идти домой, меня окликнул Сэм.
- Надо поговорить, - мрачно произнес он.
Мы отошли зачем-то в сторону, и он сказал:
- Знаешь, она приходила ко мне.
- Какая раз…
- Нет, выслушай. Она любила тебя, и хотела больше всего, чтобы ты не чувствовал себя виноватым. Я не знал, честно, не знал, что так выйдет, потому что когда она уходила от меня, то сказала, что идет к тебе. Поэтому я и не беспокоился, до тех пор, пока ты не пришел ко мне. Ну, а потом уже ты нашел её. Просто прости меня, если считаешь, что я виноват.
- Ты не виноват, - глухо ответил я.
- Ты тоже не виноват. Я знаю, тебе больно…. Но она говорила, что боится зиму. Не понимаю, почему, но она так говорила.
- Мне она тоже так говорила. И я должен был защитить её, хоть как-то обогреть, отогнать её грусть, чёрт..
Я замолк. Я не мог больше говорить.

Внезапно я от всей души пожелал себе какой-нибудь страшной болезни вроде рака, или чего-то, от чего умирают. Я хотел даже не умереть. Я хотел умирать. Долго, мучительно. Смерть влекла меня к себе. Я не хотел совершать самоубийства, как в прошлый раз, после смерти Дианы. Я хотел, чтобы Бог, мучающий меня, наконец, убил меня.

- Не грусти, Том, время лечит любые раны, даже те, которые ты пожелал бы оставить свежими.

Несколько дней я провел в полубессознательном состоянии, просто лежа на кровати. Я не спал, но и не бодрствовал. Меня не беспокоили ни звонки, время от времени разрывавшие тишину, ни стуки в дверь, ни смена времени суток. Я как будто умер.
Мне являлись разные образы, люди. Гарри, Диана, Мишель, родители, кто-то из моего прошлого, что-то говорили мне, смеялись, плакали, поучали и наставляли. Я ничего не чувствовал. Совсем ничего. Ноль. Пустота. Прах развеялся и перестал быть.

Когда что-то всё же сумело отвлечь меня и вывести из этого состояния мой разум, я очнулся. Я понимал, что рано или поздно канитель жизни вновь затянет меня, что мне всего 22 года, и что, может быть, я ещё буду любить, буду чувствовать себя счастливым. Но сколько же ещё потерь мне предстоит перенести, прежде чем всё закончится?

В кабинете Дональда Джонса было тихо, царил какой-то странный уют. Большая пальма стояла у окна в вазоне, на стене висела картина с изображением какой-то городской площади, а сам мистер Джонс сидел на кресле и смотрел на меня.
- Здравствуй, Том, - наконец изрек он.
- Добрый день.
- С чем пожаловал?
Я помолчал минуту, а затем ответил:
- Я больше не могу. Сделайте что-нибудь, пожалуйста. Отпустите меня, убейте меня, я не знаю, но только, умоляю, не оставляйте всё, как есть!
Я буквально молил его о каких-либо действиях. Чтобы было яснее, я рассказал ему, что произошло у меня с Мишель, он спокойно выслушал меня, не перебивая, после чего сказал:
- Я хочу поблагодарить тебя за доверие, Том. Ты ведь знаешь, я всегда готов сделать для тебя то, что в силах сделать. Мне очень жаль, что тебе пришлось пережить смерть своей подруги, и я прекрасно понимаю, что ты, должно быть, чувствуешь сейчас. Но ты должен держаться, Том, тебе нужна выдержка. Наше общество не идеально, в нем тысячи изъянов, с которыми приходится мириться. Думаешь, мне легко жить здесь? Сидеть в этом кабинете, читая книги, и надеяться, что хоть кто-нибудь пожалует ко мне… Работа, знаешь ли, не из приятных. Я никому здесь, по сути, не нужен. Ни я, ни моя жалкая власть. Я ничем на самом деле не владею. Я наблюдаю, и не могу ничего изменить. Мир, этот искусственный мир с искусственным, навязанным обществом, должно быть, идеальная затея. Идеальная тюрьма. Идеальное наказание. Всё продумано до мелочей, и было бы совершенным, если бы люди, волей-неволей оказавшиеся здесь, не могли выбирать, жить или не жить. Кто-то выбирает жить, несмотря ни на что, и, конечно, находит эту жизнь в чем-то очаровательной, а в чем-то – невыносимой. Но, тем не менее, он живет. Ты живешь. А кто-то выбирает умереть, и умирает. Я не сужу таких людей, разве что за то, что они не смогли найти в своем сердце сил смириться, не попытались увидеть что-то хорошее. Мне жаль, что время от времени так выходит.

