Надену перчатки и выйду во двор,
Надолго запомню я наш разговор:
Как будто бы в жизни изящный узор
Вплетается глаз молчаливый укор.
Ты ангелом часто меня называл,
И истину видеть, увы, не желал.
Когда на ошибку тебе указала,
Ты думал, что я с тобой просто играла.
Я – женщина-стерва, ты мальчик наивный.
Теперь отношений не склеить витраж.
Ты думал, что я как оазис в пустыне,
Но вот пригляделся и видишь – мираж.
Ведь в этой игре ты взял курс на беспечность,
И жил в ожидании личного рая.
Поспешно приняв за глубины поверхность,
Ходил без опаски по скользкому краю.
А я же годами тебя уверяла,
Что ты ошибаешься – я не она.
И чем наша дружба закончится знала -
Что ты все поймешь и покинешь меня.
Да, в жизни, увы, не бывает чудес,
И в людях не стоит искать середину.
Во мне она есть – я умна, словно бес.
И в чем-то ты прав – я как ангел невинна.
И если пушистые крылья видны
Для всех, кто достоин хоть капли вниманья,
То дьявольский нрав мой запрятан внутри,
И чтобы понять его, нужно желание.
Надену перчатки и в зиму уйду.
Я стерва? Бесспорно! И это навечно.
Ругай же себя за наивность свою,
За «розовый» мир и слепую беспечность.
Посвящается R
© Copyright: Екатерина Ладынина, 2008
Свидетельство о публикации №108040901458
Свидетельство о публикации №108040901458
Рецензии
ЗДРАВСТВУЙТЕ, ЕКАТЕРИНА! ПРОДОЛЖАЮ ЧИТАТЬ ВАШИ СТИХИ И УБЕЖДАТЬСЯ - ПОЭЗИЯ!
Надену перчатки и выйду во двор,
Надолго запомню я наш разговор:
Как будто бы в жизни изящный узор
Вплетается глаз молчаливый укор.
А СЕЙЧАС ПОЙДЕМТЕ НА СУХОНУ!.. ПОЙДЕМТЕ!
Глава 6.
Погост – это там, где время становится одним целым. Дата жизни и дата смерти на погосте перестают быть сильными долями бытия. Все Лосихинские, кроме погубленных на чужбине, лежали здесь, куда привел Петр Надежду и детей. На гранитной, гладко обтёсанной глыбе, было: в верхнем левом углу – профиль царя, в нижнем, правом – три парусника, - и всё это обращено внутрь, к центру, к словам – «Щуряткин. Деревня Лосиха. 1700 год».
Под одной из этих рыжих сосен, мать говорила, упрятал её дядя Феодосий Вахрушев с двумя помощниками, что успел из церковной утвари.
Яркие ромашки между могилами, как их много этим летом. Золотые сосны печально позванивали зимой над снегом, летом – над этими цветами. По Сухоне идут баржи с катерами или, вот, теплоход с туристами, но нет на нем своих, никто не оглянется с палубы, будто все из удельных княжеств. Так и хотелось Петру крикнуть:
-Эй, вы, там, турки что ли! По Руси, по сердцу е ё плывете!…
Исчез теплоход и улеглась злоба, осталась гордость, что он и кто сейчас с ним – русские, и каждому лепестку, каждой хвоинке ближе всех на свете, и после них останутся такие же, и потом, и потом, и – потом. Петр стоял, облокотившись о сосну, и глядел на выходящие из - под неё корни. Земля под ногами показалась не такой цветом, как по всему погосту. Не на домовину ли вошел?…Вот сраму – то… Нагнулся и, будто током ударило: пальцы почувствовали щербатую тесину.
-Любочка1 Сходи – ко, приведи бабушку, по дороге иди и в лес не ныряй, не заблудись.
Петя, а может ты сам? – сказала Надежда.
-Хорошо, сам. Только здесь будьте! – и скорым шагом поспешил в Лосиху.
Анна Филипповна полола грядку с морковью, увидев сына, спросила:
-Что запыхавшись?
-Там, на погосте, домовину подняло.
-Не причудилось?…
-Но я видел, пойдем скорее!
Где лопатой, где веником они убрали землю с тесины. Тесина оказалась величиной со столешницу. Когда откопали со сторон, показался сундук, как тот, что в горнице. Петр тронул край. Что – то тинькнуло, крышка подалась. Под рогожными мешками оказались подсвечники, иконы, лампадки и большая церковная книга, где значилось, что освещал церковь отец Валентин Свенцицкий в 1910 году.
