Ленин

На нем столь явна дьявола печать,
Что долго думал я - с чего б начать?
Чтобы понять Трималхиона естество,
Здесь Достоевского бы впору мастерство.
На этот счет имел подходы он свои.
С чего бы начал он? Он начал бы с семьи.
По матери, как нам теперь известно,
Дед выкрест был и сквайр мелкопоместный.
Отец был из простых, но лез в верхи,
Он взял жену с животиком-таки.
А тот, кто ей животик накачал,
Ему успех в карьере обещал.
Но ей и замужем все время не хватало,
И, исповедуя свободный взгляд на брак,
Она в открытую с другими флиртовала
И байстрюков ему рожала только так.
Он все терпел, бедняк, карьеры ради,
И получал прибавки и награды.
Но силы темные их злобно угнетали,
И старший сын пошел на них, но пацану не дали.
Он прост был, как вода, он был невинный,
Что завело его? Несчастная любовь?
Он был горбатый, маленький, невидный.
А может гены? Может злая кровь
Его отца проснулась в жилах сына,
Тот первым поднял на царя волыну.
Едва ли мы узнаем, в чем тут суть,
Но он до финиша прошел свой крестный путь.
А Вова был Ильич и выбрал путь не Сашин,
Он не искал тернового венца.
В нем наглость оголтелая мамаши
Слилась с железной выдержкой отца.
При этом вышел экземпляр на диво,
Таких Российская земля доселе не родила.
Не путеводная звезда вела его по жизни,
Презрение и ненависть к отчизне.
Всю жизнь он гадил ей так горячо,
Что дьяволом самим был принят на учет.
И черт привез его в вагончике, под пломбой
И тут же, с небывалой помпой,
Сквозь двери светлые финляндского вокзала
Всучил в объятия народа-маргинала.
Когда б другой народ, не русского расчета,
Такой подарочек бы получил от черта
“Подарку” ходу было бы, условно говоря,
До первого, как говорится, фонаря.
Так было с немцами, а с русскими не так:
Здесь полный был успех, здесь был аншлаг.
И разве здраво объяснишь,
Чем обаял их этот кныш.
Не тем ли угодил им, что давал им
Громить и грабить винные подвалы?
Как тараканам лезть на купола,
Рубить кресты и - вниз колокола
Свергать. Насиловать монашек,
Выкалывать священникам глаза.
Кого нельзя убить, тех за кордон и - взашей,
Обидно только что убить нельзя.
Не всякий на такое бы решился,
Но дьявол в нем, как видно, не ошибся.
Как ловко он обул всю сволочь в лапти,
Когда с броневичка ей каркнул: “Ггабте!”
Тысячелетье веры прадедов – оплот
Цивилизации, поругано и, вот,
К дальнейшим подвигам плацдарм ему готов:
Народ низвергнут к уровню скотов,
Кто поумней, поставлен в струнку, стоймя,
А подлый сброд поставлен в стойло.
И снова дьяволом он поднят на скалу,
Все царства мира видит он сквозь мглу,
Парит в мечтах бедовой головой
Разжечь пожар, теперь всеобщий, мировой.
От радости дыханье скомкалось в зобу.
Не знал бедняга про свою судьбу,
Что дьяволу она всего лишь шутка,
А дьявол шутит жутко.
Как всякий карапет, ступив за возраст нежный,
Он в похотях своих ужасно стал несдержан.
Однажды он сошелся слишком близко
С одной смазливой нигилисткой.
Неделя после этого прошла, другая,
И он почувствовал недомоганье.
Потом оно прошло, почти забылось,
Но гибельная порча сохранилась.
А дьявол помнил этот факт, не проминул,
И со скалы его легонько подтолкнул.
И сладость грез его почти без интервала,
Сменилось ужасом глубокого провала.
Удар, второй и третий, погодя.
И в черепной коробке у вождя
Осталось ровно столько разуменья,
Чтоб мог он сознавать свое паденье.
Как говорят: “Sic transit gloria”,
Но этим не кончается история.
По всей стране, куда ни глянь,
Везде одна и та же дрянь:
Повсюду образ эпохальный,
На пьедесталах жид нахальный,
С трибуны мелет чепуху
И ручкой делает ку-ку.
Как жулик шулерские пассы,
Дурача трудовые массы,
Которых он, в упор не видя,
Мильоны истребил и расточил
Народ, который люто ненавидя,
Он делать подлости друг другу обучил.
Он жил, он жив, он долго будет жить,
Не даст нам жизни этот ворог,
Пока мы в межеумие и лжи,
Лежит на нас клеймо его из трех шестерок.