живые окна

дома оплывают черными сальными свечками, небо коптя, запирая людей,
словно мух в янтаре, в желтых, ставящих крест на дне, прямоугольниках вечера.
В них Горожане – безумные рыбы с раскрытыми ртами.
Рыбы-рабы, погребенные с самого детства. Везде… везде без дела, бездетно
снующие, создающие толчею и сутолоку, получают воздух неопасными для жизни дозами
сквозь пузыри форточек.
Дома ютятся на округлых боках улиц, соскальзывают в колодцы дворов, и если срываются, разорвав хитросплетение электрических ниточек – убивая лампочек-дочек,
сразу уходят на дно, жалостно булькая, и валятся навзничь, в красный космический ил.
Слив весь свой огарочный бред одновременно
капли застывшего жира, в виде клякс и точек - цвета желтых мышиных чернил,
стремят на поверхность.

Живет человек.

Подбрасывая вверх своих ленивых рыбок, дом задыхается…
И видно поздней ночью, из дыр в стене лица моего потонувшего, с последнего двойного, потайного дна -
в черной дыре, в омуте города – смог и плавающие в нем живые, горячие окна.