-Нашенское это! – прошелестела Филипповна. – Вот Егорий Великомученик. А этот складень я видела в избе церковного старосты. Всё земля сберегла, не дала в руки нехристям. Срок пришел показывать. Мне батюшка про знамение говорил, что нашенские леса сохранили – таки Христову правду. Лишь бы ручеёк, а дальше – он рекой заговорит. Вот как бы в Лосихе опять по – правильному. Давно Гуря не был, узнал бы, ему бы это, что зорька под брови!
Глава 7
-Гурич! А вы с Федорычем пехом в Лосиху? А может на моем крейсере до Лосихинского погоста. Как, Федорыч? Еще чуток реки поглядишь…На Сухоне за каждым уворотом ненаглядность, да и бакены попути осмотрю.
Лодка – баркас Семена Варченко шла плавно, мотор работал без визга. Прошли мимо Лось камня, мимо лодки Антипа.
-Вон, Федорыч, на правом берегу – сосняк, там – погост, и кто – то на нем есть, видать, своих проведать пришли.
-Гурич, приглядись – ко!…
Петро там со своими и Филипповна у Щуряткинской плиты.
-Ты дальше поскочишь, Василич, или с нами поднимешься?
-С вами, всегда приятно с Филипповной и Петрушей поздороваться. И мне на этом погосте покой принимать. Сосенка моя пометная посажена, зимушки её, родную. похолодили, летица – пообласкали. Весна кровь сок здоровый в корни вложила. Подольше бы нам под солнцем встречаться.
Под погостом берег был выстелен чистым хрустящим песком, и лодка выскочила на него до кормы. Филипповна вздрогнула, почувствовав, что кто –то стоит за её спиной.
-Гуря! Я вот только Петру про тебя вспоминала, а ты будто слышал. Гляди – ко, сундучек Вахрушевский Василием Кандинским дареный, а в нем всё из нашей Лосихинской церкви.
Огонек внутри иконы играет и влечет всех на этот огонек. Сундук на лодке приплавили в Лосиху. Во дворе на еловых мостках, которые Филипповна устлала новенькими льняным половиками – дорожками, привезенное просушили и положили обратно, завернув каждую вещицу в полотенце.
Вот он, сундучок, в красном углу горницы, Над ним – икона, под которой – лампадка. Федюшка с Любочкой, как проснутся, бегом проверять, на месте ли. Федюшка затеплит лампадку, сядут напротив и глядят, пока не поднимется над лесом летнее солнышко, или не позовет бабушка пить чай.
Не гонись за праздником. Он придет сам, соединит вчера и сегодня, и просветлит хоть на чуточку завтра для тебя и для других с ещё пока длинной жизнью впереди.
Глава 8.
Пережитое Пахомовым по значительности не сравнивалось с любой другой частью его судьбы:. Антип Щуря, Анна Филипповна, Петр и его семья, Гурий Пенкин, Семен Варченко, Лосихинский погост, Вахрушевский сундучок и далекий предок декабристов Терентий Андрианович Бестужев.
-Через Тринадцатое поведешь Федоровича в город, а в трех соснах не заблудишься, отворотку не спутаешь, Гурий?! Про находку нашу в городе не хвастайся. Её здешняя земля в наши руки отдала, потому что верит, не опустозвоним. Вы, Гуря, после развилки левой тропой идите, она к мостику через Леденьгу выведет как раз под самим Тринадцатым.
-Да не шорошись, Антип, что Гуря лесных троп не видывал!
В уже знакомом Пахомову боре по – утреннему перекликались птицы: свистом с прищелкиванием, кукованием, а дятел простукивал сухой ствол, выманивая из него короедов. На соснах елочкой насечки, а в них сок, точно янтарь. После домика янтарьщиков тропа влилась в лесную дорогу. Когда проходили по мостику – времянке над Леденьгой, то из омута выплыл щуренок, огляделся и снова слился с блестками речной воды.
Тринадцатое расположилось у дороги к селу Бабушкино. Из большой избы пахло свежеиспеченным хлебом. Половина пятистенки была отделана под магазин. На строганных тесовых полках лежали большие булки с высокой румяной корочкой.
