Исповедь о счастье V

       Глава V

       Кампари

       Есть и другие дороги… Хоть и взрослый человек, хоть и уверен в себе, а ког-
да к морю, в Турцию, летим, вот тогда и ноет в сердце тревога…Мало лететь, до
самолета добраться и то: вечер да ночь, утро да полдень. И только с опытом пришло: чемоданы на себе не таскать и такси дешевое (в Москве!) заказывать, и поезда, уже родного, когда домой возвращаешься, ждать на вокзале не где-то, а в уюте, чистоте и покое. Помню и ужас тот и панику, когда в Турции, после самолета, мои любимые в туалет пошли, а я паспортный контроль прошел и жду их у автобуса, а их нет и нет…И рванулся я тогда назад, бросив чемодан и сумки и рванулись мне навстречу турки пограничники (а может таможня?) и повисли на мне…Вот ведь, благодаря Америке, как напуганы все. Английский, немецкий, даже турецкий чуть-чуть, языки, украинский язык и русский мат, отборный, до рыка в голосе, когда сбрасываешь с себя повисших на тебе турок, помогают вообще-то общению между народами! Когда вывернул из кармана паспорта, когда обливаясь потом и слезами орал: «Киндер! Киндер!»,- опять буквально обшарили и пустили в аэропорт, а там уже мои родные, любимые, ничего не зная, меня чуть-чуть побранили из-за того, что перепугались за меня – пропал! И повел я их гордо мимо тех, с кем, еще две минуты назад бился, и улыбались они в ответ, а один, дочку по голове погладил и мне показал большой палец! Да я и сам знаю,- биться за них стоит…И не рассказал им про свой ужас и бой свой смешной, и не знают они до сих пор, как потерял я их в чужой стране и нашел…
Чужая страна…Здесь, дома, эти слова не вызовут ничего - ни напряжения, ни
чувства настороженности какой-то, ни беспокойства…А там, даже когда кайф ка-
кой-то ловишь, в подсознании, в тайниках каких-то мозга - знаешь, не твое это,
классно, красиво, тепло, но ты - в гостях и даже мат родной, в случае чего, не по –
может…Мне тяжело, даже когда дуреешь от восторга, а дочке Турция- каждый раз
как дом родной! Море, солнце! И лишь одно ее тревожит, не дает покоя, да и нам
тоже: как там наш Александр Малинин?!- «Папа, а у него есть жена? Тогда под-
ругой буду…» Любовь ее беззаветная.., Малинин... И наша тоже…
Когда Он в наш город приехал с концертами, я отправил их, моих любимых, к
нему. И розы были чудесные, и концерт был долгожданный, Катенька, наконец,
дождалась - розы Сашеньке, и, усталый,- впервые в жизни на таком концерте, вос-
торг перед ним…Многие месяцы затем моя доченька любит, ждет и ждет своего
Малинина и больно мне и не знаю, что сказать ей в ответ: «Папа, он меня подо-
ждет?» Дочурка моя, не ждет нас никто и ни что, в жизни все просто: летит она,
как угорелая, не зная и не ведая, что она оглянуться хотя бы должна, когда мы
о ней подумаем…А когда, вдруг, поймет, что оглянуться надо: улетела уже
безвозвратно…Пишу эти строчки: боль и грусть в душе и тоска, и хочется назад-
в детство, не понимаю и, наверное, никогда не пойму, почему сбежать хочу в де-
тство, устал может быть?.. Улетело все…безвозвратно.
Малинин…Все не так просто. Много-много лет назад, еще не с мамочкой, а
просто с Ленкой, Леной - уже любимой, ехали мы на Финский залив, и рвал наши
души Малинин и не знали мы еще счастья этого, которое скоро придет к нам, а Ма-
линин пел и пел, лаская сердца наши и смотрел я на бегущую перед глазами доро-
гу, почти физически ощущая тепло души..,уже любимой, уже ненаглядной, уже
родной Ленки моей…Доченька наша нам еще и не снилась, а он пел и пел нам…
Может быть оттуда, издалека, может из прошлого доченька наша и полюбила его,
еще не родясь, но, уже зная - рожусь и никуда ты не денешься, Саша Малинин,
любить буду и ждать ты будешь меня, как в сказке – пока я маленькая!