Меня взбесила его речь, какой бы верной она ни была.

- Вы что, возомнили себя самим Богом? Вы считаете, что можете вот так вот просто рассуждать о жизни и смерти, о нашем обществе? Если бы вы были богом, вы бы попытались что-то изменить, попытались бы сделать мир хоть чуточку лучше, и, несомненно, давали бы людям второй шанс. Бог умеет прощать, вы же – нет!
- Моё прощение ничего не значит. Я – не бог. Я всего лишь человек, которому скучно жить, потому что я не принадлежу к вашему миру, а просто вынужден наблюдать за ним! А вы, вы, для кого создан этот город, все эти немыслимые возможности, конечно, считаете меня неким бесстрастным властелином вашего мирка! Думаете, мне это нравится? Хотите, скажу честно? Мне всё равно! И не потому, что моё сердце черство, и я не люблю людей, а потому, что было бы слишком больно переживать за каждого из вас, глядя на то, как вы губите сами себя! Зная, что не я придумал эту систему правил, не я решил, что нельзя давать таким как вы второго шанса, я не хочу задумываться об этом! Я просто попытался найти объяснение всем этим законам, и, знаешь, нашел! Я понял, почему вас нельзя выпустить, и хотя, будь моя воля, вы были бы прощены, я могу полностью оправдать действия тех людей, придумавших эти правила! Ты приходишь ко мне второй раз с мольбами об освобождении потому, что считаешь, что я придумал это и я здесь командую! Но знай, что это не так! Всё совсем иначе, и, повторяю, я всего лишь бессильный наблюдатель, я могу всего лишь провозглашать написанные не мною законы и действовать согласно им! Живи дальше, не потому, что жизнь хороша, а потому, что она вообще тебе дана! Не иди за теми, кто сломался при первой же неприятности, держись, не сдавайся! Ты ведь сам уже понял, что любую жизнь можно относительно подстроить под себя, так что же ты теперь находишься в унынии? Живи, живи ожиданием, надеждой, я не знаю, чем ещё! Хотя, конечно, ты можешь и умереть, от этого мало что изменится, но если твой выбор – сдаться сейчас, то я просто не понимаю, как ты вообще дожил до сегодняшнего дня?! И я не знаю, чего ты хочешь от меня?

Я и сам уже не понимал, чего хочу. Я знал только, что истинный Бог, если он есть, так же бесстрастен и равнодушен, и ему всё равно, ему плевать на все наши мелочные проблемы и на наши бессмысленные жизни.

- Вы знаете, не играйте в Бога, это плохой пример для подражания, - бросил я на прощание, не желая больше разговаривать.

Я шел, не зная, куда. Просто шел, невольно перематывая в голове этот разговор.
Нелепо. Бессмысленно. В самом деле, чего я ожидал? Глупо было надеяться на что-то кроме нравоучений от этого человека. Впрочем, я не осуждал его, а прекрасно понимал. Он всегда был прав. Всегда, что бы он ни сказал.

День выдался теплым, солнечным. Я постепенно отогревался, затаившаяся в душе обида таяла, и я поспешил в парк.

Там, среди высоких деревьев, я наконец обрел покой, естественный, легкий, как прощение грешника святым ангелом. Моя душа умиротворилась и маленькой птичкой взлетела в ясное осеннее небо. Я вновь родился.