Уличный котенок как лакмусовая бумажка

Клякса зимнего вечера. Рваные челки
Задубевших деревьев топорщатся влет.
Выстрел холодом фар. И дорожные волки
Как и прежде устало вгрызаются в лед.

Наста хруст – как костей - шепчут шины
Сквозь морщины промерзшей земли.
Рядом серые стены. За стенами джинны
Труб фабричных в изгибах смердящей змеи.

А поодаль – сараи, слепые бараки -
Терема для извечно рабочих семей.
Словно теплые тюрьмы для браков из брака –
Жить становится лучше и все веселей!

Месяц вынырнул зябко, завыли собаки.
Заклубила поземка, стыдливо шурша.
Сердце ноет тревожно и просит бодяги,
И шевелится где-то чужая душа.

Рабочий день быстро подходил к желанному концу. Все сотрудники офиса, надевая теплые пальто и шубы, весело болтали о привычных для этого времени суток пустяках – женщины о том, какими кулинарными изысками побалуют на ужин свои семьи, мужчины о том, где и как проведут вечер после трудного рабочего дня – все были радостно возбуждены - после чего они медленно и как бы неохотно потянулись к заводской проходной.
Егор, не торопясь, чтобы не толкаться у турникета на выходе, где все изображали друг перед другом неторопливую приветливую любезность, в то время, как хотели только одного - поскорее покинуть стены родного завода - основательно застегнулся на все пуговицы, и, окинув прощальным взглядом тесное место своего добровольного заточения – до завтра, моя рабочая юдоль! – пружинящим шагом направился к месту, за которым начиналась свобода.
На улице дул противный северный ветер, зло взвихривая в воздухе хлопья грязно-серого снега – заводские печи чадили без устали день и ночь, старательно разукрашивая все вокруг в безрадостные тусклые тона. Даже снег, не долетев до мартовских подтаявших луж, где-то на высоте этих смрадных адских труб, за какую-нибудь минуту своего свободного падения вниз к грешной земле, делался совершенно седым.
За воротами, по разбитой, в уродливых оспинах-воронках, как после воздушного обстрела, обочине, гуськом, поодиночке и небольшими группами, кто оживленно, но большинство все же устало и отрешенно, брели уже такие знакомые Егору за последние два года работы на заводе, люди – а на самом деле, совсем чужие мужчины и женщины с близлежащих, таких же безликих и похожих друг на друга, фабрик, заводов и контор. Каждый торопился домой – к своим семьям, родным и близким - мужьям, женам, детям.
Несмотря на унылый мартовский пейзаж, настроение у Егора было превосходное. Сегодня на работе, за долгие старания, которые, как ему казалось, упрямо оставались незамеченными его начальством, его, наконец, похвалил сам директор завода. Егор видел, как от злости сжались в тонкую полоску губы его непосредственного начальника, который держал Егора за рохлю и недоумка, способного только вносить путаницу в его тонко продуманные планы-интриги, когда он услышал слова одобрения от «самого» - того, чьего гнева боялись все и чьего благоволения искали все. Но плевать! Не то, чтобы Егор жаждал чьего то одобрения и искал похвалы – нет, он был не настолько тщеславен и уже познал славу медных труб, - но все же, черт побери, приятно, когда твои труды не проходят незамеченными.
Кроме того, сегодня был день получки – чем не повод для радости? Егор собирался по дороге снять со счета немного денег и устроить себе небольшой и вполне заслуженный сабантуй – а попросту зайти в ближайший кабак и навернуть водочки из запотевшего графинчика – грамм этак двести пятьдесят под солененькие грибочки да хорошо прожаренный свиной бочок – к черту супы-отраву из пакета и жареную картошку по вечерам - после того, как его оставила жена, назвав неудачником во всем, он готовил себе сам. А почему бы и не покутить? Кто ему запретит? Он сам себе хозяин!
