Тамбовский вопрос

"Если вы наденете что-то от Юдашкина,
то станете похожи на Чудо- Юдо. Если
от Зайцева –вам не миновать контролера
в автобусе. А если от Зверева, то вы рискуете
окончить свои дни за решеткой зоопарка."
воскресный выпуск газеты "Ушастый Вестник"
от 12 июля 2009 года.

К мрачным и местами пылающим окрестностям Парижа всесторонне примыкают глухие и непроходимые французские леса, полные диких зверей, суровых лесников, пакостных браконьеров и крупных частных вилл со всеми удобствами. Одной из таких вилл и была вилла Лаше. Она пользовалась у всех окрестных кабанов исключительно недоброй славой.

В жуткий и несомненно полночный час на указанной выше вилле должно было произойти тайное собрание. Не партии, не движения и даже не колумбийского нарко- кортеля. Все обстояло намного хуже. Глухие и непроходимые леса в ближайших окрестностях Парижа всесторонне изобилуют удобными гладко уложенными европейскими шоссе и потому на виллу Лаше под покровом ночи на черных и совершенно неприметных глазу стометровых лимузинах съехались главы трех крупнейших фирм выпускающих нижнее женское белье.

Хотя мужские головы безусловно количественно преобладали в данном трио, но единственная женская голова была тоже весьма солидной и крайне основательной. Голова эта принадлежала мадам Шрапнель, крайне подвижной и пробивной вдове, которую ценили и оценивали в деловых кругах этак миллиардов на пять. Не считая небольшого хвостика сзади. Едва почуяв приближение пробивной ответственной вдовы местные хищники разбежались прочь на цыпочках, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Поскольку мадам Шрапнель знала толк в хороших мехах и предпочитала свежую дичь самоубийственным походам в МакДональдс.

Компанию на вилле Лаше ей опрометчиво составили жгучий итальянский брюнет Антонио Бертсаччи и полнейший галл мсье Бизяк-Лотарингский, обладатель двойной фамилии и столь сложной судьбы, что даже ушлые журналисты и контрразведчики из "Второго бюро" не знали его имени.

Повод для встречи конкурентов и недругов еще не так давно готовых утопить друг дружку в тарелке с луковым супом был важным и безусловно серьезным. Они позабыли на время о прошлых разногласиях и решили объединиться перед лицом общей опасности.
Дело было в том, что всемирно известная в кругу тамбовских модниц госпожа Бобковская решительно отказывалась носить их продукцию. Да-да! Та самая. Вы не ошиблись. Авдотья Николавна Бобковская, что проживает аккурат напротив гостиницы "Московской".

Безалаберное и загадочное поведение указанной Авдотьи Николавны уже более двух лет приводило трех матерых акул бизнеса в полное недоумение, а с недавних пор стало столь существенно сказываться на продажах, что акции фирм упали в цене, а сами их главы слегка тронулись с места и собрались на вилле Лаше. Мир даже не подозревал о том, что стоит на грани нового, никем не слыханного финансового потрясения.
-Ну, что? Вы ей звонили? –нетерпеливо спросила мадам Шрапнель у синьора Бертсаччи, который умел довольно твердо выговорить слова "водка" и "балалайка", а потому считался своего рода экспертом в сложном тамбовском вопросе.
Некогда жгучий итальянский брюнет Антонио Бертсаччи за последние два месяца как-то порыжел и осунулся, налитый в бокал его любимый мартини показался ему до того сухим, что он тщательно его пережевывал и даже запивал водой, чтоб случайно не подавиться. Однако все равно подавился. От пристального взгляда мадам Шрапнель и от ее внезапного, но вполне закономерного вопроса.
Откашлявшись синьор Антонио широко развел руки на неаполитанский манер:
-Боюсь, что синьора Бобковская опять неумолима.
-Что?! –переспросила мадам Шрапнель не веря своим маленьким свежевымытым ушам.
-Он говорит, что мадам Бобковская по-прежнему гнет свою анархистскую линию, -любезно перевел с итальянского на французский мсье Бизяк-Лотарингский. Он все еще как-то бодрился и храбрился. Сдержанно, но крайне неумело изображал из себя рубаху-парня. Но его угрюмым собеседникам было более чем очевидно, что рубаха эта надета наизнанку и по покрою сильно смахивает на смирительную. Да и вообще, мсье Бизяк-Лотарингский не имел никаких уважительных оснований для показного оптимизма. Ведь было точно известно, что мадам Бобковская не носит нижнее белье выпущенное его фирмой особенно часто. Бесчувственное и бессердечное создание!

