Из наней биографии

       

 

 

 

ВРЕМЕНА ГОДА
       Поэма в четырёх частях


Вступление

Тревожусь Родины судьбою,
поскольку, многое сейчас
серьёзно связывает нас
с непредсказуемой толпою:
дух революции угас,
сердца к порывам охладели,
нас ждут тернистые пути,
какими предстоит идти
к желанной, но далёкой цели;
а совесть мучают дела
того бесчестия и зла,
которых натворить успели,
идя неправедным .
 

       ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
       
       I

Ночное бденье непогоды,
метели шум и ветра вой,
издёвка ветреной природы
над промороженной землёй,
сменилось звонкой тишиною
под сладко дремлющей луною,
на местность льющей слабый свет
мерцаньем призрачным комет.
Свет медленно с небес струится,
в морозном воздухе дробясь
и в драгоценность превратясь,
в кристаллах снега серебрится,
преобразуя в волшебство
природы дикой торжество.
       
       II

В такой мороз в тепле домашнем,
под утро в думу погружён,
когда ещё теплом вчерашним
домашний греет самогон,
люблю, разнежившись в постели,
серьёзно размышлять о деле:
о судьбах мира, о стране,
о наступающей весне,
но более всего о лете:
весом ли будет каравай,
не подведёт ли урожай –
за урожай мы все в ответе.
Попробуй, лепту не внеси,
что будет? Боже, упаси!

       III

Когда смотрю на мир экранный,
мне не понятно, кок народ
надеждой странной и туманной
самонадеянно живёт.
работой ум не утруждая,
на случай больше уповая,
он думает: «Придёт момент,
когда хороший Президент
решит, поможет, даст, покажет:
зарплату даст за прошлый год,
рабочих на завод вернёт,
узлы, естественно, развяжет;
а вместе с этим, в добрый час
и жизнь наладится у нас».
       
       IV

Ещё железных пут основы
не перерезан в душах страх,
ещё мы в массе не готовы
читать «Архипелаг Гулаг»,
и всё, что ум наш принимает,
то наша сущность отвергает;
чем мы старей, тем крепче в нас
коммунистический «заквас».
Мы говорим: «эксцессы были,
но был порядок и покой,
в Союзе, как в семье одной,
мы дружно и счастливо жили», –
и аргумент подкрепим свой,
увы, дешёвой колбасой.

       V
       
Итоги умственных блужданий,
самим себе творимый вред
неадекватностью желаний,
не ожиданье крупных бед
в краю раздольном и богатом,
растленье ленью как развратом
и, вдохновляемой мечтой,
надеждой лживой и пустой,
извечное желанье рая,
людьми искомая всегда
жизнь без особого труда,
бездарность власти прикрывая,
в пределах нам родной земли
нас к деградации вели.
 
       VI

Как часто то, что в нас природа
Вмещает бдительной рукой,
с годами в памяти народа
перезревает и покой
тюрьмы, застенка, заточенья
становится каноном мненья,
и правда с ложью пополам
милее делается нам
правдивых, честных изречений;
а время движет свой черёд,
пройдут десятки лет, и вот
нас не тревожит боль сомнений,
и мы уже неволю чтим
и жить свободно не хотим.

       VII

В истории многострадальной
народы с муками прошли
по необычной, социальной,
кровавой лестнице земли
от до общественных понятий
до современных демократий,
ища желаемый ответ
средь поражений и побед.
И только мы кочуем ныне,
не так и не туда идя,
как недозрелое дитя,
зависнув где-то в середине,
и наши жадные сердца
прожить не могут без «отца».
       
       VIII

Едва бесславие, как слава,
ослабило тяжёлый плен,
и после крепостного права
народ решил вставать с колен,
в огне войны ослабевая;
как мир надолго отвергая,
в Россию повернуть штыки
призвали нас большевики;
и на десятки лихолетий
над нами вознеся кулак,
повергли нас в бесправный мрак
и мрак такой, что даже дети
в раскрепостившихся умах
порой хранят животный страх.