Пишу о том, что было, о чем не стыдно рассказать…
Коснутся ли когда-либо эти строчки души чьей-то – не знаю, теперь, когда уж
книжка есть, хочется, конечно…Лена говорит, что печатать это нельзя,- якобы серд-
цем пишу, а такое не всем можно доверить. Я ж, наоборот, одно знаю - когда серд –
цем пишешь: не бойся- все правильно, другой вопрос, не все поймут…Но думаю я,
кто поймет, тот навсегда – мой!
Детям моим старшим трудно понять будет и судить их не за что, уж судить – так
меня, не исчезнет же у них любовь к своей маме. А папа… Бог ему судья (я думаю,-
не они). И лишь когда годы пройдут, и разум сердце откроет, у взрослых уже, моих
детей, тогда, уже убеленные сединой, поймут меня и простят и в тяжелой ночной
бессоннице прощения попросят за то, что осудили, не поняли, что право человек
имеет на счастье, любовь и детей… И поймут, что их маме я все отдал и не воскрес-
ну уже и, какой бы я не был, все-таки отец я их и, кстати, неплохой. Что ж, судите…
Я очень мало плакал в жизни, даже мальчишкой. Зачем всю жизнь копил в себе
слезы и боль? Теперь, когда решил, хоть чуть-чуть, вспомнить о том, что было, ког-
да, все что было, - годы, вспоминаются и прессуются в минуты - капают и капают
слезы, слезы и горькие и сладкие одновременно и не стыдно мне их.
И сколько бы ни было в жизни плохого ли, хорошего ли - больше вспоминается
то, чем либо гордиться можно, либо, хотя бы, не стыдиться, но часто и стыд охва-
тывает- было и то, что покоя не дает всю жизнь.
И годы, и здоровье, все - не дает покоя и мучает только одним: дети. Старшие мои-
как они? Уже и помочь ничем не могу.., но это не спасает, ночью, когда крутит
бессонница тяжелая, думаешь ведь не о себе - о них, и не хочу я, чтобы читали они эти строчки, не хочу чтобы, в который раз, не поняли они меня…И хочется иногда закричать, но нельзя - не в пустыне…
       Хотя бы на денек в пустыню - повыть, как волк, от души…
       И только доченька моя младшенькая и Аленушка, любимая моя, в который раз,
       уже в который раз, дают мне силы жить…И когда на руки беру доченьку-Катень –
       ку, вдыхаю запах ее, смотрю в глаза любимые, такие голубые - как небо, понимаю:
       у этого ребеночка должен быть отец. Тот отец, который всегда, каждую минуту - ря-
       дом! И оживаю я рядом с ними, и забываю боль, которая живет во мне, и жить хочу,
       так хочу! И что там впереди? Сколько еще?
