Исповедь о счастье I

       ИСПОВЕДЬ О СЧАСТЬЕ

       ГЛАВА I

       ДОЧЬ
       


       Когда ты ее не будишь, и тихонечко приходит время ей самой открывать глазки,
       а ты уже стоишь на коленях перед ее постелью и с замираньем сердца ждешь, вот
       тогда и начинают любимые губки потихоньку растягиваться в хитренькую улыбоч-
       ку. А глазки так еще и не открываются, зато уже ручка осторожненько начинает
       подбираться к тебе, чтобы неожиданно поймать тебя.… Поймала!
       И воздух вдруг взрывается счастливым смехом, а ты, просто опьяненный запахом
       дочки, невменяемый от любви к маленькому комочку, в котором весь смысл
       жизни, обнимаешь ее, целуешь, щекочешь и, упиваясь от восторга вместе с
       ней, зовешь нашу мамочку. И уже весь дом, кажется, сотрясается от визга,
       хохота, крика и… счастья! Вот и наступило воскресное утро…
       А потом сплошные мамины команды: умываться, завтракать, чистить
       зубы…Мама делами только начнет заниматься, а Катюшка своими коготочками
       папу за уши схватит и шепчет, обжигая горячими губками: « Умой меня!».
       И тихонечко папа балует эту доченьку, пока мамочка не видит.
       Наступает время завтрака. Про это время лучше не рассказывать, потому что это
       просто страшная сказка: там много непонятного, там даже бывают слезки, такие
       соленые, что когда целуешь любимые щечки, успокаивая эту маленькую шпану и
       обещая, что она больше никогда не будет есть кашу, так захочется пить, что
       (с утра!) потянется вдруг рука за холодной баночкой пива и, с каким – то
       удовольствием, ловишь на себе укоризненный взгляд жены.
       Смотришь в окно и с тихим восторгом благодаришь Бога за то, что у тебя есть
       дача и что сейчас полуголые выйдем с дочкой на улицу и будем наслаждаться
       свежим воздухом, только-только еще разогретым летним утренним солнцем,
       пением птиц, до боли родным оголтелым криком деревенских петухов и пряным
       дурманящим запахом кориандра с соседней грядки.
       И вдруг: « Папочка возьми меня на ручки!». Руки протянешь и через миг –
       просто буря родного запаха, ручки любимые шею обвили… И вдруг: эти губочки
       тебя целуют и шепчут что-то… А ты среди этого «что-то» все чаще слышишь
       слово «речка» и растворяешься в любви к этой хитрюшке…
       А речка уже покрыта туманным маревом и, хоть еще далеко до зноя, ждет нас.
       Ноженьки топчутся нетерпеливо, переминаются, глазки любимые ждут только
       одного: купаться! « Дочка! Ведь не юг!» « Папочка! Мы быстро!»
       И сам не понимаешь, почему вдруг кидаешься в машину и, не обращая внима-
       ния на кур, брызгами рассыпающимися под колесами, летишь,понимая только од-
       но: это маленькое счастье должно запомнить, что когда-то папа был рядом в
       этом зное…
       И все время живешь только одной мыслью: доченька, запомни, как нам было хо-
       рошо, люби маму, люби наш дом и меня, дочка, люби и помни…
       Чуть ли не целый батон у мамы из под носа воруем и восторженный звенящий
       голосочек уговаривает соседских кур: « Ручки не клюйте! Ай! Ручки! Папа!
       Ай!».
       Смотришь на это чудо, и только когда весь батон вмиг исчезнет, фотоаппарат
       покрутишь в руках, вздохнешь и опять задохнешься от счастья: жить хочется!
       А дочка уже на велике педальки крутит, и бежишь за ней и боишься, что
       упадет и,падает, и, опять слезки родные, до жути любимые, губами со щечек
       бархатных пьешь, и, уговариваешь, и, смеешься, и, мамочке рукой машешь: не
       беги, дай мне счастье это - самому доченьку успокоить, рассмешить и букваль-
       но через минуту услышать смех - такой счастливый, ну просто взахлеб!