       IX
 
Но мы обман не разглядели,
свободу разума поправ
влачили тяжкий крест без цели,
смирив в ГУЛАГе буйный нрав
на кротость милого ягнёнка,
неся тлетворный страх в печенках,
боготворя в своих сердцах
небезызвестного «отца»;
беспрекословно доверяя,
как партия велела нам,
его поступкам и делам,
не без надежды повторяя:
«Нам нужен Сталин, был бы он,
тогда б вопрос наш был решён».
 
       X

В труде семи десятилетий,
прожитых в лжи и нищете,
мы, прежнего крестьянства дети,
пришли к духовной наготе,
утратив в длительном боренье
любовь к труду, как вдохновенье,
и то, что в нас от Бога есть
ценимое, как долг и честь,
и что нас больше не тревожит;
и, превратив себя в залог
бесчестья, лености и склок,
твердим теперь одно и то же
о том, что власть у нас не та –
отсюда лень и нищета.

       XI

Но отвыкаем постепенно
и обретаем свой покой,
почуяв пот спины согбенной
«своею собственной рукой»;
берёмся со своим терпеньем,
работаем с своим уменьем,
не недюжинным, но умом
своим, как можем, так живём;
работая, налог не платим,
шутя обманем хоть кого;
из убежденья своего
с законом, в принципе, не ладим,
всё, что доступно, украдём
припрячем или же пропьём.

       XII

Мы, отупев в былое время
и разуверившись насквозь,
кой-как бросаем в землю семя
надеясь больше на авось;
наш общий труд не уважая,
общинных денег не считая,
мы можем «К – 700» запрячь
и за бутылкой ехать вскачь,
расходуя доход колхозный;
а сколько будет сожжено
горючего – нам всё равно,
и трактор, и соляр бесхозный.
Что нам до роскоши царей
с упряжкой в восемь лошадей?
 
       XIII

Так и живём, рукам позволив
себя не слишком утруждать,
и, потеряв остаток воли,
способны, разве что, кричать:
что мы… что нам… и всё такое
и в основном всегда пустое,
как будто наш всеобщий крик
кому-то в душу не проник.
В Европе б нам взаймы не дали,
но верят в будущий наш труд
и нам под Ельцина дают
(а под Зюганова – едва ли)
дают, чтоб с горем пополам
до осени хватило нам.

       XIV

Мы развращались тем, что знали:
«трать и расходуй – не жалей», –
и скрупулёзно не считали
своих общественных рублей,
без сожаления и боли
горючее сливали в поле
и твёрдо знали: «не зевай
и план поменьше «выбивай»;
а там, припашешь, раздобудешь,
припишешь где, а где приврёшь,
немного больше соберёшь,
и средь себе подобных будешь
ты не мошенник, а порой
орденоносец и герой.
 
       XV

Когда бы искренность и честность,
труд, а не пресловутый план,
нам приносить могли известность,
как в большинстве успешных стран,
и наша партия «родная»
нас не вела, дорогу зная,
а шли б мы рыночным путём,
к которому сейчас идём,
то нами бы руководили
иные, трезвые умы;
мы не дошли бы до сумы,
а не в пример Европе жили,
тогда б не мы, а кто-то там
всерьёз завидовал бы нам.

       XVI

При разговоре, между прочим,
бывало, с кем не поведёшь,
с пенсионером ли с рабочим,
всегда к единому придёшь:
партнёр сомнений не оставит
и обязательно добавит:
«Как нашей жизни быть иной,
раз Президент такой больной.
Вот если б Президе
 
       XVII

Судьбы жестокие удары,
казалось, на пределе сил
наш Президент больной и старый
стоически переносил,
неся родной страны тревогу
на проторённую дорогу,
где не
 


       ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
       I

Без совести ни что не может,
нет для неё спокойных мест,
и если вас она не гложет,
то на себе поставьте крест.
Во всём, что сделать вы успели,
в любом едва приметном деле,
везде, где ваша вещь красна,
там ваша искренность видна.
Лень и бессовестность – подруги,
живут без ссор, всегда дружны,
друг другу позарез нужны
и им даны в придачу руки
лепить один бесплодный брак
скорей-скорей, да кое-как.
 