       Видно с возрастом что-то происходит в душе человека. Еще несколько лет назад я
       в церковь заходил, любопытствуя, а сейчас, все чаще и чаще, специально – душу
       свою приносишь наизнанку выворачивать. Молитв, не зная, Святых не ведая, стоишь
       в сторонке от людей и чувствуешь, как буквально наполняешься каким-то светлым
       раскаянием…И не каешься ты ни в чем конкретном и не молишь, и не просишь, а ду-
       ша почему-то становится чище и светлее. И, как в детстве, когда заплачешь от оби-
       ды, обида эта уходит куда-то вместе со слезами, а сейчас из церкви выходишь какой-
       то просветленный и веришь уже, что будет то, что впереди - счастливым…
       И почему-то всю свою жизнь прикидываешь на детей, со страхом думаешь, что по-
       вторят они тебя (когда вспомнишь тяжелое) и с надеждой смотришь вперед (когда в
       памяти возникает что-то светлое). Вот так прикидывая, примеривая, на своих детей,
       оцениваешь уже свою жизнь…Не всегда. Обычно - ночью, распахнешь глаза часа в
       три ночи и тяжело, почти до боли физической, лопатишь и лопатишь жизнь свою
       прошедшую и не схитрить ведь перед собой, не соврать и понимаешь, что мог про –
       жить и ярче и лучше и честнее, но.., увы, что есть- то есть! Если спросить, многие
       скажут, что не хотели бы менять свою жизнь, какая б ни была - она ведь их жизнь и,
       как прожили - так и прожили. А я нет! Дал бы Бог- многое бы поменял и не делал бы
       ошибок тяжелых и глупых и людей близких и родных не обижал и много бы пользы
       людям принес, зная, как поступить. Увы… Увы…И каждый, наверное, человек, это
       ощущает,только не каждый честен перед собой то ли от страха, то ли еще от чего-то,
       а может и от нежелания казнь над собой вершить, душу свою вывернуть наизнанку и
       полоскать добела!
       Душу свою раскроешь, на бумаге слезы прольешь и – въявь становится легче и
       мир светлеет, и сердце оттает , и честнее людям в глаза смотришь…А потом грузит-
       ся и грузится в тебя тяжелая, унылая наша повседневность, тяжелей и тяжелей стано-
       вится твой взгляд, все невыносимей бывает сдерживать себя в общении с людьми…
       И, вдруг, опять потянет к бумаге (теперь, увы, к компьютеру) и раскроется все,
       что живет в тебе - доброе и нежное, прольется чистыми слезами, которые, как ни
       пытаешься остановить, до боли в горле,- льются и льются, и с каждой секундой ты
       начинаешь оживать, любить, просто жить…И стремительным горным потоком уно-
       сит из тебя грязное, недоброе, и жить ты начинаешь во имя любимых и родных и
       сам от этого становишься счастливым и добрым.
       И в конечном итоге понимаешь, что все доброе и нежное, бесконечное и родное
       рождено только одним – дочкой. И все, что ты творишь в своей повседневности, за-
       вязано только на одно - доченька моя любимая, помни меня!
       Дети…Дети… Куда ж деться от себя, не любил бы вас, не страдал бы от вашего
       максимализма, - кувыркался бы в покое и неге, но, что ж делать,- люблю, и это не
       зависит от вашего «люблю», может, даже если ненависть к отцу родному проснет-
       ся в вас,все равно - дети вы мои и люблю я вас и в последний миг, даст Бог, успею,
       не для вас,- для себя, пусть даже губы занемеют,- крикнуть (а может прошептать)-
       «Родные мои! Родные мои.., родные…»
       И доченька моя старшенькая, которая не простила мне ничего и не прощает и
       в своей правде стоит твердо и непреклонно, вызывает во мне любовь и нежность,
       и смятение, и неуверенность, когда пытаюсь заглянуть в ее глаза и ловлю я себя
       на тех же чувствах, что, когда-то, мальчишкой, уловив что-то в отношениях роди-
       телей, заплакал, и не принял папину ласку…Теперь, когда годы прошли, понимаю,
       но не хочу и не буду и не могу разделить их в своей памяти и дороги они мне оба
       безраздельно … И забыл я уже запах волос доченьки моей, Машеньки, когда обни-
       мешь ее и целуешь, стесняясь, а потому все второпях..., все, как чужие…
       Ведь было… Было! Когда любила Машенька меня…
       И раздваиваешься от желания прижать к себе Машеньку, чувствовать тепло ее,
       слышать стук сердца и хочется, чтобы все, кого люблю, были рядом со мной и жи-
       вет во мне только одно - любовь! Что же еще нужно, доченька, чтобы нам, взрос –
       лым, понять друг друга?..
