Солдат. продолжение рассказа

       Портреты из вокзального общежития.


       Зря.
Зря вы считаете себя лучше бездомных. У каждого из вас есть жильё; не потому что вы лучше, а потому, что вам повезло. Повезло не столкнуться со всеми «прелестями» этой жизни. Не стройте из себя «героев нового времени».
Вам, просто, повезло.

РОДЯ и НАШКА.

       За две недели он не играл ни разу. Даже на губах.
Никаких других музыкальных инструментов не видел, но как-то сразу поверил, что этот опустившийся мужчина, когда-то был музыкантом.
Он не выказывал свою музыкальность; его, скорее можно было принять за спившегося филолога. Под каждую выпитую меру он декламировал длинные стихотворные опусы, за что удостоился при мне вопроса:
- Это твои стихи?
 Не помню; никогда не слышал даже фамилии такого поэта. Пили много, но не разу он не прочитал что-нибудь знакомое.
…Гроздь бордового винограда
Кровью стекла в хрустальный бокал
Ты для меня одна лишь отрада
Тебе посвящаю вечерний вокал…
 В устах пропитого старика; дребезжащий голос; и такие возвышенные речи!
И смешно и грустно слушать о «грозди бордового винограда», когда в грязном пластиковом стакане, разведённая в «спрайте» настойка пустырника.
И всё-таки, он был когда-то музыкантом. Играл в консерваториях. На кларнете.
Но, умерла страна.
Попивал и в период своей музыкальной жизни, а когда музыка перестала кормить семью, от него избавились. Как избавляются от не нужной собаки, кошки, морской свинки. Жена переехала жить к взрослым детям, а он на улицу. Детям нужно было как-то выживать. Почему бы не ценой жизни своего папы? И продали квартиру. Его квартиру.
Бывают, бывают пьяницы; драчунами и скандалистами.
Но, попробовал бы кто, их, выбросить на улицу!
На улицу можно выгнать того, кто не сможет за себя постоять. Кто не сможет отстоять своё право на жизнь.
 Первое время он жил возле своей квартиры, в своём подъезде.
Но, всё больше и больше в подъезде, появлялось новых жителей, «новых русских». И в скорости на двери появился кодовый замок, а потом уже на теле множественные ссадины и ушибы.
 Он нашел добрую душу.
 На рынке.
Она работала наёмным продавцом у выходцев с юга. Подкармливала по доброте душевной, изредка угощала. Сама была неравнодушной к этой заразе.
Нашка.
Добрая, отзывчивая к чужой боли; сама болезная, быстро пристрастившаяся к зелью.
Однажды вечером, хозяин насчитал ей недостачу, за что отобрали у неё комнату в коммунальной квартире. Ко всему отвезли во Владимирскую область, в забытое Богом и людьми, умирающее село. Обеих вывезли.
Так они, вдвоем и вернулись в Москву. Как приехали на Павелецкий вокзал, так на нём и остались.
 Они постоянно держались вместе, пока были не сильно пьяны, пока могли адекватно оценивать окружающую реальность.

Он.
Мужчина около шестидесяти с большой лысиной обрамлённой длинными слипшимися волосами. Эту лысину прикрывает не подходящая к портрету спортивная шапочка. Грязное, сильно заношенное пальто с каракулевым воротником вечно на распашку. На худой и грязной шее невесть как сохранившееся кашне, которое заправлено в застегнутый на последнюю пуговицу пиджак. Брюки не от этого пиджака, старые, вероятно износились, и пришлось одевать то, что перепало с барского плеча.
Брюки, практически развалившиеся ботинки и спортивная шапочка, они были из одной партии.
 Таким образом, Русская Православная Церковь видит своё участие в судьбах этих людей.
Это так по-человечески, по-христиански. Одеть в обноски бездомного, покормить его три раза в неделю. Продлить его мучения на этой грешной Земле.
 А, по вечерам, все две недели, он долго и истово молился к Спасителю. Клал на себя крестное знамение грязными длинными пальцами, и слышно было шепеляво-шелестящее: Спаси Христос! Спаси нас грешных и помилуй!
Молился всегда.
Каждый вечер.
Сутулый до горбатости, он садился в уголок полки, ещё более скукоживался и начинал длительный процесс общения с Богом.
Однажды, после его молитвы, у нас состоялся диалог:
- Веришь?
- Конечно! Что нам ещё остаётся?
- Кому?
- Ему.
- А, почему не идешь в Храм. Там бы молился.
- В Храме нужно Бога славить, а я прошу.
- А, ты бы в Храме попросил.
- Нет. Там, нельзя просить. Там, нужно принимать, принимать то, что требует священник. А, им не нравится, когда мы просим. Мы должны всё безропотно сносить и отдавать… и не Богу, а таким как они, бессовестным.
- Как знаешь. Я, от тебя, этого не слышал.
- Ты не Бог. Он слышал. Плохие у него сейчас священники. Не Ему служат, тем, кто больше заплатит.
- Не говори ничего. Не нужно. Лучше молись дальше.
 