       II

Мы все крестьянское сословье
(и я пребуду в том числе)
и с неослабною любовью
должны бы печься о земле;
но наша лень и нежеланье
в том находили оправданье,
что наша партия ведёт
народ уверенно вперёд;
что вдалбливалось нам усердно,
да так, что не поняли мы,
как докатились до сумы,
хотя всю жизнь прожили бедно,
но нас в то время неспроста
устраивала беднота.

       III

На нашей благодатной ниве
способной много больше дать
в всеобщем трудовом порыве
мы ухитрялись собирать
аж двадцать центнеров с гектара;
но мы работали без пара
и агротехники зерно
у нас потеряно давно;
страна дошла до разоренья,
а принцип – план любой ценой,
став обнищания виной
и деградацией мышленья,
привёл к тому, что вся страна
работать на поле должна.
       
       IV

А те, кого мы называли:
«великий труженик полей»,
к кому на помощь отправляли
рабочих, служащих, детей,
отупевали от безделья
и ежедневного похмелья,
и возродивши целину,
пустили по миру страну.
Рабочий был того же круга
и тех же самых «славных» дел,
в которых тоже преуспел:
часы труда, часы досуга
он меж собою не делил
и на работе тоже пил.

       V

Газеты, между тем, галдели:
свершая подвиг трудовой
на рубежах партийной цели
сражается народ-герой.
В газетах ширилась горячка,
а на полях царила спячка:
никто с зарёю не встаёт
и не спешит встречать восход
в колхозном поле за работой;
везде безверие и лень
встречала пробуждённый день
небрежностью и неохотой.
С тех пор к писаниям газет
во мне достойной веры нет.
 
       VI

Как «Продовольственной программы»
послышался предсмертный крик,
в предчувствии всеобщей драмы
ленивый городской мужик,
оставив домино и карты,
футбол и прочие азарты,
с женой и тёщей во главе
поближе к городу Москве
подумал о клочке земельном,
чтоб сельским пахарям взамен
смочь обуздать скаканье цен
в их произволе беспредельном,
решил поближе быть к земле,
чтоб быть поменьше в кабале.

       VII

Так в достопамятные годы
у Бреста, Яи, Бугульмы,
как истовые садоводы
в земле копаться стали мы,
не отдыхая, всем Союзом;
и лень одних сковала грузом
во всей стране всех остальных,
как старых, так и молодых.
Крестьянин, тот не без успеха,
за рюмкой время прожигал,
ему рабочий помогал,
когда к нему на помощь ехал,
и этот труд «ударный» всех
дал «сокрушительный» успех.
 
       VIII

Я жду приход весны лазурной,
когда уже подсохнет грязь,
когда она в отваге бурной
от пут зимы освободясь,
творит легко, непринуждённо,
идя тропой непроторённой
по перелескам и полям,
роняя краски здесь и там,
наряд убогий обновляя,
в порыве вешней щедроты,
бросая первые цветы,
прилёты птиц благословляя,
любуясь, радуясь, творя,
любовь и жизнь боготворя.

       IX

Весна не так меня тревожит:
давно остыла в жилах кровь,
и сердце радовать не может,
как в пору юности любовь.
Однако ж вам шепну на ушко,
что для меня моя старушка,
хоть я и равнодушен к ней,
дороже стала и родней.
Тем, что живу, я ей обязан:
и с нею доля нелегка,
и без неё заест тоска, –
мне без старушки путь заказан:
годок от силы протяну
и в преисподнюю нырну.
 
       X

Хвалить и хаять не типично
нам не подругу, не жену
(и я о том молчу обычно)
и только вскользь упомяну,
что в пору зрелости бывало
она ещё не уставала
и не бывало равных ей
в чреде досугов и затей;
как заболела диабетом,
в постель покамест не слегла,
но основательно сдала
и помогает лишь советом –
теперь работу не спроси,
а всё подай да принеси.
       
