XXIx. Тернии

Покинул раму усталый король
Не осталось сил махнуть рукою
Впрочем, как и всем остальным
Удалился под сень балдахинов
Где ждет его несчастная гетера
Что уже начала сомневаться в своем искусстве
Монарх ушел
Ничего не изменилось
Бесталанная тень
Соринка в уголке глаза
Пущено на воду королевство
Не может быть иначе – ведь это остров
Но пущен он на воду дважды
Колышется на неверных волнах
Ибо небеса всегда готовы укрыться свинцовыми тучами
А на каждой из них
Рады примостить свои скучающие задницы
Импровизированные ангелы
Горе-хранители королевства
Перебивая друг друга
Смеясь и показывая языки
Попеременно дуют на море
Колыша
Волнуя
Раздражая его
Не знает несчастный остров
Куда ему деться
Неприкаянный
Отданный на волю вероломных существ
Как властелин его отдан им на посмеяние
Как на чужой шахматный бой
Как на изнасилование незнакомки
Смотрит он на них
Сквозь пальцы правой руки
Пока левая лениво поигрывает скипетром
Пусть золото – мягкий металл
Но жезл слабеет, как увядший стебель
В его пальцах
Поникает
Но он, веки прикрыв
Забывает о нем до утра
Тщедушная спина его
На поверку оказывается широкою
А как же иначе –
Ведь столько интриг возникает за нею
Столько полуправдивых историй
И козней
И взрывов едкого смеха
В немилости похорошел возмутитель спокойствия
Взволновав застоявшийся воздух таверны
Своим неожиданным
И долгожданным появлением
С лаврового ложа вскочил сонный приятель
Почувствовав знакомую
Острую оживленность вокруг
И тлетворную свежесть
Отголосок развращенности
В залихватски распахнутой настежь двери
Ах, беспокойно ворочается во сне король
Нервными шагами бродит собственное сердце его
Вокруг сознания
Ах, на беспокойство обречен несчастный
Повернувшись к миру спиной
Не слышит взрывов смеха за нею
Новая шутка возмутителя спокойствия
Новая стрела в одряхлевшую задницу
В таверне становится тесно
Как в недавно еще девственной щелке
Тесно от запала
Но это – лишь прелюдия к озорству
Едва начавшая портиться душа
Глядит из двух расширенных зрачков
В озера, на дне которых
Скрыт секрет вечного беспокойства
Почивший на лаврах сглатывает уверенную догадку
А возмутитель спокойствия подтверждает ее
Предупреждая подпорченную душу
Впрочем, облекая ее тлетворным обаянием
Являясь королю во снах
После которых голова тяжела
А антипод ее легок
Шельмецы пускаются
В привычное путешествие по закоулкам
Роняя жемчужины шуток
На грязную мостовую забвения.

Меж волглых стен зараза пронеслась
Брезгливец-щеголь успел отскочить в сторону
Спасшись от водопада нечистот из окна
Отряхнувшись на всякий случай
Следует за ним приятель
Закоулки складываются в знакомую картину
Из темноты сверкают глаза
И скалятся рты
И завлекают разверстые щели
Второй шельмец
Проверив на всякий случай мошну
Рвется в каждый темный уголок
Рыцарь без страха и упрека
С выкованным на славу копьем
Однако же первый одергивает его каждый раз
Странным стремлением этим себе изменяя
Будто не забыв, что не потеряно то время
Что потрачено на укорачивание жизни
В ярящейся, смеющейся, сочной пасти
Неистовый пожимает плечами и нехотя соглашается с ним
Вот уже и таверна перед ними
Щеголь заходит, рыская глазами в полумраке
Отчего полумрак вливается в них
Вытесняя привычную синь
И заменяя ее тревожной чернотою
Проводит ладонью в воздухе
Почти веря в то
Что сможет отодвинуть завесу пьянящего дыма
Уж начинает кружиться у него голова
Комната, демонстрируя себя
Вертится перед его внимательным взглядом
Шаг вперед
И –
Так тело мертвое всплывает из воды –
Появляется перед ним лицо
Идеальное в каждом остром угле
Но все же есть в нем что-то увечное
Изъян его – улыбка
С трудом размыкаются губы
Издавая приказ о милосердии
Оградить от проклятия трезвости
Подпорченная душа
Молчаливо обнимая худые плечи
Намеренно теряет себя в клубах дыма
Щеголь не может не быть милосердным
В голосе его, тихом и вкрадчивом обычно
Прорезается сталь
Так исчезла синь из глаз
Приказ летит, подхваченный клубами дыма
Летит к слуге
Единственному безмятежному обитателю мира
На этот вечер четверо шельмецов
Спасены от проклятия трезвости
Бегут нестройною стаей меж домов
Рыцари изъяна
Земли не видя под собою
А душу оставляя за углом
Пряча в карман
Засовывая в туфлю
Ведь шельма та прилипчива весьма
И невзначай ее не бросишь в лужу
Бушует подпорченная душа
Похваляется перед чужими дверями
Пока остальные стоят в арьергарде
В двух ярдах позади
Но чужие двери таили за собою будничную опасность
Разъяренный фехтовальщик
Бросается на подпорченную душу
Едва стоящую на ногах
И пронзает тело, в котором она тлеет
Юная кровь
Мешается с грязью и нечистотами на мостовой
Идеально лицо возмутителя спокойствия
(Горние скульпторы лепят с него остроту)
Безупречно
Но подпорченная душа, покидая тело
Проносится мимо
И – сдувает с лица красоту
Нет – сдирает
Невольно
В последний раз взрываются чувства
Меж волглых стен пронесся нежный зов
Но – кровь свернулась
(Хоть и грязь меж тем
Течет все так же, как и нечистоты
Меж плит, в себя агонию впитавших)
В предательстве своем
Возмутитель спокойствия был милосерден
Роза не успела посвятить ему все лепестки
Истлело лишь несколько
Уходит под воду мертвое тело
Заволакивает сцену сумрак.