       Сейчас, когда уже ночь, засыпая, что бы там ни было, все равно же ты, дочень-
       ка, будешь стоять перед глазами, а рядом, на моем плече, мирно посапывая, будет
       спать твоя сестра, Катенька… И как мне примирить тебя с этим?.. И как мне, в
       свои годы, встать на колени перед тобой и ждать, в муке этой, что коснется твоя
       рука моей головы и покой, и любовь, и нежность и вера друг в друга вернутся к
       нам?
       Хочу сказать, что жизнь я прожил необыкновенную, наверное, потому и умру
       скоро, что жил, как в театре, играя много ролей и роли эти были настоящие.Уж
       если…Хотел сейчас написать: «Уж если любил…». Что уж страсти-то рассказы-
       вать?
       Единственное, что стоит рассказать – дети мои. О больших что говорить,- вырос-
       ли уже…Если, вдруг, когда-то, они будут читать это, понять должны – родились
       они по закону жизни и любил я их и люблю, и там, в другой жизни, помнить буду,
       из кожи тамошней вылезать буду, и явлюсь к ним на помощь, коль нужда будет!..
       Но вот маленькая...Молю Бога только об одном, как бы не сложилась жизнь,
       Катенька, ты же маленькая еще, но помни ты папу своего, столько ласки и любви
       во мне не рождалось за все годы моей жизни до тебя и живу я только одним-счастьем
       твоим будущим!
       И хочеться кричать: «Люди! Я умру счастливым! Хоть и хочу жить: до крика в своем
       жутком одиночестве, до судорог во всем теле. Люди! Я счастлив, умирая!»
       Проклятая болезнь…
       И сейчас, именно в этот миг, сидит у меня на шее дочурка моя любимая и просит и
       шепчет громким теплым шепотом: «Папочка! Не уноси меня ночью к мамочке, я буду
       спать с тобой!.» - « Доченька, мне ж неудобно печатать про тебя рассказик!»-
       « Папочка! Я буду спать с тобой!». Ах, это «Папочка!»! В одном слове может быть
       столько…Всего! И спит мама спокойненько в спаленке и дочка не идет в свою ком-
       нату, а сидит с папой у компьютера, прижалась щечкой к руке и молча смотрит как
       выскакивают буковки на мониторе…
       Когда ты вырастешь,доченька моя, а это, увы, произойдет очень быстро, ты, дай Бог,
прочтешь все, что написал я и, если памятью не вспомнишь, сердце твое вспомнит меня
и легче мне станет в той далекой стране, куда,наверное, скоро улечу я и, верь, улыбнусь
тебе из этого далекого мира…
       Если бы люди знали, как трудно жить подобно всем, когда ты чувствуешь ПРИБЛИЖЕ-
НИЕ.…Когда каждый нерв звенит как струна до звона натянутая, даже если ее не касае –
шься…
       Когда боль постоянная, ежесекундная, становится, до странности, привычной и в страхе думаешь: в уме ли ты? И только безысходная тоска, никуда не уходящая, просто поселившаяся в твоей душе, двойником в плоть твою вошедшая позволяет, как ни странно,по-
нять: ты еще не сошел с ума… И странно уже жить по законам людей (!!!). Постоянно,
просто гложет, одна мысль : зачем нам вот это все? Почему нервы рвем на работе, почему
любимых ругаем, почему нам нужно все больше и больше всего и всего?
       Стоишь перед пропастью и страх всего тебя обволакивает, страх не перед пропастью,
а от того, что даже в этом состоянии ты не в силах изменить свою жизнь: живешь во имя
плоти… Боже! Силы дай! Достойно дожить. А как? Отверженным, уже сейчас, чувствуешь себя… И то, что другим важным кажется, тебя уже не волнует, волнует лишь свет в тоннеле и …что там? И только дочка да любимая тащат меня изо всех сил вперед, вперед,вперед… Давно бы уже.., если бы не они... А с другой стороны - тащат-то меня в будущее,- в свое, в то,- которого у меня уж, наверное, нет. Просто скулы сводит от бессилия.