       XI

Простонародные приметы
забытой нами старины,
её подсказки и советы
остались для меня верны.
Груз опыта приумножая
о приращенье урожая,
напоминают мне они,
меж тем, и выходные дни,
чтоб находясь в тисках заботы
с трудом своим наедине,
я помнил о насущном дне
какой-нибудь страстной субботы,
когда бывает всё равно
не выпить глупо и грешно.
 
       XII

Что… что, а праздновать умели
и это не отнять у нас.
Мы часто праздновать хотели
и для себя и на показ;
хотя вы те времена бывало
советских праздников не мало,
но были так же нам сродни
церковные святые дни,
и было мест немало бойких,
где можно было что-то взять
и за воротами продать.
Так ежедневные попойки,
сошедшись с праздниками в близь,
в сплошные празднества слились.

       XIII

Зима до мая не сдавалась,
но вот ослабли холода –
природа бойко обновлялась,
готовя поприще труда:
желтели ранние цветочки;
деревьев нежные листочки
покрыли черноту ветвей;
чешуйки с почек тополей
летели, тропки устилая;
весенний, тёплый ветерок
подул на северо-восток;
и ты, минуты не теряя,
в заветный сад иди скорей,
скреби, копай, сажай и сей.
 
       XIV

Иду и я, скребя и чистя
в саду порядок навожу,
сметаю под кустами листья,
что где попорчено гляжу,
граблями поправляю грядки,
смотрю: а всё ль на них в порядке?
Вот, кажется, вздохнуть пора,
трудился с самого утра,
пора от дел земных отвлечься:
глаза изрезал едкий пот,
спина покоя не даёт,
и надо бы пойти улечься;
но я, успев лишь пот стереть,
иду избушку посмотреть.

       XV

От нашей комнаты в осьмушку,
построенный с большим трудом
и неказистый сараюшко
мы дачным домиком зовём,
и даже с важностью обычной,
для обывателя привычной,
разносим радостную весть,
что у меня-де, дача есть.
А в даче, если потесниться,
кровать да стол, да старый ларь,
да огородный инвентарь
всего-то может разместиться,
и только гордости при том
у нас почти на целый дом.
 
       XVI

Избушка взломана, открыта
монтажкой сорванная дверь,
и то, что было мной забыто,
всё восстанавливай теперь.
То, в чём имелся алюминий,
как будто не было в помине –
исчезло раз и навсегда,
а так, не сделано вреда.
Шальной росток советской нивы
здесь дармовой доход искал,
цветмет для сдачи собирал
в садах какой-то бомж ленивый –
по общим мыслям и делам
тип социально близкий нам.

       XVII
       
Чинить и ладить бесполезно
и, вынув сломанный замок,
предоставляю я любезно
ему взглянуть ещё разок.
К чему, слагая мысли злобно,
кого-то там, когда удобно,
за что-то мерзкое срамить,
когда мы сами прокормить
себя в России не способны.
Как стая сбившихся с путей
непредсказуемых людей,
мы тоже миру неудобны;
как было стать нам суждено,
мы все – посмешище одно.
 
       XVIII

Я наблюдал в живой природе:
синицы дружною семьёй
к своей кормушке в огороде
спешат морозною зимой.
Но ветерок тепло закружит,
и вешний луч растопит лужи,
а солнце, удлиняя день,
деревьев укоротит тень;
как стая птиц уже несётся
на перелески и поля,
где обнажается земля,
и корм не тронут остаётся.
И так, короче говоря,
всё длится вплоть до ноября.

       XIX

Мы не в пример «безмозглой» птице,
ей смысл неведом бытия,
у нас не хочет потрудиться
не только юная семья.
Глядишь, иные муж с женою
уже породнились с сединою,
детей смогли произвести,
но не хотят свой крест нести
и свято верят почему-то,
в сужденьях путаясь своих,
что удовольствия
 


       ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
 
       I

Побившись и переломавшись,
Россия путь свой обрела
и с прошлым, наконец, расставшись
вперёд уверенней пошла.
И мы Россию удивили:
без мала сорок шахт закрыли,
но угольный наш регион
дал сотню миллионов тонн.
Сельхозпродукция Алтая,
с американской наравне,
идёт по дорогой цене,
нещедрый выбор предлагая;
колхозник отлежал бока,
но крепко спит ещё пока.
 
