Звуки

Надувшись, точно член масонской ложи,
В большом и мягком кресле сонно лежа,
Копыта положив чуть выше рожи
На стол в кофейных пятнах и в пыли.
В дали, сквозь тишину, я слышу звуки,
Звонки, колокола, шипенье, стуки,
И дробь, что выбивают чьи-то руки,
Возможно – пальцы мягкие Дали.

Я вижу, как крестьянин помидоры
Глаза, усы и губы Сальваторе,
Веселенькую «Гранд мастурбаторе»,
Где глаз – не глаз, и болт – отнюдь не болт.
И, слушая затертые пластинки,
Порой, нет-нет, глядишь - и включишь Стинга,
Где с выставки лубочные картинки
Так явственно желты, как «Fields of gold».

К ним липнет звуком флейты и органа
Шум улиц разбитного Амстердама
И эхо петропавловского гама
Как злато на ясоново Руно.
Рояльных клавиш слева наглый рокот,
Рояльных клавиш справа тонкий клекот,
Как будто б в двух местах поломан локоть
Басовою сорвавшейся струной.

Глаза закрыв, прикладываю ухо
К ракушке, чье нутро давно уж сухо,
Как будто бы столетняя старуха,
Она мне говорит о том да сем:
Из под паркета скрежетанье мыши,
Соседские скандалы где-то выше,
И даже гул шагов Марины Мнишек
И шопот Достоевского: "Спасен!"

От ржания коней на переправе
До хруста позвонков, что костоправу,
Которому хребет мой не по нраву, -
Джаз-импровиз для двух мясистых рук.
От борзописцов в стольных кабинетах
До кинутых нью-йорковских поэтов
Которые, как юнкер с пистолетом,
Захулигнят со строфою вдруг.

Стучат колеса литерных вагонов
Внучат белесых пригвождая к трону
Их, альбиносам, как ворам в законе,
Особое вниманье и режим,
Покуда суп не сварит повариха,
Перловый, с солью и пол-фунтом лиха,
Что явственно привидится татрихем
И заиграет сфинктер "на жим-жим".

День потемнеет. Станет вечер узок
В пространстве меж распятьем и мезузой,
Ботинок расшнурованный обузой
Зудит по пятке цепью кандалов.
Не то каблук стучит не ту чечетку,
Не то не в такт трут ветровое щетки,
Не то копыта трескотом пролетки
Сбиваются с ритмических основ.

Мой друг, я появлялся в свете прежде
И бархатной, и в кожаной одежде,
В ботинках, что начищены и свежи,
(Как на свиданье первом голубой).
Про мой талант сказал Сергей Есенин:
"Вы, Рабинович, безусловно, гений,
Из всех людей и, даже, поколений…",
Поскольку был Есенин под «балдой»…

Я тоже засосал в тот вечер литр,
Целуя Айседору и пиита,
Я понимал, что фраза : "Карта бита!"
Конечно не для нас, глушащих грог.
Но нужно ль быть оракулом дельфийским,
Чтоб предсказать, что в кольцах олимпийских
Подобно отношениям лейсбийским
Лишь пустота - единственный итог.

Не то, что бы – размазывая сопли, -
Толь "пощипать", толь крутануть гоп-стоп ли, -
А проявляет робость наглый гопник,
В филармонический проникший зал.
Но опознав братишечку по нарам
Мужчиной в галстуке, костюме и при шкарах,
Вдруг начинает по карманам шпарить,
Поскольку здесь играется финал.

Я, в дом, порой, входил, как в город танки
И, как жену, грел телом лесбиянку,
Вниз мордой положив на отоманку,
Как батька Нестор атаман Махно.
И, как его товарищ Лева Задов,
Вращался очень где-то близко рядом,
Как будто бы майор перед парадом,
Что бегает в фуражке без штанов.

Он шкурит пол упрямыми носками,
Он пьесу репетируют кусками,
Полет руки предчувствуя висками,
Зажатыми под головной убор.
Какая эта светская работа! -
Быть головой и жопой патриота
Всей в шрамах, точно лик Скорцени Отто,
Где каждый мускул строг, как прокурор.

Сорбируя проценты от экстаза,
Как кока-кола теплая, без газа
Души его простой ночная ваза
Распространяет странный аромат,
Так пастор, выступая перед паствой,
Пахнет исподним и зубною пастой,
В сравненьи с ним флакон с "Москвою красной"
Похож на благовоние "Клема".

В бессмертии Гюго иль Авиценны
Мотаясь по пространству авансцены,
Приподнимаю розничную цену
На этот стих - какой уж тут гротеск? -
Не хором «браво» западною штучкой,
А одиноким соло несозвучным,
Летящим, точно нож с наборной ручкой,
Коротким и зловещим звуком: «Блеск!»

05.04.01