Мягко лавровое ложе
И можно поверить, что жизнь осталась внизу
На земле, где распутица
Или распутство?
Слова утрачивают смысл
Для того, кто призван ими играть
Лень вкралась в щеголеватые жесты
И небо, ленивое настолько
Что не дает себе труда прикрыться облаками
Смотрится в его глаза
Он протягивает руку в сторону
И – хватает за подол юбки
Проходившую мимо Музу
Усаживает ее к себе на колени
И что-то шепчет на ухо
Она отшучивается ничего не стоящей идеей
Говорит ему, что он ошибся
Что она – не для него
Но он играет с нею и не позволяет вырваться
Тогда, чтобы от него отделаться
Она рассказывает ему нечто блистательное
Нечто отнюдь не новое
А он этому и рад
Кончик пера легок, как и мысли
Идеально выведена строка
И все так же мягки лавры
Что ж, сегодня он ненадолго отвоевал Музу
Смех разбился выпавшею из рук бутылкой за его спиной
Он отводит взгляд
От лица, на которое недавно
Смотрел с восхищением
Дабы нынешний вид его
Не спугнул синевы глаз
Не всколыхнул бы два чистых, прозрачных озера
На дне которых – один лишь ил
Возмутитель спокойствия оказывается вровень со щеголем
Улыбка – трещина на лице
Очередной изъян
Увечье, смеющееся над самим собой
Над тем, кто, вместо того чтобы почивать на лаврах
Неистово бродит меж терний
Кровь, привычно алая в начале пути
К концу мутнеет, сворачивается
Распространяет зловоние
Безжалостность пишет ею свою прозу
Ярость
Ненависть
Рок
А возмутитель спокойствия продолжает слагать рифмы
Не признается
Ох, не признается почивший на лаврах щеголь
Что и у него на безупречном теле
Есть кричащая язва
Носящая самое простое на свете имя
Трещинами пошло лицо
С которого бежали белила
От постоянных улыбок
Ему ли не смеяться теперь
Подумать только
Его решили сделать рогоносцем
Его! –
Ах, такая глупость не могла прийти в голову и пажу
Можно сражаться за шлюху
И за королеву
И шлюху
Равно как и королеву
В конце концов, можно поделить
Музу же – нельзя
От беззвучного, незримого смеха потрескалось лицо
Ах, шутить умеет череп
Смеяться во все тридцать три зуба
А полнокровный красавец
Прячется за юбками чужих муз
Позор!
Не содрогнулись бы плечи у спящего короля
От того, что его так высмеивают
И после длительного сна
Была бы голова его легка
А антипод ее – тяжел
Это возмутителю спокойствия отказывает зрение
Что же слепо небо, отразившееся в глазах щеголя
Так слепо, что уже не замечает творящегося вокруг
Так слепо, что верит в смерть того
Чьи дерзкие шутки
Не раз заставляли его
Дрожать от возмущения
И трепетать от сладострастия
Но нет покоя
Нет покоя от него
Сойтись бы им всем в главном амфитеатре Геенны
И, сбросив одежду
Внимательно изучить тела друг друга
У каждого найдется язва
Взывающая к нему
Крещенная им
Им же и нанесенная
Нет от него покоя
На костыль опирается он с не меньшим изяществом
Чем на трость
Пусть бегут румяна со щек
Жуткой прикрасою станет улыбка
Столь же жуткою и чудесною
Как самое простое на свете имя
Вышитое неугомонными Парками
На наших телах
Что ж, пусть вышивают
Пусть тянут нить из язв
Которые мы прячем
Но лишь бы не довелось им переусердствовать
Уколов иглой своею – сердце.