-Гуря! Давно ты к нам не бывал. А это кто с тобой, раньше не видела?
-Авдеича друг по войне.
-Вот хлебца возьмите, только из печи вынули, давно такой не получался!..
В городе будете, заходите, Евдокия Марковна!…
Когда они вышли из избы – магазина, Гурий Пенкин спросил:
-Может, Федорович, через Крестовый бор в город? Не пожалели, что в наши края приехали?..
-Нет, Гурий, будто в сказку попал!
Солнце подсушило паучьи сети на осинах. От резкого ветерка с Сухоны они издавали звуки, говорящие, что уже полдень. Кукушка из своего потаенного места заметила нового человека, что он подумает, приезжий, что унесет с собой? Нет, пусть я одна здесь, но в мире птиц тоже бывает, когда один за всех.
-Вот она, Федорович, Васильева сосна на берегу. Художник посадил Василий Кандинский. Но какой Иуда на её корнях костер удумал?
Гурий сгреб ладонями с корней холодные угли и сиганул по крутизне с котелком к воде. Они дочиста обмыли выступающие изломы, засыпали песком, еще раз полили и плотно укрыли корни от самого ствола нарезанным возле протоки дерном. С северного берега кто-то шел на лодке через реку на веслах.
-Армеич! А троих «чайка» осилит? – спросил Гурий.
-Дышать реже будем, осилит. Досчитал до десяти – вдохни, еще до десяти – выдохни. Ты, Гуря, давай за весла. Только по – ласковей ими владей.
Армей Беспалый перекрестил всех и себя, оттолкнул лодку от берега и бесшумно, легче былинки, вскочил в неё.
-Круче к струе бери, Гурий, не то к Еденьгскому снесет!
Они пристали к берегу выше загодзерновской баржи.
-Теперь помогайте, во двор её нужно.Такая легкая, а троих вынесла. – вслух подумал Пахомов.
Вдвоем с Гурием они положили лодку на плечи. Армеич нес весла, подпуска, да холщевый садок с рыбой.
-Вот вам бронзовый лещ на рыбник, а этих ершат да щурят на ушку, лишнего только в неё не кладите и сами покухарствуйте. Хозяйка на борщи с пирогами способна, а ушку ей только пробовать полагается, впору ли посолена.
-А себе – то оставил, Армеич?
-Да я это вам моляв отдал, а своей Настюхе на пироги – завертыши ещё до первой «Зари» трех материстых голавлей отнес. Если когда на Крестовку, то забегайте хоть ночью. Моя «чайка» одна до самого Устюга такая!…
КАК Я ДАВНО АРМЕИЧА НЕ ВИДЕЛ, А СЕЙЧАС ВМЕСТЕ С ВАМИ СНОВА ПЛЫЛ В ЕГО "ЧАЙКЕ" ОДНОЙ НА ВСЮ СУХОНУ ДО САМОГО ВЕЛИКОГО УСТЮГА!
С БЛАГОДАРНОСТЬЮ АЛЕКСАНДР.
Александр Суршков 02.06.2008 18:15 • Заявить о нарушении
Надену перчатки и выйду во двор,
Надолго запомню я наш разговор:
Как будто бы в жизни изящный узор
Вплетается глаз молчаливый укор.
А СЕЙЧАС ПОЙДЕМТЕ НА СУХОНУ!.. ПОЙДЕМТЕ!
Глава 6.
Погост – это там, где время становится одним целым. Дата жизни и дата смерти на погосте перестают быть сильными долями бытия. Все Лосихинские, кроме погубленных на чужбине, лежали здесь, куда привел Петр Надежду и детей. На гранитной, гладко обтёсанной глыбе, было: в верхнем левом углу – профиль царя, в нижнем, правом – три парусника, - и всё это обращено внутрь, к центру, к словам – «Щуряткин. Деревня Лосиха. 1700 год».
Под одной из этих рыжих сосен, мать говорила, упрятал её дядя Феодосий Вахрушев с двумя помощниками, что успел из церковной утвари.