       II

В тех странах, где без потрясений
нашли приемлемую суть
своих межклассовых решений,
не встав, как мы, на скользкий путь,
где нищим прошлым не гордились,
а добросовестно трудились,
втянулись, хорошо живут
И нам свои остатки шлют –
гуманитарно помогают.
Компартия вновь на коне –
погоду делает в стране,
земля кустами зарастает.
Мы? Где нам быть? Мы снова все
сгибаемся на полосе.

       III

Себя ворами не считая,
входя в критический запал,
любых сословий негодяя,
который больше нас украл,
будь это в нашей только власти
мы разорвали бы на части.
Но если ты немного взял,
То – это, как бы не украл,
а с кем-то чем-то поделился;
а то, что грядка вся лыса
и вытоптана полоса,
и что хозяин рассердился;
так что из этого? Сойдёт.
Пускай понервничает жмот.

       IV

Не потому ль сосед к соседу,
как только зелень подрастёт,
за луком к своему обеду
в соседский лезет огород.
Он не впервой и точно знает,
что если тот его поймает,
он оскорбится наперёд,
себя обиженным сочтёт,
соседа же и отругает.
Пускай родная нам страна
и не без нас разорена,
пускай об этом всякий знает,
но неизменно в свой черёд
кого-то дальнего клянёт.

       V

Привыкнув с совестью не ладить,
её к страданиям не влечь,
чужое можем мы изгадить,
но не способны поберечь
и радуемся, если кто-то
смог обокрасть соседа-жмота,
а жмот, конечно, рад и сам,
когда насолит кто-то нам.
Мы о чужом не пожалеем,
с чужого вора не спугнём –
сторонкой тихо обойдём,
и потому всегда имеем
один плачевный результат:
хоть обворован ты, но рад.

       VI

Что делать нам (с хозяйским глазом)
спокойно не могущим жить,
как отнестись к таким проказам?
Наверно, надо сторожить.
Когда-то чуть не все едва ли
мы что-то где-то доставали,
а тот, кто что-то продавал –
на производстве воровал.
Шалишь, но эту цепь объятий
не разорвёшь, не хватит сил;
нас вяжет то, что ты тащил
пол жизни с наших предприятий;
я испытал, я знаю сам
и караулю по ночам.

       VII

Мне не злопамятны те годы,
когда, чтоб избежать сумы,
на лоне ласковой природы
сгибаться вдвое стали мы.
Есть для меня в труде отрада
и сердцу жадному награда:
мне нравится тот сад и вид,
где в грядках женщина стоит;
и сразу же, без предпосылок,
метнётся сердце, жилы вновь
шальная переполнит кровь,
и вмиг зачешется затылок…
Ну, полноте, оставь мечты,
способен ли на это ты?
 
       VIII

Такой коллизией довольный,
душой чужому счастью рад
и почесав затылок больно,
иду в свой одинокий сад.
Жарища, никуда не деться,
заставит хоть кого раздеться,
смогла оставить самоё
в одном купальнике её.
Везде уместен распорядок,
не будь ко мне, читатель, строг,
где б я такое видеть мог
(не будь у нас садовых грядок)
хранимое от света дней
ревнивой скупостью мужей.

       IX

Однажды из краёв не наших
у нас показывал экран
путан, с протестами шагавших,
и были бёдра у путан,
идущих около прохожих,
на галифе точь-в-точь похожи.
(Из всех актрис и у пяти
таких вам бёдер не найти).
У женщин замыслы не близки
и разная влечёт их цель:
с крутыми бёдрами – в постель,
с пологими идут в артистки,
где Пушкин отыскать не мог
три пары стройных женских ног.
 