На встречу ему попалась шумная стайка прехорошеньких девушек. Они призывно заливались звонким смехом, видимо от какой-то банальной истории из студенческой жизни или бородатого анекдота на новый лад, запрокидывали назад свои точеные головки, стыдливо и в то же время кокетливо прикрывая ручкой рот, в то же время ведя по сторонам беспощадный огонь своими глазками – эх, до чего же хороши студенточки! Егор с нагловатой смелостью, которая так нравится женщинам, но которая не всегда себя обнаруживает в нужный момент, разглядывал от души веселящихся барышень. Те благосклонно ответили ему игривым взглядом.
«Жизнь, все-таки, не такая плохая штука - если оставить позади дневные печали, там, где они застигли тебя, а не волочь их, помимо их же воли, с места на место, предаваясь мазохисткой саможалости, и взглянуть на нее, жизнь, с другой, светлой стороны» - философски рассуждал сам с собой Егор. «В жизни всегда есть место хорошему, в ней всегда масса приятных мелочей, и надо лишь уметь замечать их и получать от них удовольствие, не претендуя на большее …».
Вдруг, проходя мимо остановки полной в ожидании автобуса людей, слева, среди грязных луж и прошлогодних пожухлых листьев, его взгляд неожиданно споткнулся обо что-то непонятно рыжее и живое. Егор остановился. Присмотрелся. Котенок.
Он сидел прямо на тропинке у обочины, по которой снуют работяги, не всегда трезвые, торопящиеся окольными путями на работу и с работы, неестественно маленький, худой спинкой ко всем, и как-то неестественно покачивался из стороны в сторону, словно медитировал.
Осторожно зайдя с правой стороны, Егор подошел ближе, чтобы как следует его разглядеть. То, что он увидел, заставило его содрогнуться от ужаса и пожалеть о своем безмерном любопытстве. Бог ты мой! Святая Дева Мария! Вся правая сторона несчастного животного была в запекшейся, вперемешку с грязью и крошками листьев, крови, его правый глаз полностью заплыл – по всей видимости, глаз был выбит и вытек, запачкав матовой слизью все правую сторону мордочки, правая лапка была неестественно вывернута тыльной стороной вперед – наверняка, поломана.
Котенок был невероятно маленький – словно только что родившийся – с бело-рыжей шерсткой в комочках грязи, обломках веточек, листьях. Он странным и каким то жутким образом, как пьяный, покачивался из стороны в сторону, всякий раз проваливаясь все ниже и ниже, когда вес его крохотного тела приходился на правую неестественно вывернутую лапку.
Егор присел на корточки, с ужасом разглядывая несчастной животное. Было очевидно, что котенок совсем плох и долго не протянет. Или на него нечаянно наступит какой-нибудь пьяный рабочий, или он замерзнет этой же ночью, или он погибнет от полученных ран на следующий же день.
От этих мыслей сердце Егора болезненно сжалось, а под ложечкой непривычно засосало – явный признак дурноты. Недолго думая – иногда не нужно противиться своим основным инстинктам, задавая разные «цивилизованные» вопросы – наша природа знает лучше нас, как нам следует поступить в том или ином случае - он медленно протянул правую руку, осторожно обхватил пальцами крохотное тельце животного – котенок даже не отреагировал на прикосновение – и, подняв его на руки, осторожно прижал его к правому боку, заслонив левой ладонью от холодного ветра и любопытных взглядов, бережно, чтобы никак не потревожить котенка, засеменил сквозь толпы людей по направлению к дому.
Идти было неудобно – Егору приходилось держать обе руки с правой стороны, словно он сам был ранен в правый бок. Руки, жирные от крови, чувствовали тепло маленького комочка, в котором еще теплились остатки жизни.
В голове промелькнуло, что деньги снять со счета уже не получится, и про вечерний праздник с холодной водочкой и сочным свиным бочком тоже придется забыть.
Егору очень не хотелось отказываться от своих скромных планов. Ему даже стало жаль себя. «Может оставить его где-нибудь в кустах, где его никто не потревожит, и дать спокойно отойти в свой кошачий рай? Все равно, не выживет».
Но, мысленно выругав себя за малодушный эгоизм – как такое может придти в голову, когда, возможно несчастная жизнь этой божьей твари сейчас зависит только от него! – и осторожно продолжал свой путь.
До дома было неблизко, да и руки уже затекли от неудобного положения, и Егор решил проехать три остановки на троллейбусе. А оттуда до дома уже рукой подать.