Яркие ромашки между могилами, как их много этим летом. Золотые сосны печально позванивали зимой над снегом, летом – над этими цветами. По Сухоне идут баржи с катерами или, вот, теплоход с туристами, но нет на нем своих, никто не оглянется с палубы, будто все из удельных княжеств. Так и хотелось Петру крикнуть:
-Эй, вы, там, турки что ли! По Руси, по сердцу е ё плывете!…
Исчез теплоход и улеглась злоба, осталась гордость, что он и кто сейчас с ним – русские, и каждому лепестку, каждой хвоинке ближе всех на свете, и после них останутся такие же, и потом, и потом, и – потом. Петр стоял, облокотившись о сосну, и глядел на выходящие из - под неё корни. Земля под ногами показалась не такой цветом, как по всему погосту. Не на домовину ли вошел?…Вот сраму – то… Нагнулся и, будто током ударило: пальцы почувствовали щербатую тесину.
-Любочка1 Сходи – ко, приведи бабушку, по дороге иди и в лес не ныряй, не заблудись.
Петя, а может ты сам? – сказала Надежда.
-Хорошо, сам. Только здесь будьте! – и скорым шагом поспешил в Лосиху.
Анна Филипповна полола грядку с морковью, увидев сына, спросила:
-Что запыхавшись?
-Там, на погосте, домовину подняло.
-Не причудилось?…
-Но я видел, пойдем скорее!
Где лопатой, где веником они убрали землю с тесины. Тесина оказалась величиной со столешницу. Когда откопали со сторон, показался сундук, как тот, что в горнице. Петр тронул край. Что – то тинькнуло, крышка подалась. Под рогожными мешками оказались подсвечники, иконы, лампадки и большая церковная книга, где значилось, что освещал церковь отец Валентин Свенцицкий в 1910 году.
-Нашенское это! – прошелестела Филипповна. – Вот Егорий Великомученик. А этот складень я видела в избе церковного старосты. Всё земля сберегла, не дала в руки нехристям. Срок пришел показывать. Мне батюшка про знамение говорил, что нашенские леса сохранили – таки Христову правду. Лишь бы ручеёк, а дальше – он рекой заговорит. Вот как бы в Лосихе опять по – правильному. Давно Гуря не был, узнал бы, ему бы это, что зорька под брови!
Глава 7
-Гурич! А вы с Федорычем пехом в Лосиху? А может на моем крейсере до Лосихинского погоста. Как, Федорыч? Еще чуток реки поглядишь…На Сухоне за каждым уворотом ненаглядность, да и бакены попути осмотрю.
Лодка – баркас Семена Варченко шла плавно, мотор работал без визга. Прошли мимо Лось камня, мимо лодки Антипа.
-Вон, Федорыч, на правом берегу – сосняк, там – погост, и кто – то на нем есть, видать, своих проведать пришли.
-Гурич, приглядись – ко!…
Петро там со своими и Филипповна у Щуряткинской плиты.
-Ты дальше поскочишь, Василич, или с нами поднимешься?
-С вами, всегда приятно с Филипповной и Петрушей поздороваться. И мне на этом погосте покой принимать. Сосенка моя пометная посажена, зимушки её, родную. похолодили, летица – пообласкали. Весна кровь сок здоровый в корни вложила. Подольше бы нам под солнцем встречаться.
Под погостом берег был выстелен чистым хрустящим песком, и лодка выскочила на него до кормы. Филипповна вздрогнула, почувствовав, что кто –то стоит за её спиной.
-Гуря! Я вот только Петру про тебя вспоминала, а ты будто слышал. Гляди – ко, сундучек Вахрушевский Василием Кандинским дареный, а в нем всё из нашей Лосихинской церкви.
Огонек внутри иконы играет и влечет всех на этот огонек. Сундук на лодке приплавили в Лосиху. Во дворе на еловых мостках, которые Филипповна устлала новенькими льняным половиками – дорожками, привезенное просушили и положили обратно, завернув каждую вещицу в полотенце.
Вот он, сундучок, в красном углу горницы, Над ним – икона, под которой – лампадка. Федюшка с Любочкой, как проснутся, бегом проверять, на месте ли. Федюшка затеплит лампадку, сядут напротив и глядят, пока не поднимется над лесом летнее солнышко, или не позовет бабушка пить чай.
Не гонись за праздником. Он придет сам, соединит вчера и сегодня, и просветлит хоть на чуточку завтра для тебя и для других с ещё пока длинной жизнью впереди.
Глава 8.
Пережитое Пахомовым по значительности не сравнивалось с любой другой частью его судьбы:. Антип Щуря, Анна Филипповна, Петр и его семья, Гурий Пенкин, Семен Варченко, Лосихинский погост, Вахрушевский сундучок и далекий предок декабристов Терентий Андрианович Бестужев.