Воцарилась многозначительная тишина, разве что только сухой мартини негромко пересыпался в желудке синьора Бертсаччи, точно внутри песочных часов. Отсчитывая время до неминуемой и неизбежной экономической катастрофы. Мысли собравшихся были столь мрачны и беспросветны, что собой напоминали гуталин. Любой приличный телепат оказавшийся в их обществе минут на пять, наверняка бы застрелился. Художники и модельеры, дизайнеры и дерзайнеры нижайшего белья находились на грани отчаяния, банкротства и белой горячки. Хотя синьор Антонио, кажется уже перешел эту грань. Они пребывали тут во многих ипостасях, эти трое были толпой. Гневной, испуганной и исключительно бестолковой.

Мадам Шрапнель, чья фирма "Шрап" объединяла в себе парфюмерию, текстиль, синтетику и выпуск элитных платиновых мышеловок ручной работы категорически отказывалась понимать точку зрения тамбовской модницы.
-Конечно мы обе женщины, но…Что ее не устраивает?
-Одной загадке не понять другую… -начал было синьор Антонио, но его попросили заткнуться.
-Тихо! Дайте мне развить мысль!- рявкнула мадам Шрапнель. И она развила свою мысль. Сначала право, потом влево. А потом куда-то еще. Очевидно в направлении загадочного и непостижимого Тамбова, битком набитого редкостными упрямицами. Мадам Шрапнель все говорила и говорила. Все более и более по-французски. От мрачного спокойствия переходила к взвинченности, утопая попеременно в стенаниях и рыданиях, напоминая собой цыганку-пенсионерку, увлеченную исполнением забористого романса до такой степени, что только своевременный дружеский удар сковородкой по голове мог бы вывести ее из этого крайне оригинального состояния.

И Бертсаччи, и Бизяк-Лотарингский уже подумывали о том, что кухня-то чуть дальше по коридору и сковородок там просто тьма-тьмущая, на любой вкус, но вдруг мадам Шрапнель неожиданно прекратила жаловаться на судьбу, сунула в рот сигарету, прикурила от зажигалки Зиппо, сделанной в Гонконге и совершенно спокойным голосом внесла предложение: -Господа, а почему бы кому-нибудь из ВАС не съездить в Тамбов?
Собеседники онемели, потом обрели дар речи и проклятья с виллы Лаше летели до самого Парижа, но на подлете к Елисейскому дворцу их сбивали зенитки, чтобы не отвлекать по пустякам Николя Саркози.

Надо сказать, что темные ночи весьма удобны для тех, кто вооружившись отменным биноклем намерен засесть в Тамбове и всласть понаблюдать за тем, что творится в лесных окрестностях Парижа. Скажем, на вилле Лаше. Этим именно и занималась Авдотья Николавна Бобковская, сидя на балкончике с чашкой вечернего чаю и фамильным цейсовским биноклем в руках. Опытный мужской взгляд не обнаружил бы на мадам Бобковской ни малейших следов импортного нижнего белья…
Авдотье Николавне было весело. Глядя на удрученные донельзя физиономии Шрапнели, Бертсаччи и Бизяка-Лотарингского она понимала, что жизнь прожита не зря. Перепалка между законодателями нижних мод веселила ее до невозможности.
-Котик, ты только глянь на них! –сказала она обернувшись, но никто не ответил. Авдотья Николавна сурово нахмурилась, не понимая куда мог запропаститься муж в такое позднее время и даже отставила в сторону бинокль. Но потом вспомнила, что ее благоверный неделю назад был заочно осужден за крупную растрату и находится теперь в международном розыске. То есть неизвестно где. И госпожа Бобковская помрачнела лицом. Да, у каждого в жизни свои неприятности.