       Она.
Она моложе. На вид, глубокая старуха, но ей едва за сорок.
На голове грязный, видавший виды платок, из-под которого выглядывают серо-седые клоки волос. Она не умывалась с момента начала своих страшных странствий. Во время очередного изнасилования, ей выбили практически все зубы, чтобы не кусалась, когда её принуждали к оральному сексу. От этого рот провалился, а губы запали.
Глаза постоянно слезятся, отчего кажется, что она беспрерывно плачет. Но, это не слезы эмоциональной печали. Подспудно, о быстро уходящей из него жизни, плачет само тело, независимо от носителя духа.
Выпивку, ей подносили регулярно, и не пытались обделить. Проблема была в другом. Проблема была в том, что она не могла пережёвывать пищу из-за отсутствия зубов. Мало того, что вокзальные бездомные и так очень плохо питаются, чем подрывают своё пошатнувшееся здоровье, так она ещё не все продукты могла есть. Она бы, наверное, умерла ещё до моего появления, если бы не Родя.
Как она поддержала на этом свете когда-то его, так теперь он поддерживал её.
Она уже не работала. Не могла. От первой порции спиртного буквально валилась с ног, но через час-полтора снова поднималась и занимала место возле Роди. А, он всевозможными способами пытался получить дополнительные несколько рублей. Вы прашивал у прохожих и собутыльников. Как не странно даже из других групп бездомных, ему подавали. Кто мелочь, кто рубль, а кто и больше. За эти деньги, собранные таким образом, он каждый вечер покупал Нашке две банки картофеля «Роллтон» и две вокзальных котлеты. В вагон он приносил эти банки уже готовые, распаренные с измельчёнными в них котлетами.
Правда за две недели я не разу не видел, чтобы она доела всё до конца. Успевала съесть даже из одной не всё. Потом сидела и смиренно ждала, пока он нальёт ей порцию настойки, выпивала… и попадала в очередную серию насильственных половых актов.
О её слабости к алкоголю, вероятно, знали все в вагоне, и около двух часов по очереди насиловали.
Когда она начинала приходить в себя, её отпускали, и она возвращалась к Роде. Он подгибал ноги к самому подбородку, но даже в такой позе, она опускала голову на них, и таким образом они несколько часов спали.
Два раза.
Две последних ночи с ними, она во сне произносила:
- Солдат! Когда будешь уходить, забери меня с собой. Они меня, здесь, за…..
 Но ни разу, будучи трезвой или пьяной, она не обращалась с этой просьбой на прямую.


КОЛЯН.

Сам он говорил, что был водителем. Похоже, не врал.
В девяносто шестом, приехал в Москву, здесь на свой фуре попал в аварию. Испугавшись, скрылся с места аварии.
За три года бродяжничества опустился так, что в нем трудно было разглядеть уже обычного человека.
Возраст по его внешнему виду я так и не смог определить, как и узнать, откуда он приехал в Москву.
Ему можно было спокойно дать и тридцать пять, и сорок пять, и пятьдесят.
Он ничего не рассказывал о своей семье, кроме того, что был когда-то женат, и что были у него дети.
Он, явно тяготился свалившейся на его долю напастью, но не пытался никак изменить свою судьбу.
В разговоре только сказал одну философскую мысль:
«Все мы, когда рождаемся в этот мир, как бы падаем в реку с быстрым течением. Это течение несёт нас к водопаду на этой реке. У этого водопада есть название. Смерть. Как бы мы не гребли против течения, ещё не один из нас не избежал этого водопада. Просто, одни падают с него быстрее, а другие растягивают сомнительное удовольствие на долгие годы жизни».


ТОЛЯН И ДИМОН.

       Эти фигуры из моих наблюдений, самые лживые.
Похоже, жизнь, которой они жили, им нравилась.
Каким образом я сделал такой вывод?
Во-первых, они соврали, что работали на заводе инженерами. Даже опустившиеся люди способны выказывать уровень своего образования. Ничего такого не говорило о их институтском прошлом. Могли бы вспомнить студенческие годы и пьянки, но даже эти воспоминания были за гранью их интересов.
Они, постоянно пропадали с вокзала после двух часов дня. Где бродили, чем занимались, не понятно, но приходили сытые и пьяные, а однажды, даже переодетые в чистое и свежее тряпьё. Вероятно, знали места хлебные, не только на вокзале.
Самое интересное, что смог наблюдать. Каждое утро они приходили в туалет, умывались, могли даже помыть голову, стирали носки и стреляли у всех мужчин сигареты.
За час, полтора, эти «стрелки-ворошиловцы» сшибали на двоих столько сигарет, что потом за это добро постоянно оказывались в доле выпивки. Даже в других компаниях.
Странные люди.
Хитрые.
В тоже время гнилые. Именно они постоянно терроризировали Нашку.
Могу предположить, что они, даже телом её, торговали.

ИЛЬЯС.

Может быть когда-то давно, в своей молодости, Ильяс был скотником в совхозе.
Но, это было так давно, что перестало быть правдой.
А, правда, хорошо была видна на костяшках его пальцев.
Этот парень сидел. Сидел долго и много раз.
Но, пришло время, организм оказался слабым. Возможно, по блатным своим связям, пустил слабину. Возможно, спутался Ильяс с краснопёрыми, а те продали его корешкам, с потрохами.
Единственный, кто не захотел со мной говорить, только мелькнула в его карих глазах тигриным блеском затаённая злоба.
Обидел я, своими кулаками, бывшего заключённого Ильяса.
Так обиженным и ушёл.

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Через два года, у меня было свободное время, и я потратил почти месяц, пытаясь выяснить судьбу всех этих людей.
Но, в квартире Выдры жили другие люди. Соседи ничего не слышали о ней более года.
А, Павелецкий вокзал… топтали новые бригады бездомных.
Это только один; один Московский вокзал.
А, у нас пять миллионов бездомных, а все остальные миллионы, бессовестных.