-Через Тринадцатое поведешь Федоровича в город, а в трех соснах не заблудишься, отворотку не спутаешь, Гурий?! Про находку нашу в городе не хвастайся. Её здешняя земля в наши руки отдала, потому что верит, не опустозвоним. Вы, Гуря, после развилки левой тропой идите, она к мостику через Леденьгу выведет как раз под самим Тринадцатым.
-Да не шорошись, Антип, что Гуря лесных троп не видывал!
В уже знакомом Пахомову боре по – утреннему перекликались птицы: свистом с прищелкиванием, кукованием, а дятел простукивал сухой ствол, выманивая из него короедов. На соснах елочкой насечки, а в них сок, точно янтарь. После домика янтарьщиков тропа влилась в лесную дорогу. Когда проходили по мостику – времянке над Леденьгой, то из омута выплыл щуренок, огляделся и снова слился с блестками речной воды.
Тринадцатое расположилось у дороги к селу Бабушкино. Из большой избы пахло свежеиспеченным хлебом. Половина пятистенки была отделана под магазин. На строганных тесовых полках лежали большие булки с высокой румяной корочкой.
-Гуря! Давно ты к нам не бывал. А это кто с тобой, раньше не видела?
-Авдеича друг по войне.
-Вот хлебца возьмите, только из печи вынули, давно такой не получался!..
В городе будете, заходите, Евдокия Марковна!…
Когда они вышли из избы – магазина, Гурий Пенкин спросил:
-Может, Федорович, через Крестовый бор в город? Не пожалели, что в наши края приехали?..
-Нет, Гурий, будто в сказку попал!
Солнце подсушило паучьи сети на осинах. От резкого ветерка с Сухоны они издавали звуки, говорящие, что уже полдень. Кукушка из своего потаенного места заметила нового человека, что он подумает, приезжий, что унесет с собой? Нет, пусть я одна здесь, но в мире птиц тоже бывает, когда один за всех.
-Вот она, Федорович, Васильева сосна на берегу. Художник посадил Василий Кандинский. Но какой Иуда на её корнях костер удумал?
Гурий сгреб ладонями с корней холодные угли и сиганул по крутизне с котелком к воде. Они дочиста обмыли выступающие изломы, засыпали песком, еще раз полили и плотно укрыли корни от самого ствола нарезанным возле протоки дерном. С северного берега кто-то шел на лодке через реку на веслах.
-Армеич! А троих «чайка» осилит? – спросил Гурий.
-Дышать реже будем, осилит. Досчитал до десяти – вдохни, еще до десяти – выдохни. Ты, Гуря, давай за весла. Только по – ласковей ими владей.
Армей Беспалый перекрестил всех и себя, оттолкнул лодку от берега и бесшумно, легче былинки, вскочил в неё.
-Круче к струе бери, Гурий, не то к Еденьгскому снесет!
Они пристали к берегу выше загодзерновской баржи.
-Теперь помогайте, во двор её нужно.Такая легкая, а троих вынесла. – вслух подумал Пахомов.
Вдвоем с Гурием они положили лодку на плечи. Армеич нес весла, подпуска, да холщевый садок с рыбой.
-Вот вам бронзовый лещ на рыбник, а этих ершат да щурят на ушку, лишнего только в неё не кладите и сами покухарствуйте. Хозяйка на борщи с пирогами способна, а ушку ей только пробовать полагается, впору ли посолена.
-А себе – то оставил, Армеич?
-Да я это вам моляв отдал, а своей Настюхе на пироги – завертыши ещё до первой «Зари» трех материстых голавлей отнес. Если когда на Крестовку, то забегайте хоть ночью. Моя «чайка» одна до самого Устюга такая!…
КАК Я ДАВНО АРМЕИЧА НЕ ВИДЕЛ, А СЕЙЧАС ВМЕСТЕ С ВАМИ СНОВА ПЛЫЛ В ЕГО "ЧАЙКЕ" ОДНОЙ НА ВСЮ СУХОНУ ДО САМОГО ВЕЛИКОГО УСТЮГА!
С БЛАГОДАРНОСТЬЮ АЛЕКСАНДР.
Александр Суршков 02.06.2008 18:15 • Заявить о нарушении