       Всю жизнь бился и знал, что все смогу - если биться буду. А сейчас…и силы есть еще, а
изменить ничего не могу. Дочка опять рядышком присела, щечкой к руке прижалась и по-
нимаю, как всегда,- до последней минуты биться буду за эту жизнь только ради одного:
как можно дольше пробыть рядом с дочкой - чтобы помнила.
       Жизнь как кампари - пил бы и пил эту горчинку, увы – кончается бутылочка! И ведь
не страшно, одиноко уж больно только… И хочется до слез, до волчьего воя одинокого
во тьме, чтобы дети тебя помнили! Дети, дети…Как им сказать? Лишь пожелать - любви
этой бешеной, дикой к их будущим детям. Чтобы они тоже познали эту невыносимую
сладостную боль от любви к своим детям. И жаждали и мечтали о ласке и нежности сво-
их детей и не получали ее и бились в муках любви и счастливы были от этого!
       Как хорошо, как легко выплескивать в эти строчки боль свою! Забываешь, что настоя-
щая боль живет в тебе.., тупо давит в грудь, не давая дышать и лишь волшебный бальзам-
нежный голосочек доченьки за спиной позволяет совсем забыться и на миг (пусть на миг!)
просто жить…
       Как объяснить, что это просто счастье - жить и строить планы на будущее. Человеку,
который просто живет, у которого впереди десятилетия, меня не понять. Когда уперся
головой в стенку… И совестно становится, если тот, кто прочтет, поймет меня - боль
ведь немалую на себя примет и виноват в этом буду я - еще не раздавленный, но уже
взывающий о помощи.
       До 6 апреля 2007г. осталось 2 часа 30 минут… И будет мне 52 года. Смятение в душе и
нет радости, как в детстве, от дня рождения и уж не ждешь, не радуют подарки и только
растерянность какая-то: жил-жил, ничего уж особенного не нажил, но живут во мне поче-
му-то мирно уживаясь слезы горькие и счастье…
       А вот уже и 8 апреля…И ничего не случилось и президент не выступил по телику, и
звонили только любимые и дорогие люди, и Бог спас меня от ненужных, натянутых и
торжественных слов и ожила, уж в который раз, любовь наша, и живу я в каком-то мире
удивительном и сказочном и молюсь только на два моих Божества - тебя, Леночка, и Ка-
теньку нашу, и, пока есть вы у меня, жив я буду и счастлив…
       И греет душу какое-то необыкновенное чувство покоя, нежности, любви и все это мож-
но назвать двумя словами - дом родной!
       И живу я на земле (будь прокляты все болезни!) со святой верой, что еще много –много
месяцев будет греть душу мою любовь и нежность моей маленькой доченьки, будет опо –
рой плечо моей любимой и все это, помноженное на огромное желание не жить, нет!- ви-
деть, знать, что счастливы мои родные, что нужен я им, что счастливы они от того, что
жив я ! Вот такая круговерть получается…
       И почему-то все чаще и чаще детство мое всплывает в памяти…
       И живу я надеждой, что когда после меня останутся только эти строчки, будут помнить
       обо мне люди, которые мне дороги… А дети мои, старшие- повзрослеют, Катенька- не забу-
       дет…А я ,уже никак не повзрослевший, лежа под гранитом, улыбаться буду, от того
       что детство мое, такое счастливое, в моих стихах , живет и плачет и плачет, и плачет…
       Мои пятьдесят два года… Какими дремучими стариками еще недавно казались мне
       мужики этого возраста. И детство и юность, молодость так близки… И жалко, что про-
       житая жизнь вспоминается только отрывками…


       (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)