Прождав на остановке не более пяти минут, он сел на подоспевшую «двойку», и осторожно, под любопытные взгляды пассажиров, опустился на свободное сиденье.
Стоявшая рядом с ним полная дама, в меховом воротнике по самые брови, с брезгливой гримасой смотрела на то, что Егор так бережно прижимал к себе, по всей видимости, пытаясь разглядеть, что за грязный кусок шерсти выглядывает из его ладоней.
Он от малодушия не решался взглянуть на котенка, понимая, что ничего утешительного не увидит. Он также понимал, что куртка его была испачкана кровью и грязью, а сам вид его добропорядочным гражданам казался необычным и даже подозрительным.
Сидевшие по правую руки девочки-подростки, одна из которых минуту назад слушала плеер, дергая как заводная в такт головой, а другая с хрустом что-то жевала – то ли чипсы, то ли еще что, - перестали слушать и жевать, и, на какое-то мгновение, оцепенело уставились на окровавленный и грязный клубок, который именно в этот момент решил подать признаки жизни и зашевелился в липких от крови ладонях Егора.
Троллейбус остановился на остановке, открыв только переднюю дверь. В салон вошли мужчина и женщина с именными таркетками на груди. Контроль. Егор вдруг спохватился, что занятый мыслями о еще живом трупике в своих затекших руках-крюках, он совсем забыл прокомпостировать талон. «Теперь оштрафуют, а у меня и на штраф денег не хватит» - застучало в голове. Но его суетливая неловкость тут же улетучилась, уступив место непонятно откуда взявшейся спокойной уверенности – той уверенности, которая бывает, когда точно знаешь, что ты прав, несмотря ни на что.
- Ваш билетик – не очень любезно спросила женщина-контролер.
- У меня нет билетика. Извините – спокойно ответил Егор.
- Почему? Платите штраф.
- Вы видите, у меня заняты руки. Я не мог прокомпостировать талон. И потом
они все в крови, чтобы лезть в карман – уверенно, сам не узнавая своего голоса, почти прошептал Егор.
Женщина-контролер, как на сумасшедшего, или что хуже – убийцу, уставилась на него. Потом она перевела взгляд на то, что Егор осторожно и бережно прижимал к груди.
- Выходите. Поедете в отделение милиции.
- Извините, но я не могу. У меня на руках животное, которое погибает. Поэтому
я не пробил талон, и поэтому сейчас я поеду домой. Думаю, вы понимаете.
- Сергей, иди сюда – завопила на весь троллейбус женщина-контролер – этот
гражданин без билета! Штраф платить не хочет! Да еще везет какую то дрянь в руках! Весь в крови!
Оставшиеся в троллейбусе пассажиры начали возмущаться. Все они, дескать,
после трудного рабочего дня торопятся на заслуженный отдых, а тут, из-за одного «зайца» стоит весь троллейбус.
- Да выведите его, наконец! – запричитала полная дама, которая пять минут
назад буравила Егора своим недовольным взглядом.
На помощь женщине с таркеткой подоспел второй контролер, Сергей, как его
назвала женщина-контролер, мужчина плотного телосложения с перебитым носом, взгляд которого, казалось, подозревал всех и вся.
- Ты че наглеешь, парень? Давай, выходи! Давай! Давай! – заорал он, сразу
потеряв терпение.
- Извините, но я поеду дальше. Разве вы не видите, что на руках у меня умирает
животное? Неужели в вас совсем нет жалости? Вы же люди.
- Плати штраф или выходи! Давай! А рассуждать и сказки рассказывать будешь
дома! – орал Сергей, размахивая руками, словно собирался применить силу - И не задерживай!
- Оставьте парня в покое! – вдруг раздался бас у меня за спиной - У него животное
гибнет, а вы тут за три копейки суд Линча устроить готовы!
Егор повернул голову и посмотрел на своего заступника, ожидая увидеть
внушительных размеров мужчину. Но вместо воображаемого Ильи Муромца, он увидел невысокого мужичка в кирзовых сапогах и дырявом ватнике. «Для полноты картины цигарки в уголке рта не хватает» - подумал Егор.