       А потом, в зное и жажде, начинаешь носить в баню дрова, а доченька,
       спотыкаясь и припевая, какая она помощница, несет рядышком полешко и всем:
       кузнечикам, птицам, бабочкам, щебечет что-то свое, а я, даже не
       вдумываясь, что она говорит, млею от восторга - щебетунья ты моя любимая!
       В бане же, в прохладе этой, напоенной, ну просто осязаемым, плотным
       ароматом пьянящего восторга, эта хулигашка вдруг становится хозяйкой:
       рассказывает, как нужно печку затопить, из шланга воду наливает и ведь
       знает куда лить, шпана этакая…
       Потом, когда банька топится и папа, млея от восторга, специально ни капли
       воды до этого не выпив, берет в руки тараньку и, царапая шершавым языком
       небо,начинает ее чистить, вот тогда дочка, почти с восторгом, рассматривая
       облитый туманом стакан, просит: «Ну, пей, ну скорей!». Откуда это дите
       знает, что через минуту, измученный жаждой и соленой рыбой, ты испытаешь
       просто дикое наслаждение, вливая ледяное пиво в раскаленное горло…
       «Мама! Мама!»- увидела в раскрытую дверь предбанника мамулю и, как ветром,
       сдувает щебетунью. Смотришь, как, в шагах в двадцати, мамочку учит в грядках
       копаться и тихонько садишься на скамеечку,лицо закроешь руками,и,обессилен-
       ный от счастья, молча слизываешь с губ соленую воду…
       И уже мамочка через полчасика зовет на речку, пешечком, без машины, а
       дочка, будто и не было этой гонки час назад: «Папочка, пошли ножками!».
       Идем ножками. Всем жарко. «Папочка, а че мы не поехали на машинке?».-
       - «Так…мама…».«Ну, тогда я на твоей шейке поеду!». И бежишь от нее с
       хохотом и криками, бежишь, потому что бежать легче, чем это чудушко любимое
       на себе тащить…
       Вот и река! Тут и рассказывать нечего. Как у всех… И домой, как все, идешь,
       а потом, когда до дома совсем ничего, вдруг понимаешь, что обратный путь
       уничтожил всю прелесть и прохладу реки. Жена, в легком платьице, идет как
       ни в чем ни бывало, думает о чем-то, и, кажется, что она, как легкий кораб-
       лик, летит к дому… Оглядываешься и видишь, что дочка застыла на одном
       месте и стоит как столбик вкопанный и, уже обливаясь потом, бредешь назад,
       берешь на руки этот комочек счастья, сразу оживший и щебечущий тебе что-то
       на ухо, и идешь из последних сил в баню. В бане подкинешь дров и,не разде-
       ваясь, ведро ледяной воды себе на голову! Мир оживает! А дочка с визгом
       восторга кричит: «И меня! И меня, папочка!» И ладонью черпаешь холодной
       воды из ведра и плещешь ей в личико.
       Счастья – то сколько! Визга: «Еще! Еще!». И ожили оба, а мама, будто и
       не было пути назад: «Руки мыть и за стол». И с дочкой столбенеем: ведь она
       в дом ушла, а в бане днем балуемся только мы. И оба с хохотом начинаем
       плескать на нее холодную воду. Море возмущения, строгий голос, а потом не
       выдержит и тоже с хохотом плехнет в нас холодной водичкой… Мокрые, доволь-
       ные идем обедать…
       А у меня пивко в холодильничке!!!И не только пивко холодное,- это ведь
       перед обедом, а когда уж за стол усядемся в этой прохладе бревенчатого
       дома, мама поставит на стол бутылочку, усыпанную росой, ну просто ледяную,
       окинешь взглядом стол, слюну сглотнешь и дуреешь от восторга – не день, а
       праздник!
       Ну, отобедали… Мама гремит посудой на кухне - моет, а мы, лентяйчики, ноги
       кверху - на тахте.
       Открываешь глаза: дома тихо, в ухо тебе доверчиво сопит умаявшаяся хулигаш-
       ка, ротик приоткрыт и по щечке - тоненькая слюнка и, вдруг, слезы, просто
       лавиной, подкатывают - вспомнил, я же маленький (помню!) просыпался и
       слюнки со щечки вытирал! Боже! Молю тебя! Дай счастья этому ребеночку!