       X

Чьего скажите мне, ребята,
внимания не привлекло
бедро объёмом в пол обхвата,
в каком уме не родило
рой мыслей жарких и коварных,
нетерпеливых и азартных,
кого не тронуло оно
живой энергии полно?
Признаюсь, и меня, бывало,
я это помню как сейчас,
волной удушия не раз
бросало в дрожь и побуждало,
и благонравию назло
на путь неистинный влекло.

       XI

Бывало на курорте или
на отдыхе в других местах
возможности такие были
в благоухающих кустах
с подругой, что едва знакома,
заняться тем вдали от дома,
что в святцах определено,
как и порочно, и грешно.
Особых взглядов не имея
на женщин плоских и больших,
предпочитал я тех из них,
что меньше ростом и круглее,
но были, волею судьбы,
они упрямы и скупы.
 
       XII

Но, каюсь, время миновало,
теперь я не о том сужу,
вздыхаю иногда устало
да, обернувшись, погляжу,
когда проходит молодица,
возможно ль взглядом зацепиться
и обстоятельно ль вполне
всё то, что нравилося мне
и нахожу, что невзирая
на наше жалкое нытьё,
природа делает своё,
нигде позиций не сдавая,
и признаюсь: не пострадал
российских женщин идеал.

       XIII

Кому и где претила скромность,
сомненье кротости в очах,
во вздохе искренность и томность,
и нерешительность в речах.
Но если вы не из пугливых
и ежели нетерпеливы,
и если бюст у вас хорош,
то обнажайтесь, ну и что ж.
Грудь обнажённая – отрада
и даже зад, куда не шло,
однако же, всему назло,
соски выпячивать не надо:
они показывают нам,
чем вы владеете, мадам!
       
       XIV

Но если же природный гений
на вас страданье утолил
и без излишних размышлений
по полной мере отвалил,
преподнеся сокровищ гору,
которых бы хватило впору,
(с лихвой) не только молодцу,
но и с конюшни жеребцу;
то от меня поклон вам низкий
и назидание моё:
ругайте пуще мужичьё
и отправляйтесь в феминистки,
там ожидает вас всегда
родная близкая среда.

       XV

Когда-то юные поэты
облечь спешили в звонкий стих
любви восторженной предметы
в честь обожательниц своих,
не склонных обивать пороги
мечтательниц скупых и строгих;
но вскоре заменила их
толпа развратниц молодых,
спешащих следом словно тени.
Они, любя и не любя,
спешили предложить себя
и столько стало предложений,
что даже сам усердный Блок
их все использовать не мог.
 
       XVI

И обольстительный Есенин,
пришелец русских деревень,
другие чувствовал колени,
как уверял нас: «что ни день»;
потом пошло всё хуже, гаже,
и вот уж СПИД стоит на страже,
но и болезни всё равно
разврат умерить не дано;
и воздержания целебность,
издревле лечащая плоть,
уже не в силах побороть
телес животную потребность.
Какая там любовь и честь?
Куда бы ткнуть, а там, Бог весть!

       XVII

Как те любили благородно,
как изнывал при них жених,
так эти вешались свободно
на тех, кто ценен был для них.
Смазливой самки нетерпенье,
приобретённое уменье
цель вожделенную завлечь
и с ней в постель скорее лечь,
худую славу им снискали
в недоброй памяти людской.
В душе довольные собой,
они любимыми не стали
и трудно в массах им вернуть
похвал восторженную суть.
 
       XVIII

Едва всё то о чём мечтала
ей контрацепция дала,
как женщина нескромно стала
нетерпелива и смела.
Когда-то кроткий и лукавый,
вперёд гонимый жаждой славы
навстречу счастью мотылёк,
стал обнажать поверхность ног,
небезуспешно полагая:
порой худа, порой полна,
но вечно нежная она,
всегда желанная, нагая,
подскажет прелестью своей:
на, мол, бери меня, владей!