- Отпустите его. Если надо я штраф заплачу. Сколько? – зло спросил мужичок в
кирзачах.
Проверяющие замялись, переглянулись, после чего контролер Сергей, в котором то
ли проснулась давно спавшая совесть, то ли он не хотел связываться с еще одним «сознательным», махнул рукой и прошамкал:
- Черт с вами. Пусть едут. Пойдем – сказал он, обращаясь к своей напарнице.
Они оба недовольно, словно оскорбленные в своих лучших чувствах, вывалились из салона, и троллейбус тронулся дальше.
Егор сошел на следующей остановке и через пять минут был уже дома. Уложив несчастное животное на подвернувшийся под руку старый кусок поролона у теплой батареи, он осторожно осмотрел его раны. Лапка была поломана так, что была видна кость. Шерстка на груди была до такой степени окровавлена и грязна, что рассмотреть рану, без предварительной обработки, не представлялось возможным. Что же касается глазного кровоподтека - то, судя по белой субстанции, запачкавшей всю правую сторону мордочки и часть шеи животного, глаз был безвозвратно потерян.
Бока котенка слабо вздымались - что означало, что не все еще было потеряно. Егор понимал, что со столь сложными ранами он своими силами и знаниями попросту не справится. Кость надо вправить, раны обработать, сделать прививку - или что там - против столбняка.
Не теряя времени, он узнал в справочной номер ветлечебницы. Не мешкая, позвонил туда. Флегматичный женский голос сообщил ему, что рабочее время уже закончилось – привозите Тузика - или кто там у вас – завтра с утра.
-До утра мой Тузик может не дотянуть! - потеряв терпение, заорал в трубку Егор.
       - Это ваши проблемы – так же флегматично ответила женщина и повесила трубку.
       - Ну что за уроды! Впрочем, им на людей наплевать - не то что на Тузиков!
В справочной он узнал номер платной ветеринарной клиники. Позвонил. Уже через
двадцать минут молодой мужчина в белом халате сидел рядом с умирающим котенком.
- Случай почти безнадежный. Насколько можно судить по внешнему осмотру,
для более детального обследования нужно делать рентген. Переломаны несколько ребер, порезана чем-то острым грудная клетка – отсюда столько крови, - открытый перелом кости правой конечности.
- А глаз? – взволнованно поинтересовался Егор.
- Что глаз? Просто сильный кровоподтек. А так, глаз на месте – ответил собачий
доктор.
- И что можно сделать, доктор?
- Что сделать. Усыпить, чтобы не мучился. Котенок еще маленький, слабенький.
Думаю, он не выкарабкается.
- Но, все же, доктор. А? – Егору было жалко до слез этого несчастного уличного кота,
которого он знал два часа от роду.
- Ну, кость лапы можно и сейчас вправить. Сделаем укольчик, чтобы было не
больно. Наложим шину. Обработаем ранки. А там – смотрите сами.
Через полчаса ветеринар ушел. Кость была вправлена и загипсована. Раны на груди и глазу обеззаражены и обработаны перекисью и йодом. Котенку было вколото обезболивающее, которое являлось и снотворным, от чего животное вообще перестало реагировать на внешние раздражители. Также собачий доктор оставил какие то витамины в виде капель – для поддержания жизненных сил.
За час лечения на дому Егор выложил полторы тысячи – грабеж средь белого дня, – но ему было ровным счетом плевать. Главное, что появилась надежда, что котик, возможно, поправится и что уже сейчас ему не так больно, как было до этого.
Далеко за полночь, Егор, голодный и не переодевшийся, сидел у замусоленного куска поролона, на котором лежало непонятное рыжее существо в бинтах и йоде. Некрещеный и никогда ранее не бывавший в церкви, никогда не молившийся, он, как заведенный, со слезами на глазах, повторял одну и ту же мантру: «Господи, пусть он живет! Пусть он только живет, Господи! Если ты есть, если слышишь меня, спаси и сохрани эту тварь Божью! Не дай умереть этому куску мяса. Не дай ему умереть, Господи! Господи, ты слышишь меня?! Не дай ему умереть, не дай ему умереть, не дай ему умереть…».