       Кувырком с тахты, у рокомойника плеснешь в лицо водой и скорей на улицу и,
       уже выходя, делаешь беспечное лицо, стараясь не выдать жене то, что твори-
       лось с тобой секунду назад…Поднимет лицо от грядки, разогнется и вдруг :
       «Что с тобой?!»- «Ничего…». Бросит все, подойдет, руки в земле испачканные-
       назад, голову - мне на плечо: «Папочка, что случилось?»,- "Ничего"."Папочка,
       я люблю тебя!».И даже челюсти сводит и дыханья нет и все дрожит в тебе – в
       ответ, а ты, занемевшими вдруг руками обнимешь ее, гладишь волосы ее и
       молчишь, понимая, что слово только скажешь, и брызнут слезы счастья и ты,
       мужик, будешь потом долго стыдиться этого…
       А через несколько минут - сплошная идилия: мама в грядки уткнулась, изредка
       на папу поглядывая, папа – присел на скамеечке и, жмурясь от солнышка,тихо-
       хонько потягивает пивко, дочка - дома сопит в две дырочки. Все при деле,
       особенно мама!
       Вдруг! Бах! Дверь нараспашку и стоит руки в боки героиня: « Ну, вы у меня
       тут все пожалеете!». Кто научил, с кого слизала - не вопрос, от хохота
       падаем!.. А глубоко в душе: « У взрослого бы было грубо. С кого слизала?!».
       Солнце катится к закату и сегодня, редкий случай, из-за каких-то там
       своих дел,крестная нашей доченьки с мужем не придут к нам в баню…
       А поэтому, чисто по-русски, идем в баньку: папа, мама и дочка. А уж в
       баньке,помахивая своим маленьким веничком, уж такая деловая, уж такая
       знающая, нас с мамой научит и париться и мыться и отдыхать…
       А ты, разомлевший, всем и все готовый простить, без сил и злобы челове-
       ческой накопленной за неделю, смотришь на дочку и радуешься: растет чело-
       вечек, который баньку нашу не бросит, не разлюбит и друзей своих приведет
       в наш дом и научит любить наш дом и баню русскую нашу и поле, что за окном,
       и речку нашу и Родину нашу, дай Бог!
       Намоешься, напаришься, дочку в одеяло закутаешь и несешь на руках в дом
       и,уж который раз за день, сердце твое замирает от этого нескончаемого щебе-
       танья, доносящегося из под одеяла. Дома, доченьку переодевая в сухое,
       млеешь от восторга, вдыхая запах чистенького тела с ароматом баньки…
       И, наконец, мамочка приходит домой, тоже ароматная, румяная и удивительно
       добрая. И понимаешь: это дом, это твой дом…
       А потом наступает вечер и приходит какое-то странное успокоение…В мире
       вокруг гремят грозы, бушуют тайфуны, происходит что-то невероятное, а твой
       островок тих и спокоен и бушует в нем только ласка и доброта, и живет этот
       островок своей жизнью - как гранит, защищая тебя от зла, ненависти и горя.
       И с этим ощущением спокойно закрываешь глаза, отдаваясь теплому и мягкому
       сну. Ночью изредка откроешь глаза, услышишь тихое мерное дыхание жены,
       прислушаешься как посапывает дочурка и с замиранием сердца не в силах
       сдержать глупую от счастья улыбку опять проваливаешься в сон…
       Спишь и не понимаешь, кто же это такой ласковый и теплый касается твоего
       лица, мягко, но настойчиво будит и будит… И, как заснул с улыбкой, так и
       просыпаешься, улыбаясь оттого, что догадался - солнышко!
       Тихо лежишь, понимая, что еще долго-долго твои любимые будут,тихо посапы –
       вая, бездумно просыпать восход солнца, тихий и ласковый… Осторожно встаешь с
       постели и выходишь на улицу…Что сказать? Восторг! И кричать хочеться и звать
       своих любимых - смотрите! Спят!