       XIX

Куда девались вы, богини,
(Бог – доллар, непорочность – вздор),
красотку с жадностью рабыни
теперь встречает режиссёр
уже заранее готовой
идти навстречу жизни новой
и сладость похоти любя,
её слагает под себя,
соединяя между делом;
(как это делали столпы,
готовя яства для толпы)
искусство и торговлю телом.
Попробуй в этом где-нибудь
найти торжественную суть!
 
       XX

Оральный секс на секс нормальный
сменив в извилинах тропы,
«богиня» в путь уходит дальний
под рёв восторженной толпы,
душевные отринув муки
из рук перебираясь в руки,
всё вверх, всё дальше, всё вперёд
она настойчиво идёт,
и в этом грозном непокое
предчувствует в людских сердцах
своё забвение и страх;
забвенье и ничто другое
судьба уже готовит ей
на склоне жизненных путей.

       XXI

Напрасно в умственном стремленье
биологический призыв,
желание и увлеченье
соединять в один порыв,
застенчивое ненавидеть,
в нахальности греховность видеть,
одно с другим отождествлять
и пошлое обожествлять.
В наш век отринувший святыни
и возвеличивший мечты,
в среде духовной нищеты
и эти тоже не богини;
кто в этих женщинах встречал
канву божественных начал?
 
       XXII

Лишь я, стараясь не обидеть
весь этот жаждущий народ,
стремлюсь святое в грешном видеть,
давая шанс ему вперёд,
напоминая, что во многом
судьбу начертанную Богом
они сумели оправдать,
стараясь честь не запятнать
в предназначенье благородном
и с нетерпеньем всякий раз
стремились выполнить наказ
в приумножении народном.
В том святость их, и видит Бог,
я в том греха найти не смог!

       XXIII

Мне летний зной – одно мученье:
уходит прочь душевный рай,
в груди недоброе волненье,
не погорел бы урожай.
С водою вечно трудновато:
то слесарь денется куда-то,
то «полетит», в урочный срок
им не отлаженный движок.
А солнце в дымном ореоле
палит безжалостно и зло,
точь-в-точь, как в прошлый год пекло,
бросает злобный взгляд на поле
и в нетерпении своём
всё жжёт губительным огнём.
 
       XXIV

Но, слава Богу, всё в порядке:
дурманит лета аромат,
встают щетиной лука грядки –
и я такому счастью рад.
Поспевшей земляники сладость
и земледельческая радость,
как радость вольного труда,
дарили счастье мне всегда:
я рос в труде и в том согласье
с моей натурой упредил,
когда в работе находил
своё незыблемое счастье –
одну из тех больших наград,
которым земледелец рад.

       XXV

Не вызывает сожалений
и не влечёт печали тень
любой из нас, кто в праздной лени
проводит свой свободный день.
Не помышляя о заботе,
как дома, так и на работе
имеет он ввиду одно:
как наиграться в домино
и прожигает «без понятий»,
как это делалось не раз
среди электриков у нас
на бывшем мясокомбинате,
растащенном до кирпича,
костями целый день стуча.
 
       XXVI

Они при этом сочетали
наивность и игры запал
и без сомнения считали,
что «папа» ничего не знал.
В
       

 ЧАСТЬ IV
 
       I

Сибирь с неласковой погодой,
с периодом суровых зим,
неброской северной природой,
коротким летом золотым
для земледельца не утеха;
но и бюджетная прореха
в кармане худеньком у нас
не радовала тоже глаз.
Не потому ли в день вчерашний
поняв, куда страна идёт,
и что, возможно, огород
советской сделается пашней,
поняв, куда нас завела,
нам землю партия дала.
 
       II

При том, о власти памятуя,
в наш огород простёрла длань,
не обинуясь и не всуе,
не разрешив постройку бань,
намереваясь, в самом деле,
держать нас вечно в чёрном теле,
как ею определено,
что быдло – быдлом быть должно!
На нас испытывали бомбы,
травили грязною средой,
поили травленной водой,
а ввесть в неведение чтобы
на наши бедствия ответ
навечно возвели в секрет.

