В ночь уплывала ласковая лгунья...

* * *




А если до июня доживал ты,
то каждым днем июньским дорожил
и чувствовал, влюбляясь, – ветер с Мальты,
акаций запах, хлопанье ветрил.

И если добредал ты до июня,
то возвращался от избытка сил
в гортанно-белый город Ла-Корунья,
где ты полдня, во сне, проездом был.

Но пуще всех – таврический поселок,
где зреет густо-красное вино,
в тебе, июньском, ярок был и колок,
был на все сто – с тобою заодно.

Там брызги – на сандалиях подножья
вулканов и шиповниковых гор,
там просветленный привкус Царства Божья
хранит темно-рубиновый кагор.

В ночь уплывала ласковая лгунья,
чуть серебрясь и «чао» говоря...
Но ты, коль добирался до июня,
уже готов был плыть до сентября.






* * *




"Феррара черствая", твоих багровых стен
достиг я и кирпич погладил дланью.
Но знать, зачем - не знаю, ибо знанье
лишь множит грусть и накликает тлен.
И вот еще: "От ведьмы и судьи..." -
как пристально, как нестерпимо точно
о дне теперешнем, бесстрашно и бессрочно,
промолвлено! Есть близь - не подходи!

Феррара... В этом карке языка -
в напоре, рокоте, трескучем жаре шкварки -
прости, но я не все возьму подарки,
лишь знак, что смерть тверда, а плоть мягка...
Так в звуке, в имени - полмира спасено
иль продана душа навеки черту.
Так пастью красной к черному аборту
зверь рвется и, ощеривая морду,
глотает плод с последом заодно...