       Сядешь на улице на скамеечку, еще в прохладе и легком ознобе, и детство
       свое просто кожей ощущаешь…Мама с папой уйдут на работу, ключ от квартиры
       тебе и брату на шею на веревочках повесят, и сидишь ты на бетонных ступеньках
       подъезда, смотришь, как куда-то взрослые спешат и попкой своей детской
       нагреваешь камень, ожидая, когда такие же как ты, беспризорники, выйдут на
       улицу, и соберемся мы в ватагу не грозную, но и не очень – то спокойную. А
       пока, грея этот холодный камень, каждой клеточкой впитываешь в себя тепло
       утреннего солнца и не ведаешь, не знаешь, что когда-то, уже взрослый, вдруг
       вспомнишь этот душевный покой и тишину и горючие, страшные слезы вдруг
       набухнут в глазах, и, сжав кулаки, до судорог, до дрожи, до крика, застывше-
       го в горле, бросишься в дом, и,уже на цыпочках, подойдя к доченьке и
       мамочке нашей, упадешь перед ними на колени и спасения ищешь и любви ,и
       ласки, и покоя, а сердце жжет и жжет памятью о том мальчишке, которому
       кулечек янтарной морошки осушал слезы, и жизнь казалась… Да не казалась!
       Она просто была…
       И, вдыхая запах любимых, корчась от безысходности возраста своего, дурея
       от уюта и свежести нашего бревенчатого дома, вдруг слышишь тихо-тихо, еще со
       сна бессильными губками: « Папочка, доброе утро…». И рванешся к ней, и на ру-
       ки, и целуешь и, шепчешь ей и шепчешь, и целуешь, а в ответ, еще не окончатель-
       но проснувшееся это чудушко, слабыми еще ручками обнимает тебя и еле слышно:
       «Я люблю тебя, папочка!»
       А впереди - праздник! Сейчас умоемся, позавтракаем и поедем на рынок!
       Машину поставишь, любимых своих, чуть ли не под мышку возьмешь и жадными
       глазами,не торопясь, не спеша, как рыбочка, чуть шевеля плавничками, поплывешь
       вдоль зелени разложенной у тебя под ногами, где все- овощи, травушка, фрукты -
       тебя ждут…
       А ты же умный, ты знаешь, ты все ведаешь!.. И по пути рыбку свежую посмот-
       ришь и примеришь, как ее коптить, и слюнку, уже нетерпеливую, сглотнешь и
       идешь уже по рынку с гордым чувством - рыбка - то уже есть! А впереди, ты же
       знаешь, ждет тебя мясной прилавок и тут- то!.. Тут и маленькая затихает и стар-
       шенькая молчит: папа мясо выбирает! И баранинка и свининка, и телятинка, а с
       давней еще охоты в холодильничке – кабанятинка, лосятинка…Ох и котлетки будут!
       И уже не важно, что гаишник подошел и смотрит с опаской и надеждой, и гово-
       рит: «Стоянка здесь запрещена…» И хотел бы восклицательный знак поставить-
       «Стоянка здесь запрещена!», но гаишник-то - райцентровский - взял бы, да боя –
       зно! А может парень-то порядочный, а я уж привык и сам себе сейчас противен.
       После рынка едем в магазин. « САМ БЕРИ». Это «самбери» в давние времена
       меня чуть с ума не свело. Что-то нужно купить - «Поехали в самбери!» Теперь-
       привык! Да и как точней сказать?
       Недалеко от «самбери» церковь, да нет- собор, огромный, красивый,- на въезде в
       райцентр. Сколько раз мимо проезжаю, столько и прошу: «Господи Иисусе Христе,
       Сыне Божий, помилуй мою доченьку, грешную!» И понимаю сердцем и душой - какая
       же она грешная!? Канон соблюдаю.… И каждый раз удержаться не могу и молю,
       и молю, и молю: «Господи, всю боль и муки, которые детям моим готовишь,
       дай мне, все стерплю, визжать, орать буду, но все на себя возьму! Господи, дай
       мне счастье это- горе детей на себя принять!»
       В церкви этой- красавице, я дочку свою, Катеньку, крестил, и все в этой округе
       стало мне родным и близким: деревенька наша, домик, речка, лес и здесь, не где-
       то, я, по настоящему вдруг в свои пятьдесят с лишним лет стал понимать: не мо-
       ря и океаны, не джунгли и далекие страны - Родина есть у меня!


       ( Продолжение следует)