       III

А что народ? Ему тираны
казались ближе и родней:
он не считал чужие раны,
полученные от вождей,
и в преступлениях безликих
он не жалел людей великих
и рад был, если кто из них,
нам и потомкам дорогих,
был оклеветан и низложен;
ему нисколько не страшны
потери тяжкие войны,
без коих мог быть мир возможен;
он без презренья до сих пор
на Сталина бросает взор.
 
       IV

Мне чувство горькое утраты
понять, к несчастью, не даёт,
что все мы в этом виноваты,
как оступившийся народ,
желавший рано быть у цели,
поскольку страстно мы хотели
красиво и нетрудно жить,
и переделом завершить
восход к великому блаженству,
презрев эпох порядок весь
их безразличие и спесь,
придти галопом к совершенству,
поскольку, как учили нас,
мы, самый совершенный класс.

       V

Мы и теперь в надеждах скорых
не устаём о том мечтать
и ждём таких вождей, которых
не стоило бы больше ждать,
не стоило бы лицемерить
и наше прошлое поверить
каноном Библии не раз,
чтоб в подсознании у нас
другие появились меры
и был другой у них предел
для осмыслений наших дел,
и почерпали б мы примеры
для жизни будущей своей
не из советских скорбных дней.
 
       VI

Когда копаешься в навозе
в суть жизни, не стремясь вникать,
то политической угрозе
тебя не трудно миновать.
Цензурой правленое чтиво
нам не казалось справедливо,
но мы довольны были тем,
что по статьям серьёзных тем
нас часто удовлетворяли
кого-нибудь оклеветав,
и посадив иль расстреляв,
тем объяснение давали.
Но я то эту кухню знал
и там, где можно разъяснял.

       VII

Мне было трудно без сомненья
в краю, где даже молодёжь
с войны в всеобщем одобренье
плела одну и ту же ложь,
всю фальшь на веру принимая
и правду слышать не желая,
(о стариках я помолчу,
слова не трачу, не хочу).
Я убедить хотел их словом,
беря свой довод из газет
хрущёвских ненавистных,
окончив вскорости дурдомом –
и возмутиться не успел,
на три недели загудел.
 
       VIII

Жена, спасибо, ждать не стала,
довольно смелою была,
уже наутро отыскала:
в горком, на Кировку пошла,
где я работал, упросила,
уговорила, умолила,
письмо отправила в обком.
Свозили в областной дурдом…
Потом я это не оставил:
расшевелил, привлёк сумел
и КГБ и здравотдел.
Врач извинилась – я заставил,
а наш почётный гражданин
всё удивлялся сукин сын.

       IX

В душе изрядно наболело,
нет успокоенности в ней;
и всё что прежде слабо тлело,
с годами сделалось больней.
Расхлябанность, неразбериха
над нами прокатившись лихо,
прошли совсем не стороной,
жестоко обойдясь со мной
и не сулят успокоений,
вбивая вехи новых тем;
и, заблудившись в них совсем,
ум отряхнув от размышлений,
томимый скукой по труду,
я вновь к Сибири перейду.
 
       X

Нередко в август, с середины,
дохнёт холодною волной,
промозглой осени седины
погасят купол голубой
и горизонт закроет дальний
дождь нудный серый и печальный,
и заплутавший солнца луч
не прободнёт трясину туч
струёй живительной и звонкой.
И вот уже сырая мгла
на много дней вперёд легла
и стало холодно под плёнкой;
и огурцы едва пойдут,
зачахнув, вскоре пропадут.

       XI

 Но не всегда плохое скверно:
дождь, прокатившись по лесам
и промочивший всё примерно,
даст проращение грибам.
Я безлошадный, мне не страшен
раскисший грунт ближайших пашен,
я проберусь в лесок любой
едва заметною тропой;
тогда, не мешкая, галопом,
свой оседлав велосипед,
я мчусь, найдя меж туч просвет,
туда, где по коровьим тропам
свинушки бойкие растут
и грибников покорно ждут.
 
       XII

Машины шли тогда по спискам –